Кадровые игры
Кадровые игры
Во главе страны в 1964 году встали трое — Леонид Ильич Брежнев, первый секретарь ЦК, Алексей Николаевич Косыгин, председатель правительства, и Николай Викторович Подгорный, который фактически занял ключевой пост второго секретаря ЦК, а через год стал председателем президиума Верховного Совета СССР.
Тогда они были как бы на равных. И вообще в президиуме ЦК собралось довольно много сильных и самостоятельных фигур с большой перспективой. Некоторые из них казались очевидными кандидатами на пост главы партии и государства. Но очень скоро все они исчезнут с политической арены. А Леонид Ильич Брежнев останется и будет руководить страной восемнадцать лет…
Еще на Урале в молодые годы Брежневы купили лошадь, ездили в санях, и Леонид Ильич полюбил охоту, оставшуюся его главным развлечением на всю жизнь. В зрелые годы поучал товарищей:
— Надо есть мясо диких животных, в них много микроэлементов.
Став главой страны, не отказывал себе в этом удовольствии. Поскольку охотой увлекалось почти все советское руководство, то и встречи с руководителями соцстран проводились с ружьями в руках. Своего рода «охотничья дипломатия».
В конце февраля 1965 года Брежнев и Подгорный отправились в Будапешт. Новые руководители КПСС хотели наладить личные отношения с хозяином Венгрии Яношем Кадаром, который успешно управлял страной после подавленного советскими танками восстания 1956 года. Кадар держался уверенно и самостоятельно. Москва его обхаживала.
Кадар, зная главную страсть советских руководителей, предложил поохотиться на фазанов. Сели в поезд и двинулись на юг страны. В вагоне Кадар пытался завести деловой разговор, но беседа не получалась, вспоминал начальник советской разведки генерал армии Владимир Александрович Крючков. Не имея под рукой подготовленных материалов, Брежнев растерялся. Кадар все понял и отступился. Подгорный перешел на охотничьи истории и с величайшим удовольствием четыре часа травил байки…
«Егери начали выгонять фазанов, — описывал Крючков охоту, — которые буквально сотнями вылетали из зарослей. Многие из них тут же падали камнем, сраженные меткими выстрелами. Кадар и его товарищи стреляли редко, больше просто наблюдали. Брежнев же палил вовсю! Рядом находился порученец для того, чтобы перезаряжать ему ружье.
Леонид Ильич, отстрелявшись в очередной раз, не глядя протягивал пустое, еще дымящееся ружье порученцу и принимал от него новое, уже заряженное. А бедные фазаны, которых до этого прикармливали несколько дней, все продолжали волнами лететь в сторону охотников. Эта бойня, которая и по сей день стоит у меня перед глазами, прекратилась лишь с наступлением темноты».
Став главой партии, Брежнев, как минимум поначалу, вгрызался в дела.
А Николай Викторович Подгорный, добравшись до вершины, приятно расслабился. По-настоящему его интересовали только охота и домино. В охотничьем хозяйстве под Киевом все устраивали наилучшим образом: давали ему подстрелить какую-нибудь живность, после чего разжигался костер и Николай Викторович превращался в тамаду.
Однажды председатель президиума Верховного Совета приехал в братскую соцстрану. Особым тактом и любезностью Николай Викторович никогда не отличался, а тут просто срывал подготовленную заботливыми хозяевами программу.
Охранник шепотом пояснил помощникам причину плохого настроения президента. Ночью Подгорного в лысину ужалила оса, и он кричал на чекистов:
— Какая вы к черту охрана, если допустили, чтобы оса ужалила главу советского государства!
Во время поездки в Египет, вспоминал сопровождавший его заместитель начальника советской разведки, «Подгорный при чтении бумаг устало шевелил губами, раздражался и отвлекался на поиски других очков, сигарет или спичек, требовал, чтобы охранник принес ему воды и сам никуда не отлучался, был у него под рукой. В общем, ему все время или что-нибудь мешало, или чего-то не хватало. Никаких вопросов Подгорный не задавал и ни к чему любопытства не проявлял».
По натуре он был человек грубый, с тяжелым юмором, вспоминал его сотрудник, но окружающие должны были смеяться и поддакивать. Во время встреч с иностранцами чувствовал себя неуверенно. Если помощники не подсказывали, что говорить и делать, очень нервничал.
Руководителям аппарата президиума Верховного Совета Подгорный внушал:
— Побольше почтительности к руководителям из республик. Соглашайтесь со всем, какие бы глупости ни говорили на местах. Хоть и неумные люди стоят у руководства, да поддакнуть некоторым необходимо. Я и сам иногда слушаю: уши вянут, а молчу — национальные кадры.
Напористый и недалекий человек, Подгорный привык относиться к Брежневу покровительственно. Не уловил, что времена меняются. Называл генерального секретаря Лёней, словно они с Брежневым все еще на равных.
Сама должность председателя президиума Верховного Совета СССР была безвластной. Но его неофициально именовали президентом, и на переговорах с иностранцами Подгорный выступал в роли главы советской делегации. На официальных приемах он оказывался хозяином, к нему обращались с тостами и приветствиями иностранные президенты.
Брежнев скрывал свои чувства, но его это злило. Он сам хотел иметь дело с президентами. Леонид Ильич в качестве генерального секретаря компартии вел переговоры с коммунистами всего мира. Но с главами западных государств, президентами или премьерами, по протоколу встречались либо глава правительства, либо председатель президиума Верховного Совета.
Николай Викторович считался негласным лидером всех украинских партийных кадров, весьма влиятельных и в Москве. Поэтому Брежнев ловко снял его руками украинских же секретарей. Подгорного вывели из политбюро прямо на пленуме ЦК. Обычно Брежнев хотя бы перед самым заседанием предупреждал очередную жертву. Для Николая Викторовича это было как гром среди ясного неба.
24 мая 1977 года на пленуме ЦК недавно избранный первым секретарем Донецкого обкома Борис Васильевич Качура вдруг предложил совместить посты генерального секретаря и председателя президиума Верховного Совета. Иначе говоря, отдать должность Подгорного Брежневу.
Представим себе эту сцену. Зал аплодирует. Подгорный по привычке хлопает вместе со всеми. Говорили потом, что на него жалко было смотреть. Его тут же освободили от должности и вывели из политбюро. Николай Викторович, как оплеванный, спустился из президиума в зал. Как раз одно место во втором ряду оставалось свободным. Всю процедуру продумали заранее. В течение нескольких минут один из влиятельнейших людей в стране стал никем.
Что касается главы правительства Косыгина, то в отличие от Подгорного Алексей Николаевич был полностью сосредоточен на работе — особенно после смерти жены. Крупных противоречий между Брежневым и Косыгиным не существовало. Но разногласия по непринципиальным вопросам перерастали в неприязненный спор. Глава правительства вынужден был подчиняться, но всякий раз замыкался в себе.
«Косыгин чем-то отличался, — писал Даниил Александрович Гранин. — Пожалуй, его отличала хмурость. Он ее не скрывал, и это привлекало. Хмурость его шла как бы наперекор общему славословию, болтовне, обещаниям скорых успехов. Из мельчайших черточек, смутных ощущений мы, ни о чем не ведающие винтики, накапливали симпатию к этому озабоченному работяге, который силится и так и этак вытащить воз на дорогу».
Но когда Даниил Гранин встретился с Косыгиным, то увидел, что его сдержанность, самоконтроль, привычка не говорить лишнего слова рождены вовсе не презрением к тому, что он наблюдает при Брежневе, это — наследие сталинских лет: «Усвоено, стало привычкой, вошло в кровь. Любые сомнения в правоте вождя опасны. Чем выше поднимаешься, тем осмотрительнее надо держаться, тем продуманнее вести себя. Взвешивай каждый жест, взгляд. Оплошка приводила к падению, а то и к гибели».
Основания для осторожности у главы правительства явно были.
«Все встречи Косыгина находились под системным контролем, — вспоминал тогдашний начальник 3-го главка госбезопасности генерал-лейтенант Илья Лаврентьевич Устинов. — За Косыгиным был установлен постоянный контроль по линии 7-го (это наружное наблюдение) и 16-го (это прослушка, в том числе переговоров по правительственной ВЧ-линии) управлений КГБ СССР».
Брежнев не возражал, когда главу правительства подвергали критике. Следил за тем, чтобы в спорах на политбюро Косыгин оставался в одиночестве, не обрастал сторонниками. Хотя Косыгин был главой правительства, министров без Брежнева не назначали.
Первого секретаря Московского горкома Виктора Васильевича Гришина, который с давних пор поддерживал дружеские отношения с семьей Косыгина, Брежнев по-свойски предупредил:
— Ты, Виктор, придерживайся моей линии, а не линии Косыгина.
Когда в ноябре 1978 года Михаила Сергеевича Горбачева делали секретарем ЦК по сельскому хозяйству, верный помощник генсека Константин Черненко доверительно сказал молодому выдвиженцу:
— Леонид Ильич исходит из того, что ты на его стороне, лоялен по отношению к нему. Он это ценит.
Тем не менее Брежнев и Косыгин проработали вместе шестнадцать лет. Леонид Ильич понимал, что в оппозицию к нему Алексей Николаевич не станет. Но Леонид Ильич загодя подобрал ему замену.
В архиве Виктории Петровны Брежневой сохранились два письма — очень сердечные — от жены члена политбюро Кирилла Трофимовича Мазурова — Янины Станиславовны.
23 августа 1976 года Янина Мазурова писала жене Брежнева:
«Дорогая Виктория Петровна!
Примите от всей нашей семьи самую глубокую признательность и благодарность за все. Большое спасибо Леониду Ильичу и Вам. Сейчас у нас все тревоги позади, все прошло, как кошмарный сон».
О чем речь? Мазуров, первый заместитель главы правительства, серьезно болел. Лежал в больнице, потом поправлял здоровье в санатории «Барвиха».
«Находясь безвыездно столько времени в Барвихе, — писала Янина Мазурова, — чем я только не занималась, в том числе и вязанием. Еще один образец платка своей работы посылаю Вам. Вы уж меня извините — буду рада, если он Вам понравится и хоть раз пригодится в прохладный вечер. Дорогая Виктория Петровна! Мы желаем Вам всем доброго здоровья и хорошего отдыха. Если удобно, то передайте, пожалуйста, наши наилучшие пожелания Леониду Ильичу».
Потом Мазуров вроде бы поправился. А в ноябре 1978 года его «по состоянию здоровья и в связи с его просьбой» вывели из состава политбюро и отправили на пенсию.
Вместо него в политбюро ввели другого первого зама — Николая Александровича Тихонова, хотя тот был почти на десять лет старше Мазурова. Но Кирилл Трофимович не был брежневским человеком, а с Тихоновым Леонид Ильич дружил еще с Днепропетровска. Стало ясно, кого готовят Косыгину в сменщики. Как только на пленуме объявили перерыв, Тихонов пошел к сотрудникам 9-го управления КГБ выяснять, какая ему положена охрана, сколько поваров, какие машины…
Тем не менее на следующий год Янина Мазурова, уже жена пенсионера, так же тепло поздравила жену генсека с днем рождения:
«Глубокоуважаемая, дорогая Виктория Петровна!
От всей души желаю Вам благополучия, долгих счастливых лет жизни и еще на многие, многие годы сохранить свою женскую привлекательность и человеческое обаяние. Пусть присущие Вам теплота и сердечность сопутствуют во всей жизни и Вашей семье.
Мысленно с Вами, целую».
Не сложно представить себе, какая обида сжигала сердце Мазурова и его семьи. Но выказывать свои чувства было опасно. Положение пенсионера тоже зависело от расположения начальства: какую дачу дадут, разрешат ли вызывать машину из правительственного гаража. Лишение должности, то есть возвращение с высот на бренную землю, оборачивалось жизненной катастрофой.
Брежнев сменил руководство Украины: вместо Петра Ефимовича Шелеста поставил своего друга из Днепропетровска Владимира Васильевича Щербицкого. Положение семьи Шелеста тут же переменилось. Недавние прихлебатели мстили прежнему хозяину.
«В Киеве открепили моих от спецбазы, — записал в дневнике Шелест. — Подлецы, что они делают? Этого ведь ни забыть, ни простить нельзя».
Родственники бывшего хозяина лишились продуктов со специальной базы. Система была такая: семьи секретарей республиканского ЦК составляли список того, что им нужно — от свежей клубники до икры, — и заказанное доставляли на дом.
Столкновение с неприятными реалиями советской жизни у самого Шелеста было еще впереди. Его вывели из политбюро, он ушел на пенсию. Записал в дневнике, что произошло на следующий день: «Телефоны отрезали, газет не присылают, от продуктового магазина открепили, машину отобрали».
Иван Алексеевич Мозговой, избранный секретарем ЦК Украины, наивно-прямолинейно поинтересовался у одного из коллег по аппарату:
— Чего вы так держитесь за свое кресло? Вам уже под семьдесят. Месяцем раньше уйдете, месяцем позже — какая разница?
Наступила пауза. Потом, сжав ручки кресла, тот сказал:
— Да я буду сражаться не только за год или месяц в этом кресле, а за день или даже час!
Избавившись от всех, кто мог стать ему соперником, Брежнев расслабился. И он устал. Попытки наладить экономику не приносили успеха. Дела в сельском хозяйстве шли хуже и хуже, хотя телевидение и печать утверждали обратное.
Сразу после прихода к власти Леонид Ильич занялся аграрными делами. Через полгода, 24 марта 1965 года, открылся пленум ЦК «О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства».
С докладом выступил сам Брежнев. Он привел цифры, свидетельствовавшие о полной неудаче его предшественников: в 1913 году в Российской империи производили на человека пятьсот сорок килограммов зерна, полвека спустя — пятьсот семьдесят три килограмма. Иначе говоря, за пятьдесят лет аграрное производство в России практически не выросло, хотя наука шагнула далеко вперед, и развитые страны не знали, куда девать излишки сельскохозяйственного производства. Брежнев объявил о программе переустройства села.
7 апреля 1965 года на совещании в ЦК КПСС секретарь ЦК Петр Нилович Демичев объяснил, в чем значение мартовского пленума:
«Положен конец субъективизму, волевому руководству сельским хозяйством. Решения пленума основаны на научном, марксистско-ленинском подходе. Используя эту же методику, ЦК намерен решить и вопросы промышленности, строительства.
В чем суть нового подхода к решению проблем сельского хозяйства, в целом нашей экономики?
Прежде всего исправление диспропорций. Предстоит подтянуть техническую базу, поднять культуру производства, сократить огромный разрыв в уровне развития между промышленностью и сельским хозяйством. Подтянуть до уровня промышленности по технике, науке, зарплате, быту, культуре. Некоторые усматривают в этом отход от колхозного пути. Неверно!
В сельском хозяйстве США работает семь процентов населения, в Швеции — десять процентов, у нас тридцать семь процентов! В США число фермерских хозяйств сократилось с десяти миллионов до трех миллионов — за последние двадцать лет. Секрет наших неуспехов в этом, а не в колхозной системе, а также в технике и химии. Пленум заложил прочную основу, чтобы покончить с таким позорным отставанием сельского хозяйства. Начиная с XIV съезда мы очень мало вкладывали в сельское хозяйство. Перепад между городом и деревней очень велик.
После 1953 года оказали помощь деревне, и сельское хозяйство стало расти на шесть-девять процентов в год. Но, не поняв, что колхозы еще не окрепли, плановые органы опять стали изымать средства из аграрного сектора в промышленность и строительство. Ликвидировав машинно-тракторные станции, мы лишили село индустриальной базы. Повысили цены на запасные части, удобрения, горючее. Все это подорвало оплату труда, снизило заинтересованность колхозников. Заработки упали в два-три раза.
Потом мы спохватились, повысили закупочные цены, но вера людей была подорвана. Поэтому мы сейчас стоим перед такой же тяжелой (хотя и менее острой) проблемой, как и десять лет назад… У людей на селе возникла неуверенность, а отсюда — рвачество, бесхозяйственное отношение к народному добру, уход в город, ослабление трудовой дисциплины.
На пленуме резко был раскритикован метод субъективного, часто безграмотного вмешательства сверху в вопросы, которые должны решаться специалистами и с учетом местных условий, традиций. Атмосфера на пленуме — откровенная. Выступили секретари обкомов, которые ни разу не выступали. Самокритичный, деловой, творческий разговор. А раньше — сплошные славословия. Неоправданно ослабили внимание к воспитанию людей. Работу по мартовскому пленуму надо повести в печати широко, комплексно…»
Прошло несколько лет. После короткого периода улучшения ситуация на селе ухудшилась…
Вот записи из дневника второго секретаря Пензенского обкома Георга Мясникова:
«Вчера звонок из ЦК КПСС. В Москве крайне тяжело с мясом. Грузите все, что можете. Будете ежедневно докладывать об отгрузке мяса в Москву. Кажется, и там припекло. Доработались. Решение Совета Министров СССР: «производить студень и колбасу из крови», добавлять белки…
Было плохо с мясом, стало плохо с рыбой, теперь назревают обострения по белому хлебу. Не хватает сыра. И самое странное, никого это серьезно не беспокоит. Из Москвы идут телеграммы с красной полосой, требующие выполнения плана товарооборота и мобилизации «внутренних ресурсов»… Звонил Л. И. Брежнев. Просил за два дня отгрузить Коми АССР пять тысяч тонн картофеля. Что-то случилось…»
Поначалу Брежнев часто повторял, что он лично отвечает за положение дел на селе. За этим стояло тщеславное желание показать, что ни Сталину, ни Хрущеву не удалось поднять сельское хозяйство, а он сумеет.
Брежнев звонил первым секретарям обкомов, спрашивал: как настроение у людей, как ситуация со снабжением, сколько картофеля и овощей заложили на зиму? Если были трудности, обещал помочь, говорил спокойно, участливо, нотаций не читал. Потом увидел, что улучшить ситуацию не удается. Ему надоело быть диспетчером, который распределяет скудные запасы картофеля и мяса по областям и республикам.
Леонид Ильич занимал должность, на которой почти ни в чем не знал отказа. Не многие способны выдержать испытание той абсолютной властью, которой он был наделен. Возможность единолично управлять огромной страной и исполнить почти любую мечту конечно же развращает.
Он и воспринимал себя как небожителя. Перестал интересоваться настроениями в обществе, отношением к нему людей. Первые годы Брежнев запрещал останавливать из-за него уличное движение. А потом как-то недовольно сказал охраннику:
— Ну, подождут немного, ничего не случится. Что же, генсек должен ждать?
Маршал Москаленко, главный инспектор Министерства обороны и сослуживец Брежнева в военные годы, месяц не мог не только добиться приема у генсека, но даже дозвониться до него. Во время праздника на трибуне мавзолея маршал пожаловался Брежневу, что ему никак не удается доложить ему о крупных недостатках в системе противовоздушной обороны страны.
— Меня надо жалеть, — недовольно ответил Брежнев.
Леонид Ильич уверился, что он один тащит на себе огромный воз, а соратники бездельничают. У него возникло стойкое нежелание заниматься делами. Раздражался, когда от него требовали решений. Ни с кем не хотел общаться. Считал справедливым вознаградить себя за все тяготы юности и молодости. Генеральный желал слышать только дифирамбы. И окружающие это знали.
Посол во Франции Степан Васильевич Червоненко, старый знакомый еще по Украине, писал из Парижа:
«Дорогой Леонид Ильич!
Хотели бы Вам сказать, что не только мы, советские люди, но и все прогрессивное человечество планеты живем под впечатлением XXVI съезда КПСС, архитектором и творцом которого являетесь Вы. В глубоком и содержательном Вашем докладе на съезде мы находим ответы на самые жгучие вопросы современности. Просим Вас передать наши поздравления и самые добрые пожелания глубокоуважаемой Виктории Петровне…»
Подчиненные и старые знакомые не упускали случая выразить свое восхищение его заслугами. Давняя подруга семьи в марте 1973 года презентовала Брежневу стихотворение собственного сочинения:
Ты, Генеральный партии народа,
Своей душой и помыслами чист.
В одном строю с народом все невзгоды
Прошел, как настоящий коммунист.
Без суеты, без шума и без треска,
Без ложных обещаний, без прикрас
Ведешь страну ты, с Ильичовским блеском.
И без ошибок точно целит глаз.
Становишься сильнее год за годом,
Друзей все больше преданных кругом.
От партии ты говоришь с народом,
А от народа говоришь с врагом.
Потеряв интерес к делам страны, Леонид Ильич оставался внимателен к окружающим, рядовым работникам, которых другие номенклатурные начальники не замечали. Весь персонал знал по имени — охранников, поваров, официанток.
Когда на Черном море катались на катере, сам угощал секретарш пивом. Гримеру Вале, которая приезжала со съемочной группой Центрального телевидения записывать выступления генерального, дарил духи. Спросил у председателя Гостелерадио Сергея Георгиевича Лапина:
— Сергей, а ты уже посылал Валю в Америку?
Гримеров никогда не включали в состав съемочных групп, отправляемых в загранкомандировки. Обычно находчивый Лапин замялся. Его первый заместитель Энвер Назимович Мамедов, обладавший завидной реакцией, ответил первым:
— Сергей Георгиевич, мы просто не успели вам доложить, что Валюше предстоит сопровождать нашу съемочную группу, выезжающую в Соединенные Штаты…
Леонид Ильич охотно помогал в житейских делах. Не обижался, когда ближний круг просил о квартире. Напротив, давал указание помочь и требовал, чтобы ему доложили об исполнении.
Во время очередного совещания Михаил Кузьмич Янгель, один из главных создателей ракетно-ядерного оружия, оказался рядом с Брежневым. Во время ужина Леонид Ильич спросил:
— Слушай, Михаил Кузьмич, у тебя есть какие-нибудь домашние проблемы? Могу помочь в их решении?
Янгель сказал Леониду Ильичу:
— Не знаю, удобно ли вас затруднять при вашей занятости личными проблемами. Но есть одна. Квартира у нас хорошая, да, к сожалению, в ее окна никогда не заглядывает солнце. Когда въезжали — была светлая. А потом прямо против окон выросла стена нового здания.
Через несколько дней Янгеля, который отдыхал в санатории, соединили с Москвой. Звонил помощник Брежнева, который хотел уточнить, в каком районе он желал бы получить новую квартиру. А через месяц семья Янгеля въехала в дом у Патриарших прудов…
— Разговаривать с Брежневым было легко, он производил впечатление отца родного, которому хочется открыть душу, — говорил хорошо его знавший Леонид Замятин, заведующий отделом внешнеполитической пропаганды ЦК. — Но меня предупредили, что делать этого не стоит.
Ему ничто не давалось легко. Юность и молодость Брежнева были очень трудными. Потом война. После войны — смертельно опасные политические интриги. Борьба за политическое выживание и за власть. Вот почему потом, возглавив страну, он спешил реваншироваться, компенсировать себе недополученное. Произвел себя в маршалы, осыпал наградами. Первым из советских руководителей стал в полной мере наслаждаться жизнью. И очень хотел сделать красивой и приятной жизнь своих детей.
Человек не коварный и не мстительный, готов был делиться. Сам он, его семья и клан, правящий истеблишмент действительно устроились неплохо. Остальным, правда, мало что оставалось.
Это была жизнь взаймы. Платить пришлось следующему поколению. Такова логика истории. Если вовремя не решать проблемы, то в какой-то момент — уже поздно, все рушится… На фоне случившейся потом катастрофы Брежнев представляется олицетворением спокойствия, надежности и стабильности, чего так сильно не хватало нашему народу на протяжении последних десятилетий.
В последние годы он сильно изменился. Садился в кресло и, повернув одутловатое, неподвижное лицо куда-то в сторону, устремлял взгляд в одну точку. Казалось, он просто не осознает, где находится. Немного оживлялся, увидев председателя Гостелерадио Лапина, спрашивал одно и то же:
— Почему мало показываешь хоккея?
«Он уже ничем и никем не управлял, управляли им», — написал в своих воспоминаниях Владимир Александрович Крючков, который вскоре станет председателем КГБ.
Как же Брежневу удалось, пребывая в таком беспомощном состоянии, сохранить свое кресло? Хрущева скинули, когда он был значительно бодрее и работоспособнее Леонида Ильича.
Все назначения Брежнев делал с учетом личных отношений. Он бы наверняка, заболев, лишился власти, если бы не успел очистить политический небосклон от вероятных соперников и недоброжелателей. Загодя расстался со всеми, кто мог составить конкуренцию. В руководстве страны не осталось никого, кто был бы заинтересован в его уходе. Напротив, члены политбюро, сами уже престарелые и больные, ни на что не претендовали и желали, чтобы Леонид Ильич оставался в Кремле как можно дольше.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.