ГЛАВА XII. Новая северная держава

ГЛАВА XII. Новая северная держава

Страны, лежащие в северной и северо-западной Греции, позади Пинда и Олимпа, до IV века составляли обособлен­ный мир. Здесь почва все еще на необозримые пространства была покрыта девственным лесом, который на юге греческо­го полуострова давно уже был вытеснен земледелием; в этих лесах еще встречались и дикий бык, и даже лев. Промеж ле­систых гор в далеко раскинутых открытых деревнях жило редкое население; укрепленных поселков было немного, и за исключением халкидских и коринфских колоний у берегов, на всем огромном пространстве от Ионического моря до Стримона не было ни одного сколько-нибудь значительного города. В языке и нравах сохранилось множество остатков старины; гомеровские звуки, которых в остальной Греции давно уже нельзя было услышать, здесь еще жили в устах народа. Здесь меч все еще был неразлучным спутником мужчины, здесь еще господствовал старый обычай есть си­дя, и, подобно гомеровским героям, македоняне и эпироты умели пить на славу.

Государственное устройство также в главных чертах ос­тавалось тем же, что и в героическую эпоху. Из всех грече­ских стран, исключая Спарту и Кипр, только здесь старая наследственная монархия сохранилась до IV века — у молоссов в Эпире, правда, очень ограниченная в своей компе­тенции, но у македонян — в полной силе, так как беспре­станные войны с фракийцами и иллирийцами требовали здесь твердой государственной власти. Царь был неограни­ченным главнокомандующим на войне и по собственному усмотрению руководил внешней политикой государства. Но внутри его власть была значительно ограничена законом и обычаем, и в особенности право осуждать гражданина на смерть принадлежало собранию способных нести оружие мужчин. Ибо в Македонии сохранилось многочисленное со­словие свободных крестьян, которые на войне составляли ядро пехоты; кроме того, здесь существовала могуществен­ная знать, владевшая очень значительной земельной собст­венностью, — „военные товарищи" (???????) царя, как ста­рым гомеровским термином называли себя члены этого со­словия.

Около времени Пелопоннесской войны эллинская куль­тура начала проникать и в эти края. В Эпире царь Фарип, сам воспитанный в Афинах, с успехом старался распростра­нять просвещение среди своего народа. В том же направле­нии действовал царь Архелай в Македонии (выше, с.94). Во время смут, охвативших страну после его убийства, прави­тельству было, разумеется, не до забот о духовных интере­сах народа; но лишь только под властью Пердикки порядок был восстановлен, монархия снова вступила на путь, указан­ный Архелаем. Ученик Платона, Эвфрей из Ореоса, сделался самым влиятельным человеком при македонском дворе и до такой степени ввел здесь в моду научные занятия, что, как говорят, люди, незнакомые с философией и математикой, не допускались к царскому столу. Это, разумеется, гипербола, но она показывает, что македонские вельможи следовали примеру своего царя. Поэтому многие из полководцев Фи­липпа и Александра были высокообразованными людьми, и некоторые из них, как Антипатр и Птолемей, даже сами под­визались на литературном поприще. Филипп также продол­жал действовать в этом направлении; как высоко он ценил риторическое и философское образование, лучше всего до­казывается тем, что в воспитатели своего сына Александра он пригласил Аристотеля.

В то же время и политическое устройство было преоб­разовано по образцу передовых греческих государств. Внешним образом эти стремления выразились в том, что вместо неуклюжего местного наречия официальным языком был сделан аттический диалект. При Пердикке афинский эмигрант Каллистрат преобразовал финансовое управление государства. Преобразование военного ведомства начал уже Архелай; его преемники усвоили в полном объеме те ново­введения в области вооружения и тактики, которые ввел особенно Ификрат, и еще более усовершенствовали их (вы­ше, с.322), пока, благодаря организаторскому таланту Фи­липпа, македонская армия сделалась лучшею армией в свете; и она удержала за собою эту славу до тех пор, пока наконец при Пидне была сломлена более совершенной тактикой рим­лян.

Когда таким образом государства Северной Греции от­крылись для эллинской культуры, — и здесь начала обнару­живаться потребность в более строгой политической кон­центрации. Еще в эпоху Пелопоннесской войны каждая из мелких народностей Эпира составляла обособленное госу­дарство; только молоссам уже тогда удалось подчинить сво­ему владычеству своих северных соседей, атинтанов. Затем в первые десятилетия IV века хаоны и феспроты, обитавшие на берегу Ионического моря, также вступили в союз с молоссами. Молосские цари стояли во главе федерации и ко­мандовали ее армией во время войны; избираемый на год „президент" {простат) молоссов являлся вместе с тем эпо­нимом — правителем союза; в прочем же каждый из „союз­ных народов Эпира" имел одинаковые права и пользовался обширной автономией во внутренних делах, тогда как общие вопросы разрешались союзным собранием.

Гораздо полнее было осуществлено объединение в Ма­кедонии. Здесь наиболее плодородная и наиболее густо на­селенная часть страны — обширная равнина по нижнему Галиакмону и Аксию — составляла единое государство еще с того времени, когда македонские цари отвоевали этот край у туземных фракийцев; здесь новых поселенцев побуждали к более тесному сплочению и сам характер местности, и еще более чувство самосохранения ввиду опасности, которою беспрестанно грозили им воинственные варварские племена с востока и севера. Напротив, в верхней Македонии, которая высокими горными цепями разделена на ряд долин и благо­даря этому была лучше защищена против неприятельских нападений, отдельные округа сохранили свою самостоятель­ность; таковы: Элимиотида на верхнем Галиакмоне, Орестида у устьев этой реки, Линкестида в плодоносной котловине на среднем Эригоне, Тимфея в горах у эпирской границы. Все эти государства, хотя и признавали верховную власть македонских царей, были вполне самостоятельны, управля­лись собственными князьями и не раз пытались вести само­вольную политику и освободиться от верховенства Македо­нии. Эти порядки существовали еще во время войны между Спартою и Олинфом (выше, с. 156); лишь царю Аминте III в его последние годы или его сыну Пердикке удалось подчи­нить областных князей и слить горные округа в одно госу­дарство с Нижней Македонией. Но старый партикуляризм держался здесь еще целые века; когда римляне незадолго до битвы при Киноскефалах вторглись в Македонию, Орестида одна из всех провинций государства примкнула к врагу.

Таким образом, в течение первой половины IV века в ряды греческих государств вступили две новые державы. Правда, Эпир, при своей слабой союзной организации, не мог иметь значительного влияния на международные дела, и вследствие этого молосским князьям по необходимости при­ходилось искать поддержки у других держав — сначала у Афин, потом у Ясона Ферского и, наконец, у Македонии. Тем более важное значение имела Македония. Занимая про­странство более чем в 30 ООО кв. километров, она являлась величайшим объединенным государством тогдашней Гре­ции, и если народонаселение ее, особенно в северных окру­гах, и было сравнительно редко, то по абсолютному количе­ству жителей она превосходила все остальные греческие го­сударства, исключая разве Афины. Но и Афины уступали Македонии в смысле удобств для осуществления политиче­ских целей благодаря двум ее преимуществам: монархиче­скому строю и несравненной военной организации[7].

Политические цели, к которым должны были стремить­ся македонские цари, были ясны с самого начала; надлежало, с одной стороны, приобрести побережье, с другой — подчи­нить своему влиянию соседнюю с юга страну, Фессалию. Но попытки, направленные к покорению прибрежных городов, встретили энергичное сопротивление со стороны Афин и быстро развивавшего свои силы Олинфийского союза; мало того, важная Пидна, искони принадлежавшая к Македонии, подчинилась Афинам (выше, с. 187). Столь же бесплодными остались, как мы видели, попытки Архелая и Александра подчинить своей власти Фессалию.

Лишь Филиппу удалось разрешить те задачи, о которые разбились усилия его предшественников. Один из современ­ных ему историков называет его величайшим человеком, какого до тех пор произвела Европа; во всяком случае более замечательный государственный человек никогда еще не сидел на престоле. Прежде всего он владел царственным ис­кусством выбирать себе нужных людей и каждого ставить на то место, для которого он был наиболее пригоден; при этом он был достаточно благороден, чтобы без зависти призна­вать заслуги своих помощников. Он сам, при своей мужест­венной красоте, тонкой образованности и незаурядном даре красноречия, имел в себе нечто величественное. По дипло­матическому таланту у него не было соперников; но те, кто в переговорах с ним терпел неудачу, конечно, негодовали на вероломство царя, вместо того чтобы обвинять самих себя в неспособности; между тем Филипп добросовестно исполнял все обязательства, какие ему приходилось брать на себя. Своих соотечественников-эллинов он знал насквозь и умел пользоваться их слабостями; полной горстью разбрасывал он золото, и эта система подкупов немало способствовала его успехам. Притом он душой и телом был воин; полжизни он провел в походах, деля со своими солдатами все труды и лишения и в случае надобности бесстрашно рискуя жизнью; это доказывают многочисленные раны, полученные им в сражениях. Правда, его едва ли можно назвать великим пол­ководцем, и если его военная деятельность была почти не­прерывным рядом побед, то не следует забывать, что он рас­полагал войском, какого до тех пор не видел свет, и что ему помогали первоклассные полководцы, как Антипатр и Парменион.

Таким образом, Филиппу удалось спасти Македонию от анархии, которая воцарилась в ней после смерти его брата Пердикки. Далее, он сумел, искусно пользуясь политиче­ским положением, вытеснить афинян из страны, хотя боль­шая часть побережья по-прежнему оставалась во власти Халкидского союза. Его попытка вмешаться в фессалийские де­ла привела, как мы видели, к кровавому поражению (выше, с.219). Но Филипп принадлежал к числу тех людей, которые, раз начав дело, во что бы то ни стало доводят его до конца, а ресурсы Македонии далеко еще не были исчерпаны. Он вос­пользовался зимою, чтобы преобразовать свое войско; с на­ступлением весны он снова мог вторгнуться в Фессалию (352 г.). Здесь он присоединил к своей армии контингента Ларисы и остальных союзных с ним городов и двинулся за­тем в Пагасы, все еще занятые македонским гарнизоном. Те­перь и Ономарх выступил в поход со всеми своими боевыми силами, поддерживаемый афинской эскадрой под начальст­вом Хареса, присланной для того, чтобы принять участие в осаде Пагас. Филипп должен был во что бы то ни стало по­мешать соединению Ономарха с его союзниками, тиранами Фер; с этой целью он двинулся навстречу врагу и в ожида­нии его расположился на Крокусовом поле — на той обшир­ной равнине, которая между фтиотийскими Фивами и Галосом открывается к Пагаситскому заливу. По количеству вой­ска — около 20 тыс. человек на каждой стороне — оба про­тивника были почти равны; но македонская и фессалийская конница Филиппа — 3000 всадников — далеко превосходи­ла фокейскую, и выбранное Филиппом поле битвы было от­лично приспособлено для того, чтобы дать возможность этому преимуществу проявиться в сражении. А Ономарх не мог уклониться от битвы, если хотел освободить Феры; и вот, полагаясь на свое испытанное войско, полный самоуве­ренности ввиду блестящих побед, одержанных им в предше­ствовавшем году, он решился принять сражение и в неудоб­ной местности. Он сам вел правое крыло, опиравшееся на море, — левым командовал его брат Фаилл. Против этого крыла, которое стояло без всякого прикрытия среди обшир­ной равнины, Филипп и направил свою атаку; под натиском его превосходной конницы войска Фаилла обратились в бег­ство, и тут Филипп напал на Ономарха с боку и с тыла и от­теснил его к берегу, где отчасти перебил, отчасти принудил к сдаче его войско. Сам Ономарх с 6 тыс. своих наемников легли на поле битвы; пленных, числом 3000, победитель ве­лел бросить в море как святотатцев, ограбивших храм. Ос­татки разбитой армии Фаилл отвел назад к Фермопилам.

Ближайшим результатом победы была капитуляция Фер; Ликофрон и Пифолай передали город Филиппу, выго­ворив себе свободное отступление. Так было достигнуто то, что не удалось Эпаминонду на вершине его могущества: ти­рания, тяготевшая над Фессалией в течение полувека, была низвергнута. Сколько крови было пролито с тех пор, как первый Ликофрон в 404 г. одержал победу над гражданами Ларисы! С того дня гражданская война в Фессалии, собст­венно, никогда не прекращалась. Теперь страна могла, нако­нец, вздохнуть свободно; перед ней открывалась эра мирно­го развития. Фессалийцы никогда не забыли благодеяния, оказанного им Филиппом; отныне он пользовался среди них такою же беспредельной популярностью, как в Македонии, и они оставались непоколебимо верны не только самому Филиппу до его смерти, но и позднее его сыну Александру.

Но чтобы упрочить свои приобретения, он должен был окончательно сломить силы фокейцев, а в Фессалии, разуме­ется, никто не думал о том, чтобы отнять у Филиппа началь­ство над армией, которою он командовал с таким успехом. Итак, он остался главнокомандующим фессалийского союз­ного войска; для покрытия военных издержек ему был пре­доставлен доход с рыночных и портовых пошлин; в Пагасах и в укреплениях Магнесии остались македонские гарнизоны для защиты этих пунктов на случай, если бы тираны сделали попытку вернуть себе власть. Затем Филипп двинулся к Фер­мопилам, чтобы нанести врагу решительный удар. Но Фаилл успел тем временем оправиться от поражения и снова сде­лать свое войско пригодным к бою; повышение платы, для которого нужные средства предоставила ему дельфийская храмовая казна, привлекло к Фаиллу новых наемников и удержало в строю старых солдат. Государства, находившие­ся в союзе с Фокидой, также сознали необходимость всеми силами остановить дальнейшее наступление Филиппа. Спар­та прислала отряд в тысячу человек, ахейцы — в 2000; Афи­ны, которым грозила ближайшая опасность, выставили почти все свое гражданское ополчение — 5000 гоплитов и 400 всадников под начальством стратега Навсикла. Изгнан­ные тираны Фер также привели на помощь Фаиллу своих 200 наемников. Таким образом, у Фермопил собралось войско, по количеству не уступавшее тому, которое Ономарх весною привел в Фессалию. Этих боевых сил было более чем доста­точно, чтобы защитить против всякого нападения проходы, ведущие из Фессалии в Фокиду. Действительно, Филипп даже не сделал попытки атаковать крепкую позицию врага; он хо­рошо понимал, что неудача подвергла бы величайшей опас­ности плоды всех достигнутых успехов. Даже Фтиотида была далеко не вполне покорена, и особенно Галос твердо держал­ся, опираясь на афинский флот. У Филиппа были более важ­ные дела, чем тратить время на осады, которые и в лучшем случае могли принести ему лишь незначительную выгоду; а новых наступательных действий в Фессалии со стороны фокейцев нечего было опасаться после страшных поражений, понесенных ими в предыдущую кампанию.

Итак, Фокида была спасена, и Фаилл мог обратиться против фиванцев, которые, по-видимому, после поражения Ономарха сделали попытку вернуть к покорности отпавшие союзные города Беотии. Однако фокейское войско было еще слишком расстроено, чтобы с успехом действовать в откры­том поле; в целом ряде стычек — при Орхомене, на Кефисе, у Коронеи — победа досталась беотийцам, но Фаиллу все-таки удалось достигнуть своей главной цели — обеспечить против нападений те укрепленные пункты, которыми он владел в Беотии.

Между тем и Пелопоннес был вовлечен в войну. Здесь Спарта, как мы знаем, никогда не признала порядка, уста­новленного Эпаминондом; когда остальные греки после бит­вы при Мантинее заключили мир на условии сохранения ка­ждым государством его наличных владений, она отказалась присоединиться к этому договору и своевольно стала про­должать пограничную войну с Мегалополем и Мессеною, причем ей, впрочем, не удалось достигнуть сколько-нибудь важных успехов (выше, с. 196). Но когда Ономарх одержал в Фессалии свои блестящие победы над Филиппом и затем отнял у фиванцев Орхомен и Коронею, — спартанская пар­тия в Пелопоннесе снова подняла голову. Мантинея, Элида, Ахея, Флиунт снова примкнули к Спарте, и это дало послед­ней возможность перейти к энергичным наступательным действиям против фиванских союзников, прежде всего — против Мегалополя. Стесненный город обратился за помо­щью в Афины; но афиняне, разумеется, не имели охоты во время войны с Филиппом и при своих натянутых отношени­ях с Фивами ссориться еще и со Спартою, единственным союзником, которым Афины еще располагали, исключая Фокиды. Таким образом, вначале Мегалополю приходилось довольствоваться поддержкой своих пелопоннесских союз­ников, Аргоса, Мессены и Сикиона; но вскоре и Фивы, кото­рым победа Филиппа над Ономархом развязала руки, при­слали в Пелопоннес войско в 3000 гоплитов и 500 всадников под начальством Кефисиона. В свою очередь и Фаилл при­слал на помощь лакедемонянам 3000 наемников. Теперь спартанцы перешли в наступление; в то время, как враги для защиты области Мегалополя сосредоточили свои войска у истоков Алфея, царь Архидам III двинулся к союзной Мантинее и оттуда вторгся в Арголиду, где занял Орнеи и наго­лову разбил аргосское ополчение, явившееся на выручку го­рода. Другое сражение — против соединенных боевых сил фиванцев и их союзников — осталось нерешенным; после нескольких дальнейших битв военные действия были, нако­нец, прекращены перемирием. Замыслы Спарты о восста­новлении ее старой гегемонии в Пелопоннесе потерпели крушение, и беотийские войска могли вернуться на родину. Здесь Фивы в последний раз деятельно вмешались в пело­поннесские дела.

В это время, когда значительная часть боевых сил Бео­тии была занята войной в Пелопоннесе, Фаилл вторгся в Эпикнемидскую Локриду и покорил всю страну, кроме ук­репленного Нарикса. Теперь и беотийцы выступили в поход; близ Аб на фокейской границе они ночью напали на Фаилла и обратили его в бегство, после чего на далекое пространст­во опустошили Фокиду. Но когда затем беотийцы сделали попытку освободить Нарикс, который все еще осаждали фокейцы, — счастье изменило им; Фаилл отбросил врагов и благодаря этой победе сумел взять город приступом. Вскоре после этого он заболел и, прохворав довольно долго, умер; верховное начальство в Фокиде перешло к сыну Ономарха Фалеку, только что вышедшему из младенчества юноше. После этого война продолжалась с переменным успехом еще несколько лет; в открытом поле победа оставалась обыкно­венно за фиванцами, и им не раз удавалось вторгаться в Фо­киду, опустошать открытую страну и овладевать каким-нибудь небольшим городом; но они не были в силах нано­сить врагу решительные удары или даже только вернуть под свою власть отпавшие от них союзные города Орхомен, Коронею и Корсии. Хотя дело и не доходило до крупных сра­жений, но беспрестанные мелкие стычки стоили обеим сто­ронам немалого числа людей, и если фокейцы легко могли возмещать эти потери посредством набора новых наемников, то фиванцам приходилось вести войну отрядами из граждан. Правда, дельфийская храмовая казна с каждым годом все более истощалась, а в тот день, когда она была бы вполне исчерпана, фокейское разбойничье государство неминуемо должно было рухнуть, и фиванцам легко досталась бы побе­да.

Таким образом, у фокейцев было дел по горло; Афины в ближайшее время также не имели возможности предпринять поход против Филиппа. Несчастная война с союзниками сильно пошатнула финансовое положение государства, и Афины настойчиво нуждались в нескольких годах мира, что­бы собраться с силами. Вообще среди образованных и зажи­точных классов начало все более распространяться убежде­ние, что роль великой державы не по силам государству и что оно поэтому должно отказаться от той политики широ­ких начинаний, которую вело до этих пор. Мир поставил людей этого образа мыслей у кормила правления. Их вождем был Эвбул из Пробалинфа, человек уже пожилых лет, при­обретший известность особенно своей неутомимой деятель­ностью в области финансового управления. В Великие Панафинеи 354 г. он принял на четыре года заведование теориконом, той кассой, которая питалась излишками государст­венных доходов и назначение которой заключалось в том, чтобы обеспечивать правильную выплату пособий, разда­ваемых народу во время больших празднеств. С этой долж­ностью издавна был соединен известный контроль над всем финансовым ведомством, без чего она и не могла бы отве­чать своей цели; благодаря влиянию Эвбул а эта компетенция была значительно расширена, руководство общественными постройками возложено на заведовавших кассой теориконом и им вверено почти все финансовое управление. По всей ве­роятности, Эвбул оставался в этой должности и весь сле­дующий финансовый период, т.е. с 350 по 346 гг., а может быть, и долее. Если наряду с ним и стояло несколько равно­правных товарищей, то его превосходное знакомство с де­лом, равно как и его политический авторитет должны были сделать его самым влиятельным членом коллегии и, следо­вательно, фактически руководителем финансового управле­ния Афин в эту эпоху.

Эвбул принадлежал к хорошей фамилии и был далек от демагогии в низменном смысле этого слова; но при тогдаш­них условиях государственный деятель, достигший власти в Афинах, мог удержать ее за собою только в том случае, если опирался на городскую чернь, располагавшую большинст­вом голосов в Народном собрании. Уже Перикл был прину­жден создать себе такую опору путем предоставления толпе материальных выгод, и почти все афинские государственные люди, действовавшие после него, следовали его примеру. Естественно, что Эвбул не уклонился от установившейся практики, а блестящие результаты его финансового управле­ния давали ему возможность ассигновать пособия народу чаще и в большем размере, чем когда-либо до него. Но при этом он не оставлял в пренебрежении и прочие нужды госу­дарства. Он выплатил неуплаченные военные издержки, по­полнил арсеналы, преобразовал конницу, значительно уве­личил флот, построил в гавани множество новых портовых зданий, начал постройку большого арсенала в Пирее и цело­го ряда других общественных зданий. И все это он сумел сделать, не отягощая граждан прямыми налогами.

Эти блестящие успехи были, разумеется, в значительной степени обусловлены теми реформами, которые Эвбул про­извел в финансовом ведомстве; но главной причиной было то, что Эвбулу удалось в течение нескольких лет удерживать Афины от крупных войн. При многообразных интересах Афин, которые неизбежно затрагивались всяким политиче­ским осложнением, какое возникало в бассейне Эгейского моря и далеко за его пределами, это была очень трудная за­дача, — тем более что близорукая оппозиция неустанно вос­ставала против этой политики, называя ее трусливой и не­достойной Афин. Между тем эти упреки были совершенно несправедливы, ибо повсюду, где жизненным интересам Афин грозила действительная опасность, Эвбул, не колеб­лясь, пускал в ход все силы государства, как например, когда Филипп после победы над Ономархом подступил к Фермо­пилам, и позднее в Олинфийской войне. Он старался пре­дотвращать только бесполезное дробление сил. Так, он не поддался соблазну вмешаться в пелопоннесские распри, ко­гда там снова вспыхнула война между Спартою и союзника­ми Фив (выше, с.342). Ту же сдержанность сумел он сохра­нить и по отношению к азиатским делам, как ни была со­блазнительна представлявшаяся там, по-видимому, возмож­ность вернуть Афинам по крайней мере часть могущества, утраченного в союзнической войне.

Демократии в отложившихся союзных городах скоро пришлось поплатиться за разрыв с Афинами. Морская война и здесь потребовала очень тяжелых финансовых жертв и по­влекла за собою невыносимое отягощение богатых людей. Доведенные до отчаяния, зажиточные классы на Родосе, Ко­се и Хиосе восстали, и с помощью Мавсола им удалось свергнуть демократию и захватить власть в свои руки. Для охраны нового строя в городах были размещены карийские гарнизоны, так что Мавсол сделался фактически властели­ном предлежавших его государству островов. Афины про­глотили эту обиду, удовольствовавшись слабым протестом, так как в эту минуту были совершенно не в силах предпри­нять войну против могущественного повелителя Карии. Ко­гда вскоре затем Мавсол умер, оставив престол своей жене Артемисии, на Родосе вспыхнуло восстание; остров на ко­роткое время вернул себе свободу, и родосцы отважились даже напасть на саму столицу Галикарнас. Но смелое пред­приятие потерпело неудачу, и Артемисия вернула себе власть над Родосом. После этого изгнанные демократы обра­тились за помощью в Афины; здесь в Народном собрании многие настаивали на необходимости заступиться за них, но влияние Эвбула оказалось достаточно сильным, чтобы и на этот раз удержать Афины от вмешательства в карийские де­ла.

С Персией, правда, невозможно было установить доб­рых отношений, но, к счастью, царь был всецело поглощен своими собственными делами, и афинская политика с успе­хом старалась воздвигать перед ним всевозможные препят­ствия, насколько это было возможно без открытых враждеб­ных действий. Афинянин Диофант, предводитель наемни­ков, принял начальство над египетским войском, и ему глав­ным образом персы были обязаны тем, что поход, предпри­нятый около этого времени Артаксерксом III Охом в Ниль­скую долину, окончился неудачей. Когда затем Оронт, сат­рап ионийско-эолийской береговой провинции, вторично восстал против царя, Афины вступили в тесные отношения с ним (349/348 г.). При этом случае им удалось вернуть себе Митилену, которая, как мы знаем, после союзнической вой­ны отложилась от Афин (выше, с.214). Вследствие этого де­мократия была здесь низвергнута и на место ее установлено олигархическое правление, которое затем в свою очередь сменила власть тирана Каммеса. Теперь тиран был изгнан, и город снова вступил в Афинский морской союз; значитель­ная часть мелких общин на Лесбосе последовала этому при­меру.

Более серьезные трудности представляло улаживание спора с Филиппом; оно и послужило тем подводным камнем, о который, наконец, разбилась политика Эвбула. Правда, владыка Македонии обнаруживал большую готовность при­мириться с Афинами, но условием мира он ставил отказ ют Амфиполя, о чем Афинское народное собрание не хотело и слышать. Ввиду этого приходилось продолжать войну. Од­нако для наступательных действий против Македонии, кото­рых требовали ораторы оппозиции, Афины не имели средств, а блокада македонского побережья, как ни была она стеснительна для Филиппа, разумеется, не могла привести к положительным результатам. Правда, общая опасность, гро­зившая со стороны Филиппа, сблизила теперь Афины с Керсоблептом Фракийским; старые противники заключили дружбу и союз, и фракийский Херсонес, самое уязвимое ме­сто Афинского государства, был, казалось, обеспечен против неприятельских нападений. Естественным последствием сближения между Афинами и Керсоблептом было то, что противник последнего, Амадок, примкнул к Македонии; его примеру тотчас последовали Византия и Перинф, враждо­вавшие с Керсоблептом из-за пограничных дел. И вот, после своей победы над Ономархом Филипп вторгся во Фракию, чтобы защитить своих новых союзников, и Керсоблепт ока­зался не в силах отразить это нападение. Филипп беспрепят­ственно проник до Пропонтиды и приступил к осаде Гиерон-Тейхоса, главной крепости фракийского царя. Тщетно Кер­соблепт ждал помощи из Афин; ему не оставалось ничего другого, как покориться Филиппу и послать своего сына за­ложником в Македонию. Харидем принужден был оставить Фракию и вступил на службу Афин, которые уже раньше даровали ему у себя право гражданства. Только тяжкая бо­лезнь, постигшая Филиппа, спасла Херсонес от македонско­го нашествия.

Таким образом, Филипп повелевал теперь от Геллеспон­та до Фермопил; по размерам территории, народонаселению, военным и финансовым ресурсам его держава далеко превосходила все другие греческие государства[8]. Вся Эллада — одни с надеждою, другие с тяжким опасением — взирала на новую державу, достигшую такого могущества в течение немногих лет. Разумеется, нигде эти опасения не были так сильны, как в соседней с Македонией Халкидике. Много лет назад она вступила в союз с Филиппом, чтобы вытеснить афинян с македонского побережья; эта цель была достигну­та, и халкидцы сполна получили свою долю в плодах побе­ды; но еще в гораздо большей мере возросло могущество Филиппа. Если во время заключения союза оба союзника были приблизительно равносильны, то теперь это равенство исчезло, и Халкидика была нулем в сравнении с Македон­ской державой. Поэтому халкидцы начали искать опоры против Филиппа в Афинах. Уже непосредственно после фессалийских побед Филиппа между обоими государствами был заключен мир на условии сохранения каждою из договари­вающихся сторон ее наличных владений; Афины отказались от Потидеи, а Олинф взамен признал права Афин на Амфиполь. Это было явным нарушением союзного договора меж­ду Филиппом и халкидцами, в силу которого обе стороны могли заключить мир с Афинами не иначе как совместно. Филипп сначала оставил нарушение договора безнаказан­ным; он хорошо понимал, что, открой он враждебные дейст­вия против Олинфа, Халкидский союз целиком бросится в объятия Афин. Притом, в халкидских городах и даже в са­мом Олинфе существовала сильная партия, справедливо по­лагавшая, что истинные интересы Олинфа требуют заключе­ния самого тесного союза с Филиппом, хотя бы для этого Олинфу пришлось отказаться от своей самостоятельности. Ввиду этого Филипп ограничился пока военной демонстра­цией на халкидской границе; его расчет оказался верным: его приверженцы в Олинфе получили перевес, и Аполлонид, глава противной партии, был изгнан. Теперь Филипп решил,

что настало время действовать. Он потребовал от Олинфа выдачи своего сводного брата Арридея, претендента на ма­кедонскую корону, которому халкидцы дали убежище у се­бя. Но ввиду этого дерзкого требования настроение в Олинфе изменилось; решено было не выдавать Арридея и объя­вить Филиппу войну. Филипп тотчас вступил в Халкидику (349 г.), и как 30 лет назад, во время войны со Спартою, так и теперь обнаружилось, насколько шаток был фундамент, на котором покоилось господство Олинфа. Один за другим халкидские союзные города перешли на сторону Филиппа, особенно общины Паллены и Боттиеи; Стагир, пытавшийся оказать сопротивление, был взят приступом.

Между тем олинфяне обратились к Афинам и предло­жили им союз против Филиппа; афиняне, разумеется, с радо­стью приняли это предложение. В Олинф была послана вспомогательная эскадра в 30 триер с двумя тыс. наемников под командой Хареса; за нею вскоре последовали еще 18 ко­раблей с четырьмя тыс. наемников под начальством Харидема. Этих сил было, правда, далеко недостаточно, чтобы изгнать неприятеля из Халкидики; во всяком случае они могли по крайней мере на некоторое время приостановить успехи Филиппа. Керсоблепт Фракийский воспользовался удобным случаем, чтобы восстать против своего сюзерена Филиппа, так что против последнего образовалась очень сильная коалиция. Это было тем опаснее, что и в Фессалии начала поднимать голову оппозиция.

Но Филипп сумел отвлечь внимание Афин. Еще непо­средственно после своих фессалийских побед он сделал по­пытку вызвать на Эвбее восстание против Афин. Теперь по­сеянное тогда семя начало всходить; в Эретрии народ изгнал тирана Плутарха, который господствовал в городе под эги­дою Афин (начало 348 г.). На Эвбею тотчас был послан афинский гражданский отряд под командою Фокиона; близ Тамин в Эретрийском округе это войско соединилось с Плу­тархом и его наемниками. Но в эту минуту против Афин восстали и Халкида и Орей, Фалек послал на помощь вос­ставшим часть своей наемной армии, и Фокион вскоре был окружен неприятельскими силами более значительными, чем какими сам располагал. Хотя ему и удалось разбить вра­га и тем спастись от грозившей ему опасности, но справить­ся с Эретрией он оказался не в силах. Поэтому он увел свое войско обратно в Афины, оставив в помощь Плутарху не­большой отряд в Заретре близ Стиры, в самом узком месте острова. Но этот отряд вскоре попал в руки неприятеля бла­годаря измене Плутарха, и Эвбея была потеряна для Афин. Оборот, который приняла между тем Олинфийская война, равно как и полное истощение афинской государственной казны, заставили афинян отказаться от дальнейших попыток к покорению острова; Афины принуждены были уплатить за военнопленных граждан выкуп в 50 талантов и признать не­зависимость Эвбеи. Только Карист, самый южный город острова, остался верен Афинскому союзу.

Дело в том, что участь войны, происходившей на Халкидике, была тем временем решена. Филипп энергично про­должал войну в течение зимы, причем овладел важной Тороной и даже Мекиберной, портом Олинфа. Олинфяне были разбиты в двух сражениях, и Филиппу удалось — как гово­рили тогда, благодаря предательству гиппархов Ласфена и Эвфикрата — отрезать от города и взять в плен 500 всадни­ков, составлявших ядро неприятельской конницы. Затем он приступил к осаде города; не явись тотчас помощь, Олинф неминуемо должен был пасть. Действительно, афиняне сна­рядили новую экспедицию в Халкидику — 2000 граждан­ских гоплитов, 300 всадников и 17 триер под начальством Хареса. Но было уже поздно; когда афинское войско прибы­ло к Олинфу, город уже находился в руках Филиппа (осень 348 г.). Победитель осуществил военное право во всей его строгости; Олинф был сравнен с землею, граждане уведены в царские домены для каторжных работ или поселены коло­ниями внутри Македонии, территория города частью розда­на македонским сановникам. Напротив, остальные города Халкидского союза были приняты в состав Македонской державы, притом на равных правах со старыми провинция­ми; их конница образует отныне составную часть македон­ской кавалерии, „гетайров" царя.

Неудачи, которые потерпело афинское оружие на Эвбее и в Халкидике, должны были сильно поколебать положение руководящих лиц в Афинах. Оппозиция воспользовалась благоприятным случаем, чтобы привлечь к ответственности всех, кто был причастен к последним событиям; даже двою­родный брат Эвбула, стратег Гегесилей, один из влиятель­нейших членов господствующей партии, командовавший некогда при Мантинее против Эпаминонда, был привлечен к суду по обвинению в выдаче врагу афинского отряда при Эретрии и присужден к большому денежному штрафу. Сам Эвбул пользовался, однако, еще слишком большим распо­ложением со стороны массы, чтобы оппозиция решилась напасть на него; но и без того она значительно упрочила свое положение.

Наиболее выдающимся вождем ее был теперь Демосфен из Пеании, один из первых адвокатов и ораторов афинских, выступивший на политическое поприще во время союзниче­ской войны (выше, с.251—252). Молодой, одушевленный мыслью о величии своего родного города, он совершенно не в состоянии был понять и оценить ту политику концентра­ции сил, посредством которой Эвбул старался залечить ра­ны, нанесенные государству несчастной войной. Поэтому Демосфен при каждом удобном случае резко выступал про­тив правительства, как по вопросу о союзе с Мегалополем, по делу Родоса, при обсуждении фракийских дел; но глав­ным образом он неустанно требовал энергичных военных действий против Филиппа, в котором он раньше большинст­ва своих сограждан увидел опаснейшего врага Афин. Будучи новичком на политическом поприще, он, разумеется, не мог одержать верх над всемогущим государственным деятелем, пока, наконец, заключение союза между Олинфом и Афина­ми не свело Эвбула и Демосфена на пути к одной и той же цели. Теперь Демосфен потребовал, чтобы в Македонию бы­ло послано гражданское войско и чтобы деньги, предназна­ченные на устройство празднеств, были употреблены на ве­дение войны; но когда оба эти предложения были приняты, Олинф находился уже в руках Филиппа. Против посылки войска в Эвбею он восставал, как против бесцельного дроб­ления наличных сил: исход дела и тут оправдал его предска­зание. Все это должно было в такой же мере возвысить авто­ритет Демосфена в глазах граждан, в какой неудачный исход войны ослабил влияние его противников; и если ему еще далеко было до того, чтобы самому взять в руки бразды правления, то уже теперь было ясно, что он призван играть видную роль в событиях ближайших лет.

Но как настойчиво ни требовал до сих пор Демосфен энергичного продолжения войны, — теперь и он не мог не сознавать, что Афины настоятельно нуждаются в покое. Фи­нансовые ресурсы государства были совершенно истощены; дело дошло до того, что правительство не могло даже пла­тить жалованье судьям, так что некоторое время суды оста­вались закрытыми. Между тем вовне Афины были почти совсем изолированы. Тщетно пытались они под потрясаю­щим впечатлением разрушения Олинфа призвать эллинов к национальной войне против Филиппа; ни одна рука не под­нялась на защиту Афин. При таких условиях продолжение войны могло вести только все к новым потерям, потому что Македония была неуязвима для Афин, тогда как Филиппу ничто не мешало двинуть свое войско против Херсонеса, обладание которым составляло для Афин вопрос жизни.

Отношения Афин к Фокиде также в последние годы ста­новились все более натянутыми; в конце концов дело дошло до того, что Фалек открыто поддержал восстание Эвбеи про­тив Афин (348 г.). Между тем дельфийская храмовая казна стала истощаться, наемники начали обнаруживать непокор­ность и оппозиция одержала верх в стране. Фалек был, нако­нец, смещен с должности и высшее начальство вручено трем стратегам, Дейнократу, Каллию и Софану. Одновременно было открыто следствие относительно употребления свя­щенных сумм; казначей Филон, заведовавший финансовым управлением, был допрошен под пыткою и казнен вместе со своими соучастниками, которых назвал под пыткою; имуще­ство осужденных было конфисковано (347 г.). Затем были отправлены послы в Афины и Спарту с предложением пере­дать этим государствам фермопильские укрепления. Там, разумеется, с радостью приняли это предложение; стратег Проксен, крейсировавший с аттической эскадрой в Эвбейском проливе, получил приказ занять Фермопилы; затем бы­ло постановлено призвать к оружию всех граждан до 50-летнего возраста и отправить это ополчение в Фокиду (нача­ло 346 г.). Туда же двинулся с отрядом в тысячу гоплитов царь Архидам. Между тем в Фокиде произошел переворот; Фалек снова захватил в свои руки верховное начальство и вовсе не имел желания отдаться во власть Афин и Спарты. Поэтому фокейские послы по возвращении их из Афин были брошены в темницу, и Проксену, когда он явился перед Фермопилами, предложено уйти назад; царю Архидаму по­советовали заняться собственными делами, вместо того что­бы соваться в Фокиду.

Под влиянием этих событий общественное мнение все более склонялось в пользу соглашения с Филиппом. Послед­ний также желал положить конец войне. Если ему и нечего было опасаться, чтобы Афины причинили какой-нибудь ущерб его государству, то и он, со своей стороны, не был в состоянии наносить врагу решительные удары. Ибо Афины располагали приблизительно 350 триерами, тогда как Фи­липп, хотя в последние годы и приступил к созданию флота, еще мало успел подвинуть это дело вперед; его небольшой флот мог время от времени предпринимать удачные нападе­ния, но должен был остерегаться вступать в открытое сра­жение с афинянами. Таким образом, Филипп был столь же бессилен против афинского флота, как афиняне — против македонского сухопутного войска; а о сухопутном походе в Аттику нечего было и думать, пока Фокида не была покоре­на. Притом интересы Филиппа требовали вовсе не уничто­жения Афинской державы, а, наоборот, установления доб­рых отношений и по возможности заключения союза с прежним врагом, потому что Филипп, без сомнения, уже те­перь лелеял в уме те великие планы, которые позднее были осуществлены им самим и его сыном Александром, — план объединения Греции под главенством Македонии и завоева­ния Персидского царства. А необходимым условием для достижения обеих этих целей было владычество на море, которое в свою очередь могло быть достигнуто лишь путем союза между Македонией и Афинами. Этой цели македонская политика не упускала из виду вплоть до той минуты, когда персидская монархия была сокрушена.

Еще до падения Олинфа Филипп через посредство сво­их эвбейских союзников предложил Афинам мир; но в то время переговоры остались безуспешными. После победы он снова сделал попытку сблизиться с Афинами, и на этот раз здесь не отвергли протянутой руки. Особенно усердно хло­потал о мире Демосфен, который в середине лета 347 г. вступил в совет и теперь, вместе со своими друзьями Филократом из Гагна и Тимархом из Сфетта, пользовался в Сове­те руководящим влиянием. Наконец в начале 346 г. все фор­мальности были улажены, и афинское посольство отправи­лось в Македонию. В числе послов находились сам Демос­фен и Филократ, затем Эсхин из Кофокид, младший друг Эвбула, вследствие своего выдающегося ораторского талан­та казавшийся особенно пригодным для роли посла (выше, с.253).

Филипп с почетом принял послов, но с первой же мину­ты ясно дал им понять, что о возвращении Амфиполя не мо­жет быть речи. Тем большую уступчивость обнаружил он по остальным пунктам. Он предложил афинянам союз и в награ­ду за последний обещал доставить им крупные выгоды. Фокейский вопрос он предложил решить по соглашению обеих держав. Во Фракии Филипп, правда, сохранял за собою сво­боду действий, но обещал не трогать афинских владений на Херсонесе. При этом он рассчитанной ласковостью обраще­ния сумел вполне расположить в свою пользу послов, а его могучая личность произвела на них глубокое впечатление, от которого не мог отделаться даже сам Демосфен.

Итак, послы, недолго пробыв в Пелле, уехали обратно, вполне довольные результатом переговоров. Почти непо­средственно вслед за ними отправилось в Афины македон­ское посольство, чтобы там окончательно заключить мир; во главе его стояли первые сановники государства, Антипатр и Парменион. Условия мира, предложенные ими афинянам, конечно, совпадали с теми, которые Филипп поставил в Пелле и на которые в принципе согласились афинские по­слы. В этом смысле Филократ и выработал текст договора, содержавший следующие пункты: мир между Афинами и Филиппом и их обоюдными союзниками на условии сохра­нения каждою из сторон ее наличных владений, т.е. со сто­роны Афин — отказ от Амфиполя и Потидеи, — заключение оборонительного союза, которым обе стороны гарантирова­ли друг другу целость владений, затем ряд постановлений о свободе торговых сношений и об искоренении морского раз­боя. Фокида и Галос в Фессалии были категорически, Кер­соблепт — молчаливым соглашением — исключены из до­говора.

Проект Филократа в совете прошел без сопротивления; тем более сильную оппозицию встретил он в Народном соб­рании. Народу постоянно старались внушить, что Филипп всеми своими успехами обязан исключительно измене, что его видимое могущество внутри гнило, что он гораздо более нуждается в мире, чем Афины; можно ли было после этого удивляться, если народ отказывался понять, почему теперь хотят купить мир ценою таких жертв? Но послы Филиппа оставались непреклонны и, когда, наконец, выступил Эвбул и предложил народу на выбор — либо отказаться от сумм, предназначенных на празднества, платить подати и сесть на корабли, либо принять мир, — оппозиция умолкла. Единст­венное, чего ей удалось добиться, было уничтожение пункта, касавшегося Фокиды; эта поправка ни к чему не обязывала Филиппа, так как фокейцы в государственно-правовом смысле не были союзниками Афин, но зато открывала ши­рокое поприще для позднейших разногласий. Сделанная еще в последнюю минуту попытка включить в договор Керсоблепта Фракийского, как союзника Афин, была отклонена Демосфеном. Таким образом, 19 элафеболиона (приблизи­тельно в конце марта) 346 г. договор был принят народом и в ближайшие дни клятвенно подтвержден афинскими властя­ми и представителями Союзного совета. Четырнадцать дней спустя, 3 мунихиона (в апреле) то же посольство, которое вело в Пелле предварительные переговоры о мире, вторично отправилось в Македонию, чтобы принять присягу царя и его союзников на соблюдение договора.

Между тем Филипп выступил в поход против Керсоблепта, который после падения Олинфа продолжал войну с помощью афинян. Занятые еще афинскими наемниками фракийские береговые укрепления были одно за другим взя­ты, сам Керсоблепт заперт в Гиерон-Оросе на Пропонтиде и уже 23 элафеболиона принужден к сдаче. Победитель оста­вил ему его владения, как вассалу Македонии.