Берлин. 1 января 1940 года
Берлин. 1 января 1940 года
Последние пять лет начало очередного Нового года ожидалось Вильгельмом Канарисом с радостным любопытством избалованного успехами игрока, овладевшего в совершенстве умением блефовать и раздевать до нитки очередные жертвы рейха. Секрет был прост: 1 января был его день рождения, который сам по себе уже являлся его амулетом на счастье, по крайней мере стал таковым пять лет тому назад, в 1935 году, когда Гитлер именно в этот день назначил его начальником абвера — военной разведки Германии. Тогда ему исполнилось 48 лет, и вскоре стало очевидным, что те влиятельные советники из военных, национал-социалистических и промышленных кругов, которые сошлись на кандидатуре капитана первого ранга Канариса, командира крейсера «Силезия», и предложили ее Гитлеру, не просчитались: они выбрали одаренного, обладавшего практикой проведения тайных операций разведчика, в политическом плане последовательного противника рабочего движения и убедительного реваншиста.
Пожалуй, никто из офицеров кайзеровского военно-морского флота, урезанного в период Веймарской республики, не мог сравниться по авантюрным передрягам с Канарисом, в которые попадал будущий адмирал и из которых, надо сказать, он благополучно выплывал. Канарис любил повторять придуманную им самим шутку, что благодаря его маленькому — полутораметровому плюс четыре сантиметра — росту, его попросту не замечали среди присутствовавших и ему удавалось исчезать, подобно актерам в моменты темноты, наступающей между картинами спектакля, чтобы появиться на сцене вновь в следующем акте.
Действительно, будучи адъютантом командира крейсера «Бремен», патрулировавшего у берегов Латинской Америки перед Первой мировой войной для защиты местных немецких компаний, Канарис участвовал там в каких-то тайных переговорах, за что был награжден боливийским орденом. В период войны он договаривался с англичанами о судьбе крейсера «Дрезден», обнаруженного теми в чилийских территориальных водах. С 1916 года работал по линии разведки в Испании, при выезде в Германию его поймали, посадили в итальянскую тюрьму, где ему грозила смертная казнь, однако с помощью друзей ему удалось выпутаться.
Конец войны Канарис встретил в качестве командира подводной лодки. По возвращении в Германию примкнул к тем силам, которые задушили революцию, и был ближайшим советником военных заговорщиков, организовавших убийство К. Либнехта и Р. Люксембург. В 1919 году он был адъютантом у военного министра Г. Носке, в 1920 — участвовал в антиправительственном путче, который провалился за двое суток, после чего сумел вернуться на службу в министерстве! В 1924 году его послали в Японию, где создавались новые подводные лодки для Германии, в 1928 — направили в Испанию в связи с аналогичным строительством. Наконец, в 1932 году — командирство на «Силезии» и через короткое время перевод на скромную должность начальника береговой охраны в малюсеньком Свинемюнде, откуда явственно просматривался один путь — на пенсию. Однако судьба распорядилась иначе… Гитлер, вероятно, мог избрать на пост шефа абвера более видную кандидатуру из числа генштабистов, генералов и полковников рейхсвера, с более высокими должностными аргументами, однако он знал чего хочет: нужен был разведчик-профессионал, человек действия, с фантазией, не чурающийся черновой работы, обладающий дипломатической гибкостью, послушанием и хваткой солдата. Всего этого в послужном списке Канариса хватало с избытком. Будучи посвященным в захватнические замыслы Гитлера самим Гитлером, Канарис начал тотальную разведывательную деятельность против намеченных жертв политической экспансии. Находящийся на задворках военного министерства в виде небольшого отдела, абвер стал в темпе развиваться и к 1938 году превратился в Управление разведки и контрразведки «Абвер-заграница», в штатах которого работало 15 тысяч человек. С того же 1938 года, после ликвидации военного министерства, Канарис подчинялся начальнику штаба верховного главнокомандования В. Кейтелю и вскоре только Гитлеру как верховному главнокомандующему и больше никому…
Сегодня, 1 января 1940 года, Канарис пришел на службу позже обычного. Утром он побывал в манеже, поупражнялся в верховой езде, выбрав самую спокойную лошадь — кобылу Венеру. Приведший ее отставной фальдфебель с крейсера «Дрезден» Шульц, устроенный в манеж Канарисом по старой дружбе три года тому назад, сразу определил по этому выбору, что адмирал находится в минорном настроении, ни с кем не будет разговаривать, поэтому позволил себе лишь коротко поздравить его с днем рождения и сообщить, что бригаденфюрер Шелленберг велел подготовить себе лошадь на утро завтрашнего дня. Часто Канарис совершал верховые прогулки с Шелленбергом, во время которых руководители обеих разведок, военной и соответственно Главного управления имперской безопасности, вели свои бесконечные диалоги, обмениваясь информацией и нанося при этом друг другу вежливые уколы легкой сенсационностью сообщений, поступающих по линии их ведомств. Шульц должен был докладывать о всех друзьях адмирала в манеже, чтобы тот мог избежать встреч с теми, кого он не хотел видеть в данный момент. Доводил ли Шульц подобную информацию до Шелленберга, Канарис не знал, но допускал. Встречались они лишь тогда, когда лично созванивались по телефону, либо в районе ипподрома, чтобы прогуляться по лесным дорогам, либо, когда было прохладно, в манеже. Последний раз они виделись позавчера, здесь, в манеже, и Шелленберг деланно выразил сочувствие по поводу того, что при разборе захваченных архивов второго бюро польского генштаба, или проще — военной разведки, нашлись материалы о вербовке поляками военнослужащих германской армии. С точки зрения Канариса, ничего страшного в этом не было: разведка армии любой страны должна добывать информацию, однако неприятен был сам факт, что ведомство Шелленберга, которое не имело никакого отношения к захвату абвером польских архивов, пронюхало об этом, и теперь Шелленберг будет потешать публику своими росказнями.
В масштабах Канариса все это было мелочью, мало ли что не случается при огромных объемах работы, и он найдет, чем в свою очередь досадить Шелленбергу. Единственно, что его злило — это наличие еще одного информатора в собственном ведомстве, который вчера рассказал об успехах польской разведки, а сегодня может ляпнуть об агентах абвера. С мыслью о том, что необходимо издать еще одну директиву об ограничениях при работе с трофейными документами разведок враждебных государств, Канарис соскочил с лошади, кивнул Шульцу, переоделся, сел в свой «опель-адмирал» и отправился в управление, расположенное на улице, носящей имя великого адмирала Германии — на Тирпитцфере, 74. В расположенном здесь особняке находился мозговой центр абвера, работали ведущие руководители военной разведки и располагались основные отделы. Эту резиденцию прозвали «Лисьей норой», поскольку, выполняя архитектурные замыслы «маленького адмирала», в доме понастроили столько и таких коридоров, что недавно принятые сотрудники попросту в них плутали, как в джунглях.
Проходя мимо вытянувшегося в приемной адъютанта, Канарис бросил:
— Пригласите ко мне через час Бентивеньи и Шмальшлегера, — и прошел к себе. Он подошел к небольшому зеркалу, расположенному в комнате отдыха, примыкающей к кабинету, и стал внимательно себя рассматривать. На него глядел усталый, но бодрящийся человек с почти лишенной растительности головой, высоким лбом, слегка нахмуренными бровями, с мешочками под широко расставленными светлыми глазами, глядящими озабоченно, крупным носом, идущими от его крыльев резкими складками, очень большими ушами, слегка отвис шей нижней губой, придающей капризно-презрительное выражение лицу, худой шеей, причем было заметно, что воротник рубашки явно великоват. «Надо поменять размер рубашки, — подумалось ему, — и не носить больше этого горохового костюма. Пора переходить на абсолютно темные тона. Вообще выгляжу на свои пятьдесят три, а может и больше. Обижаться не стоит, вид соответствует затраченным на жизнь силам», — философски заключил Канарис, налил себе минеральной воды и вернулся в кабинет. Он включил огромный ящик «Телефункена» с вертикальной шкалой, настроил его на волну Вены и стал слушать тихую музыку вальсов.
Когда кто-то пытался сказать ему, что он не щадит себя даже в свои дни рождения, он обычно отвечал, что разведка работает день и ночь, без выходных и праздничных дней. В лучшем случае, в свой день рождения он мог позволить себе вот так отключиться на какой час, как он говорил — посмотреть на год назад, на год вперед. Что ж, как разведчик он мог гордиться успехами своей службы. Не было за последние пятьдесят лет ни в одной стране мира руководителя разведки его, Канариса, размаха, самодовольно подумал он. За пять лет сделано столько, что от унижений Версаля остались лишь воспоминания. Занятие Рейнской зоны в марте тридцать шестого было первой открытой пробой сил вермахта и скрытой работы его разведки.
Агентуре абвера во Франции стало точно известно, что французы ничего не предпринимают в ответ на запущенные в Париж пробные шары о предстоящем марше частей верхмахта в зону. На основании этих данных фюрер приказал двинуть туда… одну дивизию — больше наскрести не могли, ибо только-только в Германии прошел первый призыв. Солдат попросту не было. В Рур вошли три батальона. Вошли и стали ждать, что будет. Франция могла выставить в эти дни 90 дивизий, и когда генерал Гамелен придвинул к границам из них лишь больше десятка, даже Гитлер перетрусил, не говоря о военном министре Бломберге, который умолял фюрера отступить. Канарис, опираясь на свою информацию, доказал, что данных о намерениях французов также войти в зону попросту нет, так зачем нам бежать оттуда? Подождем. «Слонам» должно повезти. Они мудрые. Если французы войдут, то мы всегда сможем зону покинуть. Но мы не пешки. Игра удалась. Также блестяще, без единого выстрела была присоединена Австрия.
Вначале Гитлера волновал даже вопрос, какую позицию займет Муссолини, что будет делать Чехословакия, ибо после захвата Австрии наибольшей угрозе подвергалась именно она, стоит только посмотреть на карту. Канарис встал и подошел к висящей на стене карте мира. Из радиоприемника, настроенного на Вену, зазвучала очередная речь Гитлера. Канарис усмехнулся. Вспомнил, как докладывал фюреру, что Франция в дни аншлюса вообще сидит без руководства вследствие очередного правительственного кризиса, а Чемберлен откажется от каких-либо гарантий чехам. Так все и произошло. Путь на Вену был открыт. Очередной блеф сработал на выигрыш. Сам Канарис произвел, как он говорил, свой «маленький аншлюс»: он пригласил на работу в абвер одного из руководителей австрийской военной разведки полковника Эрвина-фон Лахузена, который стал начальником второго отдела. Это был тонкий ход. Канарис улыбнулся еще раз. На пост руководителя диверсионного отдела он мог найти кандидатов из своего окружения, но взял сорокалетнего Лахузена, земляка фюрера, австрийца, от чего Гитлер пришел в восторг и немедленно дал свое согласие. Будущий адмирал знал, как заручаться симпатиями фюрера. Канарис сел у стола боком, так, чтобы не видеть карты, взял лист бумаги и стал набрасывать очертания Германии и территорий стран, которые она захватила или планировала оккупировать. Австрия, Чехословакия, Литовская Клайпеда, Польша. Он закрасил эти страны в желтый цвет. Германию — в коричневый. Желтый и коричневый, что ж — гармонируют. Но ведь на повестке дня Франция, а до нее должны быть сломлены Дания, Норвегия, Нидерланды, Бельгия… Он выбрал зеленый карандаш и стал штриховать территории обреченных государств. Иначе мечту фюрера Англию не блокировать и во Францию не войти. Таковы наметки. Со дня на день фюрер подпишет приказ о присвоении ему следующего адмиральского звания, все документы подготовлены. Он вспомнил, как радовался своему первому адмиральскому чину.
Тогда дышалось как-то легче, начиналась испанская эпопея, отрабатывались детали франкистского путча, «маленький адмирал» сновал между Берлином и Римом, уговаривал итальянцев ввести войска в Испанию. Он пририсовал к Франции Пиренейский полуостров, бросил при этом взгляд на портрет Франко, висящий в кабинете, с его милым посвящением ему, Канарису. Да, тогда он первым определил способности вождя у дорогого сердцу Франсиско, рекомендовал его фюреру. Если бы таким, как Франсиско, был бы этот чурбан Генлейн в Чехословакии! Англичане и французы промолчали и при развитии испанских дел, и при аншлюсе Австрии, и при разделе и съедении Чехословакии. Но ведь вечно-то молчать они не могли. И вот на тебе — Польша, состояние войны с Англией и с Францией. А как иначе выйти на границы с Россией? Без Польши? Как? Для чего затевалась три года тому назад история с подбрасыванием Сталину документов о неверности русских генералов? У Советов сейчас такая чехарда с военными, что хоть бери их голыми руками, командовать там явно некому. Но сколько запутанности, переплетения интересов во всей этой географии! Как в неразрешимом пасьянсе: карты закрыты, сбросить нечего, варианты комбинаций исчезают. Он зачеркнул коричневым карандашом Францию, Бельгию, Голландию, Данию, Норвегию, подумал, что таких фигур, как Франко, способных быть во главе режимов, там явно не просматривается, а вот подчинятся ли они? Попробуй, тронь их. Вздохнул. С Чехословакией все было не так просто. В мае тридцать шестого чехи здорово стукнули абвер по носу, когда в Праге была ликвидирована почти вся его агентура. Пришлось создавать ее заново. Два года подготовки тихой работы, тайных операций. Мюнхен, отторжение Судет — весь этот спектакль прокрутили на глазах у публики за десять дней. Мало кто знает, что сцену для этого эффектного спектакля подготовил он, Канарис, и его абвер. Таковы особенности жанра разведки. Хорошо, появился Лахузен, специалист по чехословацким делам, который стал ближайшим консультантом еще будучи в Вене.
Начали натаскивать Конрада Генлейна, нашли Германа Франка, обучили их подготовке разложения чехословацкой армии. За полтора года создали партию судетских немцев — отличную «пятую колонну», навербовали сотни агентов. К осени тридцать восьмого Генлейн стоял уже во главе «Судето-немецкого добровольческого корпуса» в 40 тысяч человек, снабженного оружием. Это была сила. Одно центральное разведывательное бюро в Судетах во главе с Ламнелем чего стоило. Все, что происходило в Чехословакии, абвер знал не хуже Бенеша. Ему, адмиралу Канарису, лично пришлось каждый второй день мотаться в замок Дондорф, около Байрейта в Баварии, где создали штаб-квартиру для Генлейна. Он буквально тыкал пальцем тогда, где демонстрировать, где саботировать, где нападать на чешских жандармов, таможенников, кого убрать из политических оппонентов, а Генлейн и Франк передавали указания своим подчиненным. Все происходило по расписанию абвера на радость фюреру, который совал сведения о «стихийных взрывах отчаяния» в Судетской области Чемберлену и Даладье до тех пор, пока последние не сдались и не продали Бенеша. Сразу после мюнхенских подписей вермахт вошел в Судеты, а в марте 1939 года — присоединили оставшуюся Чехию по австрийскому образцу. К мюнхенским дням у границ Чехословакии стояло 30 дивизий верхмахта, а на западных границах рейха — всего 5, против которых было 28 французских. У Бенеша имелось 45 дивизий. Чехи мобилизовали один миллион и мобилизацию отменили, затем объявили призыв еще раз и опять отменили. Русские двинули к западной границе 30 дивизий при поддержке 600 самолетов, заявили, что помогут и без Франции, если Бенеш попросит их официально. О том, что президент промолчит, Канарису было известно. Такой вариант событий проигрывался, русских побаивались, но Бенеш молчал, все обошлось. Имея на руках минимум козырей, фюрер блефовал по-крупному, и огромные силы, которые могли тогда задавить фатерлянд, стояли кругом в бездействии, как на улице толпа смотрит на избиение кого-то, но не вмешивается.
Но — вот Польша. Польша! Что будет дальше? Канарис встал, подошел к карте и от нахлынувших мыслей замотал головой. Радость от 1 января улетучивалась.
Все начиналось блестяще. За неделю до вторжения в Польшу, после энергичных шагов Гитлера, был подписан договор о ненападении с Россией. Это была гарантия невмешательства со стороны русских. Абвер находился на высоте. Сеть заброшенных радиоагентов была небывало значительной, в августе в Польшу переправили группу диверсантов, они разрушили важные транспортные сооружения, что препятствовало концентрации частей польской армии; в ночь перед нападением 1 сентября через польскую границу перебросили под видом шахтеров и рабочих порядка пяти тысяч диверсантов, в основном говорящих по-польски, с тем чтобы они захватили приграничные мосты, электростанции. Все шло по плану. Но… Канарис вздохнул. Когда посол Англии Гендерсон 3 сентября в 9 часов утра прибыл в рейхканцелярию и зачитал переводчику Гитлера Шмидту ультиматум, а тот перевел его фюреру, последний на какое-то мгновение потерял дар речи, потом спросил Риббентропа: «Что же теперь делать?» Выступление Англии и Франции на стороне Польши не ожидалось. Все были уверены, что пронесет и на этот раз. И началось. Уже на следующий день, 4 сентября, англичане арестовали на своем неприступном острове 400 немецких агентов. Абвер оказался, как мрачно пошутил начальник отдела разведки Пиккенброк, в роли подлодки без перископа. Сколько усилий, нервотрепки, хитроумных ходов затратил Канарис на уверения друзей — англичан, что вот чуть-чуть, чуть-чуть подождите и генералы сотворят государственный переворот.
Заговор немецких генералов против Гитлера существовал, в отличие от заговора русских генералов против Сталина. Канарис улыбнулся. Англичане шли на закулисные переговоры охотно, требовали убрать фюрера и записали в так называемый «Меморандум X», представленный ими немецким заговорщикам, параграф «Об урегулировании восточной проблемы в пользу Германии». С британской стороны переговоры вели официальные круги, они знали, куда бросить нерастраченные силы вермахта. И такая непоследовательность. То сами носились с идеей удара по Красной Армии, и мы Для них все провернули. Теперь же врезали нам. Какого черта они полезли со своими ультиматумами?! Господи, ведь не Польша же цель! Это только промежуточная станция на пути к России. Неужели непонятно, что по дороге в Россию надо перешагнуть через поляков, этих пешек в большой игре? Как же иначе попасть на Восток? С Францией мы разделаемся, всякие там Бельгии, Голландии не в счет. Но как подписать мир с Англией? А если нет, то война на два фронта? Россия-то на повестке дня…
Услышав об ультиматуме Англии в рейхсканцелярии в тот день и приехав к себе, Канарис тотчас позвал Лахузена, Пиккенброка, Бентивеньи и сказал им, что наихудшее свершилось и невозможно ничего уже изменить. Он отчетливо это помнил… Да, начало сорокового года сулило одни заботы. Но надо держать себя в руках, надо работать.
Канарис сел за стол, сосредоточился, нажал на кнопку, вошел адъютант.
— Бентивеньи и Шмальшлегер далеко? — спросил он.
— В приемной, экселенц.
— Зовите.
— Слушаюсь, экселенц, — ответил адъютант и вышел.
Тут же появились подполковник Франц фон Бентивеньи, начальник службы контрразведки третьего отдела абвера, и майор Шмальшлегер, заместитель начальника абвера в Вене, руководитель отряда, направленного в Польшу. Бентивеньи был выше среднего роста, стройный шатен с выразительными темными глазами и вопросительно-недоверчивым взглядом. Рядом с аристократичным Бентивеньи майор Шмальшлегер выглядел грузным, неповоротливым служакой, схожим со шкафом средних размеров. Пока Бентивеньи, поздоровавшись с адмиралом, рассыпался в любезностях в связи с днем его рождения, Шмальшлегер незаметно, как ему показалось, огляделся, так как в кабинете шефа ему пришлось быть впервые. Бентивеньи представил майора, затем попросил разрешения подписать несколько срочных бумаг. Пока Канарис, пробегая их быстро глазами, подписывал, Шмальшлегер продолжал рассматривать окружающие его предметы, прикидывая интересы шефа, чтобы в следующий раз, в случае визита в этот кабинет, подарить что-либо ласкающее взор хозяина. Он сразу узнал фотографию полковника Николаи, шефа германской военной разведки времен кайзера, труды которого на профессиональные темы читал. Увидев фотографию таксы адмирала, Шмальшлегер уверился еще раз, что хозяева должны соответствовать своим четвероногим любимцам, что конечно же шефу, с его небольшим ростом, подходят именно такие, небольшие собачки, а не какие-то там доги, овчарки или боксеры, на фоне которых он показался бы еще более тщедушным. От внимания майора не ускользнула и старинная, надо полагать, статуэтка, изображавшая мудрых, всегда знающих что делать в каждый момент обезьян. Франко на портрете Шмальшлегер не узнал, как ни напрягал память. Решил спросить потом у сослуживцев, что это за птица. Мелькнула мысль не подарить ли адмиралу верховую лошадь: на польских племенных заводах можно было выбрать отличный экземпляр, на котором шеф будет смотреться величаво. Мысль майору понравилась, он улыбнулся и в тот же момент услышал голос адмирала:
— Хорошо, Бентивеньи, отдайте документы и начнем, а то наш бравый майор уже размечтался.
Шмальшлегер вздохнул и принял подобающую позу. Бентивеньи вышел из кабинета и тотчас вернулся без тонкой папки. Усевшись и раскрыв польскую, как ее окрестили, папку, подполковник пригласил глазами сделать то же самое Шмальшлегера. Тот достал из портфеля свои документы, разложил их на столике и стал ожидать вопросов адмирала.
— Итак, результаты вашей экспедиции, майор, — бросил Канарис.
— Как вам известно, экселенц, нас подкрепили людьми из Бреслау, и в Варшаву отряд вошел сразу после ее занятия. Бросились к зданию генштаба — пусто. Искали документы энергично. Нашли в форте Легионов Домбровского, недалеко от Варшавы. Материалы второго бюро были там. Организовали их отбор, погрузили на машины — и прямо в Берлин. Почти три месяца разбираем. Работа движется медленно: двадцать грузовиков все-таки с документами, мало переводчиков с польского, — доложил Шмальшлегер.
— Бентивеньи, соберите офицеров, знающих польский, из отделений в Кенигсберге, Штеттине, Бреслау, откуда сможете. Эту канитель пора кончать, — бросил недовольно генерал, — а то привезти — привезли, а что дальше? Еще полгода разбирать будем?
Оба офицера почтительно склонили головы.
— Что нам нужно в первую очередь? Разыщите агентуру второго бюро по России, поляки вели активную разведку, нам следует принять у них эстафету на лету, — Канарис сделал паузу, посмотрел на Бентивеньи и добавил, — и по Англии. По английским делам создайте другую группу. Ясно? Поймите, сейчас это главное. Объясните всем, что как увидят работу второго бюро по участкам польско-советской границы, так пусть немедленно концентрируют эти материалы в одном месте. Не гонитесь сейчас за классификацией всех документов. Ищите людей Варшавы, пока мы подготовим своих — упустим время. У польской агентуры уже налаженные возможности. И вот что, Бентивеньи, что у русских с их укрепленными районами? Вдоль новых рубежей они будут их строить? Что нового слышно о передвижении полевых аэродромов к теперешней границе? Я не могу понять одного: какого дьявола русские размещают свои истребители около самой что ни есть границы? Они с ума посходили? Кто кого собирается атаковать? Сталин нас? Это же признак наступательной операции! Ничего не понимаю! Не законченные же они идиоты, чтобы подбрасывать нам такие мишени! Ну ладно! Работайте по этим вопросам. Ситуация для нас выгодная, до сих пор потоки людей идут там с запада на восток и наоборот, правда поменьше, но тоже идут. Должен быть максимум отдачи! Максимум! И вот что еще, Бентивеньи, 28 декабря я подписал директиву нашему дорогому Лахузену о создании в Кракове отряда в две тысячи человек и в Варшаве «Украинского легиона». Это на случай войны, для засылки в советский тыл. Для диверсий. Отберите себе из них тех, кого сейчас можно использовать в разрезе сказанного мной. Вы меня поняли? Бентивеньи наклонил голову.
— А теперь, Шмальшлегер, расскажите мне о своих находках по части польских вербовок в вермахте. Конспективно. Бентивеньи мне о них докладывал. Прошу детализировать.
— Слушаюсь, экселенц. В августе 1936 года в город Гдинген из Магдебурга для получения документов, подтверждающих его арийское происхождение, прибыл Герхард Болен. С ним установили контакт офицеры польской разведки, сделали соответствующее предложение. Он не колеблясь согласился, как указано в документах, поскольку в Германии его унижали по политическим мотивам. С ним сразу обговорили псевдоним, связь, дали задание по СД, СС и полиции. Через месяц после возвращения из Польши Хенри, это данный ему псевдоним, добровольно поступил на службу в пехотный полк и на Рождество вновь поехал в Гдинген за инструктажем. О гарнизоне выложил все. За одно сообщение получал по 20 рейхсмарок, в банке Гдингена открыли на него счет, в марте он снял там 200 марок. Позже его перевели в отделение воздушной разведки. Судя по оплате, он передал важные сведения о люфтваффе, причем в оригиналах. Он получил разрешение на воскресные отпуска в Мариенбурге. Во время проезда через польский коридор Хенри передавал документы таможеннику, заходившему в вагон, а на обратном пути ему таким же образом их возвращали. По месту службы в Магдебурге он работал у офицера ВВС, выполнявшего задания абвера, имел доступ к секретам. Вот такова коротко канва этого дела, экселенц.
— Недурственно, недурственно поработали, коллега, — покачал головой Канарис. — Еще что примечательно?
— Дело «Краузе», экселенц, агент польского второго бюро с 1933 года под номером 1713, мастер завода прессового оборудования фирмы «Крупп». В 1937 году в Алтен-Эссене построил виллу стоимостью 34–40 тысяч рейхсмарок.
— Сколько, сколько? — переспросил адмирал.
— Стоимостью около сорока тысяч марок, — порозовев от общения с шефом, ответил майор и продолжал: — В 1933 году Краузе посетил свою родину — Позен, где с ним встретились офицеры второго бюро. На сотрудничество пошел после некоторого колебания. С ним работали через польское консульство в Дортмунде. Его снабдили фотоаппаратурой. Он передал фотокопии конструкций тяжелого оружия, данные о стали на броню для военных кораблей, расчеты различных орудий. Втянул в свою шпионскую работу жену и сына. Причины этого предательства…
Такое безмятежно праздничное утро затянулось облачками профессиональных ляпсусов. Хотя и мелких, но бьющих по самолюбию адмирала. Он встал из-за стола.
— Ладно, ладно, все ясно! О причинах можете мне не рассказывать. Тяга к богатству — вот причина. Старо как мир. Скажите мне, Бентивеньи, о другом. Семь лет встречаться в Германии на уровне консульской резидентуры, пусть даже очень конспиративно! Я сам так работал и все понимаю. За семь лет он на контактах не попался! Бывает и такое. Не увидели, прошляпили. Но отгрохать виллу за 40 тысяч марок?! И кто? Мастер завода!! И чтобы никто этого не заметил? Не верю! Где наша сеть осведомителей? Что у нас творится? Когда вы вошли, Шмальшлегер, в мой кабинет, то увидели обезьянок, вон тех. Вы на них бросили взгляд. Я видел. Не так ли? Они выражают, так сказать, свои обезьяньи заповеди: никому ни слова, никому не отдамся, ничего не слышу, но все видим. Что же у нас получается? Все наоборот. Болтаем, отдаемся даже полякам. Ни черта не замечаем. Была бы моя воля, я всем офицерам воинских частей и сотрудникам военных предприятий сделал бы эмблемы с этими обезьянками. Вы спросите, зачем? Затем, чтобы смотрели на эти эмблемы друг у друга на груди и соображали, как не допускать болтовни и быть наблюдательными. Эта статуэтка не даром здесь стоит: обезьяньи заповеди надо вдалбливать в головы разведчиков. И вам в том числе, майор. Такая эмблема не помешает сотрудникам вашего отряда.
— Почему, экселенц, — с недоумением вырвалось у Шмальшлегера.
— Потому что то, о чем вы мне рассказали, уже известно моему другу Шелленбергу, черт бы вас и его побрал.
Майор растерялся и не знал, что сказать. Бентивеньи сделал ему знак рукой, мол, не высовывайтесь, не возражайте.
— Информация исходила из вашего отряда, майор. Благодарите бога, что сегодня мой день рождения и я не намерен в ответ на поздравления ругаться. Запомните, майор, что к польской агентуре по России будут тянуться руки всех. И своих, я имею в виду Шелленберга, и чужих — англичане не поскупятся, если узрят у нас аппетитного агента. Поэтому наведите порядок при разборе документов и пресекайте болтовню. Вы свободны.
Когда майор ушел, Канарис, помолчав, сказал:
— Сделайте выводы, Бентивеньи. Абвер-3 должен вскрывать такие случаи, это ваш хлеб. Этот Краузе у меня из головы не выходит, столько вытащил секретов, подлец! Правда, куда? В Польшу, которой, слава богу, нет. Если такими оборотистыми окажутся русские или английские «пешки»: что тогда? Что если поляки делились информацией от подобных Краузе с англичанами? Вы скажете, мы не умрем. Да, живы останемся. Но репутация абвера блекнет.
Адмирал подошел к карте и карандашом поехал снизу от бывшей польско-советской границы наверх — к границе с Литвой и дальше к Латвии и Эстонии.
— Смотрите сюда. С территории Польши мы работу разовьем, но с Прибалтикой пока ясности нет. Как сложится там ситуация покажет следующий год. Я так думаю. Мы в Прибалтику входить не будем, незачем преждевременно наваливаться на фланг русским и раскрывать карты. Это не по-джентльменски. Но в случае каких-либо осложнений мы не можем остаться там без позиций. Нужно иметь крепкую сеть, управляемую вами, скажем из «Абверштелле Кенигсберг». Конечно, коллеги из Эстонии, Латвии, Литвы дадут нам людей, но надо иметь и свою агентуру, неизвестную нашим прибалтийским друзьям. Мало ли что может случиться! Они продаются всем. Каждый Краузе мечтает о вилле. Попробуйте подразвить там операцию «Кредит», в Европе мы имели благодаря ей неплохие результаты. Вот так, Бентивеньи. И не считайте, что если вермахт одерживает одну победу за другой благодаря в том числе и нашим расчетам, то нам не придется платить за грехи. В трудные минуты за грехи платят.
Бентивеньи лишь успевал наклонять голову в знак согласия.
— А теперь вот что, подполковник. Я не люблю быть должником, тем более перед таким своим другом, как сэр Шелленберг. Давайте сочиним ему деловое письмо насчет, помните, его сотрудника Шнайдера, который возится на наших глазах уже полгода с этим англичанином, как его фамилия?
— Остин, экселенц. Они знакомы уже месяцев восемь.
— Тем более, что англичанин работает на абвер уже полгода. Мало того, что он сотрудник Интеллидженс Сервис, о чем этому дураку Шнайдеру не сказал, и наш долг нарушить молчание Остина и предупредить драгоценного друга Вальтера. Примерно такого содержания: «По достоверным сведениям абвера сотрудник консульского отдела посольства Германии в Мадриде Шнайдер установил там контакт с английским торговцем Остиным, который использует это знакомство в интересах английской разведки. Сообщаем согласно договоренности об обмене информацией». И мою подпись. Все мило и пристойно. Абвер не прощает издевок. Кажется на сегодня все, Бентивеньи. Все-таки у меня день рождения, и я ухожу. Пусть Шелленберг радуется нашему подарку и отстанет от Остина. До завтра.
Подполковник вышел, тихо закрыв за собой дверь. Канарис не переносил обид, даже ничтожных. Последнее слово оставалось за ним.