4
4
Международные отклики на репрессии 1936–1938 годов были различны, противоречивы и не составляли слишком большой проблемы для Сталина и НКВД. Несравнимые по масштабам репрессии во времена Брежнева вызывали гораздо больше беспокойства во всем мире, чем репрессии 30-х годов.
Разумеется, буржуазная печать, а также печать фашистских стран широко использовала известия о политическом терроре в СССР для антикоммунистической пропаганды. Однако никто не знал тогда о подлинном размахе террора, и основное внимание зарубежная печать сосредоточила на «открытых» политических процессах в Москве. Механизм и детали подготовки этих процессов были тогда неизвестны, однако западным наблюдателям (не говоря уже о тайных службах Запада, за агентов которых выдавались подсудимые) было нетрудно установить, что большинство показаний обвиняемых ложно. Тем не менее, сообщая о терроре в СССР, буржуазные газеты не высказывали сожаления или сочувствия его жертвам. Также и в эмигрантских газетах чувствовалось удовлетворение: коммунисты убивают в России других коммунистов.
Представители либеральной буржуазии, левой интеллигенции, социал-демократии и коммунистических партий не могла понять, что происходит в Москве. Некоторые из них продолжали верить Сталину, другие сомневались, но молчали, третьи выступали с протестами.
Показательна позиция Лиона Фейхтвангера, приехавшего в СССР в начале 1937 года и сразу же принятого и обласканного Сталиным. Побывав на процессе «параллельного центра», Фейхтвангер полностью поддержал все версии обвинения. «С процессом Зиновьева и Каменева, — писал он, — я ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова и Радека я присутствовал лично. Во время первого процесса я находился в атмосфере Западной Европы, во время второго — в атмосфере Москвы. В первом случае на меня действовал воздух Европы, во втором — Москвы, и это дало мне возможность особенно остро ощутить ту грандиозную разницу, которая существует между Советским Союзом и Западом. Некоторые из моих друзей… называют эти процессы трагикомичными, варварскими, не заслуживающими доверия, чудовищными как по форме, так и по содержанию. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. Многих, видевших в общественном строе Союза идеал социалистической гуманности, этот процесс просто поставил в тупик, им казалось, что пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир. И мне тоже до тех пор, пока я находился в Европе, обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Мне казалось, что истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством. Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственного впечатления от того, что говорили подсудимые и как они это говорили. Если все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда».
Все же Фейхтвангер заметил, что понял не все, но тут же добавил, что никоим образом не желал бы опорочить ведение процесса или его результаты. Он даже вспомнил слова Сократа, который по поводу некоторых неясностей у Гераклита сказал: «То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно».
Кощунственно называя «прекрасными» судебные процессы и расстрелы в Москве, Фейхтвангер торопился выразить свое восхищение Сталиным, человеком «простым и полным добродушия», «хорошо понимающим юмор и не обижающимся на критику в свой адрес». «Открытые» процессы Фейхтвангер связывает с демократизацией советского общества, считая, что правительство СССР не хотело, чтобы троцкисты воспользовались ею.
Конечно же, книга Фейхтвангера «Москва. 1937 год» была быстро переведена на русский язык и издана огромным тиражом. В производство ее сдали 23 ноября 1937 года, а подписали в печать уже на следующий день. Автор получил большой гонорар не только за эту книгу, но и за свои романы, которые публиковались ранее. В то время мало кто из западных авторов получал гонорар за издание переводов своих книг в СССР.
Мучительно переживал репрессии 1936–1938 годов друг Советского Союза Ромен Роллан, Свои мысли он доверял только дневнику: «…Это строй абсолютно бесконтрольного произвола, без малейшей гарантии, оставленной элементарным свободам, священным правам справедливости и человечности. Я чувствую, как поднимается во мне боль и возмущение. Я подавляю в себе потребность говорить и писать об этом. Я не мог бы высказать ни малейшего осуждения этого режима без того, чтобы бешеные враги во Франции и во всем мире не воспользовались моими словами как оружием, отравив его самой преступной злой волей». Когда же Роллану приходилось говорить, он выступал в защиту Советского Союза, видя в нем заслон от опасности фашизма в Западной Европе, а друзьям пояснял, что дело выше Сталина и его приспешников.
Ничего не понял Джозеф Э. Дэвис, специальный посол президента США Ф. Рузвельта. В своих секретных депешах государственному секретарю К. Хэллу, в письмах к дочери, в дневниковых записях этот дипломат, который лично присутствовал на двух московских процессах, неизменно утверждал, что подсудимые действительно виновны в измене и шпионаже и что процессы эти ни в коем случае не являются инсценировкой. По утверждению Дэвиса, такой же точки зрения придерживалось и большинство дипломатов, аккредитованных в Москве.
Даже такой осведомленный человек, как У. Черчилль, был введен в заблуждение, поверил он и той дезинформации, которую агентура НКВД распространяла по закрытым каналам, чтобы сбить с толку политических и общественных деятелей и общественное мнение западных стран. В первом томе мемуаров Черчилля «Вторая мировая война» можно прочесть: «Через советское посольство в Праге проходила корреспонденция между важными лицами в России и Германским правительством. Это была часть так называемого заговора военных и «старых большевиков» с целью свергнуть Сталина и установить новый режим, основанный на прогерманской политике. Президент Бенеш, не теряя времени, сообщил Сталину все, что смог узнать. За этим последовала беспощадная, но, может быть, не излишняя военная и политическая чистка и ряд процессов…».
Конечно, среди интеллигенции, политиков на Западе было немало таких, кто не верил «открытым» процессам, осуждал репрессии. Антисталинскую позицию заняла вся почти лейбористская партия.
В смятении были Герберт Уэллс и Андре Жид. Бертольту Брехту, написавшему Лиону Фейхтвангеру, что книга «Москва. 1937 год» — лучшее, что написано на данную тему в западной литературе, вскоре довелось узнать о гибели многих знакомых ему антифашистов, об исчезновении близкого ему человека — Каролы Неер, о расстреле своего учителя в марксизме и друга писателя Третьякова. Именно тогда Брехт написал стихотворение «Неужели народ безгрешен?», в котором есть такие строки:
Мой учитель Третьяков,
такой великий и такой сердечный,
расстрелян. Суд народа осудил его
как шпиона. Имя его предано проклятью.
Сожжены его книги. И говорить о нем страшно.
И умолкает шепот.
А если он невиновен?
К Сталину, Калинину, Вышинскому приходили из-за рубежа просьбы о разъяснении.
«Подписавшие это письмо, друзья Советского Союза, считают своим долгом обратить Ваше внимание на следующие факты.
Заключение двух выдающихся зарубежных физиков — доктора Фридриха Хоутерманса, арестованного 1 декабря 1937 года в Москве, и Александра Вайсберга, арестованного 1 марта того же года в Харькове, вызвало большое беспокойство в кругах ученых в Европе и США. Хоутерманс и Вайсберг хорошо известны в этих кругах, и можно опасаться, что их длительное заключение даст новый повод к той политической кампании, которая в последнее время уже нанесла тяжелый ущерб престижу страны социализма и совместной работе СССР с великими демократиями Запада. Эти обстоятельства усугубляются тем, что те западные ученые, которые хорошо известны как друзья Советского Союза, которые защищали Советский Союз от нападок его врагов, до сих пор ничего не знают о судьбе Хоутерманса и Вайсберга… Это лишает нас возможности объяснить общественности наших стран подобного рода мероприятия». Так писали в Москву в июне 1938 года три лауреата Нобелевской премии — Ирэн и Фредерик Жолио-Кюри и Жан Перрен.
16 мая письмо Сталину направил Альберт Эйнштейн. Он протестовал против ареста многих ученых, пользующихся среди своих коллег на Западе огромным уважением. Ни на это письмо, ни на такого же характера письмо Нильса Бора Сталин не ответил.
Газеты зарубежных компартий безоговорочно поддерживали тогда политику Сталина и просто повторяли то, что печатали «Правда» и «Известия». Коммунисты говорили, что советский суд — это суд пролетарский, он не может не быть справедливым. Все слухи о пытках и истязаниях заключенных коммунистическая пресса всего мира отвергала как злостную клевету. «Марксисты в то время не могли поверить, — писал в 1956 году американский коммунист Г. Мейер, — что Сталин способен отдать приказ об уничтожении невинных людей, ибо они не могли себе представить, чтобы сами они оказались способны на такие преступления. Мир воочию видел неопровержимые исторические завоевания социализма…, видел несомненную любовь и преданность большинства советских людей своему вождю… Сообщения о нарушении законности в Советском Союзе опровергались как антисоветские измышления».
Были, конечно, и сомневающиеся. И. Майский, тогда посол СССР в Англии, писал позже: «Хорошо помню, как английские коммунисты, которых в те годы мне приходилось видеть, с горечью, почти с отчаянием задавали мне вопрос: «…Что у вас происходит? Мы не можем поверить, чтобы столько старых, заслуженных, испытанных в боях членов партии вдруг оказались изменниками». И рассказывали, как события, происходящие в СССР, отталкивают рабочих от Советской страны, подрывают коммунистическое влияние среди пролетариата. То же самое происходило тогда во Франции, Скандинавии, Бельгии, Голландии и многих других странах».
Определенное влияние на общественное мнение западных стран оказывали письма и заявления некоторых советских дипломатов и разведчиков, отказавшихся вернуться на верную гибель в СССР. В декабре 1937 года европейские газеты опубликовали адресованное руководству коммунистической и социалистической партии Франции и в бюро IV Интернационалу «Открытое письмо» В. Кривицкого, содержащее резкую критику преступлений Сталина. Аналогичное письмо направил в Лигу прав человека бывший посол СССР в Греции А. Г. Бармин. Опытный разведчик, Кривицкий несколько лет скрывался от агентов НКВД, организовавших за ним настоящую охоту, сумел даже опубликовать книгу в защиту уничтоженных Сталиным людей. В феврале 1941 года его нашли застреленным в номере вашингтонской гостиницы. О судьбе Бармина мне неизвестно.
Герой революции и гражданской войны, руководитель большевиков Кронштадта в 1917 году, командующий Балтийским флотом, писатель и публицист Ф. Ф. Раскольников в 30-е годы находился на дипломатической работе. С тревогой наблюдал он за репрессиями, медлил вернуться в СССР по вызову наркомата иностранных дел. Летом 1939. года его сместили с поста посла СССР в Болгарии и объявили «врагом народа». В ответ Раскольников опубликовав заявление «Как меня сделали врагом народа», а в сентябре 1939 года передал французскому агентству новостей известное теперь «Открытое письмо Сталину» Уже началась вторая мировая война» и потому письмо это напечатала лишь русская эмигрантская пресса.