6

6

Судебный процесс по делу «правотроцкистского блока» начался 2 марта 1938 года. Председателем Военной Коллегии был все тот же В. В. Ульрих, государственным обвинителем — все тот же А. Я. Вышинский. Это был очень «важный» процесс: он якобы раскрывал наиболее тайный и наиболее многочисленный из всех «антисоветских центров». Состав подсудимых был довольно пестрым: кроме Бухарина, главного из обвиняемых, долгое время возглавлявший СНК СССР А. И. Рыков, недавние народные комиссары СССР А. П. Розенгольц, М. А. Чернов, Г. Ф. Гринько, В. И. Иванов, а также Г. Г. Ягода, всего два года назад всесильный глава НКВД; крупнейший советский дипломат Н. Н. Крестинский; деятель российского и международного рабочего движения X. Г. Раковский; руководители Узбекской ССР А. Икрамов и Ф. Ходжаев; секретарь М. Горького П. П. Крючков, видные врачи Д. Д. Плетнев и И. Н. Казаков и некоторые другие.

К обвинениям, предъявленным на процессах 1936 и 1937 годов и теперь лишь повторенным применительно к новым (убийство Кирова, подготовка убийства Сталина и др.), подсудимым были добавлены обвинения в убийстве А. М. Горького, В. В. Куйбышева, В. Р. Менжинского, в покушении в 1918 году на убийство Ленина, а также в стремлении отдать империалистам не только Украину, Белоруссию и Дальний Восток, но также Закавказье и Среднюю Азию.

На первом судебном заседании председательствующий Ульрих зачитал пространное обвинительное заключение и обратился к каждому из подсудимых с вопросом: «Признаете ли вы себя виновным?» Бухарин, Рыков, Ягода ответили: «Да, признаю». Когда очередь дошла до Крестинского, тот неожиданно ответил: «Я не признаю себя виновным. Я не троцкист. Я никогда не был участником «право-троцкистского блока», о существовании которого не знал. Я не совершал также ни одного из тех преступлений, которые вменяются лично мне, в частности, не признаю себя виновным в связях с германской разведкой».

Растерявшийся Ульрих повторил вопрос, но получил тот же твердый ответ. Когда же Ульрих обратился к другим подсудимым, все они признали себя виновными.

После короткого, на 20 минут, перерыва, во время которого, несомненно, было решено изменить порядок допроса подсудимых, утреннее заседание возобновилось. Допрашивали Бессонова. Когда тот говорил о своих усилиях связать троцкистов и зиновьевцев с «правыми», Вышинский спросил Бухарина, может ли он подтвердить эти показания. Бухарин сказал, что переговоры с Пятаковым и другими троцкистами велись «правыми» еще до встречи с Бессоновым. «Вы вели переговоры об объединенных действиях против Советской власти?» — спросил Вышинский. «Да», — кратко ответил Бухарин.

Однако, когда Вышинский обратился к Крестннскому за подтверждением показаний Бессонова, тот их отверг. Как видно из стенограммы, еще во время следствия Крестинский быстро подписал все то, что от него требовали подписать. Вероятно, он понял, что готовится новый процесс, и решил сохранить силы, чтобы сказать правду на этом процессе. Теперь, в ответ на новый вопрос Вышинского, Крестинский резко, даже пронзительно и громко заявил, что никогда и нигде с Бессоновым о связях с троцкистами не говорил, что Бессонов лжет. На вопрос растерявшегося Вышинского о показаниях Крестинского на предварительном следствии он ответил, что они были ложны. «Почему же вы не говорили правду на предварительном следствии?» — спросил Вышинский. Крестинский помедлил с ответом, и Вышинский торопливо произнес: «Ответов не слышу, вопросов не имею» — и опять стал допрашивать Бессонова. Через некоторое время обвинитель снова должен был обратиться к Крестннскому, и тот снова отверг показания Бессонова. При этом Крестинский прямо сказал, что не мог и не хотел говорить правду на предварительном следствии, ибо убедился, что «до судебного заседания, если таковое будет», ему не удастся отвести от себя ложные обвинения. «Для чего же вы вводили следствие и прокуратуру в заблуждение?» — спросил Вышинский. «Я просто считал, — ответил Крестинский, — что если я расскажу то, что говорю сегодня, — что это не соответствует действительности, — то это мое заявление не дойдет до руководителей партии и правительства». Вышинский задал затем несколько вопросов Бессонову и объявил утреннее заседание суда законченным. Перерыв между утренним и вечерним заседаниями продолжался два часа.

Новые показания Крестинского действительно быстро дошли до руководителей партии и правительства. Подсудимые давали свои показания, подходя к микрофону, провода от которого шли не только к усилителям в самом зале, но также и в Кремль. В разных местах сцены и в зале, недалеко от председателя суда и государственного обвинителя, были замаскированные микрофоны для «управления» ходом этого сложного спектакля. Кроме того, весь процесс от начала до конца снимался на кинопленку.

Поскольку процесс был большим спектаклем, то были и опытный режиссер, и группа помощников режиссера. Для этого «штаба» оборудовали помещения неподалеку от Октябрьского зала Дома союзов, причем тщательно замаскированный вход в них был известен только самым посвященным и хорошо охранялся.

После перерыва, во время которого состоялось заседание «штаба», Вышинский вел допрос Розенгольца и Гринько. Они дали все «нужные» показания, в том числе и обличающие Крестинского. Тот опять настаивал на своей невиновности.

На утреннем заседании 3 марта Вышинский допрашивал других подсудимых. На вечернем же заседании во время допроса Раковского он обратился к Крестннскому:

«Вы выслушали подробное объяснение Раковского о так называемом вашем отходе от троцкизма. Считаете ли вы эти объяснения Раковского правильными?

Крестинский: То, что он говорил, правильно.

Вышинский: Если верно то, что говорил здесь Раковский, то будете ли вы продолжать обманывать суд и отрицать правильность данных вами на предварительном следствии показаний?

Крестинский: Свои показания на предварительном следствии я полностью подтверждаю».

Конечно, трудно даже предполагать, что произошло в ночь со 2 на 3 марта и почему Крестинский так резко изменил свои показания. Член партии с 1919 года С. И. Бердичевская встретила на одном из этапов в годы заключения свою знакомую еще по гражданской войне, врача Лефортовской тюрьмы. Эта женщина-врач рассказала, что на второй день процесса «правых» видела Крестинского в Лефортовской тюрьме — он был жестоко избит, окровавлен. Бердичевская предполагает, что после 2 марта на скамье подсудимых находился не Крестинский, а его двойник. Е. А. Гнедин, выполнявший ряд важных поручений, связанных с организацией процесса, считает это предположение вполне допустимым. Писатель Камил Икрамов, сын А. Икрамова, встретил однажды в лагере человека, присутствовавшего на процессе и хорошо знавшего Крестинского еще до 1937 года. Этот человек сказал: «Вы знаете, Камил, они, вероятно, сделали с Крестинский что-то ужасное, потому что на второй день я просто не узнал Николая Николаевича».

Дают пищу для размышлений и показания Н. И. Бухарина. Из них видно, что судили врага Сталина и врага Советской власти. Однако вдумчивый исследователь найдет в этих показаниях множество намеков, которые ставят под сомнение всю версию суда и следствия. Признавая свою принадлежность к контрреволюционному «правотроцкистскому блоку», Бухарин тут же говорил, что эта организация недостаточно сознавала свои цели и не ставила все точки над «и». Признавая свое руководство в «блоке», Бухарин тут же отмечал, что именно как руководитель он не мог знать, чем занимались конкретные участники «блока». Заявив, что «блок» стремился к реставрации капитализма в СССР и что «мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в изменников, в шпионов, террористов…, мы превратились в повстанческий отряд» и т. п., Бухарин тут же решительно отвергал обвинения в конкретных преступлениях, таких, как убийство Кирова, Менжинского, Горького, Куйбышева. Столь же категорически он отрицал свою причастность к подготовке убийства Ленина в 1918 году, когда возглавлял фракцию «левых коммунистов». На протяжении всего процесса Бухарин утверждал, что никаким шпионажем не занимался и об актах шпионажа не знает. Подробно рассказав о своих связях с Троцким и о подготовке государственного переворота, Бухарин, несомненно, сознательно допустил множество противоречий в этих показаниях и, кроме того, решительно отвергал какую бы то ни было связь своего «блока» с белогвардейскими и фашистскими организациями и с английской разведкой.

После признаний в самых немыслимых преступлениях Бухарин в своем последнем слове ясно сказал: «Признания обвиняемых не обязательны, признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». Все эти оговорки вызывали нескрываемое раздражение у обвинения и судейской коллегии. На одном из заседаний Ульрих не выдержал и воскликнул: «Пока вы еще ходите вокруг да около, ничего не говорите о преступлениях!»

12 марта, когда подсудимые произносили свое последнее слово, опять не обошлось без инцидентов. А. П. Розенгольц, лишь недавно признавшийся в самых чудовищных преступлениях против СССР, сказал о своих заслугах перед страной и революцией. И дальше: «Я заслужил смертную казнь, но это не значит, что я не расстаюсь с болью с прекрасной Советской землей. Мы имеем такой подъем в Советском Союзе, какого не имеется нигде в мире… Впервые мы имеем жизнь полнокровную, блещущую радостью и красками», — и запел «Широка страна моя родная…». Большинство присутствующих в зале — и приглашенных, и чекистов вскочили, не зная, как себя вести. Розенгольц, не закончив песню, с рыданиями упал на свое место.

Ягода в краткой речи пытался все же отрицать, что принадлежал к руководству «блока» и был организатором убийства Кирова, хотя и признал другие свои преступления. Под конец он произнес громким срывающимся голосом прямо в микрофон: «Товарищ Сталин, товарищи чекисты, если можете, пощадите».

Бухарин не просил пощады.

Поздно вечером 12 марта суд удалился на совещание, продолжавшееся шесть часов. В 4 часа утра 13 марта заседание возобновилось, и крайне уставшие зрители, охранники и подсудимые заняли свои места. Москва была пустынна, возле Дома союзов — никого. Около 30 минут Ульрих читал приговор, который все выслушали стоя. Большинство подсудимых были приговорены к «высшей мере уголовного наказания — расстрелу»; Плетнев — к 25 годам заключения, Раковский и Бессонов — к 20 и 15 годам.

В ночь на 15 марта 1938 года Н. И. Бухарина, которого Ленин называл любимцем партии, А. И. Рыкова, бывшего председателя Совнаркома, и их товарищей по несчастью расстреляли. Известно, что Сталин почти всегда выслушивал рассказы руководивших расстрелами чекистов, если речь шла о тех лично ему знакомых людях, которых он явно или тайно ненавидел. Не будем останавливаться на том, как вели себя перед расстрелом многие видные большевики. Нервы выдержали далеко не у всех. Бухарин держался спокойно. Он попросил, однако, дать ему карандаш и лист бумаги, чтобы написать Сталину. Просьба была удовлетворена. Короткое письмо начиналось словами: «Коба, зачем тебе была нужна моя смерть?» Сталин всю жизнь хранил его в одном из ящиков своего письменного стола вместе с резкой запиской Ленина, вызванной грубым обращением с Крупской.