27. КРЕСТНЫЕ ОТЦЫ НАУЧНОГО РЕНЕССАНСА

27. КРЕСТНЫЕ ОТЦЫ НАУЧНОГО РЕНЕССАНСА

Летом 1605 года, через пять лет после того, как Мария де Медичи отправилась из Флоренции во Францию, к своему мужу — королю Генриху IV, великий герцог Фердинандо I нанял своему сыну Козимо временного домашнего учителя. Пятнадцатилетний Козимо был подросток живой и общительный, но, увы, на редкость ленивый. Умом он был отнюдь не обделен, однако занятиям предпочитал развлечения. Учитель, весьма понравившийся Фердинандо, был сорокалетним профессором математики Падуанского университета, его звали Галилео Галилей, и ему предстояло сделаться первым великим ученым Нового времени.

Галилеи были гражданами Флоренции, происходившими оттуда же, откуда и Медичи, — из Муджелло, горной долины, расположенной к северу от города. Сам Галилео родился в Пизе 15 февраля 1564 года, за три дня до смерти восьмидесятидевятилетнего Микеланджело, последнего героя Высокого Ренессанса. Это совпадение знаменательно: знамя Ренессанса переходит от искусства к науке. Отец Галилео Винченцо, оказавший на сына большое воздействие, и сам был человек незаурядный. Он происходил из знатной, но обедневшей семьи, обладал скромным состоянием и воинственным характером, что обещало сохранение этого положения. В то же время этот человек был одаренным музыкантом, играл на лютне и писал композиции, безошибочно выдающие математические способности.

По возвращении в 1572 году из Пизы во Флоренцию Винченцо стал придворным музыкантом великого герцога. Помимо того, он возобновил связи с Camerata Bardi — кружком одаренных исполнителей и теоретиков музыки, которых опекала эта старая семья банкиров. У Винченцо были собственные музыкальные идеи, так, он яростно восставал против догматов контрапункта, столь почитаемого в средневековой музыке; в противовес этому он утверждал, что мелодия должна ласкать ухо и не важно при этом, соответствует ли она формальной математической красоте нотной записи. Более свободная композиция, которую отстаивали Винченцо и его флорентийские единомышленники того времени, предваряла Ренессанс в музыке.

Главное же — флорентийские музыканты положили начало оперному искусству, которое выросло из двух вполне определенных источников. Один — средневековая литургическая драма: библейские сюжеты, разыгрываемые на публике и приуроченные к различным праздникам церковного календаря. Другой — классическая драматургия Древней Греции, возрожденная на театральной сцене флорентийскими гуманистами. Союз этих двух начал и породил оперу — произведение светского содержания, объединяющее музыку и драму. Само слово происходит от итальянского выражения opera in musica (музыкальное произведение), а сюжеты и декорации ранних опер опирались обычно на легенду или миф, что требовало более свободной музыкальной формы, вроде той, что отстаивал Винченцо Галилей.

Первой оперой обычно считается «Дафна» — драма флорентийского поэта Оттавио Ринуччино, положенная на музыку певцом и композитором Якопо Пери, служившего тогда при дворе Медичи. Премьера состоялась на фестивале во Флоренции, накануне Великого поста 1598 года. Либретто и партитура в основном утрачены, но стоит отметить, что самая старая из дошедших до нас опер, музыкальная версия пьесы того же Ринуччино «Эвридика», была исполнена в палаццо Питти в 1600 году. Таким образом, Медичи, как выясняется, были и крестными отцами ренессансной музыки.

На рубеже XVII столетия Ренессанс начал обнаруживать себя в самом широком спектре человеческой деятельности. Времена менялись, даже в буквальном смысле: когда было замечено, что времена года не совпадают с античным календарем, папа Григорий XIII отказался от юлианского календаря, введенного еще при Цезаре, в 46 году до нашей эры, и в 1582 году заменил его григорианским, сместив даты сразу на десять дней. Правда, многим это нововведение чрезвычайно не понравилось, и, по мере того как григорианский календарь охватывал всю Европу, все чаще вспыхивали стихийные бунты, когда разъяренная толпа требовала вернуть украденные десять дней жизни. После долгих столетий средневекового застоя и достаточной определенности в самых разных областях жизни перемены воспринимались многими как угроза и далеко не повсеместно встречали теплый прием.

В молодости рыжеволосый Галилео Галилей был темпераментным бунтарем, унаследовавшим многие свойства отца; разница же заключается в том, что он рано уверовал в собственные таланты, хотя в какой именно области они могут проявиться, сказать было трудно. В семнадцатилетнем возрасте он вернулся в город, где родился, чтобы продолжить образование в Пизанском университете, но вскоре заскучал: здесь зубрили средневековую схоластику, которую слово в слово надо было повторять на экзаменах. Места для игры воображения, независимости мысли, новых идей не оставалось — пусть Ренессанс радикально изменил живопись и архитектуру, пусть перемены эти коснулись и иных сфер, но в университетах все еще господствовали выхолощенные положения аристотелевской натурфилософии.

Терпеливо выслушивать глупости было не в духе Галилея, он даже не пытался скрыть презрения к своим учителям, прерывая их лекции каверзными вопросами, долженствующими вывести профессуру на чистую воду. Почему, например, градины падают на землю с одинаковой скоростью, независимо от их размеров, в то время как Аристотель утверждает, что тяжелые тела падают быстрее легких? Лектор поясняет, что вероятнее всего маленькие градины падают из более низких слоев туч, так что только кажется, будто скорость у них та же. Галилей высмеивал подобные резоны, что явно не прибавляло ему друзей. Вскоре всем, в том числе и студентам-однокашникам, стало ясно, что он просто потешается. Не находя, чем бы еще занять ум и утолить любознательность, Галилей принялся искать стимулы в иных местах — например, в тавернах и борделях.

К счастью, сонная, провинциальная Пиза оживала, когда по традиции, заведенной еще Козимо I, пытавшимся сократить расстояния между городами Тосканы и объединить великое герцогство в нечто целое, между Рождеством и Пасхой великий герцог Тосканы переезжал сюда вместе со всем двором. На короткое время Пиза становилась общественной гостиной целой страны, здесь устраивались многочисленные увеселения, от концертов до бегов и лекций на самые разные темы. Как-то раз Галилео оказался на лекции, читанной для узкого круга придворным математиком (новая должность, введенная почитателем наук Козимо I) Остиллионом Риччи. Услышанное буквально пленило Галилео; его давно занимали умозрительные исчисления, но университетское начальство считало, что математика студентам не нужна, и исключило ее из программы обучения. За несколько лет до появления Галилея в Пизе профессор математики умер, и должность его оставалась вакантной все университетские годы Галилео.

Вскоре он занялся математикой под руководством Риччи, который познакомил его с великими греками Евклидом и Архимедом, их теоремами, системой доказательств, аргументами. После того как Риччи со всем двором вернулся во Флоренцию, Галилео продолжал заниматься в Пизе уже самостоятельно.

К большому неудовольствию отца, в 1585 году он вернулся во Флоренцию без степени и каких-либо перспектив получить работу. В конце концов Винченцо удалось нажать на кое-какие пружины при дворе великого герцога, и Галилео получил возможность время от времени читать лекции во флорентийской Академии. Четыре года спустя ему была предоставлена должность профессора математики в его старом университете — назначение, конечно, странное для человека с его репутацией, но в данном случае, наверное, в его пользу обернулась средневековая снисходительность. Другим фактором могло оказаться жалованье — всего 60 флоринов в год, меньше, чем доход лавочника. Когда это обнаружилось, Галилео пришел в ярость, но выхода у него не оставалось, на счету была каждая копейка. Постаревший отец работать уже не мог, и Галилео должен был содержать всю семью; для заработка он брал в Пизе учеников, но оставалось время заниматься и исследованиями.

Проводил он их на свой особый манер. По знаменитой легенде, Галилей взобрался как-то на кренящуюся Пизанскую башню и сбросил оттуда два предмета разного веса, продемонстрировав, таким образом, собравшимся студентам и профессорам, что падают они с одинаковой скоростью, что противоречит аристотелевским представлениям, согласно которым более тяжелые тела падают быстрее, чем легкие. Имел место такой эпизод в действительности или нет (многие считают, что это фантазия), он наилучшим образом показывает, насколько методология Галилея отличается от методологии последователей Аристотеля. Галилей проводил опыт для обнаружения истины, а последние верили в свою правоту, потому что так говорится в сочинениях Аристотеля. Разумеется, если два тела различного веса на самом деле сбросить с одинаковой высоты, с землей они соприкоснутся в разное время. Это объясняется разным сопротивлением воздуха; сторонники Аристотеля же утверждали, что это расхождение доказывает их правоту, что заставило Галилея выдвинуть тезис, согласно которому эти два объекта будут в действительности падать с одинаковой скоростью в условиях вакуума (должно было пройти почти 400 лет, чтобы эта версия нашла выразительное подтверждение на глазах многомиллионной аудитории. Ступая в 1969 году на поверхность Луны, Нил Армстронг уронил молоток и перо; оба достигли поверхности одновременно, и Армстронг заметил: «Ну вот, Галилей был прав»).

На основании проведенных опытов Галилей вывел некоторые законы движения, например: «При падении скорость тела при его приземлении пропорциональна времени падения». Такой вывод стал возможен благодаря сделанному им революционному шагу: он применил систему исчислений к физике, что в конце концов привело его к введению фундаментального понятия «силы».

В этом и заключалась гениальность прозрения Галилея — методы математики он использовал в физике. Это сейчас кажется самоочевидным, но в те времена физика и математика были двумя разделенными и автономными областями знания. И в тот момент, когда они соединились — дав толчок появлению таких понятий, как поддающаяся измерению сила, — появилась физика нового времени. Предметы можно взвесить, расстояния измерить, время зафиксировать — все в точных цифрах, — и подобное применение математического анализа к физическим явлениям знаменовало возникновение самого понятия «эксперимент». Все то, о чем идет речь, может быть установлено и измерено только на практике. Так было положено начало экспериментальной науке. Конкретный опыт можно выразить в абстрактных концептуальных терминах, результаты зафиксировать, затем сравнить их с другими результатами, полученными и зафиксированными в сходных условиях, — и таким образом сформулировать общие законы. Cimento — вот слово, которым обозначил Галилей подобного рода эксперименты, и в переводе с итальянского оно означает «испытание»; собственно, и столь привычный нам «эксперимент» представляет собой перевод со старофранцузского, на котором он означает «подвергнуть испытанию». Интуиция и практические опыты Галилея заложили основы современной науки. Это он сказал: «Книга Природы написана на языке математики. Персонажи этой книги — треугольники, кубы и другие геометрические фигуры, без помощи которых... мы бесцельно блуждаем по темному лабиринту».

Прозрения подобного рода возникали уже в античности. «Мир сотворен из чисел», — утверждал Пифагор. Но как это осуществляется на практике, он не знал. Галилей стал в этом смысле первооткрывателем, что позволило совсем по-иному взглянуть на картину мира. Ренессанс античной философии и искусства породил доверие к индивидуальной личности и гуманистическому учению. Ренессанс античной науки продемонстрировал, каким образом это учение может быть осуществлено на практике. Ренессансный гуманизм позволил иначе взглянуть на человека, ренессансной науке предстояло выработать новый взгляд на мир.

В непродолжительном времени Галилей стал в Пизе популярной личностью. Студенты боготворили своего молодого, задиристого, не считающегося с авторитетами лектора. Об университетском начальстве того же, правда, не скажешь. Большинство преподавателей в Пизанском университете были братьями-монахами, и, по мнению Галилея, которое он ни от кого не скрывал, идеи его коллег-монахов были столь же плоски, сколь и ортодоксальны. Равным образом презрительную насмешку вызывало у него академическое платье, он даже стишок на эту тему сочинил:

Лишь зануда и дурак

Носит правильный пиджак.

Это в школе лишь закон,

Не послушаешься — вон.

Но в борделе все иначе...

Естественно, терпение у начальства скоро лопнуло, и в 1592 году Галилею было предложено поискать какое-нибудь другое место. По удачному стечению обстоятельств в это время оказалось вакантным место профессора математики в престижном Падуанском университете, которому Галилей и предложил свои услуги. В это время его работы уже стали известны в научном мире, о нем высоко отзывались ведущие итальянские ученые, а великий герцог Фердинандо I называл его «одним из лучших математиков Тосканы». Во всеоружии — с такими-то рекомендациями — Галилей получил искомую должность.

В Падуе, этом крупном городе Венецианской республики, жилось ему неплохо, зарплата составляла 500 флоринов в год. Со своим обычным презрением к условностям, Галилей поселился с пылкой молодой любовницей Мариной Гамбиа, родившей ему троих детей. Равным образом и исследования его тоже вскоре дали нестандартные результаты. Именно в ту пору Галилей начал переписываться с немецким математиком Иоганном Кеплером, жившим в Праге. Галилей признавался Кеплеру, что разделяет теорию Коперника, но боится сказать об этом вслух из-за страха сделаться посмешищем в глазах своих падуанских коллег, почти поголовно придерживающихся взглядов Аристотеля. Впрочем, в ту пору уже и сам Кеплер, хотя Галилей этого еще не осознавал, и подтверждал, и развивал гелиоцентрическую концепцию Коперника. Используя наиболее точные из имеющихся на тот момент — телескоп изобретен еще не был — измерительные приборы, Кеплер постепенно приходил к заключению, что планеты вращаются вокруг Солнца по эллиптической, а не круговой, как считал Коперник, орбите.

В 1604 году Галилей обнаружил на небе новую звезду; это была так называемая nova (тело, образовавшееся в результате ядерного взрыва) — всего лишь вторая в этом роде после той, что появилась в 134 году до нашей эры. Ортодоксов это явление повергло в ужас, ибо, согласно учению Аристотеля, новых звезд быть не может, как не могут исчезать и старые. Аристотель учил, что земля состоит из четырех элементов (земля, воздух, огонь и вода), небеса же отделены от земли и представляют собой «квинтэссенцию», пятый элемент — совершенный и неизменный. Такие объекты, как кометы, противоречащие как будто этому взгляду, попросту отметаются в сторону как тела, не принадлежащие небу, они существуют в подлунном пространстве, наиболее тесно приближенном к земле, и потому являются не звездами, а просто неким метеорологическим явлением.

Человек, ничего не принимающий на веру и всегда готовый к спору, Галилей прочитал о nova цикл лекций, указывая на то, что ее появление опровергает аристотелевскую концепцию звездного неба. При этом у него завязалась публичная полемика с профессором философии Падуанского университета Чезаре Кремонини. Последний придерживался традиционных аристотелевских воззрений, будто законы физики, а равно любые измерения применимы только на земле, к небесам же с их звездами и планетами никакого отношения не имеют: квинтэссенция переменам не подвержена и не подчиняется законам, применимым к земле, воздуху, огню и воде. А если все же звездное небо измерять, то результаты лишь кажутся противоречащими законам Аристотеля, на самом же деле это не так, уже по той простой причине, что там они не действуют. Галилея сильно смущало то обстоятельство, что он не может опровергнуть подобный аргумент привычным для себя способом — при помощи эксперимента. Тогда он не знал, что Кеплер занят именно этим — он исчислял эллиптические орбиты планет, демонстрируя таким образом, что математика применима-таки и к звездному небу.

Тщеславного Галилея начало снедать нетерпение. Ему уже исполнилось сорок, а слава и преуспеяние все не приходили. Даже у Кремонини жалованье было вдвое больше, чем у него, что же касается имени, то его сделали себе люди, у которых и половины его способностей нет. Галилей все время придумывал что-то новое, включая сельскохозяйственные приспособления, военные машины, медицинские инструменты, — тщетно, успеха так и не было. Всю работу делал он, а урожай снимали другие. Между тем потребность в деньгах нарастала с каждым днем: надо было содержать любовницу и троих детей, не говоря уже о семье, оставшейся во Флоренции. Приходилось залезать в долги.

Хватаясь за последнюю соломинку, Галилей написал письмо великому герцогу Тосканы Фердинандо I с просьбой найти ему какую-нибудь должность при дворе. Письмо пришло в удачный момент — герцогу как раз нужен был на лето учитель для своего пятнадцатилетнего сына и наследника Козимо. Галилей получил это место и поселился со своим подопечным на вилле Медичи в Пратолино, горной деревушке близ Флоренции. Здесь он провел несколько славных месяцев, наслаждаясь роскошью и бездельем и в то же время восхищая своего ученика научными опытами и яркими идеями. Но лето кончилось, и пришлось возвращаться в Падую с ее заимодавцами.

В 1609 году Галилей снова попал на службу семье Медичи, только на сей раз он понадобился жене Фердинандо I, великой герцогине Кристине. К сожалению, она почему-то решила, что Галилей — это не прославленный астроном, а прославленный астролог, и попросила его составить гороскоп мужа. Фердинандо I сильно болел, и надо было знать, встанет ли он на ноги, а если так, долго ли проживет. Галилей дорожил благорасположением семьи и сразу принялся за работу. Гороскоп получился на редкость оптимистическим: «звездочет» заверил великую герцогиню, что звезды располагаются наилучшим образом, Фердинандо I скоро оправится и проживет еще долгие годы. Увы! — через неделю великого герцога не стало, и перспективы дальнейшей службы Галилея у Медичи сделались весьма туманными.

По возвращении в Падую он узнал, что в Голландии изобретен телескоп. Еще и в глаза его не увидев, Галилей быстро понял принцип работы двухлинзовой камеры и за какие-то несколько дней сделал собственную модель, в десять раз превышающую мощность прежней. «Открытие» свое он преподнес венецианскому дожу — неглупый политический ход. Сколь важен телескоп для морской державы вроде Венеции, скоро стало ясно всем: появилась возможность засекать враждебные суда на далеком горизонте, выигрывая таким образом несколько ценнейших часов для подготовки обороны. В знак благодарности дож предоставил Галилею пожизненный контракт в университете, хотя надежды на повышение жалованья не оправдались, а ведь он был по-прежнему опутан долгами.

Галилей быстро сообразил, как можно еще более увеличить мощность телескопа, и последний из созданных им экземпляров дает по сравнению с первым тридцатидвухкратное увеличение. Но что еще важнее, он сразу понял, какие преимущества дает этот увеличительный инструмент, если взглянуть через его стекла на звездное небо. Его оно, во всяком случае, изумило — ему открылась совершенно новая вселенная. Такое же чувство, наверное, испытал Колумб, открывший нежданный материк. В непродолжительном времени Галилей сделал несколько сенсационных открытий.

По большому счету за последние примерно три с половиной тысячелетия человечество не узнало о звездном небе ничего нового; возможности наблюдения при помощи невооруженного глаза были исчерпаны вавилонянами, наблюдавшими со своих зиккуратов строение созвездий. Все переменилось в тот момент, когда Галилей припал к телескопу и сфокусировал его на лунной поверхности. Раньше Луна казалась всего лишь светящимся диском, то увеличивающимся, то уменьшающимся. Теперь взгляду предстало большое загадочное сферическое тело, уже не прибывающее-убывающее в размерах, но разделенное на свет и тень. При ближайшем рассмотрении выяснилось также, что эта сфера покрыта кратерами, горами и даже чем-то похожим на моря. Галилей понял, что по аристотелевской астрономии нанесен окончательный удар: небесные тела — это, разумеется, никакие не безупречные, не подверженные изменениям сферы-квинтэссенции, это просто совершенно новые миры со своими свойствами и недостатками — точно так же, как и мир, населенный людьми.

Сделанные открытия Галилей описал в книге «Звездный вестник», посвященной не без умысла его бывшему ученику, а ныне великому герцогу Тосканы Козимо II. В Европе это сочинение произвело сенсацию. Выяснилось, в частности, что у Юпитера есть спутники. Эти новые луны Галилей окрестил — в честь того, кому посвящена книга — «Sidera Medici» («Звезды Медичи»). Таким образом, семья обрела бессмертие в небесах! С точки же зрения науки всего важнее оказались наблюдения «фаз Венеры»: планета расширялась и сужалась в точности как Луна, а поверхность, если смотреть на нее с земли, то светилась, то уходила в тень. Это неопровержимо свидетельствовало о том, что, подобно Земле, Венера вращается вокруг Солнца, других объяснений этого феномена просто нет.

Помимо того, Галилей наблюдал за Солнцем (используя для защиты глаз дымчатое стекло) и в процессе этих наблюдений обнаружил, что на нем есть темные пятна, принимающие форму облаков, которые «как будто наползают одно на другое». Это еще одно доказательство того, что звездное небо отнюдь не является вневременным и неизменным, как утверждал Аристотель. Неудивительно, что выводы Галилея вызвали яростное сопротивление последователей Аристотеля и церковников. Вот характерный отзыв одного аббата из Баварии, который писал автору: «Я прочитал все работы Аристотеля и не нашел в них ничего похожего на то, что утверждаете вы... Ваши пятна на Солнце — просто дефект ваших инструментов или зрения». Хуже всего то, что Галилей не мог ответить своим критикам — по той причине, что они просто отказывались признавать его точку зрения.

Впрочем, реакция Галилея была не менее характерна: сторонники Аристотеля, церковь, кредиторы — все они заключили против него союз. Чем смелее и оригинальнее становились его идеи, тем больше его преследовала паранойя. Ответы критикам становились все более нетерпимыми и резкими, Галилей повсюду наживал себе врагов.

Но появление «Звездного вестника» принесло и несомненный успех: девятнадцатилетний великий герцог Козимо II был явно польщен тем, что бывший наставник вспомнил о нем, и щедро отблагодарил Галилея, объявив его «первым философом и математиком» Тосканы; эта должность принесла с собой внушительное жалованье и роскошные условия работы на вилле Беллосгвардо, близ Флоренции, идеально расположенной для проведения астрономических наблюдений. Галилей немедленно оставил Падую, взяв с собой детей; Мария, явно по взаимному согласию, осталась на месте. Галилей оставил ей некоторую сумму на приданое, чтобы она могла выйти замуж (так оно через год и случилось).

На этот период пришелся высший взлет в жизни Галилея. Он же знаменовал и триумф Медичи в качестве крестных отцов научного Ренессанса. Под их крылом и при их поддержке Галилей получил возможность проводить свои исследования беспрепятственно, не обращая внимания на критиков. Непосредственным следствием этого стало быстрое распространение и усвоение его идей во всей Европе. Именно изучение работ Галилея вдохновило голландского философа и математика Рене Декарта на написание его эпохального «Рассуждения о методе», где под открытия Галилея была подведена философская база.

Галилей составил целую программу экспериментальных исследований, которые сопровождались далеко идущими теоретическими обобщениями. Рассуждения о тесной связи между физикой и математикой привели его к мысли о разграничении между двумя различными свойствами объектов. С одной стороны, это физические свойства, поддающиеся измерению, — длина, вес и так далее, они принадлежат самим объектам. С другой — свойства, измерению не поддающиеся: запах, цвет, вкус. Это уже не свойства самих объектов, но впечатления от наблюдений за ними. Это критически важное разграничение будет впоследствии развито английским мыслителем Джоном Локком, составив основу эмпирической философии, первой действительно научной школы в философии, постулирующей, что истина опирается на опыт.

Учения Декарта и Локка вдохнули новую жизнь в философскую мысль, положив начало, как принято считать, современной философии. И то и другое учения — рационалистическое и эмпирическое — в большой степени обязаны научным открытиям Галилея, ну а он, своим чередом, обязан поддержке и покровительству Медичи. Эти открытия и сами по себе знаменовали ренессанс философских идей античности, что, правда, в данном случае способствовало революции скорее в естественных науках, нежели в философии. Опираясь на собственные опыты, Галилей начал размышлять о природе вещества, и это привело к возрождению идеи, впервые выдвинутой Демокритом еще в начале IV века до нашей эры. Демокрит утверждал, что в конечном итоге материя состоит из неделимых частиц, которые он называл атомами (от греческого atomos, что и означает «неделимое», «нерассекаемое»). Со временем эта идея проникнет в физику и химию, вытеснив аристотелевское учение о четырех элементах материи.

И хотя должно было пройти много столетий перед тем, как атомы можно будет увидеть и сосчитать, сама идея стала основой революции в науке. В отличие от смеси земли, воздуха, огня и воды, представляющих собой скорее свойства, нежели числа, атомы, как неделимые частицы, хотя бы теоретически можно сосчитать. Новая научная революция означала переход из мира качеств в мир количеств, в тот мир, где применимы методы математики.

Размышляя над сутью новой гелиоцентрической теории, Галилей пришел к выводу, что инерционное вращение планет вокруг Солнца должно вызываться некими магнитными силами, притягивающими объекты друг к другу. Из его рукописей явствует, что он остановился на самом пороге открытия гравитации как всеобщего закона Вселенной. Применение законов физики к феномену движения планет знаменовало собой эпохальный шаг. Кеплер применил ко Вселенной математические законы, и вот теперь Галилей показал, что и физические законы имеют всеобщий характер. Он формулировал прямо: «Земные законы применимы к небесам».

Постепенно он приближался к опасной территории, и Ватикан начал проявлять все больший интерес к революционным идеям Галилея. Но остановить его уже было невозможно. В 1611 году Галилея пригласили к папскому двору показать свой новый телескоп, и его мысли, как ни удивительно, произвели весьма благоприятное впечатление. Воодушевленный этим, Галилей решил в полной мере разъяснить суть своих открытий, раз и навсегда продемонстрировав истинность гелиоцентрической системы. Он написал трактат, где описываются пятна на Солнце, отвергается идея, согласно которой центром Вселенной является Земля, показывается, что наука способна объяснять явления. Трактат вскоре сделался известен в Европе и даже стал чем-то вроде учебного пособия в университетах.

Почуяв размеры угрозы, сторонники Аристотеля, хоть и с запозданием, предприняли сокрушительную контратаку. Они упирали на то, что, развивая идеи Коперника, Галилей не только выступает против учения церкви, но и прямо противоречит Библии. Церковь решила, что пришла пора действовать: идеи Галилея — это безусловная ересь.

Но даже и тогда у него оставались друзья и союзники в кругу высших иерархов церкви. Папы и кардиналы сыграли свою роль в распространении ренессансных воззрений, и многие видные церковники стояли на стороне интеллектуального прогресса (показательно, что завершенный двадцать лет назад новый величественный купол собора Святого Петра, эта гордость католической церкви, воспринимался одновременно как продукт искусства и науки). Среди этих последних был влиятельный кардинал Маффео Барберини. Он дал знать Галилею, что до тех пор, пока он будет выступать как чистый математик, ему ничто не грозит. Совет этот прозвучал юмористически, хотя и невольно: дело в том, что церковь воспринимала математику в чисто платоновском духе, как явление сугубо идеальное и абстрактное, не имеющее отношения к реальному миру. Ну а Галилей исходил из прямо противоположных позиций.

Оборачиваясь назад и глядя на конфликт церкви и науки в историческом контексте, следует признать, что он был и неизбежен, и в — интеллектуальном смысле — совершенно не нужен. Корнями своими он уходит в ту роль, которую христианство сыграло в сохранении западной цивилизации. В Темные века, наступившие после распада Римской империи, античное знание существовало только в окраинных христианских общинах. С приходом более стабильных времен, в Средние века, оно получило распространение в Европе, но оставалось достоянием монастыря.

Это привело к относительному застою позднего Средневековья, когда церковь по-прежнему полагала всю философию, все знание, все просвещение своей собственностью: знание и учение церкви — это одно и то же. С оживлением интеллектуальной энергии, чему способствовало наступление Ренессанса, церковь оказалась в трудном положении. Не желая отказываться от монополии на знание, она постановила, что любой прорыв в нем должен сообразовываться с теологическим учением, из чего парадоксальным образом следовало, что открытия науки приемлемы для церкви только в том случае, когда открывается уже известное! Прогрессивная мысль сдерживалась отсталой практикой интеллектуальных институтов, и, по мере того как напряжение между этими полюсами нарастало, все явственнее становилось, что кто-то с неизбежностью должен уступить. Беда Галилея заключалась в том, что он оказался в самом центре этого неуклонно развивающегося процесса.

В 1616 году церковь включила работы Коперника в «Индекс запрещенных книг», а Галилею было официально предписано «отказаться и не защищать» подобного рода идеи, иначе он предстанет перед судом инквизиции. Этот институт был учрежден как часть общего движения Контрреформации, жестоко подавляющей ныне любое выступление против католической церкви. Цель инквизиции состояла в выявлении ереси, с применением в случае необходимости пыток; предполагалось, что таким образом любые побеги протестантизма в католических странах будут быстро выкорчеваны.

Галилей рассылал отчаянные письма кардиналу Барберини, великому герцогу Тосканы, другим влиятельным друзьям. В письме вдовствующей великой герцогине Кристине он осторожно обронил: «По моему мнению, запретить сейчас Коперника значит запретить истину». Но отклика эти обращения не возымели, и Галилею пришлось удалиться на виллу Беллосгвордо, где он и пребывал под защитой великого герцога Козимо II.

Семь лет спустя друг Галилея Маффео Барберини стал папой Урбаном VIII, и Галилей, преисполненный оптимизма, направился в Рим. Новый папа выслушал его более или менее сочувственно и дал соизволение написать книгу «Диалог о двух системах мира». В ней он мог изложить обе точки зрения на строение Вселенной — коперниковскую и церковную, при том, однако, условии, что читателю будет ясно дано понять: правда на стороне церкви. Так увидел свет «Диалог о двух системах мира», в котором воззрения Коперника вложены в уста остроумного интеллектуала Сагредо, а церковь с ее аристотелевскими воззрениями представляет персонаж по имени Симплицио — Простак. К сожалению, Галилей опять увлекся, и Простак получился как-то уж слишком простоватым. Хуже того, многим читателям показалось, что за этим псевдонимом скрывается сам папа. Урбан VIII пришел в ярость, а тут еще приближенные нашептывали, что новые идеи служат лишь тому, чтобы подорвать все движение Контрреформации. В Европе продолжалась Тридцатилетняя война с ее кровопролитными сражениями между католическими и протестантскими армиями, и в этой обстановке галилеевские взгляды казались более опасными, чем «Лютер и Кальвин, вместе взятые».

На беду Галилея, в 1621 году умер его покровитель и бывший ученик великий герцог Козимо И. Беззащитный отныне Галилей в 1633 году был вызван в Рим и предстал перед судом по обвинению в ереси. Всего тридцать лет назад здесь же, в Риме, и за то же судили и приговорили к сожжению на костре философа и естествоиспытателя Джордано Бруно. Чувствуя, что над ним нависла смертельная угроза, старый (ему уже было шестьдесят восемь лет) и больной Галилей направился в Рим, где, избегая пытки, вынужден был быстро капитулировать. Его заставили торжественно отречься от своих «богопротивных» воззрений, хотя легенда гласит, будто в последний момент он все же проговорил вполголоса: «И все-таки она вертится».

Галилея приговорили к пожизненному тюремному заключению, но, приняв во внимание возраст и состояние здоровья, позволили вернуться в Тоскану. Здесь, покровительствуемый новым великим герцогом Фердинандо II, он отбывал свой домашний арест в небольшом поместье Арчетри к югу от Флоренции. Четыре года спустя он начал слепнуть, но чувствовал себя лучше, чем выглядел. Громкое имя привлекало видных визитеров из северной Европы. Так, среди его гостей были английский философ Томас Гоббс и поэт Джон Мильтон. Буквально накануне полной слепоты Галилей наблюдал в телескоп, как, вращаясь вокруг Земли, Луна колеблется на своей оси. Несколько позже он завершил свой классический труд «Беседы и математические доказательства двух новых наук», представляющий собой полное изложение его идей. Рукопись была тайно доставлена в Голландию, отпечатана там и начала циркулировать в ученом мире Европы. Умер Галилей в возрасте семидесяти семи лет, 8 января 1642 года, буквально за несколько месяцев до того, как в Англии родился Исаак Ньютон. А три с половиной столетия спустя Ватикан наконец признал, что в случае Галилея «была допущена ошибка».

«Помилование» означало крупную уступку, ибо даже и по смерти Галилея церковь была вовсе не склонна прощать его «заблуждения», и наиболее непримирим к своему бывшему другу был в этом смысле папа Урбан. Так, он воспротивился решению великого герцога Фердинандо II похоронить Галилея в Санта-Кроче, рядом с такими великими флорентийцами, как Гиберти, Макиавелли и Микеланджело. Лишь через семьдесят пять лет он будет удостоен этой чести.

Великий герцог проявлял острый интерес к исследованиям Галилея, и после того как в 1632 году Фердинандо II достиг совершеннолетия и взошел на престол, в палаццо Питти, где жил ученый, то и дело появлялись курьеры с заданием изготовить для его высочества самоновейший телескоп. Особо гордился Фердинандо «Звездами Медичи», которые любил показывать своим высоким гостям. В 1635 году, после того как папа осудил «Диалог о двух системах мира», Фердинандо приложил немалые усилия к тому, чтобы трактат сохранился и получил распространение. Это он способствовал тому, чтобы его младший брат Маттиас де Медичи тайком переправил экземпляр рукописи в северную Европу, где он был переведен на несколько языков и быстро опубликован. Работа попала на глаза Томасу Гоббсу, о чем он и сообщил во время визита к находящемуся под домашним арестом стареющему ученому.

Так почему же Фердинандо II не защитил Галилея сразу после первоначальной публикации «Диалога» в 1632 году? И почему не воспрепятствовал поездке больного ученого в Рим, хотя на кону стояла его жизнь? Фердинандо II наследовал своему умершему в 1621 году отцу в десятилетнем возрасте, и все годы его несовершеннолетия Тосканой правили властная и суровая вдовствующая великая герцогиня Кристина и ее сноха — жена Козимо II. Когда ему исполнилось семнадцать, Фердинандо отправили в большой тур по европейским столицам для пополнения образования, но даже после обретения в 1632 году полной власти он продолжал оставаться под каблуком вдовствующей великой герцогини — до самой ее смерти, последовавшей в 1636 году. Когда в 1632 году Галилея вызвали в Рим, папа Урбан VIII порекомендовал Фердинандо II не вмешиваться, иначе может возникнуть крупный дипломатический скандал. И это была не просто угроза. При вдовствующей великой герцогине Тоскана полностью попала под влияние папы, в эти годы во Флоренцию буквально хлынул поток священников. Множество почти опустевших в свое время флорентийских монастырей теперь оказались заполнены до предела. При Кристине священники занимали крупные административные посты, что запретил еще, выстраивая новую бюрократическую систему, великий герцог Козимо I.

Фердинандо II был полноватый добродушный юноша с вьющимися волосами и тонкой стрелкой загибающихся вниз усов. Даже на раннем портрете Юстуса Сустерманса он, облаченный в блестящие доспехи, рука покоится на эфесе шпаги, предстает фигурой несколько нелепой — этакий наполовину денди, наполовину воин, впрочем, на воина непохожий. Но за вялыми манерами и неизменно приветливой улыбкой скрывались воля и незаурядные способности. Могло показаться, что к выполнению своих обязанностей Фердинандо относится как к приятному времяпрепровождению, однако же именно при нем Тоскане удавалось сохранять добрые отношения и с Австрией, и с Францией, и с Испанией, и с папой, при всем конфликте интересов последних.

В 1638 году Фердинандо II женился на Виттории делла Ровере, в явном расчете на скорое появление наследника мужского пола — Медичи нуждались в продолжении рода. Но дело с самого начала не заладилось. Женщина не только строгая и властная, но и крупная, хорошего сложения, Виттория тем не менее рожала с трудом. Первенец умер при рождении, та же несчастная судьба постигла и дочь, при появлении которой она сама едва не умерла. Возникли опасения, что наследника не будет вообще, тем более что Фердинандо II как будто предпочитал своей пышнотелой жене компанию смазливых придворных. Все же эти симпатии не помешали ему выполнить свой династический долг, и в 1642 году на свет появился долгожданный наследник мужского пола.

Влиятельную силу в Тоскане представляла пребывающая в тени трона мать Фердинандо II Маддалена. Особое внимание она уделяла чистоте нравов, и такое распределение обязанностей великого герцога вполне устраивало. Правда, вскоре после рождения внука, названного при крещении Козимо, вдовствующая великая герцогиня Маддалена предстала перед сыном с длинным списком гомосексуалистов, занимающих высшие административные посты в великом герцогстве, и призвала его к ответу: какие меры собираетесь предпринять, ваше высочество? Фердинандо II взял список, молча прочитал его и добавил в него свое имя. Маддалену это не смутило, она заметила лишь, что герцог сделал это, чтобы спасти грешников от заслуженного наказания. А что это за наказание, поинтересовался Фердинандо II. Костер, ответила мать. Тогда Фердинандо II смял лист бумаги, швырнул его в огонь и сказал: «Ну вот, ваше повеление уже выполнено».

Показательный анекдот — хотя бы тем, что за внешним добродушием герцога угадывается растущая решимость. Но важнее, пожалуй, — намек на господствующий во Флоренции моральный климат. Несмотря на то что при великих герцогах нравы в городе сделались проще и свободнее, у многих это вызвало недовольство; те силы, что привели к возвышению Савонаролы и Республики Христа, могли в любой момент вновь собраться под знамена.

Подобно многим Медичи — своим предшественникам, Фердинандо II любил устраивать для народа разного рода зрелища. Флоренция, как и прежде, гордилась своими художественными завоеваниями, но день сегодняшний был лишь бледной тенью великой эпохи; мир и преуспеяние, казалось, бессильны были породить гениев, каких вдохновляли времена непокоя и насилия. Даже прославленный вкус, каким всегда отличалась Флоренция, и тот пошатнулся — неопределенность обостряла его, а стабильность нуждалась лишь в развлечениях и сладостных воспоминаниях о «старых добрых временах». Это, пожалуй, лучше всего видно на примере самого популярного художника той поры Луки Джордано. В кои-то веки любимцем Флоренции стал даже не флорентиец. Джордано родился в Неаполе, и талант его был талантом копииста. Как пирожки, пек он подражания картинам Микеланджело, Рафаэля и других великих творцов Возрождения. Остались позади дни, когда Флоренция была законодательницей моды, теперь центры искусств рассеялись по всей Европе — Рим, Париж, Амстердам. Высокий Ренессанс, которому столь усердно подражал Джордано, стал достоянием истории, и все же флорентийцы предпочитали его подделки-анахронизмы господствующему в Европе стилю барокко.

Говорят, этот стиль, с его мелодраматизмом, склонностью к пафосу, любовью к избыточности, эмоционально чужд флорентийскому вкусу, предпочитающему четкость линий и классические формы. Но это весьма спорно. Ведь именно Флоренция породила и полюбила Микеланджело, чьи творения, исполненные драматического напряжения и муки, на самом деле торят путь барокко с его избыточностью. Флорентийский вкус развивался от Мазаччо к Боттичелли и, далее, к Микеланджело; но сейчас он, этот славный вкус, пошатнулся. И именно этим, а не какими-то изъянами барочного стиля объясняется неспособность города удержаться на волне художественного прогресса.

Тем не менее вовсе не все флорентийское искусство этого периода отличается вторичностью. Кардинал Джанкарло де Медичи, младший брат Фердинандо II, делал заказы неаполитанскому живописцу и поэту Сальватору Розе, чей значительный талант так и не нашел полного воплощения.

В противоположность запоздавшему Луке Джордано Роза как художник опередил свое время. Иные из его стихов, а также пейзажей и портретов безошибочно воспринимаются ныне как отдаленное предчувствие ненаступившей эпохи романтизма. На «Автопортрете философа» с его суровыми, мрачными красками художник сделал такую надпись:

Aut tace

Aut loquerre meliora

Silentio.

(Молчи,

а если говоришь, то

пусть слова будут

лучше молчания.)

К сожалению, сам Роза не всегда был верен этому призыву, сочиняя, в угоду массовому вкусу, слабенькие сатирические пьесы либо рисуя батальные сюжеты. Подобно времени и месту, когда и где он жил, Роза был не уверен в себе; как художник он хватался буквально за все, даже комические роли на сцене исполнял. Лишь небольшая часть его наследия сохраняет значение, но говорит куда больше, чем молчание его второстепенных работ и отсутствие художественного вкуса, что ощущалось во Флоренции его времен.

Другой брат Фердинандо II — самый младший — Леопольдо также в будущем стал кардиналом, но еще до отъезда в Рим на церемонию возведения в сан сделал шаг, знаменующий последнюю вспышку Ренессанса Медичи — покровителей искусств, вернее, в данном случае наук. В 1657 году он основал Accademia del Cimento, в самом названии которой содержится прямой отклик на излюбленный научный метод Галилея (cimento — «испытание», «эксперимент»). «Экспериментальная академия» Леопольдо ставила своей задачей именно такое развитие науки. Ее лозунг: «Опыт, и еще раз опыт», эмблема — сооружение, напоминающее печь для пробы металлов. Академики, а в круг этого десятка или около того энтузиастов входил и сам Фердинандо II, встречались время от времени либо в палаццо Питти, либо, с летним переездом двора, в Пизе.

Эксперименты проводились в самом дворце, иногда в большой печи, поставленной в садах Боболи. Строго говоря, постоянных членов, а также устава в Академии не было, — просто участники неформальных встреч. Результатами своих разысканий они делились в переписке с учеными из разных городов Европы — в то время это был единственный способ распространения научных знаний.

В эпоху Ренессанса возникло множество обществ для популяризации философских, литературных и теологических идей, но собственно научные общества появились лишь в XVII веке. Первое из них образовалось в 1603 году в Риме — Академия дей линсей (рысь). Тогда же членство в ней было предложено Галилею, а на одном из заседаний сооруженные им occhiale (очки) были названы телескопом. Но после осуждения Галилея церковью Академия была распущена. Таким образом, позднейшее — 1657 года — основание Экспериментальной академии было смелым шагом. Ну и новаторским, разумеется. Королевская академия в Лондоне появилась лишь в 1662-м, Академия наук в Париже еще четырьмя годами позже, а Берлинская — в 1700 году.

К тому же Экспериментальная академия была все же чем-то большим, нежели просто вольным клубом любителей-ученых из аристократического сословия, проявляющих интерес к новейшим научным открытиям. Среди ее активных членов был великий итальянский физик Эванджелиста Торричелли. В 1641 году, будучи тридцати четырех лет от роду, он занял пост помощника Галилея во Флоренции — честь немалая. А на следующий год, по смерти Галилея, Торричелли стал профессором математики во Флорентийском университете.

В 1643 году он занялся проблемой, подсказанной ему Галилеем. Он взял закрытую с одного конца U-образную трубку и наполнил ее ртутью; затем перевернул и открытым концом опустил в сосуд также с ртутью. Ртуть перетекла в сосуд, но не до конца, со стороны закрытого конца трубки образовалось пустое пространство. Это был вакуум, и Торричелли оказался первым, кто создал его в устойчивом виде. Изучая этот вакуум — торричеллеву пустоту, — ученый заметил, что уровень ртути день ото дня меняется. Он решил, что это объясняется изменениями в давлении воздуха, — так Торричелли изобрел барометр.