Лисьи игры

Лисьи игры

Перед отъездом в Остланд в июне 1943 года Канарис вызвал к себе полковника Ганзена, начальника абвера-1, сменившего на посту руководителя разведотдела генерала Пиккенброка.

Адмирал попросил захватить для ознакомления ряд дел по союзническим резидентурам в Европе. Ганзен недоумевал: к чему бы это? Ему уже было сказано, что он будет сопровождать Канариса в поездке на Восточный театр военных действий, в связи с чем было бы естественным обновить в памяти, как называл их Ганзен, «славянские дела», однако браться за три дня до выезда за американские и английские форпосты в континентальной Европе?

Непонятно.

Канарис не стал вначале ничего рассказывать Ганзену. Он трудно сходился с новыми помощниками. То ли дело Пики — Пиккенброк, с которым адмирал проработал целых семь лет, начиная с тридцать шестого. Как-то они стали считать, в каких только странах не побывали вместе! Насчитали семнадцать. Объездили всю Европу. Пики понимал адмирала с полуслова, по жесту, по движению губ и бровей. Не то, что этот Ганзен, которому требовалось все разжевывать. Но что поделаешь? Пики был разведчиком по призванию. Изменения в обстановке он чуял всеми порами своей кожи. Когда до него уже в конце 1942 года стало доходить, что дело не кончится лишь одним поражением у Сталинграда, что Гитлер войну с Россией проиграет, то Пиккенброку стало ясно одно, что заложенные в план «Барбаросса» разведывательные данные о Красной Армии й России оказались блефом, за что по головке не погладят. Кроме того, далеко не полностью, но в какой-то степени он был в курсе шашней Канариса с английской и американской разведслужбами, участия адмирала в акциях по смещению Гитлера.[1]

Обдумав хорошенько, в какие передряги он может влипнуть, Пики только-только получив в начале сорок третьего звание генерал-майора, запросился на фронт. Думая, что пятидесятилетнего генерала можно остановить от казавшегося начальству нелепого шага нелепым же предложением, Пиккенброку сказали: «Полк в вашем распоряжении». Думали, что он откажется, а он согласился. Полк, как полк. Главным было сбежать от адмирала, оставшегося на капитанском мостике, и в марте сорок третьего Пики принял полк, правда, вскоре перейдя на дивизию.

Адмирал Канарис не мог последовать примеру Пиккенброка. Что мог просить он? Да и мог ли? Просить линкор, крейсер? Смешно. Его кораблем оставался абвер, и он полагал, что сумеет хотя бы продержаться и переплыть на нем море войны поближе к западным друзьям. Адмирал располагал налаженными контактами и в Цюрихе, где генеральный консул, капитан I ранга Ганс Майснер, он же резидент абвера, соприкасался с Алленом Даллесом, резидентом американской разведки в Берне и в Риме, где особо доверенный сотрудник абвера Иозеф Мюллер, по профессии адвокат, поддерживал связи с английскими разведчиками из окружения посла Великобритании в Ватикане, а также и в других городах мира: Анкаре, Мадриде, Стокгольме…

Значительные услуги оказывал адмиралу его личный сердечный друг барон Ино, гражданин Турции, торговец оружием, до нападения на Польшу проживавший постоянно в Берлине и разъезжавший по всему свету. Он являлся крупным негласным сотрудником английской разведки, основной сферой его деятельности во время войны стал Ближний Восток, он нередко посещал Лондон и постоянно был к услугам адмирала. Правда, подчас и адмиралу приходилось выручать барона и его лондонских приятелей. Сейчас, листая одно из досье и встретив знакомую фамилию, Канарис улыбнулся: он вспомнил прошлогоднюю историю, когда барон, презрев все условности конспирации, запросил срочной встречи. Адмирал предложил ему рандеву в Цюрихе с Майснером. Оказалось, что абвер в Риге схватил сотрудника английской разведки с турецким паспортом, который каким-то сумасшедшим образом был куплен у турецкого консула в Риге, приятеля барона. Вероятно, Ино дал кому-то наводку на Эриса. Почему бы и не дать? Теперь же выручай, да еще срочно! Пришлось помочь. Так называемого Дюмереля, так кажется, перевербовали и отпустили. В рядах противника появился еще один лазутчик. Прекрасно! Все остались довольны. Но сейчас речь шла не о личных интригах Канариса против фюрера, с удовольствием используемых англичанами и американцами, но о работе абвера против союзников с позиций нейтральных стран.

Ровно год тому назад, в июне сорок второго, Канарис стоял перед Гитлером как оплеванный, и фюрер не стеснялся в выражениях по адресу возглавляемой им службы, провалившейся при проведении операции «Пасториус» — прямой засылки агентов в Соединенные Штаты. Все началось 14 июня прошлого года, когда с подлодки на восточном побережье, в Аманганзетте на острове Лонг-Айленд в районе Нью-Йорка высадилась первая группа агентов абвера, а тремя днями позже на западном, во Флориде, около Понте Ведра к югу от Джексонвилла — вторая.

Обе группы в количестве десяти человек готовились в течение нескольких месяцев под наблюдением начальника второго (диверсионного) отдела полковника Лахузена в школе, расположенной в местечке Квентэ, около Берлина. Для операции были отобраны немцы американского происхождения. Перед ними стояли широкие задачи в области шпионажа, равно как и диверсий: они должны были взорвать несколько заводов по производству алюминия для самолетостроения, важные участки железных дорог и другие объекты. Однако через несколько дней после высадки германские агенты были задержаны с поличным. У них были изъяты радиопередатчики, взрывчатка, 175 тысяч долларов. Их судил военный трибунал, семь из них согласно приговору были расстреляны.

Когда 30 июня Гитлеру было доложено о несчастье с операцией «Пасториус», он приказал вызвать Канариса.

— Для чего годится ваша секретная служба, если она порождает такие катастрофы? — кричал фюрер.

Канарис ответил, что агенты были схвачены потому, что один из них оказался предателем и заранее выдал операцию ФБР.

— Этот человек был старым членом национал-социалистской партии и кавалером партийного «знака крови». Его рекомендовал мне отдел загранработы партии во главе с рейхслейтером Боле.

Это замечание еще больше разозлило Гитлера, и он уже завопил:

— Прекрасно, если вам не по душе хорошие члены партии, то в будущем вам следует опираться на уголовников и евреев.

Канарис молча. Что он мог ответить? Провал есть провал. Конечно, зря он упомянул о партийной принадлежности предателя, на что фюрер среагировал мгновенно. Заложил тот группу агентов не потому, что был членом НСДАП, а оттого, что работал на ФБР, то есть уже ранее успел предать партию с потрохами.

— Вы правы, мой фюрер, — тихо ответствовал адмирал, — мы имели дело с плохим членом партии. Прошу прощения. Мы обязаны были знать своих людей лучше.

— То-то же, — сказал Гитлер. И после паузы заметил: — Какого дьявола вы затеяли операцию по высадке 14 июня?

Канарис вопросительно вскинул голову. Он не знал, что ответить. Любым ответом можно было вновь попасть впросак, и он лишь пожал плечами.

Уловив замешательство Канариса, фюрер пояснил свой хитроумный вопрос:

— 14 июня сорок первого мне крепко повезло, в тот день Сталин публично дал ясно понять нам и всему миру, что желает обсудить и исполнить все наши требования, что к войне он не готов. Но через год, день в день такие счастливые даты не повторяются, Канарис. Вы совершенно игнорируете гороскопы при решении важных вопросов.

Адмирал начал невнятно бормотать, что это далеко не так, что он тоже… но вот как все плохо сложилось… Гитлер его не слушал. Он сел на своего любимого конька и минут десять вдалбливал в ошарашенную голову шефа разведки свои концепции оккультных наук. Канарис кивал головой в позе послушного ученика и думал о том, кто же находился в более глубоком нокауте: он, в качестве шефа осрамившейся разведки, или Германии, имея во главе такого фюрера?

Сейчас за очередную операцию, из многих проведенных с того злополучного июня, он взялся сам. И как ни странно толчком для новой затеи послужили слова Гитлера и кое-какие события осени сорок второго. Он позвал Ганзена.

— Скажите, полковник, вы в курсе прорабатываемой операции «Нарцисс»?

— Безусловно, экселенц. Я ознакомился с несколькими вариантами, но насколько понимаю ни один из них вас не устроил и практически операция…

— Буксует. Совершенно верно. Нет подходящего исполнителя. Все, что предлагали, это сырые штампы, от которых за десять километров отсвечивает надпись — «сделано в Берлине». Согласны?

— Да нет. Я бы так не сказал…

— Что же вы предлагаете?

— У нас есть прекрасные исполнители и во Франции, и в Голландии, да мало ли где. Вся Европа в нашем распоряжении. Отсюда до Швейцарии рукой подать. Я думаю, Берн лучшая точка.

Канарис с сожалением посмотрел на преемника Пиккенброка и хотел было съязвить, что спасибо, не могли раньше додуматься, до чего все просто. Но затем раздумал.

— Да поймите, полковник, любой чисто европейский вариант является проверяемым. Англичане просеивают дотошно. Европейские кулисы ими обжиты как родной дом. Навести справку о бельгийце? Да любую. За три дня досье сошьют. Мы же уже по три раза провалились на бельгийцах и голландцах. И повторять ошибки не имеем права.

— Но легенду мы отработаем безукоризненную, — не сдавался полковник. — Все завернем в такую обертку, которая будет означать только одно: конфетка прямо из движения Сопротивления.

— Полковник, вы помните сообщение нашей резидентуры из Сан-Себастьяна в декабре прошлого года?

— Насчет этих евреев?..

— Не просто евреев, а восьмерых храбрых узников гетто и двух родных дезертиров доблестного вермахта. Кстати, как их фамилии? — спросил Канарис, проверяя память Ганзена.

— Шефер и Шуман, — без запинки ответил тот.

— Хм, отлично, полковник. Так вот, восемь евреев в форме вермахта, вооруженных и с документами, проехали из Риги всю Германию, Францию и добрались до Испании. Как вы думаете, была бы в этой дыре Сан-Себастьяна американская резидентура, куда бы они явились, им поверили?

— Не сомневаюсь, господин адмирал. Но зачем они американцам?

— Я не об этом, — поморщился Канарис неадекватности мышления полковника. — Безусловно, такая вооруженная группа американцам ни к чему. Путь, тропа, евреи с порога смерти, рекомендации от Сопротивления в Латвии, вот что меня привлекает! Вот что надо всучить «союзничкам» в Швейцарии! Поди, проверь, откуда ноги растут у такого беглеца, так?

— Совершенно справедливо, экселенц.

— Думаю, что Кальтенбруннер и Мюллер не сразу пришли в себя, когда им доложили, что этих бравых ребят задержали только на испанской земле. Слава богу, что их выдали гестапо, а то они вообще ничего не узнали об их похождениях.

Увидев, что шеф пришел в лучезарное настроение от того, как сели в лужу конкуренты абвера, Ганзен решил чуть подсыпать соли на раны гестапо, чтобы сломать возникший было ледок отчужденности из-за своих неудачных реплик в разговоре, диссонирующих с ходом мыслей Канариса.

— Но насколько я знаю, то обергруппенфюрер Кальтенбруннер доложил фюреру, что этих кандидатов в смертники задержали еще в Париже…

— Да-да-да, в Париже, — развеселился адмирал. — Это гестаповская сказочка на ночь для фюрера. Мюллер ходил с полными штанами и уговорил меня не пускать наверх донесение от наших в Мадриде об их задержании. Надо же было найти дырку Для перехода границы: дождаться отлива в Бискайском заливе и протопать по суше через границу в Испанию. Не иначе как контрабандисты их провели. Учитесь, Ганзен.

— Я поражен, экселенц, — Ганзен лебезил, как мог. Для него разговор с Канарисом на неофициальной тональности был одним из первых. — И подумать только, эти два наших дезертира вырвались-таки и уехали назад в Ригу. Я запомнил их пофамильно, поскольку Кламрот из абвергруппы «Норд» доложил об их задержании, когда они в составе шайки прорывались на восток в ноябре прошлого года. Их взяли в Старой Руссе.

— А вы говорите, Ганзен, обопремся на Европу. Нет, меня привлекают дальние походы. Так что будем планировать нечто подобное и по нашему мертворожденному «Нарциссу» — вдохнем в него жизнь.

Совещание в Риге прошло бесцветно. Новый начальник «Абверштелле Остланд» полковник Неймеркель дело свое знал, хорошее впечатление на Канариса и Ганзена произвел начальник отделения в Таллине — «Абвернебенштелле Ревал» фрегатен-капитан Целлариус. Однако в целом подразделения абвера в Остланде выглядели, как выразился адмирал, «по-прежнему неубедительно»: десятки групп, забрасываемых в тылы Ленинградского и Волховского фронтов, никаких сообщений не передавали. По-видимому, их или захватили, или они сами переходили на сторону противника. Работа шла вхолостую. Единственным утешением для руководителя абвера являлось проникновение агентуры в группы подпольщиков с последующей нацеленностью на партизанское движение, а также планы Целлариуса по проведению диверсионных акций в Финском заливе.

Уютно устроившись в одной из комнат отведенного в его распоряжение особняка, Канарис весь отдался плетению очередной интриги. Ганзен и Неймеркель внимали адмиралу с непритворным вниманием — у него было чему поучиться.

— Думаю, Ганзен, что эта кандидатура подойдет, — Канарис щелкнул пальцем по лежащей у него на коленях фотографии. Ганзен согласно кивнул.

— Полковник, — обратился Канарис к Неймерке. — кто отыскал этого молодого человека?

— Моему предшественнику, полковнику Либеншитцу его рекомендовал господин Пуриньш. Это…

— Слышал, слышал. Работает на нас, а служит в СД. Его еще здесь до войны подобрал наш турецкий друг. Ох уж эти мне турки, — Канарис вспомнил Эриса, историю с паспортами, Дюмереля, барона Ино, англичан. Мысль остановилась на Гизевиусе, сотруднике резидентуры, встречавшемся с А. Даллесом, его подчиненных Гавернице, Юнге… Стоп! Хватит!

— Что известно рекомендующему, господину Пуриньшу?

— Да ничего, — пожал плечами Неймеркель, — что нужен человек с такими вот данными для учебы в Германии. И все. Мне самому ничего неизвестно.

— Конечно, конечно. У меня этот вариант возник под влиянием одной реплики фюрера, — Канарис подмигнул Ганзену, которому в самолете рассказал о тех словах Гитлера по поводу проникновения в Штаты, представив эту реплику в виде анекдотической шутки во время фривольной болтовни с фюрером на равных. Ганзен осклабился в знак согласия.

— И под впечатлением вашей славной группы десяти, добравшейся до Испании, полковник, — продолжал адмирал. — Благодарите святых, что они по дороге не разгромили, скажем в Париже, какой-нибудь штаб, а лишь мечтали добраться до Лондона и очутились опять в Риге, но только в тюрьме. Надеюсь, они ликвидированы?

— Так точно, экселенц.

— Вам, полковник, такую десятку в Москву не заслать. Нет. Так хоть мы с Ганзеном для начала в одном экземпляре, но образчик американцам подставим. Они ребята доверчивые, в Европе всего как год, приманку сожрут. И англичане им не помогут. Еще пара уточняющих вопросов, полковник, и мы с Ганзеном вас отпустим, а то голову закрутили вам сегодня изрядно.

— Что вы, что вы, экселенц, для меня большая честь принимать вас.

— Скажите, полковник, его родители?..

— Погибли в гетто. Имеет теток. Одна проживает в Либаве, и мы, согласно телеграмме генерала Пиккенброка, делаем все возможное, чтобы ее не трогали. Племяннику удостоверение личности изготовлено нами, но ему подсунуто через его друзей. Он был рад получить такое.

— Еще бы, — не удержался Ганзен.

— У тетки он и живет, работает в частном гараже. Каждый его шаг под контролем.

— Он закреплен на практическом деле?

— Да, — ответил Неймеркель, — в его понимании, он выдал нам двоих скрывавшихся террористов, хотя обойтись мы могли и без него. Он этот случай переживал.

— Не без этого, не без этого, — промурлыкал Канарис. — Сделайте так, чтобы послезавтра племянника, окрестим его так, привезли сюда. Ганзен с ним повидается. Завтра я поработаю с Целларриусом, встречусь с другими начальниками абвергруппы и мы с Ганзеном улетим. И вот что, Неймеркель. Знакомясь с делами, я отметил один недостаток. Ваша клиентура из числа арестованных, назовем ее одним словом — террористов, в последнее время стала умнее и стремится разыскивать виновников краха их замыслов. Запомните, в их головах должна оставаться одна мысль: провалы — вещь случайная, сами, дескать, виноваты. Пешки есть пешки и останутся таковыми. О стратегии и тактике наших замыслов им догадываться вредно. Уйдут на такое дно, что ни одной сетью не вытащите. Не копируйте гестапо и СД. Это у них играют сегодня в осведомителей, а завтра выступают свидетелями. Итак, полковника Неймеркеля можно отпустить. Мы же с вами, Ганзен, еще обменяемся мнениями. Неймеркель откланялся. Попивая херес, адмирал уставился на пламя, мерцавшее из-за решетки камина, который он покосил растопить из-за своего простудного недомогания.

Ганзен не смел нарушить молчания.

— Вот что, — очнулся Канарис, — об этом новом родственничке, Племяннике, наши швейцарцы, даже Майснер, Гезевиус или другие, знать не должны, обойдемся без них.

Ганзен удивился. На связи консульских резидентур были более ценные источники. А здесь… мелочь тонконогая, ткни — упадет.

— Но… тогда придется создавать что-то дополнительное. Стоит ли? — осторожно спросил он.

— Понимаете, — объяснил Канарис, — швейцарская полиция уже не та, что раньше. Американцы у нее в почете. Богатые люди. Я побаиваюсь, что если Даллесу доложат о контактах антифашиста, прибежавшего, скажем, в Женеву откуда-то со стороны России через Германию, а так мы планируем, то, — адмирал выплеснул капли спиртного в камин и полюбовался, как вспыхнули искорки, — наш Племянник сгорит.

Однако сам Канарис думал об ином. «Пиккенброк сбежал, Бентивеньи тоже начал закидывать удочки насчет дивизии на фронте, тем более, что Пики уже во главе такого войска. Гизевиусу бежать некуда: он прибежал в такую безопасную гавань, куда другим не добраться. Какого-то молокососа он отдаст американцам запросто. Мне же еще работать надо, и товар лицом показать тоже надо. Племянник, если все пойдет как надо, превратится в честного двойника и шишки из американского леса понесет нам. Минимум на связь с движением Сопротивления в Европе они его запустят. И это товар на радость фюреру! Гизевиус же мне нужен, наших дел против обожаемого фюрера».

— Ганзен, сделаем так. У него кто в Женеве?

— Вторая тетка, владелица художественного салона. Скорее всего, просто хозяйка антикварной лавки.

— Прекрасно. Итак, пусть его здесь сведут с какой-нибудь действующей подпольной группой. Месяца на полтора-два. Затем выедет на работу в Германию. Подготовка в индивидуальном порядке. На этот месяц, не больше, и в Швейцарию. «Окон» там предостаточно. Инструктаж за вами.

— Все ясно, господин адмирал.

— А теперь — спать.

Начальник «латышского отдела» СД Тейдеманис, огромный, ширококостный детина твердил своему заместителю Пуриньшу, буравя того почти немигающими серыми глазами:

— Пойми ты, Александр, одно дело. Вся блажь с разработкой умных комбинаций по засылке наших подсадных уток в подполье может годиться где во Франции или в прочей Европе, где собраются пять-десять групп Сопротивления и конкурируют друг с другом. Коммунисты, социки и всякая иная шваль. У нас этих групп в сто раз больше и все один цвет — красный. Их надо брать и щелкать. Без церемоний. То, что ты рассказывал о лисьих ходах гестапо там, во Франции и Бельгии, может проходить у них в Берлине, но для нас это все детские забавы. Ты меньше слушай своих дружков из свиты нашего Панцингера. Это все дань моде. Ах-ах, «Красная капелла»! Ай-ай, кого мы разоблачили! Как же так, не убереглись от развившейся эпидемии на почти шестьсот человек. И где? В центре рейха. Доигрались в тайную войну! Тоска собачья!

— Да перестань тараторить. В ушах звенит. Для тебя никто не указ. Панцингера высмеял. Канарис уезжал, так он чистюля по-твоему. Рейхсфюрер приехал, всех распушил, тоже тебе не по нраву…

— Да? — перебил зама Тейдеманис. — Ты задумался, по какой причине все зачастили в Остланд снимать один другого с постов? И по линии армии, и СД, и абвера. То ли было год-два назад: все стабильно, потому что давили мы, а теперь все проникаем. — и Тейдеманис выругался, резко сомкнув рот, отчего его толстые губы булькнули.

— Русские жмут, Херберт. Фокус в этом. Вистуба мне рассказывал…

— Ты поменьше путайся с абвером. Твое место здесь. Ты где деньги получаешь?..

— Да пошел ты в задницу! Где за мозги платят, там и получаю! Понял?

Разгорающийся было спор притушил телефонный звонок. Пуриньш взял трубку и минуты две лицо его покрывалось красными пятнами в такт доносящимся в ухо новостями. Он бросил трубку, и со словами «Ну, подлецы, дождетесь трибунала» поднял глаза на начальника.

— В чем дело, если это только не твоя роскошная Магда выплевывала на тебя штрафные очки?

— Прекрати свои шутки! Если бы Магда! Ты послал на этот склад Лукстиньша с компанией забрать прячущихся там евреев?

— Да, а что?

— Во-первых, ты прекрасно знал, что это дело Графа, носившего им жратву по поручению теток из фотоателье. Так нельзя, Херберт, ты мог провалить нашего агента. Во-вторых, кроме Лукстиньша всех наших пятерых полицейских задержали солдаты охраны и сейчас же надо ехать их выручать.

— Ничего не понимаю, кто звонил?

— Эрис. Ему отзвонил Граф. Тот подошел к какой-то там дыре, через которую евреи получали от его еду и рванули, когда наши молодцы прибыли завязалась перепалка со складской охраной. Евреев было трое или четверо. Почему ты меня не спросил, на черта они тебе сдались? Ты о Графе подумал?

— Теперь ты иди со своими жидами и Графом туда, куда меня послал! Не хватало, чтобы из-за каждой вшивоты с пейсами я спрашивал у тебя разрешение! — разорался Тейдеманис.

— Послушай, ты, дубина, уймись. Или еще раз пойдешь на коврик к Панцингеру. Не знаю, кем ты от него на сей раз выйдешь. У него целевой замысел по Графу. Если тебе в голову ударила излишняя моча, он тебя вылечит. Причем гомеопатию он не уважает, он тебя поставит вниз головой — и недержания у тебя как не бывало. Оберфюрер тебя пострижет, как своего пуделя, до блеска.

Тирада Пуриньша отрезвила Тейдеманиса. Он замолк, нахохлился и произнес примирительно:

— Ладно, расскажи толком, что произошло.

— Наши подъехали, отрекомендовались, сказали о том, что приехали забрать прячущихся. Ефрейтор, начальник караула, заорал, что здесь склад вермахта, вы что, хотите ворваться? И велел направить на них крупнокалиберный пулемет с вышки. Наши оружие побросали, их запихали в грузовик и отвезли в ближайшую комендатуру. Граф видел, как один из немцев подбежал к какому-то окошку подвала, что-то там сказал и эти жидовские бандиты сиганули через дыру.

— Вот гады! Вот так и те двое, как их там — Шефер и Шуман, спутались с группой Рендиниекса, всю Латвию проехали, Псковщину, взяли их аж в Старой Руссе!

— Хорошо еще, что абвер все организовал и их брал. Будь там наши полицейские, то, увидев пятерых в форме вермахта, да на грузовике, сдрейфили бы, как на этом складе, — подлил масла в огонь Пуриньш. — И запомни, они организовали засаду вне территории Латвии, якобы нарвались на случайную заградительную команду, чтобы никаких подозрений на своего человека в группе, здесь в Риге, не было. Дошло? Такие, как Граф, несут нам золотые яйца. Рисковать ими нельзя.

— Ладно, перейди на другую волну. Что будем делать?

— Иди к начальству.

— К Ланге?

— Ты в уме? Даже и не думай, не ходи. Навести наше непосредственное начальство. Это чистое дело гестапо, пусть выручают. Но на вермахт не жалуйся. Обиду лучше проглотить. В конце концов Граф был у Вагнера, потом отдали нам. А мы чуть было не подпалили. Беглых со склада найдем. Хозяйка фотоателье нас на них выведет. Они к ней обратятся. И Граф еще сработает.

Тейдеманис ушел.

«Пусть изворачивается, как хочет, — думал Пуриньш. — Ума не ссылаться на Графа у него должно хватить, если не захочет рикошетом схлопотать себе пощечину. Но почему, почему немецкие солдаты принимают сторону красных террористов, даже прячут евреев? Неужели, как и в сороковом, придется бежать?»

Граф чувствовал себя превосходно. Уже более года он жил так же свободно, как до войны в своем родном Запорожье. Имея на руках удостоверение унтер-офицера караульной службы шталага № 351 за подписью начальника лагеря Ярцибекки, он располагал правами большими, нежели когда стал за два года до начала войны курсантом зенитно-артиллерийского училища, которое окончил лейтенантом. Действительно, в имевшемся у него аусвайсе значилось, что он «есть принадлежащий к караульному отделу (Укр.) лагеря военнопленных района Рига. Он уполномоченный носить оружие и имеет право свободного хождения согласно местных предписаний». Дата, подпись, печать.

В училище выдавались лишь увольнительная в установленном порядке, причем далеко не на каждый день. Об оружии — винтовке, когда он бывал в целевом, привилегированном карауле, или пистолете, когда ходил в штатском, он до войны и не мечтал. Тогда он был равным среди равных. Теперь стал господином. Записанное в аусвайсе делало его выше окружающей толпы. Далеко не каждый немец в Германии официально располагал огнестрельным оружием, а о русских, украинцах, латышах здесь, на оккупированной земле, вообще говорить не приходилось. Они не имели права свободного хождения на своей земле. А Граф имел.

В караульные дела он назначался в самом начале своей карьеры. Пару раз съездил в Германию, сопровождал эшелоны с военнопленными. Будучи старшим караула, легко знакомился с простыми людьми, которые из-за сердобольности несли еду пленным, работавшим на погрузке-выгрузке товарных вагонов. Имея указание Вагнера на знакомства такого рода, он не рисковал ничем, улыбался, шутил, делал возможными незаконные передачи, нравился всем сторонам, прослыл своим. Когда накопилось изрядное количество знакомств, после следовало якобы дезертирство со службы. Зачем было слоняться в карауле, если создалась база для работы? Никто не подозревал, что бегство это — мнимое, что он является подсадной уткой, запущенной абвером на гладь житейских перекрестков рижского Сопротивления. За прошедший год у него выработалась собственная система вхождения в доверие в нужные круги: он начинал обычно с женщин, от которых легче было получить нужные рекомендации. Это не означало вовсе, что он набивался на интимные дела. Как правило, он напирал на свое одиночество в чужом краю, на проживание вне закона, тайную деятельность. Все это в небольших дозах создавало облик благородного рыцаря и позволяло находиться в тени культивируемой им развесистой клюквы, приносящей плоды за счет мелких услуг, ловких намеков о том, что в будущем у него один путь — тропа в партизаны.

Номер с евреями на складе вермахта был проходным трюком и никаких сложностей для него не представил. Подумаешь, принести им продукты раз, другой, третий и доложить затем, что все в порядке — передал! То, что туда вдруг намеревались нагрянуть люди из «латышского отдела СД», он не предполагал, очевидно, произошла какая-то накладка, равно как и был удивлен реакцией охраны этого склада. Но ничего, свои задачи он выполнил для обеих сторон: и для Эриса, и для подпольщиков. Все остались довольны. Еще одна проверка прошла благополучно…

Первичное знакомство Графа с группой исконных рижан, латышей — патриотов, людей среднего достатка, главным богатством которых было благородство, произошло почти на год раньше. Тогда он по заданию Вагнера был включен в группу военнопленных под охраной для работы на территории еврейского кладбища. Санитар первой горбольницы по имени Август, его жена Мирдза, ее подруги — хозяйка фотомастерской Мария и санитарка Эмилия помогали военнопленным чем могли. Они тайком проносили на кладбище скудные продукты, потрепанную, старую, но выстиранную и залатанную, заштопанную одежду, более или менее отремонтированную обувь.

Знакомство состоялось. Могли ли неискушенные честные люди предположить, что в среду этих обросших, грязных, голодных, разве только не воющих на луну по ночам от тоски и безысходности пленных какой-то там неизвестный им Вагнер постарался заслать человека продажного? Конечно же, нет.

Когда через год Граф уже аккуратным, выутюженным, в роли собирающегося удрать с опостылевшей караульной службы унтер-офицера предстал перед ними же и рассказал, как ловко он обвел вокруг пальца своих мучителей, то они этому поверили. Правда, появилось легкое сомнение в связи с таким превращением, но оно не привело к подозрительности. Во-первых, они видели своего друга там, на кладбище, в шаге от могил, куда и он мог угодить, во-вторых, он выполнял их просьбы, пробираясь к последнему убежищу евреев — складу, рискуя жизнью раз, другой, третий. Наконец, была война, сопровождаемая превращениями и маскарадами, бегствами в самых разных формах. Разве они сами: Мария, Мирдза, Эмилия и Август не надевали на себя маски?

…Граф прибежал к Марии взъерошенным, в меру напуганным, но не потерявшим уверенности и способности к действию. Рассказав о случившемся, он резюмировал:

— Надо куда-то смываться или ложиться на дно и абсолютно не показываться месяца два, но где спрятаться? Верные ребята снабдили меня всякими поручениями, я обещал им помочь. Что-то надо делать. Но могу я сейчас, когда мы все отдаемся борьбе, забиться в щель?

Эту мизансцену Пуриньш отрепетировал с Графом сам, не полагаясь на Эриса, который тяготел к методам Тейдеманиса: выявил — забирай, не хочешь говорить — выбьем.

Как верный слуга двух господ, Пуриньш одной своей головой отвечал и перед своим высшим руководителем Панцингером, разработавшим идею засылки провокаторов в партизанское движение, и перед Вистубой, который Графа отдал на время в аренду службе СД при условии, что им будет руководить профессионал, досконально знающий местную среду и при полном согласовании работы с абвером.

Когда оберфюрер ознакомился с делом Графа и увидел в нем пометки Бентивеньи: «Для доклада адмиралу» и «Мимикрия. Использовать на местном рынке», то он заинтересовался объектом досье, позвал Ланге, затем был вызван Тейдеманис.

— Я ознакомился с делом Графа, господин Тейдеманис. Дополнительно доктор Ланге просветил меня об истории его передачи в пользование вашему отделу. Считаете ли вы его ценным агентом?

— Так точно, господин оберфюрер.

— Бентивеньи аналогичного мнения, штурмбанфюрер Ланге тоже, — Ланге наклонил голову в знак согласия. — Скажите, почему тогда сведения, получаемые от него, используются таким варварским образом? — спросил Панцингер тихим пасторским голосом.

— Я не понимаю вас, господин оберфюрер. Почему варварским? Я… мы… с ним работают непосредственно мой заместитель Пуриньш и сотрудник отдела Эрис…

— Да, я вижу. Они приносят в клювах интересную информацию, но затем ее почему-то пожирают диким образом. Вы со мной согласны, доктор Ланге? — Тот опять кивнул головой, правда, не до конца понимая, куда клонит новый шеф. С Пфифрадером было легче легкого, тот знал себе одно: если цель появилась перед мушкой, то нажимай на курок — и порядок. В таком же духе действовал и Тейдеманис. Сам Ланге в дела, с его точки зрения — рядовые, не вникал, но понимал, что с новым шефом по-старому не проживешь.

— Вот, смотрите, — продолжал бесстрастным баритоном Панцингер, — в сентябре прошлого года вы арестовали Екатерину Иванову. Основания для ареста имелись. Граф превосходно вошел в роль: благожелательный караульный, флирт с сестрой Ивановой, затем выясняет, что его хотят использовать в преступных целях, он делает стойку, идет по следу, выясняет, что Иванова достала десять пропусков для проезда по железной дороге. Кому? Военнопленным. Куда? В партизанскую зону действий. Господин Пуриньш все изложил прекрасным лаконичным языком старого сыщика. Какое решение должны были принять вы, Тейдеманис?

Тейдеманис молчал. Что он мог сказать? Следуя логике оберфюрера, не должен был он хватать этих проклятых баб, тем более, что ничего путного на допросах в тюрьме они не дали. Кричали, визжали, плевались, бились головой о стенку, но по делу — ни слова. Но где достали пропуска, и кому они предназначались? Твердили одно, что кто-то положил их под подушку, а кто — не знают. Оставили в квартире засаду, когда их увезли, думали, кто-то притопает за пропусками. Тщетно. Никто не пришел.

Ланге решил вмешаться и как-то обелить своего подчиненного.

— У начальника латышской политической полиции слишком много дел, и что-то он мог упустить из вида, тем более, что бригаденфюрер Пфифрадер… — примирительно начал Ланге.

— К черту это пустословие, Ланге, — взъерепенился вдруг Панцингер. Лицо его посуровело, крылья носа раздулись, взгляд стал тяжелым, глаза буравили Тейдеманиса. — У начальника государственной тайной полиции группенфюрера Мюллера размах работы несравненно больший, но он, мы его подчиненные, вникаем в дела. А вы здесь к этому не приучены. Начальник латышского отдела ограничил свою деятельность Ригой. По какому праву? Назовем тогда отдел рижским, а не латышским. В этом корень неправильного решения по информации Графа. Держать за хвост возможность засылки своего человека в партизанский край и выпустить этот хвост из рук. Вместо того чтобы по уже имевшемуся пропуску пробраться в отряд и снабжать нас оттуда сведениями, достали пропуска из-под дамских подушек и принесли их к себе в кабинеты. Великую работу они закончили! Деятели! Да засуньте эти пропуска каждый в одно место, — обер-фюрер выругался, — и можете ездить в Риге на трамвае и не вытаскивать из карманов и не показывать — на трамвае они лишние. Зачем вы вместо того, чтобы готовить Графа в отряд, направили его к этой старой дуре Липперт?

Тейдеманис обрел дар речи и заикаясь стал объяснять:

— Она живет рядом с домами, где расположены гостиницы СД и проживают многие наши офицеры, в том числе посещающие ее квартиру. Она высказывала негативное отношение к генералу Власову и его программе по консолидации русских сил под эгидой немцев, ругала режим в Остланде, приютила у себя троих русских солдат, двух сестер и брата, не позволила разлучить их по разным домам призрения. Она снабдила Графа одеждой покойного сына, дала ему карту Латвии, компас, фонарик, когда он завел с ней разговор о том, что хочет убраться из города… К сожалению, пути в партизаны у нее не было. В тоже время она русская, вдова немецкого подданного, все германское ей близко, офицеры наслаждались у нее немецкими обычаями, — невразумительно оправдывался Тейдеманис.

— Пропуска на железную дорогу она ему не предложила. Иначе вы бы посчитали свою миссию законченной и забрали ее для выяснения вопроса, где она его достала, не так ли? — сказал с иронией оберфюрер.

— Она рассматривала его как своего сына… — мямлил Тейдеманис, желая хоть таким образом вырваться из угла, в который попал, — и мы полагали, что она что-то выпытывает у господ немецких офицеров…

По окончании этого злополучного знакомства с оберфюрером, Тейдеманис долго приходил в себя, и больше не желал быть вызванным на коврик, о чем ему прозрачно намекнул Пуриньш.

Инструктируя Графа, Пуриньш вначале делал ставку на публику, собирающуюся у сестер, Елены и Анны, но там почему-то все тормозилось. Рагозин вел себя правильно, хотя и несколько шумно. Ясности, что Графу можно уйти в восточные уезды Латвии по линии знакомств сестер, пока не просматривалось, хотя толокся он у них регулярно. Разговоры о походе в партизаны там проскакивали постоянно, но только что прошла свадьба, к которой активно готовились, молодоженам стало не до активности на поле сражения, они были заняты друг другом. Сроки об отправке в партизаны отодвинулись на октябрь-ноябрь. Сбивало с толку Пуриньша и то, что при наличии крепких позиций в доме на Артиллерийской, ничто не свидетельствовало, что публика, там бывающая, причастия к взрыву в Яунмилгрависе. Следовательно, эта точка сборищ антинемецких элементов пока не так уж и актуальна. Правда, настораживало Пуриньша появление там той самой Ольги и выпуск листовок на занесенном по идее Эриса в дом сестер шапирографе. Оставалась группа Марии из фотоателье. Что ж, попробуем… и клюнуло.

…Когда Граф поведал Марии о случившемся, она прежде всего успокоила его, приободрила, напоила чаем и проводила в тихую боковую комнатку отдохнуть, успокоить нервы, поспать. Сама она отправилась к Эмилии держать военный совет о том, чем помочь ставшему для них близким пленному офицеру Красной Армии, находящемуся на нелегальном положении, которому они сами придали двусмысленную позицию, могущую обернуться для него здесь, в городе, крахом. Женщины — народ эмоциональный, склонны к преувеличению и самобичеванию. Безусловно, просчет со складом не был трагедией. Но они понятия не имели о лисьем гамбите четырех «слонов»: Канариса, Панцингера, Ланге и Пуриньша, с общим стажем лжи и обманов в сумме не менее 60 лет.

— Что думаешь ты, Эмилия, — спросила Мария, выложив ей последние новости. Вопрос не был новым, он уже возникал в бесконечных разговорах подруг. Первой заповедью попавшего в беду человека было — спрятаться и бежать. Только куда? В Риге их знакомый перебывал во многих спасительных пристанищах. Если он пойдет по ним по второму кругу, то может и провалиться. Нужно другое решение. Они посмотрели друг на друга и одновременно сказали глазами: пусть уходит в партизаны. Созрел для этого он. Проверен. Промедление приведет к тому, что засыпется здесь и погибнет.

— Знаешь что, — вслух ответила Эмилия на вопрос подруги, — мне вот не понравился один шаг с его стороны. Помнишь, раз он ночевал в моей квартире. Я рассказывала тебе. Утром я убежала в больницу еще затемно. В предыдущий вечер я сказала ему, что будешь уходить, закроешь дверь ключом, положишь ключ в конверт, надпиши его моими координатами, заклей и положи в почтовый ящик. Если соседи будут любопытствовать, то ничего особенного — в ящике мне письмо. Что он сделал? Прихожу, в ящике ключ торчит, один, без конверта. Что соседи могли подумать? Что у меня кто-то незнакомый был? В наше-то время, когда все друг за другом шпионят?

— Это чистая случайность, — успокаивала Мария, — подумаешь, парень молодой, проспал, вскочил, времени нет — и на работу. Конверта не нашел, ключ — в ящик и побежал.

— Положим, конверт я ему приготовила. Куда ему нестись надо было? Он же не работает нигде. В этом же и фокус. В это утро я на часа два позже вышла из больницы и там, в лесу, в сторону Шмерли топает наш молодой друг, — задумчиво сказала Эмилия, — хорошо был одет, даже в шляпе.

— Послушай, подруга, как ты думаешь, могут у него быть и другие подпольные дела, помимо наших?

— Конечно. Но в такого рода делах надо соблюдать точность, иначе приобретешь неприятности для себя и товарищей. Он же бросил ключ обо мне не подумав. И спешить ему некуда было, — упрямилась Эмилия.

— Так что будем делать? — спросила Мария.

— Господи, пусть идет в партизаны. Не на прогулку же отправляем по лесу. Взвалит на себя тяжелую ношу, и потащит она его. Может к победе, а может к собственной гибели. Ты думаешь — через Стасю?

— Да, — ответила Мария. — Другого пути у нас нет.

— Но нас предупредили, что это путь для важных переправ.

— Как ты отличишь важное от не совсем? Уже война три года, а мы ни разу тропку эту не использовали, вдруг она уже паутиной затянулась? Проводники все на ней верные. Пройдет, как поезд по рельсам. Друг наш говорил, что в случае возможности уйти туда, в Освею, повезет с собой какие-то документы, чтобы связать рижское подполье с партизанами. Разве мы не должны дать ему безопасный мостик для связи?

Эмилия замахала руками:

— Ой, что ты, что ты, Мария. Да я не хотела никого обидеть, ни друга нашего, ни тебя, ни ребят. Просто я испугалась сама не знаю чего и теперь все этим испугом меряю.

Вечером того же дня, презрев всякие условности, Граф, он же блондин, вбежал со двора, выходящего на улицу Парковую, по черной лестнице дома № 8 по улице Кришьяна Барона. Он позвонил в квартиру № 8. После долгой паузы раздался женский голосок:

— Вам кого?

— Молодого хозяина, — ответил блондин.

— Да? — удивилась слегка служанка и пошла в глубь квартиры.

Появилась знакомая фигура Эриса в халате, с заспанным лицом и как всегда смотрящими в одну точку близко поставленными глазами.

— Судя по нарушению всех правил конспирации и твоему растренированному дыханию, вызванному близостью женских тел, — Эрис кивнул в сторону дома мадам Бергман, — что-то случилось.

— Получил ходку в партиз… — выпалил Граф, едва они переступили порог кабинета хозяина.

— Поздравляю, — и Эрис с чувством потряс руку Графа. — Расскажи, как все это произошло.

— Нет худа без добра, — начал Граф, — история со складом и моя пошатнувшаяся судьба взволновала моих тетушек. Сцена, которую со мной репетировал господин Пуриньш, потрясла их. Все плакали и рыдали: «Что будет с нашим бедным, бедным мальчиком. Ему надо помочь, ему надо бежать». Так что передайте господину Пуриньшу, что его, если не в настоящий театр, то для заводилы по блефу при игре в двадцать одно вполне можно взять. Талант! Любого обведет!

— Но-но! Оставь свои блатные выкрутасы. Сам скажешь ему об этом, — бросил Эрис и стал названивать по телефону. Пока он крутил диск, то уточнял: когда надо идти, дадут ли они поручения, имеются ли пароли…

Граф лишь блаженно улыбался и мотал головой от привалившего успеха. Он еще не мог осознать, будет ли ему там лучше, но то, что не будет уже скитаний по чужому городу с чувством опасности, исходящей от своих, немцев, власовцев, самоохранников, полицейских, агентов Тейдеманиса и Пуриньша, — это он начал с трудом, но соображать.

Наконец Эрис дозвонился. Высказав пару комплиментов Магде, которую он встретил недавно в театре, попросил к телефону Александра. Поздоровались.

— Опять склад, в который вернулись еврейские мыши? — подозрительно спросил Пуриньш.

— Шеф, поздравьте Графа, он добился такого желанного для вас путешествия. Система сработала. Зрительницы были в восторге от его игры с вашей режиссурой.

— Не болтайте так много. Откуда звоните, от себя?

— Да, Граф рядом.

— Бегу. До встречи.

— Пуриньш будет здесь через минут двадцать. Что за спешка? — обратился Эрис к Графу. Потом дернул за звонок. Появилась служанка.

— Вот что, Марта, накройте стол на четыре персоны. В столовой. С серебром. Будет холодный ужин. Нарежьте телятину, буженину, лососину, поставьте угорь, овощи. Водку, шампанское, мозельское. Кофе, ликер — в кабинете. Мари передайте, пусть сидит у себя в комнате, здесь не порхает. Вы справитесь одна.

Старуха покосилась на Графа, но все же сказала:

— Я при старом хозяине всегда справлялась одна. Мари вы скажите сами, мой господин. Я ее сюда на работу не принимала, — и служанка величественно удалилась.

— Понял? — спросил Эрис Графа и подмигнул ему.

— Досконально, — отреагировал тот моментом и, осмелев от того, что его берут за господский стол, заметил: — Смазливенькая, чистенькая и все время на месте. Не то что лошади из нашей конюшни, — и он кивнул в сторону «стойбища» мадам Бергман.

Эрис вышел и сказал крутившейся неподалеку от гостиной служанке:

— Мари, сними чехлы в столовой, проветри комнату, иди к себе и сиди там весь вечер. Под ногами не путайся. Марта со всем справится.

— А как же я, милый, — и она попробовала прижаться ближе к хозяину.

Послышалось сердитое фырканье Марты, и тут же раздался звонок в парадную дверь. Мари как ветром сдуло. Вошел Пуриньш. Его щегольская серая шляпа сидела на нем самым что ни на есть залихватским образом. Он сказал несколько слов Марте по-немецки, справился о старом Эрисе, консуле. Марта расцвела. Улучив момент, Граф спросил у хозяина:

— Для кого четвертый прибор? Будет Тейдеманис или Вистуба?

Эрис поджал свою толстую нижнюю губу к тонкой и тихо процедил:

— Не исключаю кого-то из немецкого руководства гестапо, поэтому и серебро на столе.

Граф в такого рода этикете силен не был, но сообразил одно — надо дернуть где-то в этом доме водочки, а то, когда начальство сядет за стол, — хрен там можно будет свободно взять на грудь.

Подойдя к Марте, которая доставала из бокового отделения огромного черного серванта ножи, вилки, протирала их и готовила для раскладки, Граф осведомился насчет туалета. Марта указала в конец длинного коридора к выходу на черную лестницу. Проходя мимо прохода в кухню, он услышал, как в одной из комнат напевала Мари. Не постучав, времени было в обрез, он втиснулся в обитель служанки. Та была в одной комбинашке, она тихо взвизгнула, сложив инстинктивно руки крестиком а худенькой груди. Граф улыбнулся, успокоил ее жестом, что только, дескать, не сейчас, не с руки, показал при этом на запястье без часов, что времени нет и в хозяйскую сторону, что полно народа, потом, чтобы до нее дошли его симпатии, хлопнул ее по попке и одновременно приложил палец ко рту — не пикни. Жестом же обратился к ней, поднеся сложенную ковшиком ладонь ко рту и изобразив булькающие звуки. Она сообразила и достала початую бутылку из тумбочки. Он взял и удалился в туалет. Вся пантомима с Мари заняла минуту. Удобно устроившись на обитой шкурой какого-то зверя сиденье, отчего зад был как бы с воротником, он потягивал шнапс и дергал за ручку бачка, чтобы громыхающая по коридору Марта и пару раз прошелестевший по дому Эрис слышали, как он очищается от скверны. Почти расправившись с питьем, он вышел из туалета, приоткрыл дверь комнаты Мари, оставил там бутылку с недопитым, показав этим свою воспитанность, улыбнулся и побрел к хозяевам.

— Что, живот подводит на нервной почве? — спросил Пуриньш.

— И нервы, конечно, тоже. Питаюсь-то я как? Все больше как придется, всухомятку, как какой день, — перешел он на жалостливую ноту.

— Брось! Жрать ты был всегда горазд. Еще Вагнер в твоей характеристике отметил. В положительном смысле, конечно. Что, мол, ради хорошей жратвы выполнит любое желание. Ладно, давай ближе к делу. Кого они дали для начала пути? Кто отправная точка, кто последующие? Путь, путь, куда идти. Вот карта. Давай смотреть.