ГЛАВА VII. Распадение великих держав Эллады

ГЛАВА VII. Распадение великих держав Эллады

Из двух держав, которые по Анталкидову миру разде­лили между собою владычество над греческим Востоком, одна — Спарта — пала, сокрушенная могуществом демокра­тической идеи и магической формулой „автономия отдель­ных государств", которую она сама произнесла в надежде, раздробив нацию, тем легче властвовать над нею. Одну ми­нуту казалось, что и другой из тех двух держав — персид­ской монархии — грозит такая же участь. Правда, Кипр был возвращен к покорности, и восстание, которое пытались вы­звать в Ионии Глос и Тахос, прекратилось само собой. Но Египет — самая богатая и самая важная из береговых про­винций — все еще сохранял свою независимость, и Артак­серкс II справедливо считал покорение этой страны самой важной своей задачей. Оно казалось тем более легким, что в последние годы Кипрской войны Египет был ослаблен сму­тами из-за престолонаследия, тогда как Персия после подчи­нения Эвагора могла употребить все свои силы на экспеди­цию в Нильскую долину.

Ввиду этого царь добился в Афинах отзыва Хабрия, ко­торый после Анталкидова мира вступил в службу египетско­го царя и преобразовал его войско, а главное — посредством обширной системы укреплений оградил страну против не­приятельских нашествий. Близ Аки в Финикии было собрано огромное персидское войско под командою Фарнабаза, на­чальство над греческими наемными войсками, состоявшими, по преданию, из 12 тыс. человек, было вверено самому зна­менитому полководцу того времени, Ификрату, которого Фарнабаз выпросил себе у царя в товарищи. Наконец, после многолетних приготовлений, в начале 373 г. армия выступи­ла в поход. Персы благополучно достигли Пелусия у восточ­ного устья Нила, однако не решились атаковать сильные не­приятельские окопы. Поэтому часть персидского флота пе­редвинулась вдоль берега к мендесийскому устью и здесь высадила на берег отряд в 3000 человек; подоспевшие на помощь египетские войска были отбиты, и крепость, при­крывавшая устье реки, взята штурмом. Затем Ификрат пред­ложил немедленно подняться вверх по Нилу до Мемфиса и посредством внезапного нападения взять слабозащищенную столицу, что, вероятно, имело бы решающее значение. Но Фарнабаз не хотел и слышать о столь смелом предприятии; напротив, он велел привести главную армию и тем дал егип­тянам время со своей стороны занять войсками опасные пункты. Таким образом, дальнейшее наступление было отре­зано персам, и так как вскоре наступило разлитие Нила, то им не оставалось ничего другого, как вернуться в Сирию. Ификрат, опасаясь сделаться козлом отпущения за неудачу похода, бежал в Афины, где тотчас был избран в стратеги.

Эта новая неудача в борьбе против Египта, естественно, должна была отразиться и на самой Персии. Спустя немного лет в нижних провинциях государства один за другим вос­стал целый ряд сатрапов. Первым возмутился Датам, наме­стник Каппадокии, знаменитый полководец, подчинивший своей власти и Пафлагонию, и греческий город Синоп (вы­ше, с. 130), за ним — Ариобарзан, сатрап Фригии на Геллес­понте. Тщетно сатрап Лидии Автофрадат во главе большого войска пытался вернуть Датама к покорности; не одолев его, он обратился против Ариобарзана, но и последнему удалось с помощью афинян и спартанцев дать отпор царскому вое­начальнику (выше, с. 185). После этого мятеж стал быстро распространяться в Передней Азии. К восстанию примкнули Оронт, сатрап Эолиды и Ионии, Мавсол, владыка Карии, под конец даже сам Автофрадат, равно как горные племена в южной части полуострова от Ликии до Киликии и финикий­ские города. Почти вся часть Азии, лежащая по сю сторону Евфрата, была потеряна для персидского царя.

Мятежники тотчас завязали сношения с царем Тахосом, который около этого времени сменил Нектанеба I на египет­ском престоле, и фараон с радостью ухватился за предста­вившийся ему здесь случай нанести решительный удар Пер­сии и тем упрочить независимость своего государства. Спар­та также примкнула к коалиции, и старый царь Агесилай с тысячью человек отправился в Египет (361 г.). Афины хотя и не стали открыто на сторону Египта, однако не запретили Хабрию снова принять службу в Египте, где Тахос назначил его начальником флота.

Тахос и Агесилай двинулись в Сирию, чтобы поддер­жать восставших сатрапов. Но едва они пришли в Финикию, как в египетском войске вспыхнул мятеж, и Нектанеб, двою­родный брат Тахоса, был провозглашен фараоном. Агесилай, от чьего поведения теперь все зависело, не имел никакой надобности навязывать царя египтянам против их воли; при­том, он был раздражен против Тахоса, так как последний не вверил ему начальства над всей армией. Поэтому он стал на сторону Нектанеба, и всеми покинутому Тахосу не остава­лось ничего другого, как бежать к царю Артаксерксу II. Он встретил там хороший прием: такой претендент мог оказать большие услуги в борьбе с Египтом.

Но тем временем в Мендесе, в египетской Дельте, был провозглашен новый фараон, приобретший вскоре большое число приверженцев; ввиду этого Нектанеб II принужден был прервать свой поход и вернуться в Египет. Вследствие громадного численного перевеса неприятеля он вскоре по­пал здесь в очень затруднительное положение и только бла­годаря искусной тактике Агесилая и храбрости своих грече­ских войск сохранил трон. При этих условиях, конечно, нельзя было и думать о возобновлении наступательных дей­ствий против Персии; поэтому Агесилай не пожелал долее оставаться в Египте и, получив от Нектанеба щедрое возна­граждение, отплыл домой. Но ему более не было суждено увидеть родину. На пути в Кирену, близ гавани Менелая у северного берега Ливии, престарелый царь был застигнут смертью, на 84-м году своей жизни. По древнему обычаю труп его был набальзамирован и привезен в Спарту, где по­гребен в семейной усыпальнице Эврипонтидов.

Между тем коалиция сатрапов распалась так же быстро, как и образовалась, потому что все эти наместники были в сущности верноподданными персидского царя, которым мысль о приобретении самостоятельной власти была совер­шенно чужда и которые взялись за оружие только для защи­ты своих действительных или мнимых прав, или для собст­венного спасения. Та же лояльность господствовала, конеч­но, — и еще в большей степени — среди знатных персов, которые окружали сатрапов; поэтому царь легко мог при­влечь на свою сторону часть мятежников или восстановить против них их собственных товарищей. Вспыхнувшая в Египте междоусобная война должна была ускорить катаст­рофу, так как лишила мятежников их главной опоры. И вот Реомифр дал царским полководцам случай захватить воен­ные корабли и деньги, которые он получил от Тахоса для поддержки мятежных сатрапов. Оронт, избранный сатрапа­ми в главнокомандующие, со всем своим войском передался царю. Даже собственный сын Ариобарзана, Митридат, изме­нил делу своего отца; он убил Датама, лучшего полководца восставших, сумевшего до сих пор отразить все нападения, а затем выдал и Ариобарзана царю, который велел распять его. После этого остальные сатрапы поспешили изъявить покорность и за то были утверждены в своих званиях; Артабаз, командовавший царским войском в войне с Датамом, получил сатрапию Ариобарзана, Малую Фригию, на кото­рую и без того имел право как сын Фарнабаза. Власть пер­сидского царя была снова утверждена во всей Азии (360 г.).

Афины не вмешивались в эту борьбу. Они были дружны с Ариобарзаном и Египтом, но находились в довольно хо­роших отношениях и с персидским царем, с тех пор как он признал права Афин на Амфиполь; а главное, внимание Афин все еще было всецело занято греческими делами. Правда, смерть Эпаминонда при Мантинее избавила Афины от их опаснейшего врага, и с тех пор ни одна фиванская эс­кадра более не показывалась на море; но союзник Фив Алек­сандр Ферский один продолжал морскую войну с Афинами, и если он и был слишком слаб, чтобы причинять много вре­да, то все-таки его смелые грабительские походы стали силь­но докучать афинянам. Так, вскоре после битвы при Манти­нее его флот напал на остров Тенос и увел часть его жителей в плен (август 362 г.); в следующем году он высадил отряд своих наемников на остров Пепарефос, лежащий напротив берега Магнесии, и приступил к осаде главного города. Афиняне послали эскадру на помощь союзному острову, но Александр неожиданно напал на нее, нанес ей полное пора­жение и захватил шесть триер с шестьюстами пленников. Затем он направился к Пирею, где никто не ждал нападения; он беспрепятственно проник в гавань, разграбил банкирские конторы на базаре и прежде, чем подоспела помощь из горо­да, удалился со своей добычей. После этого афиняне заклю­чили союз с фессалийцами, которые также вели войну с Александром (361/360 г.). Однако и теперь не удалось одо­леть Александра, и он сохранил свою власть, пока в 358 г. по наущению своей жены Фебы, дочери Ясона, не был убит ее братьями Тисифоном, Ликофроном и Пифолаем, которые и захватили господство над Ферами.

Во Фракии афинское оружие в эти годы также терпело неудачу за неудачей. Там громадное царство одрисов со времени Пелопоннесской войны постепенно пришло в упа­док. Царь Ситалк (см. выше, т. I, с.417) в 424 г. пал в битве с трибаллами на нижнем Дунае; его наследник Севт I вначале сохранял державу в прежнем объеме, но уже при нем или по крайней мере тотчас после его смерти вспыхнули внутрен­ние смуты, следствием которых было распадение монархии на ряд мелких государств. Дикие трибаллы, пользуясь сла­бостью своих южных соседей, предпринимали опустоши­тельные набеги до берегов Эгейского моря; во время одного из таких нашествий большая часть граждан Абдер, высту­пивших в поле для защиты своей области, была перебита варварами, и только появление афинского флота под началь­ством Хабрия спасло город от гибели (375 г.). Наконец, царю Котию I (384—360 гг.) удалось снова объединить страну, главным образом благодаря поддержке афинянина Ификрата, которому он отдал в жены свою дочь. Впрочем, и Котию в продолжение всего его царствования приходилось бороть­ся с мятежами.

Дружеские отношения с Афинами, существовавшие уже при Ситалке, продолжались и при его преемниках до тех пор, пока Тимофей занял Сеет, на который заявлял притяза­ния и Котий. Дело дошло до войны, и вначале Ификрат ко­мандовал флотом своего тестя; но затем он покинул Фракию, не желая сражаться против своих сограждан. Несмотря на это, Котию удалось овладеть важным Сестом (в начале 360 г.); афиняне удержали на Херсонесе только Элей и Крифоту.

Не большим успехом увенчались военные действия афинян против Амфиполя. Македонский царь Пердикка уже достаточно окреп, чтобы более не нуждаться в поддержке афинян; поэтому он взял Амфиполь под свою защиту и по­слал туда гарнизон. При этих условиях преемнику Тимофея в командовании на этом побережье, афинскому стратегу Каллисфену, не оставалось ничего другого, как заключить мир с Пердиккою на условиях сохранения каждою из сторон ее наличных владений. Но Афинское народное собрание от­вергло этот договор, и Тимофей снова двинулся в Македо­нию, но попал перед Амфиполем в такое затруднительное положение, что принужден был снять осаду и сжечь свой флот на Стримоне (360 г.).

Эти неудачи были вполне естественны, так как афиняне вели войну с крайне недостаточными средствами; но ответ­ственность пала, конечно, на полководцев, и последовал ряд процессов. Несчастные стратеги один за другим были пре­даны суду, и большинство из них присуждено либо к боль­шим денежным штрафам, либо даже к смерти; только Тимо­фея обвинители не решились тронуть, а Ификрат в эти годы благоразумно держался вдали от Афин. Зато Каллистрат по­пал в число подсудимых. Правда, он не принадлежал к числу военачальников, но он был одним из руководящих полити­ческих деятелей, и, как раньше потеря Оропа, так теперь бы­ли поставлены ему в вину военные неудачи. Он был самым замечательным оратором тогдашних Афин; но ввиду господ­ствующего раздражения он не решился защищаться и из­гнанником удалился в Македонию (361 г.). Оттуда он уже ближайшей зимою сделал попытку вернуться в Афины, с помощью своего шурина Тимомаха, командовавшего в это время афинской эскадрой во фракийских водах; однако эта попытка не удалась и привела лишь к тому, что и Тимомах подвергся изгнанию. Но спустя несколько лет Каллистрат действительно осуществил свой план: один, как просящий защиты, пришел он в Афины и сел у алтаря двенадцати бо­гов. Но ни одна рука не поднялась для его спасения; судеб­ный приговор вступил в силу, и великий государственный деятель был казнен.

Обвинителями во всех этих процессах выступали, разу­меется, преимущественно молодые адвокаты, как Гиперид из Коллита, блестящий оратор, добывший при этом случае свои первые лавры. Но почин, по крайней мере в процессе против Каллистрата, исходил, без сомнения, от Тимофея, мстившего Каллистрату за то обвинение, благодаря которо­му он 12 лет назад лишился своего руководящего положе­ния. Во всяком случае руководителем афинской политики в ближайшие годы был Тимофей. Ему главным образом были обязаны Афины возвращением Эвбеи, которая после сраже­ния при Левктрах примкнула к Фивам, а теперь снова при­бегла под защиту Афин (357 г.). По предложению Тимофея на остров тотчас было послано войско, беотийские отряды изгнаны, и Эвбея снова принята в Афинский морской союз.

Столь же важные успехи были достигнуты вскоре после этого и во Фракии. Здесь царь Котий в 360 г. был убит, и в стране одрисов вспыхнула распря за престолонаследие. Про­тив законного наследника, Керсоблепта, сына убитого царя, выступили претендентами два принца из царской фамилии, Амадок и Берисад; и хотя начальник наемных войск Котия, Харидем, спас престол сыну своего господина, но принудить к покорности двух других принцев он оказался не в силах. В конце концов состоялось соглашение, по которому государ­ство было разделено между всеми тремя претендентами: Керсоблепт получил область на Пропонтиде и долину Гебра, Амадок — побережье от Эна до Маронеи, Берисад — ос­тальную часть страны до македонской границы; Херсонес был присужден Афинам, за исключением Кардии, которая должна была остаться независимой. Но так как афинского флота не было налицо, то Керсоблепт отказался выдать Хер­сонес. Только теперь афиняне взялись за дело серьезно. Тот­час после покорения Эвбеи в Геллеспонт было послано на­емное войско под начальством Хареса, Сеет был взят штур­мом, граждане его в наказание за измену и для устрашения других казнены, а женщины и дети проданы в рабство. Эта мера подействовала; Керсоблепт формально уступил Херсонес, земли которого были розданы афинским клерухам (357 г.).

Около этого же времени в Македонии произошли собы­тия, сделавшие достижение той цели, к которой Афины стремились уже десять лет, — именно возвращение Амфиполя — по-видимому, вопросом самого близкого будущего. Царь Пердикка III пал в большой битве с иллирийцами (359 г.), и значительная часть Верхней Македонии попала в руки варваров. Северные соседи Македонии, пеонийцы, вос­пользовались удобным случаем для опустошительного набе­га. После этого отовсюду появились претенденты на вакант­ный престол, потому что законный наследник, сын Пердик­ки Аминта, был еще ребенком. Павсаний, который уже де­сять лет назад оспаривал власть у Птолемея Алорского, по­пытался теперь осуществить свои права с помощью фракий­ского князя Берисада; Архелай, сводный брат Пердикки, за­ставил своих приверженцев провозгласить себя царем; кроме того, и Аргей пытался, опираясь на афинян, снова овладеть страною, над которой он некогда, во времена Аминты, вла­ствовал два года.

Среди таких критических обстоятельств младший сын Аминты, двадцатичетырехлетний Филипп вступил в управ­ление государством, в качестве опекуна своего племянника. С большим искусством он сумел постепенно избавиться от всех своих противников. Пеонийцев он посредством денеж­ного вознаграждения побудил удалиться из Македонии и тем же способом склонил Берисада к тому, чтобы он отка­зался от своего протежё Павсания. Архелай, имевший, по-видимому, мало приверженцев, был схвачен и казнен. Оста­вался один Аргей — благодаря своему союзу с Афинами са­мый опасный из противников. Ибо афиняне, хорошо пони­мая, какое важное значение имеет для них исход македон­ской усобицы, прислали на помощь Аргею сильную эскадру под начальством стратега Мантия, которая высадила в Метоне 3000 наемников. С этим войском Аргей двинулся к Эгам, древней столице государства, и предложил гражданам отло­житься. Но город остался верен Филиппу; Аргей принужден был вернуться на побережье, был при этом разбит Филиппом и должен был сдаться. После этого Филипп стал прилагать все усилия, чтобы прийти к соглашению с Афинами. Он уже раньше вывел свой гарнизон из Амфиполя, а теперь отказал­ся от всяких притязаний на этот город и без выкупа отпустил на родину афинян, взятых в плен вместе с Аргеем. Действи­тельно, вскоре был заключен мир; афиняне возобновили союз с Македонией, и в договор был включен тайный параграф, по которому Филипп обещал доставить афинянам Амфиполь, за что они в свою очередь гарантировали ему владычество над Пидной, издревле принадлежавшей к македонской монархии, а теперь находившейся в союзе с Афинами.

Таким образом, Филипп развязал себе руки и мог сосре­доточить свое внимание на борьбе с варварами. Первыми были усмирены пеонийцы; затем очередь дошла до илли­рийцев, которые все еще занимали часть Верхней Македо­нии. В большом сражении победа досталась Филиппу; илли­рийский царь Бардилис пал, и с ним, по преданию, 7000 че­ловек. Македония была избавлена от врага, и завоевана вся страна до озера Лихнитиды (358 г.). Этот удар сокрушил мо­гущество иллирийцев, хотя война продолжалась затем еще несколько лет.

Теперь Филипп мог обратить свое оружие против Ам­фиполя (357 г.). Халкидцы были недостаточно сильны, что­бы оказать союзному городу деятельную помощь, и Амфиполю оставался выбор только между подчинением Афинам или Македонии. Он выбрал первое; казалось, что добыча, из-за которой афиняне так долго боролись, достанется им те­перь без труда. Но как раз в эту минуту, ввиду положения дел на Геллеспонте, явилась настоятельная необходимость отправить туда афинскую эскадру (выше, с.204); между тем Филипп признал права афинян на Амфиполь, а теперь вдо­бавок дал обещание завоевать город для Афин. Полагаясь на это обещание, Афины отвергли мирные предложения Амфи­поля и отправили Хареса с флотом не в Македонию, а про­тив Керсоблепта. Таким образом, Филипп мог без помехи довести осаду до конца. Город был взят приступом, но побе­дитель явил великодушие; Амфиполь принужден был снова впустить к себе македонский гарнизон, но сохранил свою общинную автономию, и только вожди враждебной Филип­пу партии должны были удалиться в изгнание.

Филипп был, разумеется, далек от мысли сдержать свое слово и выдать важный пункт Афинам. Афины ответили объявлением войны, но Филиппа это не могло беспокоить, так как в это время внимание Афин было поглощено другим предприятием и они не имели никакой возможности послать в Македонию сколько-нибудь значительные военные силы. Филипп без больших усилий взял Пидну; затем он заключил союз с халкидцами против Афин, причем уступил им округ Анфемунта, на который они издавна заявляли притязания, и обещал им свою помощь для возвращения Потидеи. Этот город действительно вскоре попал в руки Филиппа; он был разрушен, область его отдана олинфянам, а афинские клерухи невредимыми отпущены на родину (356 г.).

Между тем Филипп из-за обладания Кренидой на золо­тоносном Пангее принужден был начать войну со своим со­седом, фракийским князем Кетрипорисом, и его братьями, которые только что унаследовали престол после своего отца Берисада. Кетрипорис обратился к Афинам, и был заключен союз, к которому примкнули старые враги Филиппа, пеонийский царь Липпей и иллирийский царь Граб (июль 356 г.). Но прежде чем подоспела помощь из Афин, Филипп сокрушил своих противников одного за другим; Липпей должен был признать над собою верховную власть Филиппа и правил отныне как его вассал; иллирийцы были разбиты полководцем Филиппа Парменионом в большом сражении; Кетрипорис был принужден отказаться от своих притязаний на Крениду и уступить Македонии страну до Неста. Кренида была усилена новыми колонистами и названа по имени ма­кедонского владыки Филиппами, — первый пример этого рода, который мы встречаем в греческой истории. Золотые рудники близлежащих гор разрабатывались отныне в пользу Македонии и составляли один из главных источников дохо­да царской казны. После всех этих успехов Филипп решил, наконец, устранить своего молодого племянника Аминту и самому принять царский титул. Аминта был настолько бла­горазумен, что без сопротивления покорился неизбежному; позднее Филипп дал ему в жены свою дочь Кинану, и пока дядя был жив, Аминта не пытался предъявлять свои права на престол.

В то время как Филипп на македонском побережье от­нимал у Афин один город за другим, на востоке явился у Афин новый, и в данную минуту гораздо более опасный противник. Воинственное племя карийцев благодаря своей политической раздробленности долго оставалось бессиль­ным; оно не сумело отразить от своих берегов греческих по­селенцев и затем без труда было покорено сначала лидянами, потом персами. Но с течением времени греческая куль­тура проникла и внутрь страны; уже в IV веке Кария была в общем эллинизирована и греческий язык являлся господ­ствующим языком в важнейших городах, как Траллес и Миласа. Вследствие этого и здесь, как во всем греческом мире, начало обнаруживаться стремление к более тесному сплоче­нию изолированных общин, и таким образом князю Миласы Гекатомну после падения Тиссаферна (395 г.) удалось со­единить под своей властью всю страну. Персидский царь признал объединение, которому в трудные дни Коринфской войны все равно не мог бы воспрепятствовать, и пожаловал Гекатомну титул сатрапа, перешедший после смерти Гекатомна (около 377 г.) к его старшему сыну Мавсолу.

Первой мыслью карийских князей было, разумеется, ов­ладеть греческими прибрежными городами, и Анталкидов мир, лишивший азиатских греков поддержки метрополии, облегчил им осуществление этих замыслов. Галикарнас и, вероятно, также ближний Ясос были покорены, по-видимо­му, уже Гекатомном; во всяком случае, его сын Мавсол вла­дел обоими городами. То же самое относится, вероятно, и к Книду. Что касается Милета, то Мавсол долго без успеха пытался овладеть им и в конце концов, по-видимому, овла­дел; но сильный Эфес он не сумел завоевать. Зато ему уда­лось распространить свою власть на Ликию, граничившую с Карией на востоке. Теперь его государство занимало терри­торию более чем в 25 тыс. км, т.е. по протяжению было при­близительно равно сицилийскому государству Дионисия или Второму Афинскому морскому союзу в его наибольшем объеме; притом, старые культурные области, из которых со­стояла его монархия, были, без сомнения, очень густо насе­лены, и финансовые ресурсы страны были почти неисчер­паемы. Таким образом, Кария, с точки зрения греческих от­ношений того времени, была великой державой, которая смело могла выдержать сравнение со всяким другим госу­дарством, исключая, разумеется, персидскую монархию, да еще разве Египет.

Правда, Мавсолу приходилось бороться со множеством затруднений, как внутри своего государства, так и вне его. Ибо и в Карии существовала сильная республиканская пар­тия, готовая воспользоваться всяким поводом, чтобы сверг­нуть правящую династию и восстановить автономию общин, и не понимавшая того, что при данном положении вещей Карии оставался выбор только между туземным государем и персидским сатрапом. Но эта оппозиция сама по себе была не очень опасна; все зависело от отношений к персидскому царю. Однако Гекатомн и Мавсол умели путем искусной ди­пломатии обходить те подводные камни, о которые разбился Эвагор; они не скупились на внешние доказательства своей покорности, аккуратно вносили дань и в случае надобности предоставляли в распоряжение царя свой флот, но в прочем вели вполне самостоятельную политику. Только раз, во вре­мя великого восстания сатрапов, Мавсол поддался искуше­нию открыто возмутиться против своего сюзерена; но все-таки ему удалось еще вовремя заключить мир с царем и спа­сти свою власть. Как раз в годы, следовавшие за восстанием, Карийское княжество достигло наибольшего расцвета.

Карийцы издревле были искусными мореходцами; по­этому Мавсол, как и его отец Гекатомн, считал необходи­мым для упрочения своего могущества создание сильного флота. С этой целью Мавсол перенес свою резиденцию из лежащей внутри страны Миласы в Галикарнас, который бла­годаря возведению целого ряда великолепных построек пре­вратился в один из самых блестящих городов греческого ми­ра. На небольшом острове Зефирие, лежащем впереди горо­да, была заложена царская резиденция; вблизи нее находи­лась защищенная стенами военная гавань, на другой стороне — гавань для торговых судов и на прилежащем берегу — рынок. Отсюда город поднимался амфитеатром в горе; с за­падной стороны над ним возвышалась крепость Салмакида; против неприятельских нападений он был защищен мощны­ми стенами. На половине высоты над гаванью возвышалась великолепная усыпальница царской фамилии, одно из зна­менитейших чудес греческого искусства. Население шести окрестных городков было переселено в Галикарнас, который вскоре занял положение первоклассного города.

Но чтобы стать хозяином у себя дома, Мавсолу необхо­димо было завоевать предлежащие карийскому берегу ост­рова. Кос отстоит от Галикарнаса едва на 20 км и господ­ствует над его гаванью и вообще над входом в Керамийский залив; поэтому властители Галикарнаса уже в начале V века стремились овладеть этим островом и на некоторое время присоединили его к своим владениям. Затем Гекатомн во­зобновил эти попытки, но добился лишь того, что эти остро­ва бросились в объятия Афин. Его сын Мавсол искуснее принялся за дело. Он понимал, что бороться с флотом Афин­ского морского союза ему не под силу; поэтому необходимо было воспользоваться накопившимся за последние годы не­довольством афинских союзников и оказать сепаратистским стремлениям островов ту поддержку, которой они со време­ни битвы при Мантинее не находили более в Фивах. При этом Мавсолу пришлось очень на руку то, что на Родосе, Косе и Хиосе демократические правительства посредством систематического угнетения состоятельных классов возбу­дили в них страстную жажду политического переворота; но олигархическая революция была возможна только в том случае, если бы удалось оторвать острова от Афин. С другой стороны демократы, ослепленные своим партикуляризмом, не были в состоянии заметить грозившую им опасность; и вот, как только Афины покорили Эвбею и Херсонес, решено было приступить к делу. По наущению Мавсола Хиос, Родос и Кос заявили о своем выступлении из Афинского морского союза; Византия, опасаясь за только что добытую ею незави­симость, примкнула к сепаратному союзу (осенью 357 г.).

Афины решили всеми силами отстоять целость морско­го союза, на котором покоилось их значение как великой державы. Харес получил приказание вести свой флот к Хио­су, и туда же была отправлена из Афин другая эскадра под начальством Хабрия. Город Хиос был заперт с суши и с мо­ря; но нападение на гавань, произведенное Хабрием, было отражено осажденными, причем знаменитый полководец и сам пал, храбро сражаясь.

После этого пришлось снять осаду Хиоса, и союзники в свою очередь перешли в наступление. Они собрали флот в 100 триер, опустошили острова Лемнос и Имброс и присту­пили к осаде Самоса, важнейшего внешнего владения Афин. Харес, располагая всего шестьюдесятью кораблями, прину­жден был оставаться безучастным зрителем; ввиду этого афиняне снарядили новый флот в 60 триер и во главе его по­ставили обоих лучших полководцев этого времени, Ификрата и Тимофея (середина лета 356 г.). Афины имели теперь на море 120 триер — сила, какою они не располагали со време­ни битвы при Эгоспотамах. Ближайшая цель — освобожде­ние Самоса от осады — действительно была достигнута, но тем и ограничились успехи похода. Попытка овладеть Ви­зантией ни к чему не привела; затем афинские полководцы снова обратились против Хиоса, и здесь, в проливе, отде­ляющем остров от близкого материка, у Эмбаты в эретрийской области, встретили весь неприятельский флот. Море было бурно в этот день, и Ификрат с Тимофеем при таких условиях не хотели рисковать битвой; Харес требовал напа­дения, но, покинутый своими товарищами, принужден был с уроном прекратить уже начатую битву.

Известие об этих происшествиях вызвало в Афинах сильное возбуждение. Чем смелее были надежды, которые афиняне возлагали на действия громадного флота под ко­мандою таких полководцев, как Ификрат и Тимофей, тем сильнее должно было быть теперь разочарование, когда ока­залось, что действительность не оправдала этих надежд. Чем можно было объяснить эту неудачу, как не тем, что полко­водцы были подкуплены врагом? Ификрат, Тимофей и сын Ификрата Менесфей, командовавший рядом с отцом, были отставлены от должности и вызваны в Афины для представ­ления отчета.

Смещенных военачальников привлек к суду Аристофон из Азении. Он некогда был товарищем „освободителя" Фра­сибула и являлся, может быть, единственным участником тогдашней борьбы, принимавшим теперь участие в полити­ческой жизни; позднее он примкнул к Каллистрату, затем был вовлечен в ту серию процессов, которая привела к низ­вержению этого деятеля, и лишь с большим трудом избег смертного приговора. Харес также употребил все свое влия­ние, чтобы погубить своих товарищей по командованию флотом, потому что он сам мог избегнуть ответственности только в том случае, если бы ему удалось всю вину свалить на них. Обвинение, по крайней мере в главном, достигло своей цели. Правда, Ификрат и Менесфей были оправданы, но Тимофей, политически самый видный из обвиняемых, был признан виновным в принятии подкупа от хиосцев и приговорен к штрафу в 100 талантов. Он был одним из бога­тейших людей в Афинах, но его состояния далеко не хватало на покрытие такой суммы, и старый полководец должен был удалиться изгнанником в Халкиду, где вскоре и умер. Так кончил жизнь сын Конона, человек, которому, наряду с Каллистратом и Хабрием, Афины более всего были обязаны восстановлением своего владычества на море. Как ни были велики его военные дарования, но своими успехами он был обязан более своей дипломатической ловкости, чем оружию; возможно, что и в войне с Хиосом он доверился этому сво­ему искусству и потому вел войну с меньшей настойчиво­стью, чем следовало с чисто военной точки зрения. Но не­возможно сомневаться в том, что его осуждение было неза­служенно; афиняне сами вскоре сознали это и после смерти Тимофея сбавили его сыну Конону цифру штрафа до десяти талантов.

Харес был назначен теперь единоличным начальником флота; но это не улучшило положения. Дело в том, что фи­нансовые силы Афин были вконец истощены большими сна­ряжениями последних лет; чтобы флот не распался, Харес должен был сам добыть необходимые средства. И как раз теперь удобный случай к этому представляли вновь вспых­нувшие в прибрежных провинциях Персидского царства внутренние смуты.

Престарелый царь Артаксеркс II умер в 358 г. после 46-летнего царствования. Ему наследовал его сын Ох или, как он отныне стал называться, Артаксеркс III, восточный деспот, не знавший пощады в своей жестокости, который, однако, именно поэтому был наиболее пригоден для того, чтобы снова укрепить колеблющуюся державу. Он начал с того, что для упрочения своего престола казнил большое число своих родственников, — прием, который восточные владыки практиковали во все времена, но редко в столь об­ширных размерах. Сатрап Фригии на Геллеспонте Артабаз, по своей матери Апаме внук Артаксеркса И, также, по-видимому, страшился за свою безопасность; во всяком слу­чае тотчас после смены на престоле он восстал против сво­его царя и господина. Однако справиться с войсками царя ему оказалось далеко не под силу, и он обратился за помо­щью к Харесу, обещая платить жалованье афинскому вой­ску. Харес охотно принял предложение, которое сразу из­бавляло его от всех финансовых затруднений; он отправился во Фригию и здесь с блестящим успехом воевал против сат­рапов царя (355 г.). Сделал ли Харес этот шаг на собствен­ный страх, мы не знаем; во всяком случае в Афинах после заключения договора одобрили поступок Хареса и не от­вергли субсидий, уплаченных Артабазом.

Но с огнем никто не играет безнаказанно. Не в характе­ре Артаксеркса III Оха было простить афинянам вторжение в его владения. Он собрал в Сирии и Киликии сухопутную и морскую силу, какой Персия не видела со времен Ксеркса, и вся эта армия, по слухам, была предназначена для похода в Грецию. Известия об этом вызвали в Афинах взрыв воинст­венного энтузиазма; снова раздались с ораторской кафедры декламации о Марафоне и Саламине, и было постановлено призвать все греческие государства к борьбе с исконным врагом Эллады. Все это было очень хорошо, — плохо было лишь то, что на помощь Афинам не поднялась ни одна рука, а сами Афины были в финансовом отношении все еще слишком истощены, чтобы решиться на большую войну. Ввиду этого воинственный жар очень быстро остыл, и когда царь, окончив свои приготовления, поставил ультиматум Афинам — либо отозвать Хареса из Азии, либо ждать вой­ны, —то афиняне избрали лучшую часть и послали приказ Харесу очистить царскую территорию. Раз этот шаг был сделан, необходимо было даровать мир и отпавшим союзни­кам; Хиос, Кос и Родос были отпущены из союза и признана независимость Византии (354 г.). Около этого же времени расторгли свой союз с Афинами Митилена и, по-видимому, весь Лесбос. Керкира, перешедшая к олигархическому уст­ройству уже несколько лет назад, воспользовалась удобным случаем, чтобы порвать с Афинами. Таким образом, отныне Аттический морской союз состоял, кроме Афин, только из Эвбеи и мелких островов; сами Афины признали, что их владычество на море кончилось.

Около того времени, когда обнаружилось сепаратист­ское движение среди афинских союзников, такое же движе­ние потрясло Фиванский союз; здесь, как и там, кризис был вызван стремлением руководящего государства к более строгой централизации. Само по себе это стремление было вполне законно. Дело в том, что исход сражения при Манти­нее сильно поколебал авторитет Фив среди их союзников; теперь Фессалийский союз сблизился с Афинами, и эвбейские города несколько лет спустя последовали этому приме­ру (выше, с.201 и 203). Фокида, которая после битвы при Левктрах лишь по принуждению примкнула к Беотии, также готовилась свергнуть фиванское господство. Еще до битвы при Мантинее она осмелилась отказать Фивам в военной помощи, опираясь на буквальный смысл договоров, согласно которым она была обязана оказывать Фивам помощь лишь в случае нападения на Беотию, и Эпаминонд счел неудобным в эту минуту, когда решалась участь Греции, употребить си­лу против Фокиды. Но впредь такую непокорность нельзя было оставлять безнаказанной; обладание долиной верхнего Кефиса и Фермопилами было для Фив вопросом их полити­ческого существования.

Приличный повод для открытия военных действий про­тив Фокиды был найден без труда. Со времени смерти Ясона Беотия сохраняла преобладающее влияние в Дельфийской амфиктионии, и Фивы не стеснялись пользоваться этим влиянием для достижения своих политических целей. Так, по их настоянию лакедемоняне за занятие Кадмеи были при­говорены амфиктионами к штрафу в 500 талантов; впрочем, Фивы оказались не в силах взыскать этот штраф. Теперь ре­шено было употребить то же оружие против Фокиды. Мно­гие из виднейших людей Фокиды были обвинены в свято­татстве и приговорены амфиктионами к уплате большого штрафа с тем условием, что если штраф не будет внесен до истечения известного срока, то поместья виновных будут конфискованы в пользу казны Аполлона.

Осужденные, разумеется, не хотели, да, вероятно, и не могли уплатить штраф; притом, как обыкновенно бывает в таких случаях, вероятно, и юридическая сторона дела пред­ставлялась спорной. Они прибегли к помощи Фокейского народного собрания, и благодаря своей влиятельности и гос­подствовавшему раздражению против Фив им легко удалось привлечь большинство на свою сторону. Было принято ре­шение не признавать приговор амфиктионов и в случае на­добности отразить силу силою; Филомел из Ледона, глава военной партии, и Ономарх из Элатеи, один из осужденных амфиктионами, были облечены неограниченными полномо­чиями для управления государством. Затем Филомел отпра­вился в Спарту и заключил союз с царем Архидамом III, ко­торому, конечно, ничего не могло быть более по сердцу, как если бы Фивы оказались замешанными в какую-нибудь вой­ну в Средней Греции. После этого Филомел, отчасти на по­лученные от Спарты деньги, отчасти расходуя собственное большое состояние, нанял отряд наемников, с которым бес­препятственно занял открытые Дельфы (356 г.). Отсюда он обратился с воззванием к эллинам, где, ссылаясь на гомеров­ский „Список кораблей", обосновывал древние права фокейцев на обладание священным городом и храмом, и вместе с тем обещал не трогать священной казны. Одновременно он позаботился и о военных приготовлениях: Дельфы были ук­реплены, число наемников увеличено, способные носить оружие обитатели Фокиды призваны на службу и, таким об­разом, составлено войско в 5000 человек. Необходимые де­нежные средства доставила подать, которою были обложены богатые граждане Дельф; фамилия Фракидов, наиболее вра­ждебная фокейцам, была изгнана, и ее имущества конфиско­ваны.

Теперь Спарта со своими пелопоннесскими союзниками открыто перешла на сторону Фокиды, и издревле дружные с Фокидой Афины также заключили с нею союз. Правда, это был для Фокиды только нравственный успех, потому что оба государства были всецело поглощены другими предпри­ятиями. Напротив, локрийцы тотчас выступили в поход на защиту святилища, но перед Дельфами, у Фэдриадских скал, были наголову разбиты Фил омел ом. Этим моментом вос­пользовались Фивы, чтобы вмешаться; по их почину было созвано собрание амфиктионов, на котором, кроме самих беотийцев, были представлены, правда, только локрийцы, дорийцы и фессалийские племена, — и здесь было решено объявить войну Фокиде.

Чтобы приготовиться к борьбе с этой коалицией, Фило­мел был вынужден сделать заем из находившейся в его вла­сти храмовой казны. То же самое сделали афиняне во время Пелопоннесской войны, Дионисий Сиракузский — во время своей борьбы с карфагенянами; и так как Филомел считал Дельфы частью Фокиды, то с его точки зрения этот поступок являлся вполне законным. Но его противники, не признав­шие прав Фокиды на Дельфы, столь же справедливо видели в этом займе не что иное, как ограбление храма. Однако в Греции было достаточно людей, готовых, несмотря на про­клятие амфиктионов, продать свою шкуру тому, кто больше заплатит, и потому Филомелу удалось вскоре набрать очень значительное наемное войско. Затем фокейцы перешли в наступление; они вторглись в Локриду и в конном сражении наголову разбили локрийцев и их беотийских союзников. После этого Филомел одержал победу над фессалийцами, которые в числе 6 тыс. человек шли на помощь локрийцам. Только теперь беотийцы со всеми своими силами, 13000 че­ловек, вступили в Фокиду; близ Неона, у северного склона Парнаса, встретил их Филомел, но потерпел полное пораже­ние и сам пал в битве (354 г.). Однако Ономарху удалось снова собрать рассеявшееся войско, и беотийцы не решились идти к Дельфам через трудные горные проходы, так что в военном отношении их победа осталась бесплодной.

Тем не менее после этих событий в Фокиде снова взяла верх партия мира, и в Беотии также, по-видимому, рассчи­тывали на прекращение войны; по крайней мере беотийцы заключили теперь союз с сатрапом Фригии Артабазом, кото­рого афиняне только что бросили на произвол судьбы ввиду угроз персидского царя (выше, с.214). Вследствие этого в Азию было послано беотийское войско в 5000 человек под начальством Паммена, офицера эпаминондовой школы, ко­торый командовал в последнем походе против Фокиды (353 г.). Паммен добился значительных успехов; в двух больших сражениях он победил царских сатрапов, но затем своими переговорами с врагом навлек на себя подозрение Артабаза и был изменнически захвачен им и посажен в тем­ницу. Но, порвав с Фивами, Артабаз более не был в состоя­нии держаться против царских полководцев; его сатрапия была занята неприятелем, а он сам вынужден искать убежи­ща при дворе Филиппа II Македонского.

Но Ономарху удалось тем временем склонить своих со­граждан к энергичному продолжению войны. Он сам был утвержден в звании полномочного военачальника, а его брат Фаилл назначен его помощником. Затем в Фокиде наступил период террора; вожди мирной партии были изгнаны или казнены, их имущество конфисковано в пользу государства. После этого всякая оппозиция замолкла; Ономарх и его брат являлись неограниченными владыками страны, и они не стеснялись выражать это даже внешним образом, чеканя мо­неты от своего имени, чего греческие тираны этого времени обыкновенно избегали. Теперь Ономарх стал черпать из дельфийской храмовой казны уже без всяких стеснений; на эти средства было набрано огромное наемное войско, какого Греция еще не видала; союзники Ономарха также не были обижены — большие суммы были истрачены, особенно на подкуп наиболее влиятельных политических деятелей.

Как только Паммен удалился в Азию, Ономарх перешел к наступательным действиям. Дорида была опустошена, главный город западной Локриды, Амфисса, принужден к покорности, укрепленные места у Фермопил взяты и, таким образом, прервано сообщение между Беотией и Фессалией. После этих успехов Ономарх счел себя достаточно сильным, чтобы вторгнуться в самую Беотию; он взял Орхомен и об­ратно водворил в нем прежних жителей, сколько их уцелело при разрушении города фиванцами одиннадцать лет назад.

Не менее успешны были действия Ономарха в Фесса­лии. Там тираны Фер, Ликофрон и Пейфолай, в качестве со­юзников Фив, сначала воевали против Фокиды; теперь Оно­марху удалось посредством щедрых субсидий из дельфий­ской храмовой казны привлечь их на свою сторону и скло­нить к объявлению войны Фессалийскому союзу. Таким об­разом, фессалийцы имели теперь довольно хлопот у себя дома и уже не могли думать об участии в войне с Фокидою; мало того, вскоре положение их сделалось настолько крити­ческим, что им не оставалось ничего другого, как призвать на помощь Филиппа Македонского и вручить ему верховное начальство над союзным войском. Филипп только что завое­вал Метону, последний прибрежный город Македонии, ко­торый еще находился во власти афинян; этим он обеспечил себя против нападений с тыла и теперь охотно воспользо­вался случаем приступить к осуществлению замыслов своего брата Александра о покорении Фессалии. С этой целью он двинулся через Темпейский проход на юг, разбил наголову брата Ономарха Фаилла, который с 7 тыс. человек явился на помощь ферским тиранам, и взял важный приморский город Пагасы, гавань Фер; эскадра, отправленная афинянами на выручку осажденного города, по обыкновению, опоздала. После этого Ономарх принужден был со всеми своими си­лами идти в Фессалию, чтобы положить конец поступатель­ному движению Филиппа. Действительно, ему удалось в двух сражениях совершенно разбить Филиппа и принудить его к возвращению в Македонию. Затем он снова обратился в Беотию, взял путем измены Коронею и у Гермея вблизи города разбил прибывших на помощь последнему фиванцев.

Ономарх достиг теперь высшей точки своего могущест­ва. Чье войско могло помериться с его 20-тысячной, зака­ленной в боях наемной армией? Или какое государство рас­полагало такими огромными финансовыми средствами, ка­кие доставляла владыке Фокиды храмовая сокровищница Дельф? Фессалия лежала у его ног, Беотия была глубоко унижена, — казалось, что на развалинах фессалийского мо­гущества суждено возникнуть Фокейской державе. Мы зна­комимся с образом Ономарха по изображениям его врагов, а они видели в нем, разумеется, только святотатца-грабителя и тирана, который из личного честолюбия навлек на Элладу неизмеримые бедствия. Нам надлежит судить справедливее и не забывать, что только инстинкт самосохранения вложил оружие в руки фокейцев и самого Ономарха и что позднее самый ход событий должен был с роковой силой увлекать их вниз по наклонной плоскости. И как бы ни смотрели мы на дело, которому служил Ономарх, — великие успехи, достиг­нутые им, ясно свидетельствуют, что он был одарен замеча­тельными политическими и военными талантами. Но злой рок противопоставил ему еще более сильного человека — македонского царя.

В то время как восточные греческие державы — Спарта, Афины и Фивы — низошли, таким образом, одна за другой, на уровень государств средней величины, — рухнуло и грандиозное здание, воздвигнутое Дионисием в Сицилии. В минуту наибольшей опасности, когда независимости и, мо­жет быть, самому существованию сицилийских греков гро­зил смертельный удар, сиракузцы отказались от политиче­ской свободы и вручили высшую власть одному человеку. Эта жертва не оказалась бесплодной; тирания доставила Си­цилии полвека внутреннего мира и небывалое внешнее мо­гущество. Но в этот долгий период мира подросло поколе­ние, которому гроза карфагенских нашествий была знакома только по рассказам отцов и дедов и которое не понимало, чем, собственно, оправдывается существование военной мо­нархии, раз независимости Сицилии ни с какой стороны не грозит опасность.