Гамбург. Апрель 1941 года

Гамбург. Апрель 1941 года

— Что нового в Берлине, господин полковник? — улучив паузу для вольной темы в деловом разговоре, спросил подполковник Вистуба, который безвыездно сидел в Гамбурге уже с рождественских праздников и использовал любую возможность выйти за пределы разговоров об организации этих полевых, временных, фундаментальных, в любом случае вонючих концлагерей для пленных русских, а также службы абвера, которые ему поручили налаживать.

— Что нового? — переспросил его Либеншитц. — Много нового. Прежде всего то, что адмирал при каждой встрече повторяет и вбивает в головы свой любимый тезис о недопустимости болтовни на общие темы, знаете, о всяких там передвижениях войск, что мы обожаем делать. Следует избегать широких совещаний, как он выразился, «абвер не церковь» и бросьте выступать в качестве пасторов перед прихожанами, проводите деловые беседы с глазу на глаз. Понятно?

— Не совсем, — несколько обиженно ответил Вистуба, начальник третьего отдела «Абверштелле Остланд», — я здесь целыми днями работаю с незнакомыми доселе мне людьми со всех концов рейха, и я не желал вас задеть своим вопросом…

— Бросьте, бросьте, Вистуба, не обижайтесь, мы не девочки. Я вас отлично понимаю, вы моя опора здесь, сам сидел в провинциях и каждого коллегу из Берлина встречал как, — полковник замешкался, — как родную богатую тетку из Америки. Я всегда мечтал о такой. Сейчас же, единственная возможность поправить свои финансовые дела — это поехать к теткам в Россию. Раз они не едут к нам. На два-три месяца в гости — это неплохо. Но будет ли так? Вот вам и все новости вкратце.

— Вы же всего второй раз приезжаете, — оправдывался Вистуба, — в Берлине вас не найти. Я оторван от всего. По телефону не поговоришь. Быстрее бы вперед. Но насчет теток я вас понял.

— Потерпите, мой друг, осталось совсем немного. Могу сказать одно, что для раздраженных слов адмирала о проповедях имеются серьезные причины: слишком много провалов при заброске наших людей на Восток. Не исключено, что где-то сидит их информированный источник. И, возможно, не один.

— Русские агенты? У нас? Непостижимо, не верю! — воскликнул Вистуба. — Хотя из обзоров после польской кампании нам продемонстрировали столько наших офицеров, продавшихся этим нищим голодранцам полякам, что я лично был в шоковом состоянии. Что ж, и у русских при всей их бедности золото может быть скоплено для подкупов.

— Никто не говорит, что они русские. Вероятней всего, они немцы, но работают на советскую разведку либо прямо, либо через кого-то. И не обязательно на денежной основе. У них есть идеи. Мало ли как. Внутренних врагов в рейхе хватает. Скажите, исходя из чего они прихлопывают наши группы на таком большом расстоянии по фронту границы? Только ли в силу своей бдительности, о которой без конца кричат? Наверняка имеют информацию отсюда, а затем уж роют ямы, вяжут петли, расставляют свои капканы и что там еще. Имейте в виду, друг мой, что НКВД всегда делает вид, что какой-то там икс или игрек попались случайно, благодаря разоблачению со стороны тетки Маруси.

— Конечно, конечно, господин полковник, внимательность прежде всего, — заторопился Вистуба.

— Проблем много, — разговорился Либеншитц, — на Восток ежедневно идет 50 составов, в Польском генерал-губернаторстве уже сейчас сосредоточено порядка ста двадцати дивизий. Как все это закамуфлировать? Получи красные эту информацию — туго нам придется.

— Я слышал, — сказал Вистуба, — наши доблестные генштабисты считали, считали и недосчитали подачу эшелонов с горючим для фронта: нужно 24 состава в сутки, а у военных только 16. Теперь они хватаются за голову, что как бы не застрять на рубеже Киева — дальше у танков не хватит топлива.

— У всех свои заботы, Вистуба. Давайте думать, как нам не сесть в лужу с подготовкой своей агентуры для засылки в русские тылы. Хватит ли у нас нашего горючего, — с выражением произнес полковник. — У адмирала не раз проскальзывала мысль, что он не очень верит в конец большевиков через 2–3 месяца. Да и русские воевать умеют, я их и по Первой мировой войне знаю, и в 1929 году полгода в России служил. Поэтому меня сюда и определили. Война решается на полях битв, а не в кабинетах. Верьте мне! Надо нам отрабатывать систему. Систему подготовки людей, примерно на три-шесть месяцев. Итак, что вы надумали с домашним заданием, которое я вам оставил в свой первый приезд?

— Я подготовил предложения в виде справки. Вот документ, господин полковник, — протянул Вистуба несколько листов машинописного текста, — посмотрите, пожалуйста.

Полковник перелистал их, пробовал было углубиться в чтение, затем сказал:

— Позже прочитаю внимательно, а теперь доложите коротко.

— Полагаю, что здесь подойдет трехступенчатая система подготовки: отбор подходящего материала в лагерях, перевод согласившихся в лагерное отделение для наблюдения, изучения и проверки с улучшенным питанием, снабжением табаком, ну и немного дать спиртного. Наконец, школы.

— В принципе верно, — подумав, ответил Либеншитц. — Опыта в этом деле, да в таких масштабах у нас явно недостаточно. В оборот войдут сотни тысяч пленных. Но будет система — получим результаты. Не то опозоримся так же, как и с Англией.

— Вы считаете, что работа там не была поставлена должным образом? — озадаченно спросил Вистуба.

— А чему вы удивляетесь? Людского материала, из которого можно отбирать подходящих кандидатов, у нас почти нет. Нужны не просто люди, а испытанные агенты с безупречным английским, со всеми личными подлинными вещами, с такой мелочью, заметьте, как с продовольственными карточками нужного цвета. Англичане их часто меняют. С фотографиями членов семьи и любимого пса, да мало ли с чем! Где все это взять? Найдите все это, а прежде всего, людей, в карманы одежды которых надо было положить массу вещей, подтверждающих их легенды. Попробуйте! Пытаемся до сих пор засылать по линии беженцев из Бельгии, Голландии на рыбацких суднах, однако у Пики от этого радости мало — на связь они не выходят, ловят их исправно.

— Вы полагаете, в России будет легче?

— Легче — не легче, но возможностей больше, исходного человеческого материала — мяса с костями — больше. Если английских пленных у нас были десятки, сотни, то в России будут тысячи, десятки, сотни тысяч. Вся надежда на массы. Разница!

— Не знаю, не знаю, господин полковник. Вы рисуете огромной важности задачи. Я не смогу их сразу переварить. Честно. И я пугаюсь двух вещей: кто будет работать с этим контингентом. Нам его не охватить. Раз. И второе — это линия раздела с СД и гестапо… Конечно, я предполагаю, что они эти массы подсократят… но…

— Вы не оригинальны, Вистуба, — перебил его полковник, — однако не вздумайте спрашивать об этом адмирала — он мгновенно вспыхнет. Я дважды почувствовал это на своей шкуре. Видимо, этот вопрос его самого волнует. Запомните! СД мы отдаем все, что касается политической разведки и контрразведки; расследование государственных преступлений, аресты поручаются гестапо. Пока что у нас все распределено, как в хорошем оркестре.

— До встречи с адмиралом я вряд ли дорасту, да и не мне нарушать его покой. Не потревожить ли этим свой. Но, господин полковник, опуститесь до моего первого вопроса: кто будет работать с этими русскими в лагерях? В рижском, например, на должности начальника третьего отделения утвержден капитан Вагнер, человек в годах, воевал в Первую мировую, призван из запаса два года тому назад, прибыл из Франции, работал там в лагере с пленными, русского языка совершенно не знает… Колбасник по профессии, с юридическим образованием.

— И чем же он плох? Не знает языка? — перебил Либеншитц. — А где мы напасемся знающих русский? Тоже мне язык! Откроем массовые курсы по языкам очередных противников? Бросьте, Вистуба, это нереально. Пусть они говорят по-немецки. Да и всех разговоров с ними на полгода, максимум на год, Вистуба. Это по адмиральским, вполне реальным расчетам. Все же он юрист, в лагерных условиях поработал. Колбасник — тоже хорошо. Практик, значит. Со скотом работать умеет. Ничего, освоится и с пленными русскими. Переводчиков найдет, сам чему-то научится. Знаете, кто назначен начальником СД Остланда? — вдруг спросил Либеншитц.

— Откуда же мне знать? — не скрывая досады на пасторские разъяснения полковника, сказал Вистуба.

— Бригаденфюрер Пфифрадер.

— Это хорошо или плохо?

— По-моему, очень плохо, — с прямотой старого служаки отрезал Либеншитц. — Он безмозглый мясник. Это я по аналогии с вашим колбасником Вагнером вспомнил. Но это между нами. Я озабочен не меньше вашего. Он нам в создании системы работы ой-ой как будет мешать. Вот увидите! Но надо срабатываться. Помните, Вистуба, союзников по карательным акциям и тому подобным делам не выбирают. Ими обеспечивают по штатному расписанию. Как лопатами и противогазами. Я уже имею кое-какой опыт такого боевого содружества, — с иронией сказал Либеншитц. — Во Франции начали создаваться так называемые группы Сопротивления. Ничего особенного. Экзальтированные личности, обиженные за поражение своей страны. Изредка нападают на наших офицеров, охотятся за оружием. Умело их выяви — и дело сделано. Работа эта тонкая, и адмирал не противился, когда это так называемое Сопротивление поручили абверу. Вы понимаете, надеюсь, что из этой категории людей при надлежащей обработке можно приобрести толковых кандидатов для подставы тем же англичанам, которые все время хотят создать свои опорные пункты разведки на континенте?

Вистуба с интересом слушал эту тираду полковника и в знак согласия кивал утвердительно.

— И что вы думаете? — продолжал полковник. — СД и гестапо наплевать на разделение сфер деятельности. За террористические акты они стали хватать заложников их казнить их. Примерно десять за одного. К чему это приведет, я вас спрашиваю, Вистуба?

— К недовольству германской армией, к увеличению враждебных акций, к прямо противоположным результатам…

— Вот-вот. Вместо умиротворения приглашение к новому раунду борьбы. Вместо приобретения агентов для работы в условиях Франции, Англии, черт побери, сплошное запугивание людей. Знаете, если мы, абвер, хотим забросить в озеро удочку или даже сеть с тем, чтобы достичь улова, то Пфифрадер бросит туда здоровый булыжник и распугает всю рыбу, большую и мелкую.

— И какой выход вы предлагаете? — спросил Вистуба.

— Ничего вразумительного, друг мой, кроме как работайте по нашей системе, а они пусть идут своим путем, я вам не скажу. И адмирал не скажет. Так уж сложилось. Главное в том, что мы к борьбе готовы, СД и гестапо — тоже, но нам их не переубедить. И не пытайтесь. Посмотрим, чей опыт окажется удачливее. Теперь вот что, — Либеншитц посмотрел на часы, — сейчас пять часов. Так?

— Совершенно верно, господин полковник, — вставая в ожидании очередного приказания, произнес Вистуба. Он хорошо изучил, что Либеншитц не теряет времени даром и в любую единицу времени решает определенную проблему.

— В восемь часов встречаемся в ресторанчике «Дубовая скамья», знаете, в районе морского вокзала? Только будьте в штатском и закажите столик в нише — там лучше. Я познакомлю вас с одним человеком, который тоже приехал из Берлина навестить нас.

— Слушаюсь, господин полковник, — отчеканил Вистуба, с сожалением поглядев на свой мундир люфтваффе, в котором хорошо смотрелся.

— Сейчас давайте своего Вагнера, поговорю с ним минут двенадцать, с вами основательно продолжим завтра, — распорядился Либеншитц.

Вистуба вышел, распорядился насчет Вагнера, прикинул, что за тип приехал в гости вместе с полковником. Наверняка не офицер абвера, скорее всего — какой-нибудь полезный человек, которого в свое здание полковник посвящать не хочет. Он пошел в отель, где остановился, принял душ, лег отдохнуть и стал названивать в ресторан. Линия была занята или аппарат там не срабатывал. Вистуба выругался, но что поделаешь, пришлось встать, одеться и поехать туда несколько раньше, чем он рассчитывал, чтобы к приезду шефа все было бы готово в наилучшем виде. Заодно, подумал он, полезно и погулять, размяться. Бесконечное сидение за письменным столом, канцелярская работа в течение последней недели в ожидании приезда начальства вызывали у него чувство отупения и общей раздражительности, чего раньше он за собой не замечал; Плюс еще бесконечные споры с армейским командованием, где размещать эти лагеря, сколько тратить на рацион питания лиц, отбираемых абвером для поправки здоровья, дьявол их побрал.

Каждый тянул в свою сторону, как будто русским было не все равно, в каком месте сидеть. Но начальству вермахта было явно неодинаково, и они тащили лагеря поближе к городам, чтобы, живя в комфортабельных квартирах в Риге, Динабурге, Валге, не утруждать себя поездками по каким-то волостям или проживать близко от заборов из колючей проволоки. Снабженцы из управления лагерей только и вопили, как достать проволоку — все шло для фронтовых частей и тыловикам отрезали лишь ее остатки. С одной стороны, лагеря для Вистубы были вроде приложения к основной работе контрразведчика, причем весьма малоприятного свойства. Он представлял эту грязную атмосферу, в которой будут находиться русские, тем более начальство официально объявило, что поскольку Советы не присоединились к Гаагским конвенциям 1899 и 1907 годов и Женевской 1929 года об отношении к военнопленным, то нечего вообще с красными цацкаться. Но с другой стороны, ему был небезразличен уровень постановки работы в лагерях, как говаривал адмирал своим офицерам: «Наше благополучие зиждется на нужных человечках, поэтому ищите».

Вистуба с сожалением посмотрел на свой мундир авиатора, в котором в собственных глазах он выглядел этаким орлом, вздохнул и стал завязывать галстук. Из зеркала на него смотрело бледное лицо сорокалетнего человека, изрядно пожившего, с редкими, гладко зачесанными назад волосами, умными глазами непонятного цвета, скорее всего, все-таки светло-голубыми, обвислым носом и твердо сомкнутой тонкой линией рта. Он усмехнулся, взял из вазы орхидею, оторвал цветок и вдел его в петлицу пиджака, затем лихо надвинул на лоб шляпу с широкими полями и двинулся к лифту.

В фойе он небрежно бросил швейцару насчет такси, а сам осмотрел себя в огромное зеркало. Оставшись довольным своим легкомысленным, как он считал, видом, Вистуба сел в такси и поехал в сторону морского вокзала.

В названном полковником заведении ему бывать не приходилось, а в незнакомых местах он привык делать рекогносцировку. Было семь часов вечера, когда он вышел из машины и не спеша двинулся к цели. Это был уютный на первый взгляд кабачок. Вистуба сошел по ступенькам вниз, дверь распахнулась, и швейцар, очевидно видевший его через окошко, склонился в полупоклоне. Он огляделся, народу было немного. Увидев, что пара столиков в нишах, о которых толковал шеф, свободны, он подошел к хозяину, стоявшему за стойкой, и отдал необходимые распоряжения, указав, что их будет трое и какие закуски были бы желательны, затем вышел на воздух, осмотрелся и пошел к причалам. Только что по радио объявили о начале посадки на судно «Бремен», отходившее рейсом в Стокгольм, и на ближайших причалах все пришло в движение. Корабль был огромным, и Вистуба подумал, как хорошо было бы очутиться на нем хотя бы на недельку и отвлечься от всех своих порядком надоевших дел.

Пошел уже третий год его военных приключений, и как не интересны они казались, но брала зависть к людям, которые могли себе позволить вот так запросто отправиться в нейтральную Швецию и пожить вдалеке от проблем военного времени. «Ничего, — думал он — еще полгода и двинусь тоже, но только в южные края, погреться на солнышке в какой-нибудь Испании». Его внимание привлек человек примерно его лет, стоящий неподалеку от стенки причала, который, как ему показалось, никуда не собирался ехать и никого не провожал, и в глазах которого он ухватил напряженную зависть, сходную с собственными мыслями. Вистуба усмехнулся и принялся его разглядывать, прикидывая, подданным какой страны тот является. Наметанным глазом Вистуба определил, что тот не немец, скорее, он был похож на англичанина или американца: высок, мускулист, одет в серый костюм, на голове темная шляпа с узкими полями (таких в Германии не носили). Незнакомец держал руки в карманах брюк и с интересом поглядывал на окружающих. Казалось, что он видит все впервые и старательно запоминает. Тряхнув головой, Вистуба досадливо поморщился: опять, несмотря на такой хороший вечер и прогулочное настроение, в голове заработали инстинкты слежки, заложенные, видимо, на всю оставшуюся жизнь. Он часто ловил себя на мысли, что когда видел хорошенькую женщину, выпархивающую из автомобиля, то запоминал номер авто. Какое-то наваждение с этими привычками слежки.

Сделав круг по причалу и посмотрев на часы, он двинулся к ресторанчику. Около их столика хлопотала маленькая молодая официантка, брюнетка с пышным бюстом и таким выдающимся здоровым задом, что Вистуба хмыкнул, прикинув, не по нему ли именно выбрал полковник данное заведение, ибо других достопримечательностей в ресторане пока видно не было. Попросив красавицу принести темного пива и отпив пару глотков, он стал рассматривать из своей ниши, как из наблюдательного пункта, публику, входящую в заведение. Несмотря на близость моря, моряков здесь почти не было — торговый порт был вдалеке. Пока что сюда заходила приличная публика из тех, кто хотел выпить с друзьями на дорогу перед отплытием из фатерлянда или съесть кусок молочного поросенка, являвшегося здесь по частоте одинаковых команд хозяина на кухню, как понял Вистуба, фирменным блюдом. С полковником все ясно, подумалось ему, в основе силы подчиненных лежит знание слабостей начальства, так что придется думать о резерве молоденьких представителей свинячьего племени, а не только о колючей проволоке, которая почему-то приснилась ему прошлой ночью. Но что это? Дверь распахнулась, на пороге стоял тот самый незнакомец, а за ним возникла плотная фигура полковника. Вот так встреча! Вистуба привстал из-за стола, сделал приглашающий жест рукой, полковник увидел и уверенно двинулся к столику, ответив на поклон хозяина. Незнакомец следовал за ним, сняв шляпу и ища взглядом, куда ее повесить. К ним подошел хозяин, усадил, принял шляпы и спросил Либеншитца:

— Программа обычная?

— Да, — ответил тот.

Появилась официантка, несшая в кувшинах пиво, окутанное пышной пеной.

— Вистуба, познакомьтесь. Это мой, теперь наш друг из Латвии — Александр Пурин, — исковеркав фамилию, представил полковник.

— Очень приятно. Я вас сразу заметил там, на причале. Не мог только определить, вы англичанин или американец, а насчет Латвии и в голову не пришло.

— И я вас выделил из толпы, только не мог представить, что вы коллега господина полковника, думал, вы из криминальной полиции.

— Почему? — озадаченно спросил Вистуба.

— Порт, морской вокзал, гангстеры, отплытие возможных объектов, мало ли что, — все это дело крипо, так ведь? А вы ничем не были заняты, как и я. Все просто. На всех вокзалах мира одно и тоже — полно детективов.

— Вот видите, Вистуба, как важно слиться с толпой, помахать кому-то на «Бремене» ручкой, быть занятым на виду у всех чем-то! Раз просто фланируете — бросается в глаза, подозрительно. Он почти угадал, кто вы, — дружески подначивал полковник.

— Но я зато сразу определил, что наш друг не немец, — отпарировал Вистуба, — а о профессии иностранца думать пустое дело. Все внимание, что он не наш, чужой.

— Вы квиты, счет равный, — благодушествовал Либеншитц. — Все идет отлично, примемся за еду. Прошу, прозит! — полковник поднял кружку, отпил пиво, выпятил губу и поднял большой палец так, чтобы его одобрительный знак видел хозяин. Покончив с закусками и в ожидании основного блюда, попивая пиво, Либеншитц перешел к деловой части встречи.

— Наш друг господин Пурин работал в политической полиции в Латвии и сотрудничал с нами около двух лет, не так ли?

Пуриньш в знак согласия наклонил голову. Вистуба, посмотрев на его безукоризненный пробор, подумал про себя: «Служить ты можешь любому, лишь бы заплатили, но вот можно ли тебе верить?» Однако внешне внимал полковнику с ощутимым усердием.

— В дальнейшем, Вистуба, именно вы продолжите работу с нашим новым другом здесь, в Гамбурге, а затем в Риге.

Вистуба усиленно закивал головой.

— Разрешите вопрос, господин полковник, — спросил он.

— Да-да, — ответил тот.

— Господин Пурин, какого сорта людей вы можете нам предложить на будущее?

— Господа, я не очень силен в немецком, вы это видите. Как я вас понимаю, из людей, с которыми я лично был в контакте, заслуживают доверия человек шесть-семь. Это те, кто вхож в коммунистические и левые круги. Я ими занимался. Большее количество нужных вам источников назовет начальник нашего управления господин Штиглиц, он в бегах, равно как и я, — усмехнулся Пуриньш. — Но я понял ваш вопрос шире: из каких категорий можно рекомендовать вам людей в качестве новых осведомителей, не так ли?

— Так, но не совсем, — откликнулся Либеншитц, — поясняю. С вами, я имел в виду с Латвией, мы серьезно воевать вовсе не собираемся. Вы, то есть латыши, местное население нас поддержите. В этой среде мы, в том числе и вы, можем отыскать подходящих типов для засылки в русский тыл? Ведь латышей к ним не пошлешь?

Пуриньш задумался. Он уловил, что у новых его хозяев в головах явная путаница. Как быть в этом случае? Говорить правду?

— Видите ли, господа, — осторожно начал он, — спектр политических сил в Латвии до 1934 года был весьма широк: от социал-демократов на левом фланге до правого «Перконкруста», — Пуриньш перевел буквально «Гром и крест», — партии близкой к вашей национал-социалистической. Коммунисты у нас все двадцать лет были вне закона. Но с тридцать четвертого года у власти стал «Крестьянский союз» во главе с господином Ульманисом, и мы работали по всем запрещенным им с того времени партиям и группам. Русская среда, русское население, вы говорите? Кое-кого мы, конечно, имели в этих кругах, постольку поскольку они примыкали к левым…

— Вот видите, Вистуба, — вполголоса быстро сказал полковник, — остается наша база — пленные. Продолжайте, друг мой, — кивнул он Пуриньшу.

— Я хочу сказать, что мы строили работу по группам с одинаковой политической ориентацией, а не по национальным кругам. Полагаю, как и вы.

— У нас этим занимается гестапо. У них вся интересующая их публика расписана, как блюда в этом меню. Каждой партией, группой от левых до монархистов занимается свой человек, — сказал Либеншитц. — Но мы, абвер, вы этого не понимаете, — нечто совершенно другое. Сейчас нас интересует только то, что касается русского фронта, и прежде всего меня и моего коллегу, — кивнул он на Вистубу, — на направлении прибалтийских государств.

— Теперь я задам вопрос, разрешите? — Пуриньш после выпитого и съеденного освоился и осмелел. — Скажите, почему вы, во всяком случае до прихода в Балтию русских, не появились у нас? Мемель, или Клайпеду Германия у Литвы забрала, а дальше что? Испугались? Вошли бы вы в Прибалтику и к сегодняшнему дню могли уже прочно там находиться и готовиться к походу на Восток с иных позиций.

Немцы переглянулись. Полковник разрешающе кивнул, заговорил Вистуба:

— Всего я не знаю, мы с шефом не политики, а военные. И с нашей точки зрения территория Остланда — это мизер. По существу мы ее можем пройти при наличии там русских частей за три-четыре дня. Войди мы в Балтию раньше — сколько гвалта поднялось бы! Представляете? Русские вошли туда, и как Европа загудела, а? И пусть в этом случае вопят на них. Нам не к чему было брать на себя лишнее. Стратегия!

— Дело не только в русских. Уж кто-то, а я знаю обстановку в Латвии. Левые традиционно были здесь не слабаками, просто народ, чернь латышская, мразь русская, голь еврейская режима Ульманиса никогда не жаловала. Нельзя с этим не считаться. К июню сорокового я был уже в Германии, но друзья мне сообщили, как мастерски русская резидентура сотворила новое правительство, сплошь из левых интеллигентов, но формально без коммунистов. Заметьте. И народ повалил за ними. Стадо есть стадо…

— Бросьте, господин Пурин, — перебил его захмелевший Либеншитц, — это все ерунда. Придем мы и найдем таких интеллигентов, почище этих, вы нам поможете их отыскать на помойке? — он захохотал своему каламбуру. — У нас имеется министр по восточным делам — Розенберг. Слышали? Я ему был представлен неделю назад. Он, кстати, учился в Риге, знает латышский язык. Он организует такое гражданское правление, у него такие планы, все придут в восторг! Так что, будем реалистами, мой дорогой Александр! Прозит! У кого власть, тот заказывает и музыку, и мессу, и что хотите! Прозит! — полковник полез чокаться.

Пуриньшу полковник нравился. В нем были энергия, напор, цинизм, масштабность мышления, наконец, за спиной у него была великая Германия, способная переломить любого противника. За месяцы, проведенные здесь, Пуриньш успел повидать чиновников разных ведомств, и больше всего по душе ему были сотрудники абвера: всегда подтянутые, рассчитывающие до мельчайших деталей любую операцию с тем, чтобы перехитрить противника. Они импонировали Пуриньшу как профессионалу. В отношении же его в абвере набрасывались несколько планов. Его хотели использовать для подставы англичанам в качестве бежавшего от большевиков из Латвии. Однако Канарис забраковал такой вариант, найдя фигуру Пуриньша одиозной и легко проверяемой. Были голоса оставить его в центре документации в Берлине, но кто-то посчитал это нерациональным: запереть знающего в Латвии людей в четырех стенах для изготовления пусть важных, но бумаг. В конце концов его передали в «Абверштелле Остланд», который мог использовать Пуриньша в качестве резидента под прикрытием какой-нибудь конторы с туманной вывеской. Как в свое время использовали Эриса, подобравшего его. «Или, наконец, устроить его в СД. А почему бы и нет, — предлагал Бентивеньи, — свой человек нам там нужен. Мне просто жаль отдать его СД. Ведь мы его приобрели». Канарис идею одобрил.

— Скажите, господин Пурин, — прозвучал голос Вистубы в момент, когда полковник вышел, — где нам разместить нашу контору в Риге так, чтобы она не бросалась в глаза, была в центре города, но не в домах вашей полиции или русского НКВД?

— Вы хотите иметь один большой дом или несколько средних?

— Абвер избегает монументальных зданий. В них пусть будут СД, гестапо. Для авторитета. Мы же не афишируем себя.

— Надо прикинуть с планом Риги в руках. Я с удовольствием подскажу. Давайте возьмемся за это дело завтра. Хорошо?

— Прекрасно. И не забудем про администрацию лагеря. Им тоже в Риге потребуется дом.

— Какого лагеря? — не уловил Пуриньш.

— Для пленных красных, — как само собой разумеющееся ответил Вистуба.

— Ах так, — протянул Пуриньш. Про себя он подумал, как немцы рациональны, все раскладывают по полочкам заранее. Да, такая армия все сокрушит.

Из туалета вернулся полковник. Широко осклабившись, он предложил перейти к поросенку, которого нес за ним хозяин.

Вечер продолжался…