ГЛАВА II. Падение демократии

ГЛАВА II. Падение демократии

В течение последних лет влияние Афин в Сицилии сильно пошатнулось. Едва был заключен мир в Геле (выше, т. I, с.434), как в Леонтинах начались волнения; вожди демо­са требовали передела земельной собственности, вследствие чего состоятельные классы принуждены были обратиться за помощью к могущественному соседу, Сиракузам. При со­действии последних демос был изгнан, а состоятельные лю­ди переселились в Сиракузы, где получили права гражданст­ва. Область Леонтин была включена в состав сиракузского государства.

Известие об уничтожении союзной общины не пробу­дило Афины от бездействия; они удовольствовались отправ­кой посольства, которое, разумеется, не имело успеха (422 г.). Это придало смелости противникам, и спустя не­сколько лет Селинунт произвел нашествие на соседнюю Сегесту (416 г.), которая также находилась в союзе с Афинами. Не будучи в состоянии собственными силами отразить напа­дение, Сегеста обратилась за помощью к Афинам.

Не могло быть никакого сомнения в том, что формально Афины обязаны были оказать просимую поддержку. Ясно было также, что если они и на этот раз останутся безучаст­ными зрителями, то потеряют все свое политическое влия­ние на Западе. И все-таки многие были готовы принести эту жертву, в том убеждении, что опасность, грозящая Афинам в самой Греции, требует сосредоточения всех сил. Раньше, чем думать о новом походе против Сицилии, говорили они, нужно вернуть Халкидику. Выразителем этих взглядов в На­родном собрании выступил сам Никий. Но на этот раз его собственная партия не поддержала его; Афины были связа­ны с Западом слишком важными торговыми интересами, чтобы состоятельные классы могли допустить падение афин­ского влияния в Сицилии. С другой стороны, крайняя демо­кратия еще при Клеоне стремилась к покорению Сицилии и теперь отнюдь не была склонна изменять своим традициям.

Наконец, Алкнвнад выступил со всей силою своего влияния на защиту этого предприятия, руководство которым должно было достаться ему же и которое, как он надеялся, должно было наконец открыть ему широкое поле деятельности, где он мог бы развернуть свои таланты. Итак, подавляющим большинством было решено прийти на помощь Сегесте и восстановить независимость Леонтин. Теперь и Никий усту­пил; мало того, он допустил, чтобы его избрали одним из начальников экспедиции; вместе с ним были избраны Алкивиад и Ламах, отличный офицер еще из школы Перикла. Раз уже нельзя было предотвратить войну с Сицилией, следова­ло по крайней мере позаботиться, чтобы Алкивиаду не была предоставлена в этом деле неограниченная власть.

С военной точки зрения, экспедиция, по-видимому, не могла внушать никаких опасений. Во время последней вой­ны Афины отправили в Сицилию значительный флот, нис­колько не ослабив этим перевеса своих морских сил над пелопонесскими; тем легче могли они сделать это теперь, ко­гда в Греции господствовал мир. И даже в том случае, если бы экспедиция не удалась, или если бы в Греции внезапно возникли новые осложнения, которые потребовали бы воз­вращения флота, — могущество Афин на море, казалось, вполне обеспечивало безопасность отступления.

Необходимые приготовления были поспешно сделаны, и флот стоял уже готовый к отплытию в Пирее, когда одно загадочное происшествие повергло город в сильнейшее вол­нение. Однажды утром почти все гермы, которыми были ук­рашены улицы и площади Афин, оказались с разбитыми го­ловами. Суеверная толпа увидела в этом неслыханном свя­тотатстве дурное предзнаменование для сицилийской экспе­диции; в то же время возникло подозрение о существовании заговора, направленного к ниспровержению господствую­щего строя. Неосновательность этого подозрения была со­вершенно очевидна: не говоря уже о том, что всякая попытка сокрушить главный оплот демократии при данных условиях была неминуемо обречена на неудачу, — какой заговорщик был бы настолько безрассуден, чтобы самому привлечь все­общее внимание на свои козни? Во всяком случае одно было ясно — что это святотатство было не просто шалостью ком­пании пьяных кутил; для такого злодейского предприятия требовалось соглашение между многими соучастниками. Ввиду этого даны были неограниченные полномочия для расследования дела, назначена следственная комиссия и обещана награда тому, кто укажет виновных. Посыпались доносы, которые, правда, ничего не выяснили относительно оскорбления герм, но зато разоблачили целый ряд других преступлений против веры. Между прочим, Алкивиад был обвинен в том, что он представил в своем доме пародию на Элевсинские таинства. Алкивиад, конечно, тотчас потребо­вал суда над собою, так как преданность к нему войска, во главе которого он стоял, казалось, вполне обеспечивала ему блестящее оправдание. Но именно ввиду этого его враги ста­рались затянуть дело; притом, эскадра была уже готова к отплытию, и ее невозможно было задерживать до тех пор, пока процесс будет окончен. Поэтому народ постановил, чтобы Алкивиад отправился в Сицилию и лишь по возвра­щении оправдал себя во взведенном на него обвинении. В сущности это было равносильно прекращению следствия; в самом деле, если Алкивиада считали виновным, то нельзя было оставлять в его руках командования войском, а с дру­гой стороны, кто решился бы привлечь его к ответственно­сти, если бы он вернулся из похода победителем?

Итак, около середины лета 415 г. флот вышел в море. Он состоял из шестидесяти афинских военных кораблей, со­рока афинских триер для перевозки войска и тридцати четы­рех триер, снаряженных союзными государствами. Около четырех тыс. гоплитов и тысячи трехсот легковооруженных составляли десант. Для решения той трудной задачи, которая предстояла афинянам, эти силы были, конечно, недостаточ­ны, но отличные качества флота отчасти возмещали его ма­лочисленность. Притом, афиняне рассчитывали найти в Си­цилии союзников.

Флот благополучно прибыл в Керкиру и затем, пере­плыв Эгейское море, достиг берегов Италии. Но здесь он встретил холодный прием; даже Регий, старый союзник Афин, отказался на этот раз поддержать их. В Сицилии так­же были крайне озабочены афинскою экспедицией; ясно бы­ло, что целью столь обширных приготовлений было не что иное, как подчинение острова владычеству Афин. Поэтому вначале на сторону афинян стал только халкидский Наксос; родственная ему Катана последовала его примеру лишь то­гда, когда афиняне проникли в город, взломав ворота; Мессена оставалась нейтральною, равно как и Камарина, которая во время последней войны стояла на стороне Афин.

Между тем в Афинах продолжалось следствие об ос­корблении святыни. Многие из знатнейших граждан были заключены в тюрьму, некоторые казнены; город был охвачен лихорадочным возбуждением. Всюду чуяли заговорщиков; никто не был уверен, что по извету какого-нибудь бессове­стного доносчика он не будет в ближайшую минуту аресто­ван и казнен. В это время один из обвиненных, Андокид из Кидафенея, молодой человек из очень знатного дома, решил принести повинную: он признался, что сам вместе с не­сколькими друзьями изуродовал гермы. Верно ли это пока­зание, — вопрос до сих пор нерешенный; но при данном по­ложении вещей оно являлось спасительным выходом, и Со­вет и народ поспешили воспользоваться представившимся средством, чтобы выйти из невыносимого положения. Те из оговоренных Андокидом, кого удалось захватить, были каз­нены; за головы бежавших назначено было вознаграждение; остальные обвиненные были немедленно выпущены из тюрьмы. Доносчик был освобожден от наказания, но все-таки счел нужным покинуть отечество, куда вернулся лишь много лет спустя.

Итак, оскорбление герм было, по-видимому, отомщено; оставалось оскорбление мистерий. Между тем и по этому делу явились новые разоблачения; и опять в кощунстве об­виняли Алкивиада. Правда, вполне вероятно, что в основе этих обвинений лежала некоторая доля правды и что Алки­виад во время какой-нибудь попойки устроил у себя паро­дию на маскарад, который ставился в Элевсине для поучения верующих. Как бы то ни было, его враги поспешили вос­пользоваться этим поводом, чтобы свергнуть его с того вы­сокого положения, которое он занимал; особенно усердство­вал Андрокл из Питфа, один из вождей радикальной партии, бывший в это время членом Совета и пользовавшийся в нем большим влиянием. Дело в том, что крайняя народная пар­тия не могла простить Алкивиаду его измены общему делу, которая два года назад повела к остракизму Гипербола и тем открыла Никию путь к власти. Умеренные также не имели основания особенно симпатизировать человеку, который во всех своих действиях преследовал только свои личные выго­ды и всегда был готов вовлечь государство в какую-нибудь новую войну. Таким образом, против Алкивиада соедини­лись люди, принадлежавшие к обеим партиям; обвинение внес сын Кимона Фессал. Постановлением Народного соб­рания Алкивиад призывался домой, чтобы немедленно дать ответ на суде.

Алкивиад мог бы не подчиниться этому требованию, опираясь на свою популярность в войске; удобным предло­гом для этого могло бы послужить предшествовавшее по­становление народа об отсрочке процесса до окончания вой­ны. К тому же аттическое правительство было так мало уве­рено в успехе, что категорически приказало своим послам избегать открытого насилия. Но в решительную минуту у Алкивиада все-таки не хватило духа переступить границы законности; может быть, он рассчитывал на то, что его появ­ления в Афинах будет достаточно, чтобы устранить всякую опасность. Однако, едва лишь он пустился в обратный путь, как положение вещей представилось ему в ином свете; по­этому он в Фуриях скрылся со своего корабля и отправился в добровольное изгнание. Этим он сам произнес приговор над собою, и состоявшийся теперь заочно процесс окончился, естественно, его осуждением. Алкивиад и обвиненные вме­сте с ним дядя его Аксиох из Скамбонид, двоюродный брат Алкивиад из Фега и земляк Адеймант были приговорены к смерти, память их предана проклятию, имущество конфи­сковано.

Теперь Никий и Ламах были единственными начальни­ками афинского флота. Они употребили конец лета на по­ездку в Сегесту, причем убедились, что с этой стороны нель­зя рассчитывать на сколько-нибудь значительную поддерж­ку. Наконец, позднею осенью они высадились у Сиракуз. На равнине, прилегающей к большой гавани, возле храма олим­пийского Зевса, они дали битву всему сиракузскому ополче­нию, которое, несмотря на численный перевес, потерпело полное поражение. Впрочем, эта победа осталась бесплод­ною, так как, ввиду позднего времени года, Никий решил отложить начало осады до следующей весны. Войско верну­лось в Наксос и Катану и расположилось там на зимние квартиры.

Таким образом, афиняне без пользы потеряли половину лета. В течение наступившей зимы они тщетно старались привлечь на свою сторону Мессену. Больше успеха имели они у сикелов, которые в Сиракузах видели своего естест­венного врага и поэтому охотно помогали афинянам, по­скольку их не сдерживали сиракузские гарнизоны. По той же причине на сторону афинян перешли и некоторые тиррен­ские города. Камарина, которую обе стороны старались при­влечь к себе, выразила желание сохранить нейтралитет, но затем тайно послала вспомогательный отряд сиракузцам. Акрагант тоже оставался нейтральным; точно так же и Кар­фаген отклонил попытки афинян к сближению. Однако Афины добились по крайней мере того, что, кроме Селинунта и Гелы, ни один город Сицилии не вступил в открытый союз с Сиракузами.

Весною афиняне, наконец, открыли решительные воен­ные действия против Сиракуз (414 г.). Хотя сиракузцы име­ли целую зиму, чтобы приготовиться к осаде, однако они и на этот раз были застигнуты врасплох. Афинянам удалось без сопротивления овладеть холмом Эпиполы, возвышаю­щимся в западной части города и господствующим в страте­гическом отношении над всею окрестностью; попытка сиракузцев отнять у них эту позицию была отбита с уроном. Те­перь афинянам нужно было еще построить вал длиною око­ло 5 км, от гавани Трогил на севере до большой гавани на юге, чтобы отрезать городу сообщение с внутреннею частью острова. Напрасно осажденные старались помешать ходу этих работ вылазками и возведением окопов. Во всех столк­новениях одерживали верх афиняне; правда, в одном из этих сражений пал стратег Ламах, энергии которого они главным образом были обязаны своими успехами. Но мужество оса­жденных было сломлено; афиняне провели свою осадную линию от холма в западной части города до большой гавани, в которую теперь пришел и флот, стоявший до тех пор к се­веру от Сиракуз, у Фапса. Хотя северная половина осадных сооружений еще не была готова, но окончание их было, по-видимому, лишь вопросом короткого времени, и в Сиракузах уже начали думать о капитуляции.

Но в последнюю минуту осажденный город был спасен. Еще зимою сиракузцы отправили послов в Коринф и Спарту, и им была обещана помощь; для самих пелопоннесцев было чрезвычайно важно предотвратить подчинение Сицилии Афинам. Начальником вспомогательного отряда был назна­чен человек, с которым никто в Спарте не мог сравниться по знанию Запада, — Гилипп, сын того Клеандрида, который, будучи осужден на изгнание в 444 г., поселился в Фуриях и скоро приобрел там большое влияние на общественные дела. Гилипп понимал, что нужна прежде всего скорая помощь; и так как снаряжение предназначенной для Сицилии эскадры производилось с обычною в Пелопоннесе медлительностью, то он отплыл пока только с 4 триерами, благополучно про­шел Мессинский пролив, который Никий упустил из виду запереть, и высадился на северном берегу острова, в Гимере. Гимерийцы согласились предоставить в его распоряжение отряд из тысячи пехотинцев и ста всадников; из Селинунта, Гелы и от окрестных сикелов также пришли подкрепления, так что вскоре под начальством Гилиппа собралось около трех тыс. человек, с которыми он двинулся поперек острова к Сиракузам. Он поспел сюда как раз вовремя, так что ему удалось пройти в город через интервал в осадной линии афинян. Если и материальная поддержка, оказанная городу Гилиппом, была довольно велика, то еще гораздо важнее было нравственное влияние его прихода. Сознание, что они не покинуты своими пелопоннесскими соплеменниками, что во главе их стоит спартанец и что они могут рассчитывать на дальнейшие подкрепления, подняло дух сиракузцев. Гилипп немедленно начал наступление; в то время как он сам при помощи ловкого маневра задержал главные силы афинян в их укреплениях, одному отряду его войска удалось стреми­тельною атакою отбить холм Эпиполы. Теперь оставалось соединить эту важную позицию с городом посредством ук­репленной линии. Последняя пересекла бы под прямым уг­лом направление афинских окопов и сделала бы невозмож­ным их окончание; поэтому Никий должен был во что бы то ни стало помешать возведению сиракузских укреплений. Он вывел свое войско из-за окопов и принял вызов противника. В первом сражении победу одержали афиняне, но они все-таки не были в состоянии помешать ходу неприятельских работ, и когда через некоторое время произошла вторая бит­ва, Гилипп сумел лучше воспользоваться своим численным перевесом, и афиняне были отброшены за линию своих ук­реплений. Теперь сиракузцы могли совершенно спокойно кончать свою стену; опасность полного обложения города неприятелем была устранена.

Никию приходилось ограничиваться оборонительными действиями на суше. Чтобы обеспечить себе на всякий слу­чай по крайней мере сообщение с открытым морем, он тот­час по прибытии Гилиппа укрепил мыс Племмирий, кото­рый, выдаваясь в море с юга напротив города, господствует над входом в большую гавань. Между тем положение афин­ского войска становилось с каждым днем более серьезным. Неприятель беспрестанно получал новые подкрепления. Еще осенью пришло 12 коринфских кораблей; следующею вес­ною (413 г.) Гилипп привел новые вспомогательные отряды из сицилийских городов; пелопоннесцы и беотийцы присла­ли 1600 гоплитов. Теперь сиракузцы и их союзники реши­лись помериться с неприятелем и на море; афинский флот находился в плачевном состоянии, корабли, которым прихо­дилось постоянно быть в действии, большею частью пришли в негодность, экипажи поредели вследствие болезней и по­бегов. Тем не менее первое столкновение на море окончи­лось неблагоприятно для сиракузцев; но во время морской битвы Гилипп с сухопутным войском завладел укрепления­ми на Племмирии. Это в высшей степени затруднило афиня­нам вход в большую гавань. Вскоре сиракузцы возобновили также морскую битву, и на этот раз с большим успехом; афиняне потерпели поражение в своей родной стихии и бы­ли отброшены в свой лагерь. Теперь Никий был заперт со всех сторон и обречен на гибель, не явись тотчас подкрепле­ние.

В то время как в Сицилии происходила описанная выше борьба между афинянами и пелопоннесцами, в Греции также вспыхнула открытая война между обеими державами. До сих пор противники хотя и вредили друг другу на стороне при каждом удобном случае, но воздерживались от прямого на­шествия на неприятельскую территорию. Но когда летом 414 г. лакедемонская армия вступила в Арголиду и опусто­шила эту область на большом пространстве, афиняне не могли долее оставаться безучастными зрителями. Для того, чтобы отвлечь врага от союзного города, к берегу Лаконии пристала аттическая эскадра.

Если до сих пор спартанцы не решались вторжением в Аттику нарушить священный мир, то теперь они получили свободу действий. Весною 413 г. союзное пелопоннесское войско, под предводительством царя Агиса, опять перешло границу Аттики — в первый раз после 12-летнего проме­жутка. На этот раз спартанцы не ограничились, как бывало прежде, кратковременным вторжением. Они доказали, что уроки, данные им неприятелем, не пропали даром. Опусто­шив равнину вокруг Афин, Агис построил укрепленный ла­герь на высотах Декелей, приблизительно в 20 км от столи­цы и на таком же расстоянии от беотийской границы; это была необыкновенно удобная позиция, так как она обеспе­чивала спартанцам стратегическое господство над всею се­верною частью Аттики. Здесь остался сам Агис с сильным гарнизоном, который держал Афины в постоянном страхе и заставлял граждан беспрерывно отправлять изнурительную сторожевую службу на стенах. Об обработке земли теперь, конечно, не могло быть и речи; скотоводство пришло в упа­док вследствие недостатка в корме, и рабы начали тысячами убегать из города к неприятелю.

Но несмотря на то, что неприятель стоял у самых ворот города, в Афинах не хотели и слышать о прекращении сици­лийской экспедиции. Еще зимою Никию послали в помощь по его просьбе десять кораблей; теперь снарядили вторую экспедицию, по размерам почти не уступавшую той, которая два года назад была отправлена на запад. Начальником ее был назначен Демосфен, победитель при Сфактерии, наибо­лее прославленный из афинских полководцев этого времени; вместе с ним был послан Эвримедонт, который уже в преды­дущей войне командовал войсками в Сицилии. В Италии афиняне на этот раз встретили лучший прием; Метапонт вы­ставил две триеры и 300 копейщиков; Фурии, где революция незадолго перед тем поставила у кормила правления афин­скую партию, — 700 гоплитов и тоже 300 легковооружен­ных. Около середины лета флот прибыл к Сиракузам — как раз вовремя, чтобы спасти Никия от верной гибели.

Демосфен и Эвримедонт привели с собою 73 триеры с пятью тыс. гоплитов и большим количеством легковоору­женных. Это сразу изменило положение дел, афиняне снова стали более сильной стороною, и Демосфен на этом основа­нии требовал немедленного перехода к энергичному наступ­лению. Все зависело от обладания Эпиполами, и так как от­крытые нападения на сиракузские укрепления не увенчались успехом, то решено было штурмовать их ночью. Сначала все шло отлично; при свете луны афиняне взобрались на гору, напали с тыла на неприятельские сооружения и обратили в бегство гарнизон. Но во время дальнейшего передвижения по направлению к городу афинское войско пришло в рас­стройство; неприятель, оправившись от первого испуга, сно­ва выстроился в боевом порядке, и афиняне в свою очередь были отбиты. Среди суматохи ночной битвы все войско тот­час рассыпалось в беспорядочном бегстве; наконец, афиняне с большим уроном спустились с крутых высот в свой лагерь (начало августа 413 г.).

Теперь Демосфен справедливо считал дальнейшее про­должение осады бесполезным. Никий сначала противился этому; он боялся ответственности за неудачу экспедиции и все еще питал нелепую надежду с помощью своих связей в Сиракузах овладеть городом. Наконец, потеряв напрасно несколько недель, он также дал свое согласие. Вечером 27 августа флот был готов отплыть с войском, как вдруг на­ступило лунное затмение. Войска сочли это за дурное пред­знаменование, и Никий, который сам был не менее суеверен, чем его моряки, и которому, кроме того, отсрочка была очень на руку, воспротивился отплытию и заявил, что оста­ется до новолуния. Это замедление решило участь войска, так как сиракузцы поставили себе теперь целью отрезать осаждающим отступление и уничтожить их перед стенами своего города. Они снова предложили неприятелю морское сражение, от которого тот не мог отказаться, если не хотел быть отрезанным от моря. Но при малых размерах гавани афиняне не могли воспользоваться своею ловкостью в ма­неврировании; притом их корабли в прочности постройки далеко уступали пелопоннесским и сиракузским триерам. Таким образом, несмотря на численное превосходство афи­нян, день окончился их полным поражением; стратег Эври­медонт пал, 18 кораблей из находившихся на берегу были взяты в плен. Теперь гавань была в руках сиракузцев, и они поспешили закрыть вход в нее. Правда, афиняне сделали еще последнюю отчаянную попытку прорвать блокаду. Они спустили на воду все сколько-нибудь годные к плаванию суда своего флота, числом 110, и повели их против непри­ятеля, который имел в своем распоряжении только 76 триер. Но и теперь все их усилия были напрасны; потеряв 50 ко­раблей, афиняне принуждены были возвратиться в свой ла­герь.

Армия была совершенно деморализована; о новой мор­ской битве нечего было думать. Оставаться дольше в лагере тоже было невозможно, так как припасы приходили к концу; не оставалось ничего другого, как вернуться сухим путем. Весь багаж, всех больных и раненых пришлось бросить, флот сделался добычею неприятеля. Ближайшим дружест­венным городом была Катана; но прямой путь к ней был прегражден неприятельскими укреплениями на Эпиполах, и попытка афинян проложить себе дорогу вдоль Анапа вверх по направлению к Акрам была отбита сиракузцами. Таким образом, оставалась только побережная дорога, которая вела от Сиракуз в юго-западном направлении через Гелор в Камарину. Афиняне все еще располагали армиею тысяч в 20—25, состоявшей, впрочем, большею частью из негодных для су­хопутной войны моряков. При разумном руководстве такое войско все-таки, вероятно, могло бы быть спасено; но его-то именно недоставало армии, как недоставало ей и необходи­мой дисциплины. Вожди не позаботились даже о том, чтобы войско не разбилось на части. Никий, командовавший аван­гардом, шел вперед, не обращая внимания на Демосфена, который вел арьергард и вследствие постоянных нападений преследовавших его сиракузцев принужден был подвигаться медленнее. Поэтому между обеими частями афинской армии оказалось большое расстояние, и неприятель мог со всей своей силою ударить на Демосфена, который после мужест­венного сопротивления должен был сдаться. 6000 человек сложили оружие.

Теперь очередь дошла до Никия. Неотступно пресле­дуемый неприятельскими всадниками и легковооруженными отрядами, он дошел до Ассинара, одной из мелких речек, стекающих с Герейских гор в Ионическое море. Здесь его войско пришло в полное расстройство, и после страшного кровопролития Никий с остатком своей армии сдался побе­дителю (середина сентября). Так как не произошло фор­мальной капитуляции, то большинство пленников досталось в добычу солдатам победившего войска. „Вся Сицилия на­полнилась ими", говорит историк, описавший эту войну. Впрочем, немалая часть афинской армии спаслась в Катану.

Таким образом, сиракузцы одержали полную победу — победу, какой до тех пор ни разу не одерживали эллины над эллинским войском. Но они запятнали свой успех варвар­скою местью безоружному неприятелю. Оба полководца, Никий и Демосфен, были, вопреки греческому военному праву, казнены; тщетно Гилипп старался спасти их. Из ос­тальных пленников те, которые попали в руки правительст­ва, были заключены в каменоломни, в те обширные, глубоко врезывающиеся в скалы, латомии, которые теперь покрыты роскошною растительностью и являются для посетителя Си­ракуз одним из самых привлекательных уголков, а в то вре­мя, еще совершенно голые, представляли вид безотрадной пустыни. Здесь пленники провели более двух месяцев, под­вергаясь всем неистовствам погоды и обреченные на самое скудное питание; затем они были проданы в рабство, за ис­ключением собственно афинян и их союзников из Италии и Сицилии. Последние оставались в заточении еще до сле­дующей весны; о дальнейшей участи несчастных, пережив­ших эту страшную зиму, Фукидид не счел нужным упомя­нуть.

Известие об этой катастрофе, как громом, поразило всю Элладу; ореол непобедимости, окружавший афинский флот со дня Саламинской битвы, исчез. Пелопоннес вооружался, готовясь помериться силою с афинянами уже и на море; Си­ракузы обещали помощь, множество городов, входивших в состав Афинской державы, собирались отложиться от нее. Никто в Греции не верил, чтобы Афины после стольких по­терь оказались в состоянии выдержать хотя бы еще одну кампанию.

Но в Афинах и теперь не падали духом. Государство еще держалось; афинский флот все еще превосходил все ос­тальные флоты в Греции как по численности, так и по каче­ству. Казна также еще далеко не была вполне исчерпана, — еще совершенно цел был запасный фонд в тысячу талантов, отложенный в самом начале войны на случай крайней необ­ходимости. Другим счастливым обстоятельством было то, что сицилийская катастрофа произошла в конце лета и, сле­довательно, в этом году уже нечего было опасаться непри­ятельского нашествия. В распоряжении афинян была целая зима, чтобы приготовиться к предстоявшей решительной борьбе.

Те крайние демагоги, которые были виновниками сици­лийской экспедиции, — Пейсандр, Андрокл, Демострат и их товарищи — потеряли теперь, конечно, всякое влияние. Ма­ло того, общество начало приходить к убеждению, что неог­раниченная демократия, какую установили Эфиальт и Перикл, вообще не в состоянии вывести государство из пред­стоявшего ему кризиса; оно сознало необходимость укре­пить правительственную власть в противовес изменчивому большинству Народного собрания. Результатом этого пере­ворота в общественном мнении была реформа государствен­ного устройства. Высшим правительственным учреждением была сделана Коллегия десяти пробулов, которые были из­браны Народным собранием из среды пожилых испытанных людей и на которых возложена была большая часть обязан­ностей, лежавших со времен Клисфена на Совете. Высшее управление финансами также было отнято у Совета и пере­дано новому учреждению, Коллегии пористов. Во внутрен­нем управлении решено было соблюдать крайнюю бережли­вость; однако главной язвы бюджета, жалованья гражданам за исполнение политических и судебных обязанностей, еще не решились коснуться.

Одновременно с этой реформою предпринято было пре­образование податной системы. Подати союзников уже в 424 г. были увеличены до такой меры, что о дальнейшем по­вышении их нельзя было думать, особенно в данный мо­мент, когда держава колебалась в своих основах. Поэтому решено было совершенно уничтожить их и заменить пяти­процентною пошлиной со всех товаров, ввозимых и вывози­мых из гаваней союзного государства. От этой меры ожида­ли прежде всего увеличения государственных доходов; дру­гое преимущество новой системы заключалось в том, что она устраняла насильственное взыскание недоимок, которое более всего другого возбуждало ненависть союзников про­тив афинского владычества. Так как взимание пошлин всюду отдавалось на откуп подрядчикам, то реформу удалось про­вести без большого труда; единственное отличие нового по­рядка от старого состояло в том, что сбор отдавался теперь на откуп от лица государства. Это был, конечно, важный шаг со стороны Афин по пути к объединению государства; но при данном положении дел были бы уместны еще гораздо более решительные меры. Во всяком случае эта система ока­залась удобною, потому что, когда во время Коринфской войны Афины принялись восстановлять распавшуюся дер­жаву, они вернулись не к системе податей, а к системе пор­товых пошлин.

Между тем Афинское государство начало распадаться. Важнейшие острова — Эвбея, Лесбос и Хиос — тайно от­правили послов к Агису в Декелею или прямо в Спарту и заявили о своей готовности отпасть, как только у их берегов покажется пелопоннесский флот. В Спарте решено было прежде всего протянуть руку Хиосу, присоединение которо­го, ввиду значительности его флота и богатства финансовых средств, представлялось особенно важным. В Коринфе сна­ряжена была эскадра в двадцать одну триеру, предназначен­ная для отправки к Хиосу, но коринфяне наотрез отказались выйти в море до окончания предстоявших Истмийских празднеств. Благодаря этому в Афинах узнали о замыслах врагов, и когда пелопоннесцы, наконец, отплыли, они были встречены не менее сильным афинским флотом и принужде­ны искать убежища в Пирее, уединенной гавани на границе между Коринфом и Эпидавром. Здесь они подверглись бло­каде со стороны афинян.

Тем временем из Лаконии отправилась прямо к Хиосу эскадра в пять кораблей под начальством спартанца Халкидея. Его появления в гавани было достаточно, чтобы город перешел на сторону пелопоннесцев (около середины лета 412 г.); Эрифры, Клазомены, Теос тотчас последовали при­меру могущественного соседа. Экипаж пелопоннесских ко­раблей остался на Хиосе в качестве гарнизона: сам Халкидей с 25 хиосскими кораблями отплыл дальше, к Милету, и склонил его также к отложению, между тем как другая хиос­ская эскадра, поддерживаемая сухопутным войском, заста­вила примкнуть к восстанию соседние с Теосом города Эры и Лебедос. Затем 13 хиосских кораблей отправились к Лесбосу, где оба главных города, Метимна и Митилена, тотчас же перешли на их сторону; то же самое сделали и Кима, и Фокея на противолежащем Лесбосу материке.

Наконец, к союзу против Афин примкнула теперь и Персия. Отношения между обеими державами никогда не были хороши, а в последние годы еще значительно ухудши­лись. Дело в том, что малоазиатские сатрапы воспользова­лись войною Афин с Пелопоннесом для расширения преде­лов своего господства в Ионии; еще в 430 г. Колофон был взят персами, а во время Сицилийской войны к ним пере­шел, по-видимому, Эфес. Персия вступила в переговоры и со Спартою, однако безуспешно. С другой стороны, афинское правительство оказало поддержку восстанию сатрапа Писсуфна против персидского царя, а затем, после подавления мятежа, взяло под свою защиту сына Писсуфна, Аморга, ко­торый бежал в Ясос вблизи Милета. Теперь сицилийская ка­тастрофа, казалось, давала Персии возможность осуществить ее старые притязания на греческие прибрежные города в Малой Азии. Немедленно, еще зимою 413/412 г., Фарнабаз, сатрап Фригии при Геллеспонте, и Тиссаферн, новый сардский сатрап, завязали переговоры со Спартою и, как только Милет перешел к пелопоннесцам, Тиссаферн именем царя заключил с ними союз. Пелопоннесцы признали право царя на все области, принадлежавшие раньше ему самому и его предкам; царь со своей стороны обязался платить жалованье действовавшему в азиатских водах пелопоннесскому флоту впредь до окончания войны с Афинами. Таким образом, пе­лопоннесцы сразу избавились от всяких финансовых забот — правда, ценою выдачи азиатских греков варварам. Но об этом пелопоннесцы мало беспокоились; напротив, они за­ключали договор с заднею мыслью отнять у персов их добы­чу, как только покончат с Афинами. Однако, и Спарте при­шлось убедиться, что, вызвав духов, их не всегда бывает легко прогнать обратно. Пример, поданный Спартою, нашел среди ее врагов немало подражателей; таким образом, Ми­летский договор оказался первым звеном в той роковой цепи событий, которая в течение немногих десятилетий должна была сделать царя Персии верховным судьею во всех грече­ских делах.

Между тем афиняне усердно готовились к предстояв­шей войне, понимая, что она будет борьбою на жизнь и смерть. Получив известие об отложении Хиоса, они решили тронуть ту тысячу талантов, которая раньше была отложена как последний запас на случай крайней нужды. Эскадра из восьми триер, тотчас отплывшая в Самос под командою Стромбихида, была, конечно, слишком слаба сравнительно с превосходными морскими силами Хиоса, чтобы удержать другие города от отложения. Но скоро стали приходить под­крепления за подкреплениями: сначала 12 кораблей под на­чальством Фрасикла, затем 16 под командою Диомедонта и наконец 10 под командою Леонта; теперь Лесбос и Клазомены были снова покорены, Милет обложен блокадою, на Хи­ос были высажены войска, граждане его разбиты в несколь­ких сражениях и богатый остров сильно опустошен. Между тем запертым в Пирее пелопоннесским кораблям удалось прорвать афинскую блокаду и найти убежище в Кенхреях, коринфской гавани у Саронического залива. Сюда прибыл к флоту лакедемонский адмирал Астиох и тотчас с четырьмя кораблями отплыл в Хиос.

К концу лета в Ионию отправился еще один афинский флот: 48 триер под командою Фриниха, Ономакла и Скиронида, с десантом в 3500 гоплитов, из которых 1500 были аргосцы. Войско высадилось близ Милета; граждане и их пе­лопоннесские и персидские союзники были разбиты в от­крытом сражении перед городом, и афиняне уже готовились начать осаду, когда пришло известие о приближении силь­ного неприятельского флота. Он состоял из 55 триер, в числе которых были 22, присланные Сиракузами и Селинунтом на помощь их пелопоннесским союзникам. Афиняне не риск­нули вступить в морское сражение с таким флотом в виду Милета, потому что в случае поражения их сухопутное вой­ско неминуемо погибло бы; поэтому они посадили войско на корабли и возвратились в Самос. Аргосцы, понесшие в битве при Милете очень тяжелые потери, отправились домой; по-видимому, Аргос вскоре затем заключил мир со Спартой; по крайней мере мы не имеем никаких известий о его дальней­шем участии в войне. Пелопоннесцы соединились с теми 25 хиосскими кораблями, которых афинская блокада до сих пор держала в Милетской гавани. Неожиданным нападением они взяли Ясос, столицу Аморга, а его самого захватили в плен и выдали Тиссаферну, которому они отдали также и город. Пелопоннесские наемники Аморга перешли на служ­бу к своим землякам и были отправлены в Хиос под началь­ством спартанца Педарита. Лакедемонский адмирал Астиох отправился в Милет и принял начальство над главным пело­поннесским флотом.

Между тем афиняне перевели в Самос стоявшую у Хио­са эскадру, чтобы сравняться в силах с 80 пелопоннесскими кораблями, собравшимися у Милета. Осенью они получили новое подкрепление в 35 триер, и это дало им возможность возобновить нападение на Хиос. Главные силы, именно 74 корабля, остались у Самоса, а 30 кораблей с десантом от­правились в Хиос, где они заняли сильную позицию около храма Аполлона Дельфиния, к северу от города. Теперь Хи­ос был заперт и с моря, и с суши; скоро в городе начал обна­руживаться голод, рабы массами перебегали к осаждающим, в среде граждан снова подняла голову аттическая партия, и только при помощи беспощадной строгости Педарит мог поддерживать порядок. Наконец, потеряв надежду получить помощь от соединенного пелопоннесского флота, он попы­тался спасти город вылазкой, но потерпел полное поражение и сам пал в битве.

Между тем Книд также отложился и перешел на сторо­ну Тиссаферна и пелопоннесцев; попытка афинян взять от­крытый город штурмом не имела успеха. В середине зимы из Пелопоннеса отправилось в Азию новое подкрепление — эскадра в 27 кораблей, но из страха перед более сильным афинским флотом она не решилась идти прямо к Милету и в конце концов попала в Кавн на южном берегу Карии. Чтобы воспрепятствовать соединению этой эскадры с главными силами пелопоннесцев, афиняне послали из Самоса в родос­ские воды 20 триер под начальством Хармина; но у неболь­шого острова Симы они неожиданно подверглись нападе­нию соединенного пелопоннесского флота под командой Астиоха и потерпели поражение, потеряв 6 кораблей. Затем лакедемонский адмирал призвал к себе стоявшую в Кавне эскадру и с 94 триерами направился к Родосу, который тот­час передался ему; экипаж флота остался на этом богатом острове до наступления весны.

Таким образом, афиняне теперь, в начале 411 г., владели в Ионии и Карии только островами, Лесбосом, Самосом и Косом, и прибрежными городами Галикарнасом и Нотием. Правда, на Геллеспонте, во Фракии и на Кикладских остро­вах их господство еще не было поколеблено; но никто не мог сомневаться в том, что и здесь начнутся отпадения, как только покажется пелопоннесский флот. Да и вообще было невероятно, чтобы Афины могли выдержать продолжитель­ную борьбу с коалицией между пелопоннесцами, Сиракуза­ми и Персией; уже одно истощение финансовых средств должно было привести к крушению государства. Действи­тельно, казна почти иссякла, а доходы значительно умень­шились вследствие занятия неприятелем Декелей и отпаде­ния Ионии; между тем морская война требовала все больших расходов.

Под влиянием этих обстоятельств в Афинах усилилось олигархическое движение; казалось, пришло время окончить то, что было начато после сицилийской катастрофы. Боль­шая часть умственной и родовой аристократии Афин соеди­нилась с целью произвести переворот. Во главе движения стал Антифон из Рамна, один из первых ораторов и первый адвокат своего времени, человек, который никогда не скры­вал своего олигархического образа мыслей и именно по этой причине держался до сих пор по возможности в стороне от общественной жизни. Его сотрудниками был целый ряд фи­лософски и риторически образованных людей, как Архептолем из Агрилы, сын знаменитого архитектора и политика Гипподама Милетского, которому в награду за заслуги было даровано право афинского гражданства, софист Андрон, тра­гик Меланфий, и в особенности Ферамен из Стеирии, отец которого, Гагнон, когда-то был близким другом Перикла, а теперь, находясь в преклонном возрасте, занимал должность пробула и, таким образом, стоял у кормила власти. Далее, к этой же партии принадлежало множество других лиц из лучших фамилий города, как Мелесий из Алопеки, — сын того Фукидида, который поколение назад боролся с Периклом за первенство в государстве, — бывшие стратеги, как Аристарх, Аристократ, Лесподий, практические политики, как Пейсандр, старый демократ и приверженец Клеона, пре­вратившийся теперь в олигарха. Кроме того, можно было рассчитывать на поддержку правительства, потому что пробулы в Афинах, как и большинство флотских офицеров на Самосе, сочувствовали плану государственного переворота.

Алкивиад также был готов оказать поддержку движе­нию. Со дня изгнания им нераздельно владела одна мысль — о возвращении в отечество, и он хорошо понимал, что осу­ществление ее будет возможно лишь тогда, когда тяжелые поражения смирят гордость Афин. Поэтому он не задумался употребить все свое влияние в Спарте, чтобы побудить ее к войне с Афинами, и когда война наконец вспыхнула, — все­ми силами содействовать ионийскому восстанию. Затем он в Милете тесно сблизился с Тиссаферном и этим навлек на себя подозрение лакедемонян, так как дружественные отно­шения, существовавшие между Спартою и сатрапами, как раз в это время стали заметно охладевать: Тиссаферн отлич­но понимал, что пелопоннесцам нужны только персидские деньги, но что они вовсе не намерены выдавать царю азиат­ских греков. При таких условиях Алкивиад не мог долее ос­таваться в Милете; он отправился ко двору сатрапа и прило­жил здесь все старания, чтобы усилить разрыв между союз­никами. Действительно, Тиссаферн стал платить жалованье пелопоннесскому флоту неаккуратно и лишь в уменьшенном размере.

Теперь Алкивиад завязал переговоры с афинскими офи­церами на Самосе. Он обещал устроить союз между Афина­ми и царем, но ставил условием своего посредничества свержение той демократии, которая четыре года назад заста­вила его уйти в изгнание. С этим предложением отправился из Самоса в Афины Пейсандр, находившийся при флоте в должности триерарха. Там требование Алкивиада сначала вызвало, конечно, бурю негодования, но в конце концов одержало верх сознание, что для Афин не может быть спасе­ния, пока им приходится бороться с союзом пелопоннесцев и персидского царя. Поэтому народ решил отправить по­сольство к Тиссаферну для переговоров в смысле сделанного Алкивиадом предложения.

Однако оказалось, что Алкивиад обещал больше, чем был в состоянии исполнить; Тиссаферн вовсе не был скло­нен доводить дело до открытого разрыва с пелопоннесцами, которые владели всем побережьем его сатрапии и против флота которых он был совершенно бессилен. Он поставил афинским послам требования, на которые они не могли со­гласиться, и затем немедленно заключил новый договор с пелопоннесцами, приняв все их условия. Этот договор при­знал „земли царя, лежащие в Азии", подвластными персам, но обошел молчанием вопрос, относятся ли к этим землям и прибрежные греческие города; Тиссаферн обязался взамен продолжать уплату жалованья находившемуся теперь в ази­атских водах пелопоннесскому флоту, пока царь сам не по­шлет флот в Эгейское море; мир с Афинами мог быть за­ключен только с согласия обеих договаривающихся сторон.

Таким образом, Афины менее, чем когда-либо, могли теперь рассчитывать на соглашение с Персией; но дело было уже настолько подготовлено, что олигархи могли надеяться осуществить свои планы и без этого соглашения. Действи­тельно, в Афинах все шло как нельзя лучше. Еще во время переговоров были убиты Андрокл и другие вожаки ради­кальной демократии; чернь была совершенно терроризована, и, когда послы вернулись от Тиссаферна, почва была уже вполне подготовлена для политического переворота. Воен­ная помощь, которую обеспечила себе олигархическая пар­тия, отозвав часть гоплитов с Кикладских островов и из Эгины, оказалась излишнею. Благодаря содействию прави­тельства все совершилось в законной форме; постановлени­ем Народного собрания демократическое устройство было отменено и политические права признаны лишь за пятью тыс. наиболее достаточных граждан. Избираемый по жре­бию Совет пятисот, потерявший значительную часть своей компетенции еще два года назад, при учреждении Коллегии пробулов, теперь был совершенно устранен; членам уплати­ли жалованье до конца года и попросту попросили их разой­тись по домам (14 фаргелиона, май 411 г.). Место распущен­ного совета занял новый совет из четырехсот членов, кото­рые на первый раз были избраны вождями движения, а в бу­дущем должны были избираться из числа пяти тыс. Этот со­вет, получивший неограниченные полномочия, избрал из своей среды стратегов и остальных должностных лиц, и на его усмотрение было предоставлено, созвать ли и когда со­звать собрание пяти тыс. Кроме того, принято было за пра­вило, что впредь никто не должен получать вознаграждения за отправление государственных должностей; при стеснен­ном финансовом положении государства это была очень благодетельная мера.

Между тем на Самосе также началось движение. Пред­шествовавшим летом здесь произошло восстание демоса против землевладельцев, из которых 200 были убиты, а 400 подверглись изгнанию; остальные землевладельцы, которых народ пощадил, были лишены всех политических прав. Вследствие этого Афины вернули самосцам автономию, ко­торую отняли у них после восстания 440 г. Теперь состоя­тельный класс на Самосе решил воспользоваться благопри­ятной минутой, чтобы вернуть себе господствующее поло­жение на острове; с этой целью он вошел в соглашение с офицерами афинского флота, принадлежавшими к олигар­хической партии. И здесь, как в Афинах, заговорщики нача­ли с того, что посредством убийства избавились от самого решительного своего противника — демагога Гипербола, который, шесть лет назад изгнанный из Афин остракизмом, жил на Самосе в ожидании своего возвращения (выше, т.1, с.444). Но громадное большинство солдат афинского флота состояло из приверженцев демократии и потому отказало офицерам в повиновении. Благодаря этому олигархическое восстание было легко подавлено; стратеги и часть младших офицеров флота были отрешены от должности, и избраны новые стратеги; в числе последних были состоявшие до тех пор в должности триерархов Фрасибул и Фрасилл, которые стали во главе демократического движения. Вся армия и все граждане Самоса торжественной клятвою обязались оста­ваться верными демократии.

Спрашивалось, как быть дальше. Положение самосских демократов между пелопоннесским флотом, с одной сторо­ны, и афинскими олигархами, с другой, было невыносимо. Спасения можно было ждать только от одного человека — от Алкивиада. Поэтому его призвали в Самос и избрали в стратеги, что при выдающихся способностях Алкивиада бы­ло равносильно назначению его главнокомандующим фло­том. Хотя союз с Тиссаферном, на который рассчитывали афиняне, и теперь не осуществился, однако сатрап снова стал менее усердно помогать пелопоннесцам и — что было важнее — отправил назад финикийский флот в 147 триер, который уже дошел до Аспенда в Памфилии и появление которого в Эгейском море, вероятно, неминуемо повлекло бы за собою гибель Афин.