13. УБИЙСТВО В СОБОРЕ

13. УБИЙСТВО В СОБОРЕ

В 1476 году, на следующий день после Рождества, при входе в церковь, Галеаццо, герцог Миланский, был заколот тремя вельможами. Население выступило в поддержку его жены Боны Савойской, но ввиду непрекращающихся интриг, в которых были замешаны братья Галеаццо, ситуация оставалась крайне напряженной. В городе, бывшем главным союзником Флоренции, царил хаос, и полагаться на него было трудно. Тем временем Сикст IV начал кампанию за папские земли в Романье. Это был человек, о котором говорили, что «он превратил непотизм в политический принцип»; нуждаясь в заслуживающей доверия армии, он женил одного из своих племянников на старшей дочери Монтефельтро, наградив его при этом герцогским титулом. Предполагалось, что отныне новоиспеченный герцог Урбино со своей армией наемников перейдет от флорентийцев на службу папе. Параллельно Сикст IV продолжал практику назначения своих племянников кардиналами. Не считаясь с чувствами Лоренцо де Медичи и граждан Флоренции, он сделал кардиналом одного из них, слабоумного Пьеро Риарио, назначив при этом его архиепископом Флорентийским. Странная привычка нового архиепископа дарить своим любовницам золотые ночные горшки стала в городе притчей во языцех, правда, вскоре любителям сплетен пришлось замолчать: не прошло и трех лет, как Пьеро сошел в могилу.

Более серьезные манипуляции были связаны с братом архиепископа Риарио Джироламо, в котором сильно подозревали не племянника, но сына папы. Преследуя все ту же цель укрепления папской власти, Сикст IV вознамерился приобрести город-государство Имолу, а Джироламо поставить во главе его. Город принадлежал Милану, и запросили за него 40 000 флоринов. Папа обратился к управляющему римским филиалом банка Медичи с просьбой о займе. Торнабуони связался с Лоренцо. Тот заколебался, и это можно понять. Дело не просто в том, что папа уже и без того превысил свой личный счет на 10 000 флоринов, — Имола была для Флоренции стратегически важным пунктом, ибо здесь проходили торговые маршруты, ведущие через горы на Адриатику. С другой стороны, не хотелось обижать папу, так что Лоренцо решил потянуть время и каким-нибудь образом подстраховаться. Не привыкший к такому отношению, Сикст IV пришел в ярость и отозвал из банка Медичи папские счета, передав их — возможно, это был заранее рассчитанный шаг — главному конкуренту Медичи, банку Пацци. Франческо де Пацци, управляющий римским отделением, сразу же согласился кредитовать папу.

Пацци — флорентийская семья с почтенной родословной, вот уже почти пятьсот лет она занимала в городе видное положение. Еще в XI веке один из ее представителей вернулся из Первого крестового похода с несколькими камешками, отломанными от Гроба Господня в Иерусалиме, которые тогда же были помещены в церковь Сантиссиси-Апостоли и стали самыми почитаемыми реликвиями во Флоренции. Когда-то Пацци принадлежали к аристократии, но в XIV веке влились в гильдию банкиров. Основанный ими банк стал быстро преуспевать и со временем сделался единственным банком во Флоренции, который был способен хоть как-то соперничать с банком Медичи. Брунеллески спроектировал для них семейный дворец, а налоговые декларации свидетельствуют, что в 1457 году Пацци стали второй по богатству семьей во Флоренции. Пьеро де Медичи взял это на заметку и выдал любимую сестру Лоренцо Бьянку за Гильельмо Пацци, младшего брата Франческо. Так две семьи породнились, и соперничество стало носить дружеский характер; Гильельмо тесно сдружился с Лоренцо, проводил много времени у него дома, они вместе охотились.

Однако же Франческо де Пацци давно таил в себе враждебные чувства к Медичи. Человек высокомерный и претенциозный, он не принимал стиль жизни, насаждаемый Медичи, как не нравились ему и их власть и их богатство. И вот, заполучив папские счета, он нанес по соперникам серьезный удар. А ведь Франческо был уверен, что лишь деньги Медичи мешают Пацци занять ведущее политическое положение в городе. Стало быть, пока противник не оправился, надо нанести новый удар.

Франческо де Пацци прекрасно отдавал себе отчет в том, что у Медичи есть несколько могущественных врагов, всегда готовых поддержать тех, кто выступает против них. Для начала он обратился к грубому и агрессивному Джироламо Риарио, градоначальнику Имолы, который уже успел обнаружить свои амбиции и желание укрепить власть. Риарио заявил, что будет только рад, если Лоренцо де Медичи убьют. Затем Франческо де Пацци сошелся с непримиримым противником Лоренцо Франческо Сальвиати, которого папа Сикст IV недавно назначил архиепископом Пизы. Друг Лоренцо, поэт Анджело Полициано метко назвал Сальвиати «невежей, равно презирающим божеский и человеческий законы, глубоко погрязшим в преступлениях и бесчестье». Лоренцо противился назначению Сальвиати в Пизу и в течение трех лет не позволял ему пересечь границу флорентийской территории, дабы приступить к исполнению своих обязанностей, лишая таким образом немалых финансовых привилегий, связанных с положением архиепископа. Сальвиати с готовностью согласился принять участие в заговоре и даже возглавить его.

Далее Франческо де Пацци нанял кондотьера Джана Баттиста де Монтесекко, которому было приказано расположить войска в Имоле и других стратегически важных пунктах вдоль восточной границы Флорентийской республики в горах. Там им следовало ждать, пока заговорщики нанесут первый удар, а затем проследовать маршем во Флоренцию. Предполагалось, что после падения Лоренцо в городе возникнет замешательство, но люди будут приветствовать конец тирании Медичи и встанут на сторону заговорщиков; сопротивления войска не встретят, и кровь проливать не придется. Оба они, Пацци и Монтесекко, знали, что выдающееся военное мастерство Монтефельтро, ныне, к счастью, герцога Урбино, Флоренции уже больше не поможет.

Заговорщики направились в Рим, где получили благословение папы Сикста IV, назвавшего Лоренцо «злобным и презренным типом, который не умеет себя вести». Далее он, правда, приняв постный вид, предупредил, что не должно быть никакого кровопролития, ибо разве может папа санкционировать убийство? Но заговорщики понимали, что без кровопролития поставленной цели не достигнешь и, по словам присутствовавшего на встрече Монтесекко, гнули свою линию и в конце концов поставили вопрос ребром: «Святой отец, вы согласны с тем, чтобы корабль вели мы? И чтобы вели его в нужном направлении?»

— Согласен, — помолчав, кивнул папа.

Подобно остальным заговорщикам, Монтесекко не сомневался, что Сикст IV вполне отдает себе отчет в сути того дела, на которое дает согласие.

Франческо де Пацци направлялся во Флоренцию с намерением убить Лоренцо де Медичи, а также его брата Джулиано как единственно вероятного преемника. Теперь Пацци искал поддержки пятидесятисемилетнего главы семейства мессира Якопо де Пацци, почтенного банкира и торговца шелком, проведшего несколько лет за границей, главным образом во Франции; по возвращении он даже был избран на один срок гонфалоньером, и синьория удостоила его рыцарского звания за заслуги перед городом. По словам архиепископа Пизы Сальвиатти, «если нам удастся привлечь его на свою сторону, дело, можно сказать, сделано». Но как только Франческо де Пацци и кондотьер Монтесекко изложили ему детали заговора, банкир «сделался холоден как лед» и заявил, что план обречен на провал. Тогда Монтесекко передал ему подробности разговора с папой, и это убедило-таки Якопо. Он согласился поддержать заговорщиков.

Им понадобилось еще некоторое время, чтобы уточнить кое-какие детали, после чего главари заговора связались с доверенными друзьями, на которых можно было положиться в деле. На роль палачей Лоренцо были выбраны двое священников (один из них — обиженный и озлобленный гражданин Вольтерры). Заколоть Джулиано, при содействии самого Франческо де Пацци, должен был некто Бернардо Бандини (еще его называли Барончелли), никчемный тип из аристократического сословия, державший деньги в банке Пацци. Убийство должно быть осуществлено в соборе, во время мессы, а сигналом послужит поднятая священником облатка. Дата — 26 апреля, через неделю после Пасхального воскресенья, хотя впоследствии возникла легенда, будто убийство произошло в самый день Пасхи; скорее всего ее распространению способствовали сами Медичи, чтобы преступление выглядело еще более отвратительным, ибо что может быть гнуснее убийства, совершенного в самый священный день христианского календаря?

В отношении Джулиано все случилось, как было задумано, но в остальном заговор провалился, и многих заговорщиков ждала жестокая кара. Особенно суровыми последствия покушения оказались для мессира Якопо де Пацци. Когда сведения о провале заговора дошли до палаццо Пацци, он, по словам свидетелей, забился в судорогах отчаяния, а немного оправившись, вскочил на лошадь и бежал из города в сопровождении вооруженной охраны. Слухи о происшедшем в городе меж тем достигли окрестностей, Лоренцо распорядился перехватить беглецов, кое-кто из людей Якопо погиб в яростной схватке, но сам он сумел скрыться в горах, в заброшенной деревушке Кастаньо ди Сан-Годенцо. Здесь, однако, Якопо был опознан местными крестьянами, которые схватили его и выдали преследователям. Те доставили пленника во Флоренцию, где он был брошен в темницу Барджелло и подвергнут пыткам.

На следующий день его, скорее мертвого, чем живого, протащили по улице, ведущей к палаццо делла Синьория, и подняли наверх. Здесь с него самым унизительным образом сорвали верхнюю одежду и, накинув петлю на шею, выбросили в северное окно, так что тело долго еще раскачивалось рядом с телами четырех других заговорщиков. В конце концов висельников вынули из петли, и труп Якопо был захоронен на кладбище семейной церкви Пацци Санта- Кроче. Но на этом его унижения не закончились. В ближайшие дни на Флоренцию и окрестности обрушились ливневые дожди, погубившие большую часть урожая зерновых. Вину за это несчастье возложили на Пацци, и разъяренная толпа угрожала разрыть его могилу, так что монахам пришлось самим эксгумировать тело и перезахоронить его в неосвященной земле, за городом, близ виселицы. Но как пишет Макиавелли, два дня спустя «орава подростков выкопала тело из земли и, набросив на шею веревку, на которой (Якопо) был повешен, протащила обнаженный труп через весь город», оглашая округу выкриками: «Дорогу великому рыцарю!» Напротив палаццо Пацци собравшаяся толпа подвергла останки очередному унижению: разлагающимся черепом, как молотком, стала стучать в дверь, выкрикивая: «Открывайте! Великий рыцарь вернулся!»

В конце концов, под все возрастающее улюлюканье, останки, от которых исходил нестерпимый запах тлена, сбросили в Арно с моста Рубинконте, в самом центре города. Толпа бросилась на набережную, провожая глазами труп, медленно плывущий в сторону Понте Веккьо. Но и это был еще не конец. В каком-то месте тело вынесло на заболоченный берег, где его обнаружила и выставила напоказ группа оборванцев. Затем они набросили веревку на шею мертвеца, завязали свободный конец на ветке ивы и стали колотить по трупу палками, пока кости не посыпались на землю. А потом швырнули останки назад в реку.

Это был, по словам Макиавелли, «поразительный пример взрыва народного гнева». Полициано, также описывавший эти события, просто отмечает, что «толпа обезумела». Но что же на самом деле было причиной того взрыва? Вереница чудовищных событий указывает на то, что под поверхностью повседневной жизни Флоренции бурлили страсти, и вот наконец возник повод, законно позволивший выплеснуться гневу отнюдь не только «ватаги подростков»: презренные «слюнтяи» получили возможность выразить свои чувства к будущим правителям. Эти макабрические сцены сделались поводом для глумления, жестокой насмешки и брезгливости; характерно, что не сопровождались они приветствиями в адрес Медичи, выкриками «Palle! Palle!» и вообще какими-либо знаками симпатии к горделивым победителям. Вероятно, именно это, а вовсе не «гнев народный» или «безумие», может служить объяснением варварства. Когда бьющее в глаза богатство тесно соседствует с безысходной нищетой popolo minuto, такого рода взрывы становятся объяснимыми. Быть может, посмертная судьба Якопо де Пацци — это вовсе не таинственная загадка; быть может, скорее она дает неожиданную возможность заглянуть в глубины неспокойной жизни, править которой выпало на долю крестных отцов Флоренции.

Когда известия о неудачном заговоре достигли Рима, с папой Сикстом IV, говорят, едва не случился апоплексический удар от гнева. Повешение архиепископа, да еще в полном облачении, — это явное святотатство, прямое оскорбление церкви! Тот факт, что имел место заговор, а архиепископ был одним из его вожаков, быстро забыли. Сикст IV издал папскую буллу, отлучающую от церкви Лоренцо де Медичи, а вместе с ним и всех граждан Флоренции. Подогретый его яростью, «взбалмошный» племянник папы Джироламо Риарио (отказавшийся, кстати, последовать за своими единомышленниками-заговорщиками во Флоренцию) направился в сопровождении трехсот папских гвардейцев в посольство Флоренции и взял посла под арест. Ну а Сикст IV направил во Флоренцию своих представителей с требованием городу выдать Лоренцо де Медичи, который будет предан суду за святотатство, богохульство, оскорбление церкви, убийство архиепископа Пизы и ряд других грехов.

Лоренцо был объявлен «отлученным от церкви, преданным анафеме, достойным скверны грешником и святотатцем, не заслуживающим доверия и лишенным духовного права волеизъявления». В столь же сильных выражениях были подвергнуты проклятию гонфалоньер и члены синьории, «вся собственность которых конфискуется в пользу церкви, дома сравниваются с землей, и любое место проживания признается непригодным для такового. Вечная им разруха и вечный позор». Отдельным, не для широкой публики предназначенным указом папа предписывал конфисковать все активы Медичи в Риме, включая банк. Выданные им кредиты аннулируются и погашаются (заодно, таким образом, папа экономит 10 000 флоринов лично себе).

Граждане Флоренции встретили папскую буллу молчаливым презрением, дав понять, однако, что выдавать Лоренцо де Медичи Риму не намерены. Епископам Тосканы, в свою очередь, явно не понравилось массовое отлучение, и они созвали собор во Флоренции, на который явились и ведущие граждане города. На нем было прямо заявлено, что действия синьории, направленные на защиту республики против заговорщиков, оправданны, после чего собравшиеся обнародовали свой указ, по которому папа отлучается от церкви. Указ был отпечатан на первом в городе типографском станке, заработавшем лишь год назад, и распространен по всей Тоскане. Таким образом, у него оказалось куда больше читателей, чем у папской буллы.

Но тут подоспели новости посерьезнее: разгневанный папа Сикст IV объявил Флоренции войну и призвал к себе в союзники неаполитанского короля Ферранте. Фактически Флоренции предстояло сражаться в одиночку. Орсини призвал под ружье свою персональную армию, но это был скорее демонстративный жест; Милан, все еще раздираемый междоусобицами, смог направить во Флоренцию лишь символическое войско. Венеция была, конечно, сильно озабочена безопасностью севера Италии, но считала, что дело Флоренции проиграно, потому ее помощь тоже оказалась символической. Оставалось рассчитывать только на герцога Феррары и его небольшой отряд наемников.

Папа поставил свою гвардию под команду нового начальника — Монтефельтро, герцога Урбино, признанного ныне лучшим полководцем во всей Италии; помимо того, он мог рассчитывать на поддержку крупного военного отряда из Неаполя под началом герцога Калабрийского, сына короля Ферранте. Он-то и вторгся первым на территорию Флоренции, в то время как герцог Урбино, выжидая удобный момент, оставался в арьергарде. В ответ герцог Феррары предпринял несколько маневров и сообщил во Флоренцию, что ему удалось «переиграть» противника. На самом же деле «маневры» оказались серией отступлений. Это вызвало беспокойство у синьории, которая принялась бомбардировать его посланиями, вопрошая, за что же ему платят, если он отказывается сражаться. Тем временем герцог Калабрийский продолжал наступление и достиг городка Колле, в тридцати милях к югу от Флоренции, где столкнулся с неожиданно упорным сопротивлением местных жителей, отказывавшихся сдавать город. В конце концов, после двухмесячной осады, Колле уступил напору неаполитанцев, но на дворе уже стоял ноябрь, ударили холода, и наступающим пришлось вернуться на зимние квартиры в Сиену. Узнав об этом, герцог Феррары отправился домой; его примеру последовали и миланцы.

К этому времени общественный порядок начал давать трещину во всей Тоскане. Вооруженные бандиты, выдавая себя за разведку противоборствующих сторон, спускались с гор и терроризировали местное население. Да и в самой Флоренции люди были напуганы и озлоблены. Запасы продовольствия истощались, людей обложили налогами — война требовала новых и новых расходов, — между тем никто их не защищает. Ко всему прочему, переживала кризис торговля шерстью, и это ударило по всем, от самих торговцев до чомпи; вынужденные платить дополнительные военные налоги, многие шерстянщики столкнулись с угрозой разорения; ну а потерявшие работу чомпи и их семьи столкнулись с угрозой нищеты. Помимо того, распространились слухи о вспышке бубонной чумы в районе Санта-Кроче, и это немедленно породило панику среди населения. А война все тянулась и тянулась.

В конце 1479 года Лоренцо де Медичи, проанализировав ситуацию, пришел к выводу, что именно он повинен во всех бедах флорентийских граждан, ибо врага интересует только одно — как бы поскорее расправиться с Медичи. И вот в декабре он решил сыграть ва-банк: поставив в очередной раз на пост гонфалоньера верного ему Томмазо Содерини, Лоренцо тайком выскользнул из города и направился в Пизу. С дороги он направил в синьорию письмо, в котором говорилось:

«С вашего разрешения (sic!) я принял решение немедленно отплыть в Неаполь. Я убежден, что действия наших врагов продиктованы исключительно ненавистью ко мне лично, и потому, предавая себя в их руки, я несу мир нашему городу... Ввиду сделанного флорентийцами, в результате которого мне предоставляется больше почестей, но и возлагается больше ответственности, нежели лежит на других частных лицах, я считаю себя обязанным послужить родине, пусть это и сопряжено с риском для жизни... Единственное мое желание состоит в том, чтобы жизнь моя либо смерть, судьба либо состояние способствовали благополучию нашего города».

Говорят, что члены синьории при чтении этого письма не могли сдержать слез, и у нас нет оснований считать, что это преувеличение.

В то же время высказывались предположения, что Лоренцо чрезмерно драматизирует ситуацию: еще до отъезда из Флоренции он тайно снесся с королем Неаполитанским, который прислал за ним в Пизу галеру. Правда, тут же следовали оговорки: мол, Ферранте известен своей непредсказуемостью, и, быть может, ему только на руку, если Лоренцо убьют на борту судна или бросят в темницу немедленно по прибытии в Неаполь. Но не случилось ни того ни другого, и едва Лоренцо ступил на неаполитанский берег, как его заключил в объятия сын Ферранте Федериго. Смелый шаг Лоренцо произвел впечатление на Ферранте, да и в Европе не остался не замеченным: в новейшей итальянской истории, столь богатой на правителей-интриганов, правителей-лжецов, появился наконец герой.

Несомненно, Лоренцо сильно рисковал, ведь у Ферранте характер был действительно переменчивый, а действия непредсказуемыми, не зря о нем говорили: «Никогда не угадаешь, обозлится он или засмеется». На сей раз Ферранте встретил Лоренцо дружелюбно, но заставить себя принять какое-либо решение не позволил. Согласие с Флоренцией означало разрыв с папой, который уже сделал одного из сыновей Ферранте кардиналом — редко кому, за пределами папской семьи, выпадала такая удача. Лоренцо расположился в помещениях банка Медичи и отправился к королю. Ни до чего стороны не договорились, зайдя в тупик. Под прикрытием дипломатических любезностей затеялась игра в кошки-мышки.

Ферранте убеждал Лоренцо задержаться в Неаполе, повторяя, как хотел бы провести побольше времени в таком вдохновляющем обществе.

Ну а Лоренцо, предчувствуя, должно быть, что Ферранте будет всячески вилять, явился в Неаполь во всеоружии. Еще по дороге он предпринял обаятельную атаку, а затем обрушил на неаполитанцев и их правителя все свое обаяние, демонстрируя при этом чудеса щедрости. Для начала Лоренцо выкупил из рабства всю сотню галерных рабов, которые доставили его из Пизы в Неаполь, затем выдал каждому по десять флоринов и комплект новой одежды взамен рубища, что было на них. Далее, уже в городе, стал раздавать деньги бедным на приданое дочерям, чтобы хорошо вышли замуж, ударился в благотворительность, способствовал устройству всякого рода зрелищ. Один из приставленных к нему чиновников докладывал начальству, что Лоренцо всегда выглядит «хладнокровным, уверенным в себе и веселым»; но по ночам он нередко впадал в самую мрачную хандру. Стихи его отражают эту противоположность света и тьмы в его характере:

Утром ярок яблок сочных цвет,

Ну а после, в час закатный, сходит он на нет.

Месяц проходил за месяцем, а рука дающего не оскудевала — так Лоренцо компенсировал ночные тревоги, ну и, конечно, вел свою политику. Только где он доставал деньги? Банк Медичи немало пострадал от недавнего экономического спада в Италии и всей Европе; ограничения на английском рынке торговли шерстью поставили лондонское отделение в еще более сложное положение. Филиал в Брюгге тоже был в долгах, чему, помимо всего прочего, способствовала беспечность тамошнего управляющего Томмазо Портинари (брат управляющего в Милане). Вопреки положениям заключенного с ним договора Портинари тратил значительные суммы на финансирование разного рода сомнительных морских предприятий, включая большую, но, как выяснилось, провальную торговую экспедицию на западноафриканское побережье, в Гвинею. Портинари также потратил 8000 флоринов на покупку и обстановку отеля Бладелин — новой резиденции банка Медичи (это здание и поныне остается одной из исторических достопримечательностей Брюгге). Изучая в охваченной войной Флоренции банковские отчеты, Лоренцо обнаружил, что филиалы в Лондоне и Брюгге совокупно задолжали гигантскую сумму — 70 000 флоринов, что заставило его саркастически бросить: «Да, деятельность Томмазо Портинари приносит нам огромные прибыли». Несколько оправдывая Портинари, следует заметить, что на него могли оказать воздействие рассказы о неумеренных тратах молодого Лоренцо во Флоренции: если Медичи могут позволить себе подобную щедрость дома, то совершенно естественно, что их представительства за границей должны соответствовать такому богатству. А теперь Лоренцо швырял деньгами в Неаполе, тратя их в таких количествах, словно от этого зависела его жизнь (что в данном случае содержало в себе зерно истины). Вопрос, как и где доставал Лоренцо эти деньги, имеет решающее значение при оценке его добропорядочности как финансиста.

Во Флоренции власти, конечно, знали о его расходах и исправно снабжали его средствами. «При сем посылаю испрашиваемые вами доверенность и аккредитив», — пишет ему какой-то служащий синьории. Еще перед отъездом из Флоренции Лоренцо заложил за 60 000 флоринов свою виллу-замок в Кафаджоло, а также поместья в Муджелло. Зачем ему понадобились эти деньги — для расходов в Неаполе или покрытия банковских долгов? Некоторые авторы утверждают, что и в этот, и в другие разы Лоренцо тратил крупные суммы из городской казны. Граница между финансовыми операциями Флоренции и семейства Медичи в большой степени стерлась уже при Козимо, на чем главным образом выиграл город. Может, Лоренцо решил, что пора и Медичи извлечь какую-то выгоду из такого положения? Один сохранившийся до наших дней документ свидетельствует, что как-то раз в годы своего правления Лоренцо перевел на свой счет 74 948 флоринов «без санкции закона и кого-либо из официальных лиц». Невозможно сказать, для чего это было сделано, — позднейшие поколения Медичи уничтожили все документы, относящиеся к тому периоду. Тем не менее Рэймонд де Ровер, большой знаток финансовой деятельности Медичи, утверждает определенно: «представляется весьма вероятным, что после провала заговора Пацци банкротства удалось избежать, только запустив руку в общественную казну». Не менее вероятным представляется, что Лоренцо полагал, что от этого выиграют и Медичи, и Флоренция. И с точки зрения прагматики, но не морали, такой взгляд оправдан.

Чем больше Лоренцо задерживался в Неаполе, тем яснее становилось, что Ферранте сталкивается с собственными трудностями. Турецкий флот курсировал в опасной близости от итальянских границ. С другой стороны, король Франции неустанно, и с явной угрозой, заявлял свои претензии на неаполитанский престол. В конце концов Ферранте пришлось согласиться заключить с Флоренцией мирный договор. Сикст IV был вне себя от ярости, но выбора у него не было, и он решил к этому договору присоединиться. А там видно будет.

Лоренцо вернулся во Флоренцию героем и в очередной раз воспользовался возможностью укрепить свою власть в городе. Был сформирован совет из семидесяти членов, полномочия которого длятся пять лет и позволяют даже отменять решения синьории. За выборами бдительно следила партия Медичи. Таким образом, в городе появился новый инструмент политической стабильности, и, дабы еще более усилить его эффективность, Лоренцо начал действовать не столь импульсивно, сколь раньше, больше в духе своего деда — осторожно и скрытно.

Своего верного Томмазо Содерини Лоренцо использовал в качестве посла по особым поручениям, представлявшего его на различных официальных мероприятиях за рубежом; помимо всего прочего, это позволяло не опасаться, что он укрепит свое положение в городе, которым формально правил, во время частых отлучек Лоренцо.

В 1480 году турецкий султан Мехмед Завоеватель высадил войска на юге Италии и занял портовый город Отранто. К тому времени он уже завладел всей Грецией и большей частью Балкан. Италия стала очередным этапом расширения Оттоманской империи. Сикст IV в отчаянии обратился ко всем встать на защиту христианского мира. Первыми на этот призыв откликнулись итальянские государства, в том числе Флоренция. Папа решил, что о расхождениях с Лоренцо надо забыть: в таких обстоятельствах не время замышлять что-то друг против друга. Но тут не прошло и года, как турецкие войска отступили — столь же неожиданно, сколь и появились. Мехмед умер, ему на смену пришел новый султан, и на время воцарился мир. Не менее удивительно, что и в самой Италии на ближайшие годы стало спокойно. Именно тогда Лоренцо предстояло сыграть особенно важную — и чем дальше, тем важнее — дипломатическую роль. Несмотря на то что ему было лишь немногим более тридцати лет, действия Лоренцо, направленные на защиту Флоренции и укрепление мира, показывали, что он обрел уважение во всей Италии. При решении возникающих трудностей его совет имел особенный вес, и постепенно в нем стали видеть «стрелку итальянского компаса». Именно на него можно было уверенно положиться при выборе пути. За вычетом нескольких незначительных вспышек насилия Италия проживет в мире и согласии до самого конца жизни Лоренцо де Медичи.