Глава IV. «Искать сатисфакции, пристойной дворянину…»

Глава IV. «Искать сатисфакции, пристойной дворянину…»

В дуэлях классик и педант

Любил методу он из чувства,

И человека растянуть

Он позволял — не как-нибудь,

Но в строгих правилах искусства.

Александр Пушкин

ОТ ПАВЛА I К АЛЕКСАНДРУ I

Ели при Екатерине взаимоотношения придворных не обходились без некоторой куртуазности, то с воцарениием Павла куртуазность начала облетать подобно мишуре, хотя, как ни парадоксально, именно Павел, присоединивший к своим многочисленным титулам звание Великого магистра Мальтийского ордена, провозгласит приоритет рыцарских ценностей. Более того, он проявит преувеличенно-щепетильное, экзальтированное внимание к дуэли как к способу решения спорных вопросов. Чего стоит гордый вызов, посланный им через гамбургскую газету всем королям и императорам, которые имеют к нему какие-либо претензии; причем в секунданты предлагалось взять первых министров! Никто из европейских суверенов на столь оригинальный вызов не откликнулся.

Претензий к российскому императору, по всей видимости, они не имели.

Император Павел I.

Посетивший в 1800 году Россию известный немецкий литератор Август фон Коцебу вспоминал: «…граф Пален сказал мне с улыбкой, что Император решился разослать вызов или приглашение на турнир ко всем государям Европы и их министрам и что он избрал меня для того, чтобы изложить этот вызов и поместить его во всех газетах. Он привосокупил, что в особенности следует взять на зубок и выставить в смешном свете барона Тугута (австрийского министра иностранных дел. — А. К.) и что генералов Кутузова и Палена следует назвать в качестве секундантов Императора».

Как известно, Екатерина недолюбливала сына и в последние свои годы и месяцы все обдумывала, как бы передать престол любимому внуку Александру, минуя нелюбезного ей Павла. Она даже предполагала обнародовать сей план в виде манифеста либо в Екатеринин день 24 ноября 1796 года, либо к Новому, 1797 году. Как это уже не раз бывало, замыслам такого рода сбыться было не суждено. 6 ноября ее хватил удар, а на следующий день императрицы не стало.

Стремительное восшествие на престол прямого наследника внешне напоминало военный переворот. Зимний дворец, казалось, взят штурмом. По мраморным и паркетным полам дворца застучали сапоги и ботфорты, зазвенели тесаки и шпаги, раздались отрывистые военные команды, комнаты и залы наполнились новыми людьми. Но Павел недолго оставался в матушкином дворце, ему ненавистном. Уже в феврале будущего года он лично закладывает первый камень в основание Михайловского замка. Замок мыслится им в декорациях средневековых, рыцарских, и даже цвет его будет соответствовать цвету перчатки прекрасной дамы. Имя этой дамы известно. Император-рыцарь поклоняется красавице Анне Лопухиной-Гагариной.

Павел то мрачен, то вспыльчив и необуздан. Он помнит, что отец его был убит, что троном завладела нелюбезная ему мать. Считает ли он себя Гамлетом? Некоторые современники его таковым и считали. Когда Павел проездом оказался в Вене, директор местного театра срочно распорядился временно изъять из репертуара знаменитую пьесу Шекспира. «Иначе в зале оказались бы сразу два Гамлета», — пояснял он.

Павел — апологет идеи рыцарской чести. Отсюда повышенное внимание ко всему военному, армейскому, к дисциплине, шагистике, муштре. Отсюда преувеличенный интерес к символу и форме — к эмблемам, гербам, к условностям жеста. Одни принимали это за солдафонство, другие за чудачество, иные смотрели глубже. «Русский Дон-Кихот»

Конный кавалергард. Начало XIX в.

Когда граф Литта, один из заметных деятелей Мальтийского ордена, обосновавшийся в Петербурге еще при Екатерине, отправился на аудиенцию к новому российскому императору, он не сомневался, что тот проявит живой интерес к судьбам рыцарского братства. И не ошибся.

Павел благосклонно принял на себя обязанности Великого магистра ордена Святого Иоанна Иерусалимского, нисколько не обращая внимания на то обстоятельство, что орден был католическим, а он, Павел, был православным государем. Не смутило это обстоятельство и самих рыцарей. Только два века спустя они со смущением будут вспоминать этот эпизод.

Если б только мог, Павел всю страну рассматривал бы как религиозный орден. А вслед за страной и весь мир. Он начал дружескую переписку с тогдашним папой Пием VII, причем предлагал ему убежище в Петербурге на тот случай, если воинственная политика французов заставит папу сняться с места. При всем при этом Павлу импонируют воинственные французы, он готов присоединить свою шпагу к шпаге первого консула Франции. Например, для уже упоминавшегося проекта похода в Индию, в самый центр суши земной, где хорошо бы потеснить надменных британцев. Как ни странно, но мысль царя-рыцаря из Петербурга на целое столетие обогнала оригинальные идеи основателя теоретической геополитики англичанина сэра Хэлфорда Маккиндера, который в начале XX века ввел понятие Хартленда (Сердца земли), некоего географического пространства, являющегося источником мирового господства и расположенного примерно там, где сходятся границы России, Индии и Китая. Павел понимал (и склонял к этому пониманию Наполеона), что ключи к владению миром спрятаны где-то в самом сердце евразийского пространства. Тогда еще не было всех этих терминов, но уже строились подобные планы. «Раздел мира между Дон-Кихотом и Цезарем» — так понимали эти планы в Париже. Позже, когда петербургского солдафона-фантазера уже не будет, а войска императора французов устремятся на российские просторы, Наполеон в тайниках своей души будет нести эту мысль — о ключах к мировому господству, — но его планам также не суждено будет сбыться.

Зато разгром великой армии Наполеона облегчит в будущем задачу объединения Германии и поможет британцам продлить жизнь их протяженной империи, а в далекой перспективе расчистит на мировой арене конкурентное поле для Северо-Американских штатов.

Но сейчас, в первые дни XIX столетия, как бы смутно предвидя эти угрозы, российский император посылает первому консулу в Париж предложение: «Не мне указывать Вам, что Вам следует делать, но я не могу не предложить Вам, нельзя ли предпринять или, по крайней мере, произвести что-нибудь на берегах Англии, что может заставить ее раскаяться в своем деспотизме и в своем высокомерии». Ответ от Первого консула приходит через месяц, в феврале 1801 года (по тогдашним темпам практически сразу): «Как, по-видимому, желает Ваше Величество, три или четыре сотни канонерских шлюпок собраны в портах Фландрии, где я соберу армию». Несколько раз впоследствии будет обращаться Наполеон к подобному плану, отчасти внушенному ему Павлом, вплоть до знаменитого Булонского лагерям 1811 году.

А Павел еще требует (как Великий магистр ордена иоаннитов) передачи в российское владение Мальты, настаивает на целостности Неаполитанского королевства и герцогств Баварии и Вюртемберга. Это в планы Наполеона никак не входило. Он отказался отдавать Мальту и приготовился кроить Европу по собственным лекалам. Это несколько охладило взаимоотношения двух лидеров.

Что касается внутренней политики Павла, то он объявил настоящую войну дворянству, расценивая его как сословие излишне вольное и не озабоченное государственными интересами.

«Консервативно-рыцарская утопия Павла, — писал Н. Я. Эйдельман, — возводилась на двух устоях (а фактически на минах, которые сам Павел подкладывал): всевластие и честь; первое предполагало монополию одного Павла на высшие понятия о чести, что никак не согласовывалось с попыткой рыцарски облагородить целое сословие.

Основа рыцарства — свободная личность, сохраняющая принципы чести и в отношениях с высшими, включая монарха, тогда как царь-рыцарь постоянно подавляет личную свободу.

Честь вводится приказом, деспотическим произволом, бесчестным по сути своей. В XII–XIV, даже более поздних веках многое в этом роде показалось бы естественным. Однако в 1800 году мир жил в иной системе ценностей, и царя провожает в могилу смешной и печальный анекдот: Павел просит убийц повременить, ибо хочет выработать церемониал собственных похорон».

Но, попытавшись и собственных дворян одеть в рыцарские доспехи, своенравный монарх одновременно — и это было куда проще, и получалось у него куда лучше — беспардонно унизил их вновь введенными телесными наказаниями, о которых забыли с 1762 года. Он лично лупил дворян палкой, чего русские самодержцы не позволяли себе со времен Анны Ивановны. Его примеру следовали придворные, и — сверху вниз по иерархической лестнице — посыпались тумаки.

Наружу вылезла всегдашняя российская беда — грубость нравов, и это не способствовало как культуре взаимоотношений вообще, так и культуре дуэлей в частности.

Дуэли, теоретически будучи символом благородства и изысканности, на деле далеко не всегда выглядели привлекательно. Вот характерный для того времени поединок, скорее напоминающий безжалостную расправу сильного над слабым.

Пострадавший в сабельной драке ротмистр Дудинский показывал следствию: «По приезде государева инспектора господина полковника и кавалера Муханова полк был выведен на парадное место, при том и я с прочими сверхкомплектными штаб- и обер-офицерами находился на своем месте. Господин ротмистр Зенбулатов, выехав из офицерской линии, начал ровнять строй. Я только выговорил в смех, что за польза, что он вошел не в свое дело и делает из себя посмешище, поскольку в нашем фронте старее его есть — полковник и штаб-офицеры. Сей выговор так и остался, и осмотр в тот день кончился.

Зенбулатов пришел ко мне, с великим сердцем спросил у меня, что я о нем вчерашний день говорил? И хочет знать, в шутку ли или вправду? Я, не почитая сие за обиду, судя по моим словам, отвечал ему: пойми, как хочешь. Отчего той же минуты Зенбулатов вызвал меня на дуэль. Я сие принял неправдой, вменяя слова его в шутку, сверх того, зная таковым вызовам законное запрещение. Но Зенбулатов, не давая минуты времени, усильно требовал от меня, чтоб я шел с ним на дуэль. Наконец принудил меня сказать, чтоб он оставил меня в покое. Но и за сим Зенбулатов при выходе из моей квартиры с превеликим сердцем назначил к драке время в 4 часа пополудни неотменно.

Тот же день после обеда полк собрался на учение, и по окончании оного едучи я в квартиру свою, Зенбулатов, подъехав ко мне с ротмистром Ушаковым, сказал: «Пора, пойдем в ров разделаемся». Ротмистр Ушаков, то же подтверждая, говорил, что откладывать не для чего, а лучше разделаться… Стыд запретил мне больше сносить гнусную наглость, а слабость моего сложения и худое здоровье привели меня вне себя. И, как не принял он с моей стороны никаких отговорок, то я с ним пошел… Когда мы все вошли в сад, Зенбулатов вынул саблю, секунданты, видно, были с ним в одном умысле, и когда поставили между деревьев, а его на чистом месте, то, видя приближающегося с обнаженной саблею, вынул я свою, но защищаться было неможно от дерев, и тут начал рубить меня без милосердия и учинил мне ран десять…»

Вероятно, потребовалось бы годы и годы, чтобы сделать исключением такие «поединки», но тут в русской истории случился крутой поворот. Заговор дворянства, привыкшего во времена Екатерины к личным свободам, привел к гибели Павла и возвел на престол его сына Александра, а заодно показал, что русские дворяне больше не сознают себя перед государем «подлейшими и презреннейшими…»

Павильон Михайловского (Инженерного) замка. Архитектор В. Баженов,

Наступила ночь на 12 марта 1801 года. По сумеречным улицам Северной столицы в сторону Михайловского замка движется военный отряд. Офицеры негромкими шутками пытаются взбодрить солдат, намекают на близящееся освобождение от «тирана». Но солдаты мрачны. Интуитивно они чувствуют, что это дворянский заговор, а не их, солдатский. Но они еще слишком привычны к подчинению.

Накануне Павел расспрашивал генерал-губернатора Петербурга Петра Палена о мерах безопасности. «Все в порядке, Ваше Величество», — недрогнувшим голосом отвечал Пален, глава уже сложившегося заговора. Легко проникли заговорщики сквозь несколько цепей охраны. Большинство офицеров Семеновского полка, стоящих в ту ночь на дежурстве, заговорщикам сочувствовали и пропустили их без проволочек.

Судьба «русского Дон-Кихота» была решена. Пушкин позже скажет о роли семеновцев в заговоре против Павла:

Потешный полк Петра Титана,

Дружина старых усачей,

Предавших некогда тирана

Свирепой шайке палачей.

Лишь часовые перед покоями царя попытались оказать сопротивление, но их быстро смяли. Двери в опочивальню сломаны, царь разбужен. Убивать его как будто и не собирались, речь должна была идти об отречении.

Именно отречения ожидал сидевший в напряжении в своих покоях наследник Александр. Но заговорщики не учли гордый и рыцарский нрав монарха. Никакого отречения! Павел яростно отталкивает генерала Зубова. Тот в состоянии возбуждения бьет царя по голове первым, что попадается под руку, — золотой табакеркой. Этот удар устраняет минутную растерянность. Офицеры полковник Яшвиль, майоры Татаринов, Скарятин — наваливаются на царя. Происходит безобразная сцена — сдавленое дыхание, хрипы… Сзади напирают еще несколько человек.

Когда они тяжело отваливаются, на полу остается одно тело — бездыханное тело императора Павла. Царь-рыцарь, вызывавший на дуэль всех монархов Европы, погиб в условиях, весьма далеких от дуэльных. Позже возникает легенда (упомянутая Пушкиным) о белом шарфе, оборвавшем жизнь государя.

Когда 23-летний наследник узнает о случившемся, он в гневе и растерянности восклицает: «Как вы посмели? Я этого никогда не желал и не приказывал!»

Император Александр I.

Его бьет крупная дрожь, в полуобмороке он валится на пол. «Сейчас не время, государь, жестко говорит генерал-губернатор Пален, — 42 миллиона человек ждут вашей твердости». Александр поднимается. Выходит в залу, где толпятся офицеры гвардии Семеновского полка. Говорит бескровным голосом: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. Все при мне будет, как при бабушке». Со всех сторон раздаются приветственные возгласы, крики «Ура!».

Позже Герцен скажет язвительно: «Александр велел убить своего отца, но не до смерти».

Давно нет Ломоносова, но в России место первого поэта занимает Гаврила Романович Державин, который некогда, будучи еще 19-летним гвардейцем, принимал участие в перевороте в пользу Екатерины. Павел проявил немалое доверие к государственному поэту, назначив его коммерц-президентом и финанс-министром. Должностные обязанности свои поэт исполняет усердно и честно. Однако это не мешает ему немедленно по воцарении Александра воскликнуть:

“Век новый!

Царь младой, прекрасный…”

Как все-таки российские люди, при всем своем консерватизме — или это миф? — любят смену власти, приветствуютмолодые силы на верховном престоле, даже если это силы неоперившиеся, подчас забывая саркастическое рассуждение Никколо Макиавелли: «Люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они убеждаются, что обманулись, ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого». Впрочем, и правило Макиавелли знает исключения. При Александре хуже не станет. Во всяком случае, дворянству. Что же касается русской культуры, то она продолжит свой стремительный взлет. Позднее даже возникнет термин — Золотой век. Только не будем забывать, что это золотой век именно дворянской культуры. Исчезновение этого сословия в российских пределах заметно скажется на состоянии русской культуры. Но это будет век спустя.

Итак, в ночь переворота, едва ли не над трупом отца, Александр I заявил, что отныне все будет «как при бабушке», то есть как при Екатерине, и эти слова вскоре воплотились в Манифест, возвращающий дворянству отнятые Павлом права.

Дворянство ожило. Его подъем совпал с войнами, которые заметно изменили Россию. После победы над Наполеоном они столичное, ни провинциальное общество уже не походили на прежние. А офицерство, отравленное» нравами и обычаями Парижа, невероятно изменило армию.

Александр, сын своего отца в большей, быть может, мере, нежели внук собственной бабушки, не лишен был некоей приязни к рыцарству, но на свой лад. Интереса к мальтийским рыцарям он не проявил (в 1817 году орден Святого Иоанна Иерусалимского в России он вообще упразднит), но благородную воинственность в среде собственных дворян поддерживал со рвением. В частности, это сказалось в его более чем терпимом отношении к дуэльным эпизодам, количество которых за времена его царствования непрерывно возрастало. Сказалось это и на отношении Александра к его главному военному противнику — Наполеону Бонапарту.

Позади Аустерлицкое сражение, позади заключенный в Тильзите мир, когда два императора обнялись на переправе через Неман. Но вот наступило лето 1812 года, огромная армия Наполеона подошла к русским пределам, переправилась через Березину. Похоже, что император Александр рассматривает начавшуюся кампанию как своеобразную дуэль двух народов.

Вот отрывки из его писем первого дня войны:

Александр I Наполеону I

Вильно, 13(25) июня 1812 г.

«Государь брат мой, вчера я узнал, что, несмотря на добросовестность, с которой я выполнял мои обязательства по отношению к в. в-ву, Ваши войска перешли границы России… если в намерения в. в-ва не входит проливать кровь наших народов… и если Вы согласны вывести свои войска с русской территории, я буду считать, что все происшедшее не имело места и достижение договоренности между нами будет еще возможно. В противном случае в. в-во вынудите меня видеть в Вас лишь врага, чьи действия ничем не вызваны с моей стороны. От в. в-ва зависит избавить человечество от бедствий новой войны».

Из Приказа Александра I по Русской армии

Вильно, 13(25) июня 1812 г.

«Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений (выделено мною. — А. К.), при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши…

Французский император нападением на войска наши при Ковно открыл первый войну. И так, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь свидетеля и защитника правды, всемогущего Творца небес, поставить силы наши противу сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог.

Александр»

Александр I председателю Комитета министров Н. И. Салтыкову

Вильно, 13(25) июня 1812 г.

«Граф Николай Иванович! Французские войска вошли в пределы нашей империи. Самое вероломное нападение было возмездием за строгое наблюдение союза. Я для сохранения мира истощил все средства, совместные с достоинством престола (выделено мною. — А. К.) и пользою моего народа. Все старания мои были безуспешны. Император Наполеон в уме своем положил твердо разорить Россию. Предложения самые умеренные остались без ответа. Незапное нападение открыло явным образом лживость подтверждаемых в недавнем еще времени миролюбивых обещаний. И потому не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне провидением способы к отражению силы силою. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их с свойственною им твердостию и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона отечества, сохранение независимости и чести народной (выделено мною. — А. К.) принудили нас препо ясаться на брань. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем…»

Но вот война позади. Дуэль с Бонапартом, ценою немалых потерь, выиграна. Русские войска на плечах неприятеля вошли в Париж и, хмельные от победы и от все еще наэлектризованного французской революцией воздуха, возвратились в родное отечество.

Дух вернувшегося из Европы воинства дал новый импульс к поиску свободы, быть может, еще смутно понимаемой, но такой желанной.

Дал он, что оказалось неизбежным и даже естественным, и новый толчок к распространению дуэлей. Но это уже дуэли совсем иные — «благородные». Число их постепенно достигло западноевропейского уровня.

Приговоры по делам о поединках, опиравшиеся на уложения Петра I, несколько измененные Екатериной, предусматривали суровые кары, вплоть до смертной казни, а также обычно и лишение прав состояния, и посему представлялись императору на конфирмацию (утверждение), результаты которой, за редким исключением, можно было предсказать заранее. Царь покровительствовал поединкам и либо донельзя смягчал, либо вовсе отменял приговоры судов. Его мнение в полной мере отражало взгляды дворянского общества.

Дрались повсюду: в столице и в провинции, на пикниках и в местах расположения полков, защищая честь или решая амурные дела, проливая кровь свою и чужую. Особенно много поединков было в армии. Иногда устраивали немедленный «раздел» и выходили «в огород», как капитан Линтварев и плац-адъютант Краузе, а после бежали к начальству с жалобой на оскорбление, предшествующее дуэли, как тот же Краузе, или демонстрировали полученную рану «длиною линий в восемь геометрических», как Линтварев, «окровавленный от избитой головы». Иногда, что больше было характерно для высшей знати, готовились к дуэли долго и серьезно, приходя после мучительных размышлений к выводу, что нет иного способа отстоять свою честь.

Дуэль штабс-капитана Кушелева и генерал-майора Бахметьева, хотя и состоялась при Александре I, уходит корнями в павловское время, когда мордобой во взаимоотношениях с подчиненными был делом обыкновенным.

Денис Давыдов.

Вот что писал Кушелев корнету Чернышеву, впоследствии следователю по делу декабристов и военному министру: «Ты, вероятно, не знаешь, друг мой, что шесть лет тому назад, в бытность мою подпрапорщиком лейб-гвардии Измайловского полка, со мною случилось несчастье, которое всю жизнь должно меня преследовать. Тогда мне было едва 14 лет, и всех тонкостей военной науки и экзерциций точно уразуметь я не мог. И вот, будучи однажды послан на главный караул, я сделал какую-то незначительную оплошность. Генерал-майор Бахметьев, случившийся здесь, ударил меня за это своею палкою. До сих пор при сем воспоминании у меня содрогается сердце. Так велика была обида, мне нанесенная. Но в те времена мой подпрапорщичий чин не позволял мне искать сатисфакции, пристойной дворянину, обиду же сию всегда великою считал, что никакое время не могло истребить оной из моей памяти… Четыре дня тому назад генерал-майор Бахметьев дал мне слово удовлетворить в той обиде. Я требовал от него сатисфакции, как высочайшего двора камер-юнкер, ибо, хотя по моему желанию и определен я штабс-капитаном в армию, но не лишен и того чина, которым считаюсь при дворе.

А поэтому прошу тебя как друга и родственника принять участие в охранении моей чести… Уведоми о моем решении графа Венансона и проси его приехать ко мне вместе с тобой для окончательных переговоров. Дуэль назначена на 12-е октября.

Сохрани все сие в тайне от моих родителей, дабы мысль об опасности, с боем сопряженной, не заставила их принять меры к пресечению мне способов избавить себя от тяжелого сознания оскорбленного дворянского достоинства и военной чести…»

Чернышев, прочитав письмо, поехал к Венансону, а от него к Кушелеву, чтобы по долгу секунданта отговорить его от поединка. Однако Кушелев считал обиду столь значительной, что не только не поддался на уговоры, но немедленно потребовал стреляться, независимо от числа осечек и промахов, до первой раны.

Бахметьев с просьбой быть его секундантами обратился к генерал-майору Ломоносову и князю Багратиону, уже прославленному итальянскими походами. Багратион взялся уладить конфликт. Вместе с генералом Депрерадовичем он приехал к сенатору Кушелеву, отцу штабс-капитана, но… Зря Кушелев опасался, что родители захотят расстроить его поединок. Сенатор, несмотря на любовь к сыну, вмешиваться не стал, сказав, что раз сын счел нужным поступить так, то он не будет ему мешать. Правда, Багратион попыток своих не оставил и встретился с самим Кушелевым. Тот на предложение помириться заявил: или поединок, или извинение со стороны генерала.

Генерал тоже оказался упрямым и извиняться не пожелал. Дуэль состоялась. Багратион, не добившись мирного исхода, быть свидетелем отказался, и секундантами Бахметьева, кроме генерала Ломоносова, стали штабс-капитан князь Голицын и отставной капитан Яковлев, отец Герцена. Секундантами Кушелева были Чернышев и Венансон. Кушелев стрелял первым и промахнулся. Дал промах и Бахметьев. Других выстрелов, однако, не последовало, потому что Бахметьев, отшвырнув пистолет в сторону, подошел к Кушелеву и с извинениями протянул ему руку.

Что ж, по понятиям того времени, да, пожалуй, и нашего, поведение генерала следует признать благородным. Он выдержал выстрел, не дав повода упрекнуть себя в трусости, но он же предотвратил кровопролитие, извинившись и ничуть не уронив тем своей чести. Вообще эта дуэль, с какой стороны ни подойти, может служить образцом в своем роде.

Тем не менее Кушелева на основании петровских законов приговорили к повешению, а Бахметьева, Ломоносова, Чернышева, Яковлева и Голицына — к лишению чинов и дворянского достоинства. Венансон, донесший о предстоящей дуэли, осужден не был. Решение суда направили к царю. Ему сопутствовало заключение военного губернатора Санкт-Петербурга генерал-лейтенанта графа Толстого, утверждавшего, что, во-первых, приговор не может быть приведен в исполнение, «поелику смертная казнь по государственному закону не существует», а во-вторых, потому что достаточно «разжаловать виновника в солдаты до выслуги».

Вскоре на судебный доклад была наложена конфирмация

Офицер гусарского полка.

(Высочайшее утверждение) Александра I: «Хотя и следовало поступить с подсудимым, штабс-капитаном Кушелевым, по мнению высшего суда для примера другим по всей строгости, но в уважение службы отца помянутого Кушелева, тайного советника и сенатора Кушелева, избавя подсудимого от наложенного наказания, отправить оного немедленно к полку, выключив из звания камер-юнкера. Генерал-майорам же Бахметьеву и Ломоносову сделать в приказе выговор. Майора графа Венансона за неисполнение повеления, данного военным губернатором, арестовать на неделю, отправя его после в корпус, состоящий под командою князя Цицианова», то есть на Кавказ. Объяснялась последняя строгость тем, что Венансон после своего доноса получил указание избегать встречи с Кушелевым, но все-таки принял участие в дуэли.

Чернышев, Яковлев и Голицын не были наказаны вовсе. Таким образом, Венансон, единственный, кто пытался действовать по закону, пострадал едва ли не больше всех! Ясно, чью сторону — дуэлянтов или обветшалых артикулов — выбирал Александр I.

При этом, как правило, царь старался хотя бы внешне соблюсти закон. К примеру, он сам стал инициатором следствия по дуэли между полковником Беклемишевым и капитаном Бухариным, причиной которой также было грубое обращение командира с подчиненным, а потом, когда комиссия военного суда согласно старинному закону приговорила Бухарина «лишить живота», высочайшее утверждение этот приговор заменило «выпиской» капитана «тем же чином в армейскую артиллерию, посадя в крепость на 6 месяцев».

Дуэли следовали одна за другой, но в первые годы правления Александра I они редко бывали смертельными, обычно дело заканчивалось ранением, поскольку дрались чаще на саблях, как Беклемишев и Бухарин, или на шпагах, и гораздо реже стрелялись.

Граф Захар Чернышев. 1818 г.