18. «Морские дьяволы» Риссера задевают за минрепы
18. «Морские дьяволы» Риссера задевают за минрепы
Последней через минные заграждения проходила стая «морских дьяволов» Боба Риссера. Накануне шесть подводных лодок, сведенных в две стаи, уже бросили вызов минному барьеру огромной взрывной силы.
Теперь предстоял прорыв третьей стаи. Невольно возникал вопрос: не пора ли вспомнить о кувшине, который повадился ходить по воду? Не слишком ли зачастил этот кувшин?
Но был только один способ ответить на этот вопрос — пройти через пролив.
Добрые предзнаменования не очень успокаивали подводников третьей стаи слишком уж усилилась активность японских воздушных и надводных сил у входа в пролив. Казалось, японцы подозревают, что кто-то притаился на дне Корейского пролива. И, конечно, никто из командиров «морских дьяволов» третьей стаи: ни сам Боб, ни Латам, ни Тайри — не имели ни малейшей возможности узнать, благополучно ли прорвались стаи Хайдмэна и Пирса.
Вместо того чтобы встречать рассвет на поверхности, Боб Риссер, находившийся на «Флайинг Фиш», в 03.01 увел свою стаю на глубину. Вскоре после погружения подводных лодок их гидролокационные приборы зафиксировали шум винтов и даже взрывы.
За исключением старшего помощника капитан-лейтенанта Смита, все офицеры «Тиноса» были призваны из запаса. Но они показали образцы мастерства, когда им пришлось встретиться с «горшками дьявола».
Дик Латам оценивал это так: «Кажущаяся пассивность экипажа могла обмануть лишь неопытного наблюдателя, но командир видел, что его люди чрезвычайно вдумчиво относятся к своим обязанностям».
Когда стая «морских дьяволов» Риссера приготовилась к погружению для форсирования минных заграждений, «Тиноса» заняла место в центре. Эта позиция отдаляла корабль от обоих берегов. Латам и его офицеры решили преодолеть минный барьер в Западном проходе не на перископной глубине, что позволяло бы вести наблюдение за поверхностью, а на глубине 36 метров, определяя свое место по счислению и показаниям эхолота. Они опасались, как бы противник не обнаружил перископ и не узнал, что подводные лодки преодолевают пролив. 36-метровая глубина была выбрана из того расчета, что японцы ставят свои мины на углубление не более 20 метров. Если это так, то «Тиноса» должна благополучно проскочить даже под наиболее глубоко поставленными минами.
Длительные поиски потерпевших аварию летчиков и возня ночью с передачей их другой подводной лодке вконец измотали Латама к тому времени, когда подошел срок форсировать Западный проход. Уверенный в своем старшем помощнике Смите, командир решил, что в течение всего перехода через пролив они будут нести вахты по очереди, сменяя друг друга через каждые четыре часа. Дику предстояло нести первую вахту. На рассвете 6 июня «Тиноса» погрузилась и, достигнув 36 метров, пошла на северо-восток со скоростью трех узлов. Когда старший помощник ушел отдыхать, командир занял свое место в боевой рубке у гидролокатора.
«В то время у нас уже был немалый опыт и мы знали, как ведет себя гидролокатор при обнаружении мин, — вспоминает Латам. — Никого из нас теперь не обманывали сигналы от косяков рыб. Иногда при этих контактах возникали звонки, которые по своему тону очень напоминали звуки при контакте с минами.
Однако за время первой четырехчасовой вахты нам пришлось иметь дело и с минами. Это было совсем не то, что при встрече с косяками рыб. Если бы у нас на борту находился один из голливудских сценаристов, он непременно обнаружил бы некую особенность в общей атмосфере, царившей на корабле, особенность, которая говорила о нависшей над кораблем опасности. Мины над нашими головами можно было сравнить лишь с мечом Дамокла, подвешенным на волоске над головой древнего афинского мудреца.
Впрочем, если такая атмосфера и существовала, с 04.00 до 08.00 я не замечал ее. Старые бойцы привыкли к ожиданию смерти, которая подстерегает их за каждым углом. Но умея ко всему приспосабливаться лучше других существ на планете, человек быстро усваивает, что нет никакой пользы заглядывать за угол. Уже сами по себе цели «операции Барни», должен сказать, держали людей в состоянии самого высокого напряжения. Все мы были похожи на золотоискателей, которые пробрались во враждебную страну и, несмотря на грозящие им опасности, ищут драгоценные металлы, ожидая найти их в виде крупных самородков. Пылкое стремление поднять дым коромыслом на заднем дворе Хирохито объединяло буквально всех. И каждый старался как можно лучше выполнить свои обязанности».
Около 08.00 закончилась вахта Дика, и Смит сменил его. Командир лодки направился в кают-компанию, с аппетитом проглотил свой завтрак, состоявший из фруктового джуса, яичницы и бифштекса, и лег отдохнуть. В 11.30 Дика поднял рассыльный.
— Старший помощник говорит, — доложил он, — что если вы желаете увидеть мины, поднимитесь в боевую рубку.
Рассыльный, парнишка лет 20, передал эту интересную новость с тщательно скрытым волнением. Но Дик словно опьянел от сна. Во всяком случае, он до сегодняшнего дня не может припомнить, то ли он не сразу поднялся, то ли мина проскочила слишком быстро. Словом, когда он поднялся в рубку, выбросы и звонки пропали. Смит объяснил:
— Я обнаружил мину, когда она оказалась на румб слева по носу. Мгновенье я наблюдал выброс на экране, а через секунду, когда затрезвонил звонок, закричал изо всех сил: «Право на борт!» Поверьте мне, это была мина. А этот парень — замечательный рулевой. Никогда я не видел такой четкой работы.
— Только одна мина? — с недоверием спросил Латам.
— О нет, погодите, — отозвался Смит. — Как только подводная лодка стала разворачиваться, я установил контакт с другой миной. Эта находилась на два румба справа по носу. Веселенькая история! Казалось, что смотришь замедленную съемку в кино. Нос лодки медленно полз на вторую мину, и нам казалось, что он непременно таранит ее. «Лево руля!» — быстро приказал я, и вновь моя команда была тотчас же исполнена.
Тот, кому приходилось попадать в подобный переплет, представляет себе, какое напряжение охватывает в таких случаях всю команду, так как диктор, стоя над люком центрального поста, с невозмутимостью стороннего наблюдателя комментирует через микрофон корабельной трансляции все перипетии тяжелой драмы, инсценируемой маленьким гидролокатором.
После команды Смита «Лево руля!» было сделано все, на что способны человеческие руки. Остальное зависело от воли всевышнего.
Вторая мировая война значительно обогатила язык подводников, породив слова и целые фразы, которые не имеют смысла ни для кого, кроме самих моряков. Одно из таких выражений в этом уникальном словаре — «поправка на И». В нем отразилась вера подводников в покровительство и любовь к ним того, кто своими добрыми руками ограждал их от опасностей. Эти слова произносились с глубоким почтением. В переводе на общепринятый язык выражение означало: «поправка на Иисуса», то есть покровительство сына божьего.
В то утро, когда люди на миг застыли в тревожном ожидании, «поправка на И» спасла корабль. Выброс на экране гидролокатора увеличился, стал более четким и ярким, а звонок зазвучал громче и чище. Снаружи, в темной и холодной воде, на глубине 36 метров, на конце заякоренного минрепа угрожающе раскачивался «горшок дьявола» с торчащими во все стороны смертоносными рогами, легкое прикосновение к которым приводит в действие около 300 килограммов взрывчатого вещества, находящегося внутри корпуса мины. Коснись подводная лодка одного из множества рогов, и ничто уже в этом суетном мире не спасет ее.
Медленно, томительно медленно надвигалась опасность. Застывшим в ожидании людям казалось, будто кто-то сжимает, сдавливает их внутренности. В боевой рубке никто не произносил ни слова. Никто, кроме человека с микрофоном в руках. Ровно и спокойно комментировал он сигналы, возникавшие на экране гидролокатора:
— Сейчас мы приближаемся к мине. Чем ближе мы к ней подходим, тем слабее становятся выбросы и глуше «звонки дьявола». Это происходит потому, что корпус нашей подводной лодки как бы лежит между миной, находящейся над нами, и приемником гидролокатора, установленным на киле. Вот такие дела, ребята!
Пауза. И наконец:
— Если вы затаили дыхание, можете вздохнуть свободно. Экран очистился.
В кормовом торпедном отсеке, где занятые службой находились на боевых постах, а сменившиеся отдыхали на своих капковых матрацах, все мысли людей были сосредоточены только на минах. Матросы не знали, каковы шансы на спасение в других отсеках подводной лодки, но были уверены, что, взорвись мина поблизости от кормы, им не сдобровать. Взрыв четырех торпед в кормовых аппаратах, не говоря уж о запасных, уложенных внутри прочного корпуса по обоим бортам на стеллажах, обещал всем, кто находился в этой части корабля, мгновенное исчезновение со сцены, где царит смерть.
Отсек был настолько тихим, что удары инструментов при работе на палубе звучали здесь, словно грохот рвущихся глубинных бомб. На глубине при столь малой скорости, с какой двигалась сейчас подводная лодка, не слышно было даже обычного журчанья воды, переливающейся через надстройку и решетки палубного настила. Доносилось только приглушенное гуденье винтов и слабое жужжанье вентиляторов. Временами эти звуки перемежались с жалобным писком мотора, когда рулевой перекладывал руль.
Неожиданно в думы подводников ворвалось сообщение, переданное по радиотрансляции: «Старпом приказал положить руль вправо и лечь на прежний курс».
И тут они услышали новый звук, таинственный и зловещий. Он пришел откуда-то из-за борта и слышался позади и чуть выше боевой рубки. Казалось, будто о борт корабля трется какое-то гигантское чудовище, покрытое чешуей. Непрерывно и страшно, как от дикой боли, визжал корпус подводной лодки. Невольно представлялось, что это огромный морской змей, поднявшись с океанского дна, со скрежетом скользит по стальной обшивке, отделяющей подводников от моря.
Этот звук заставил окаменеть всех. Холодные мурашки побежали по коже, и лица покрылись потом. Бешено бились сердца, вены, вздувшиеся на шеях, дрожали, словно живые существа. Минреп невидимого «горшка дьявола» задел корпус подводной лодки позади боевой рубки. И теперь, когда «Тиноса», содрогаясь всем корпусом, ползла вперед, минреп терся о ее борт.
У всех перехватило горло, и никто не смог бы вымолвить ни слова, если бы даже захотел.
Минреп продолжал пронзительно скрежетать, скользя вдоль борта. Старший помощник и вахтенные в боевой рубке, первыми услышавшие скрежет, безмолвно молились, чтобы противоминное устройство, ограждающее кормовые рули и винты, не дало минрепу зацепиться за них.
Время шло. Наконец, когда истекла уже, кажется, вечность, скрежет прекратился. Смит понял, что «Тиноса» освободилась от этой проклятой мины и ее минрепа. Вытащив из кармана носовой платок, он вытер с лица холодный, липкий пот.
В этот-то момент Дик Латам и влез через люк центрального поста в боевую рубку. По пути из каюты, если можно назвать каютой ящик в полтора на два с половиной метра, он заметил, что люди как-то притихли, но не обратил на это особого внимания. В конце концов они впервые в жизни проходили под минным заграждением.
Дик бросил взгляд на экран гидролокатора — он чист, не слышно и «звонков дьявола». Понятия не имея о только что скрежетавшем минрепе, Латам весело произнес:
— Отлично, Снаффи! Я вижу, все идет нормально.
— Еще бы! — воскликнул Смит. И перед его мысленным взором молнией промелькнуло несколько последних секунд. — Да, командир. Все отлично, если не считать мин. Одна из них только что салютовала нашему юту.
Так как было уже без четверти двенадцать, то есть время смены вахты в боевой рубке, Латам, кивнув своему старшему помощнику, произнес обычную фразу: «Я сменяю вас, сэр».
Смит был слишком поглощен утренними событиями и слишком возбужден, чтобы после избавления от смертельной опасности думать об отдыхе. К тому же преодолевать минные заграждения приходится не так уж часто, возможно, этот случай никогда больше не повторится, а потому Смит решил остаться в боевой рубке и вести прокладку, пока «Тиноса» будет форсировать минные заграждения в проливе.
Как рассказывал Латам, «Тиноса» прошла еще через три линии мин, больше не задевая за минрепы.
Минное заграждение в Западном проходе состояло из четырех ровных линий мин. Линии отстояли друг от друга примерно на 900 метров. Минный интервал равнялся 45 метрам. Гидролокатор действовал настолько четко, что можно было видеть и наносить на карты одновременно четыре-пять мин.
Переход «Бауфин» прошел без приключений. Ночью и ранним утром, перед тем как погрузиться на весь день для форсирования Западного прохода, командир подводной лодки Алек Тайри был встревожен появлением противолодочного дозора противника на южной стороне пролива. К счастью, противника удалось обойти севернее, и «Бауфин» не пришлось погружаться раньше времени. Этим она выгадала два часа для подводного хода, который, как уже знал Тайри, займет довольно много времени.
Излагая подробности преодоления минного заграждения, Тайри рассказывал:
«После погружения я приблизительно рассчитал время, когда мы должны будем встретиться с минами. Не хвастаясь, скажу, что только я и гидроакустик по фамилии, помнится, Бенсон, были лучше других подготовлены к обнаружению мин с помощью гидролокатора. Поэтому я назначил Бенсона на вахту с 08.00 до 12.00, то есть на часы, в которые, как я считал, должны появиться мины.
Около 07.00, поднявшись в боевую рубку, я пристроился в удобном местечке, чтобы все видеть и слышать «звонки дьявола». Там я оставался до самого обеда. Еще до форсирования пролива я решил идти на большой глубине. Сейчас я не помню, какой она была — то ли 45, то ли 55 метров. Во всяком случае, я чувствовал, что глубина — наша лучшая ставка, так как если бы гидролокатор вдруг отказал, мы имели бы больше шансов избежать встречи с минами. Я помню, что от напряжения подскочил, когда в 10.00 мы установили первый контакт с ними. Их было так много, что, казалось, они выставлены без всяких интервалов. Мы успели изменить курс на 25–30°, затем положили руль на противоположный борт и начали поворот на прежний курс.
Ничего не случилось, и мы свободно вздохнули. Минрепы не царапали бортов нашей подводной лодки, но мы помнили, что проходим линии мин. Через 20 минут мы оставили позади еще одну линию.
Прошло еще 30 минут. У нас все в порядке. Бенсон, простояв длительное время без смены, совсем выдохся, и я сменил его. Вскоре весь личный состав узнал, что мы миновали первые две линии мин. В том же напряжении мы провели остаток дня, но ничего больше не случилось.
Около 19.00 мне стало ясно, что мы прошли пролив, и я спустился вниз перекусить. Насколько я помню, мы всплыли в 20.45 или в 21.00. Едва я поднялся на мостик, как вымок насквозь, — море оказалось на редкость неспокойным. Мы должны были избегать активных действий на пути в свой район. Поэтому я спустился вниз, принял душ, впервые за весь поход облачился в пижаму и, до предела измученный, проспал всю ночь напролет. До утреннего погружения я не успел отдохнуть и, не выходя на мостик, приказал погружаться, а сам завалился на койку и проспал почта до полудня.
Я бы не сказал, что на протяжении перехода нам не пришлось натерпеться страху. Все было. И я успокоился только тогда, когда мы форсировали минное заграждение и достигли в Японском море вод с большими глубинами. Гидролокатор работал отлично и не заставлял нас волноваться понапрасну. Он давал гораздо меньше ложных контактов, чем во время боевой подготовки и в Сангарском проливе».
Кроме Оззи Линча, только Боб Риссер погрузился в Западном проходе на перископную глубину и прошел над минами, изредка наблюдая за поверхностью в перископ. Переход «Флайинг Фиш», судя по рассказу Риссера, был суровым испытанием для всей команды. Вот что я узнал от него:
«Мой старший помощник Барк и я чередовались, неся вахту в боевой рубке. Мы погрузились в 03.01 утра. Около 08.40 установили контакт с первой миной. Вскоре получили еще несколько контактов с минами, находившимися на близком расстоянии с правого борта. Следующая серия контактов появилась в 10.40, а с 11.38 до 11.50 гидролокатор вновь стал периодически сигнализировать о минах.
В 17.28 мы вынуждены были поднять перископ, чтобы определиться по острову Каминосима. Примерно через час появился маленький пароходик, который, отчаянно дымя, пересекал наш курс с северо-запада на юго-восток. Пройдя у нас по носу, он вдруг развернулся на 180° и вскоре исчез за горой.
В 20.50 мы были уже в Японском море, где бушевал шторм. Теперь, когда я оглядываюсь на все эти испытания, тот день кажется очень далеким. Многое, конечно, уже позабылось. Хоть это и было серьезное испытание, но я все же не могу считать этот день самым волнующим из дней, проведенных на «Флайинг Фиш»».
Откровенный рассказ Риссера о форсировании Корейского пролива снова заставляет вспомнить о «поправке на И». И я не могу не напомнить о ней, потому что она показывает сильное, хотя подчас скрытое влияние всевышнего на дела и помыслы наших подводников.
«Мне хотелось бы сделать одно замечание, — продолжал Риссер, — которое, правда, не имеет прямого отношения к «операции Барни». Я далеко не религиозен и никогда не заставлял свой экипаж молиться или распевать псалмы, но, пожалуй, не было ночи, когда бы я не обращался к богу за помощью.
Сигнальщик на корме, должно быть, часто изумлялся, гадая, о чем размышляет его командир, когда каждую ночь расхаживает по палубе от носа к корме. Он не знал, а я не хотел говорить, что я молился за своих офицеров, экипаж и корабль.
Почему-то на «курительной палубе» подводной лодки, находящейся в неприятельских водах за тысячи миль от дома, душа неудержимо тянулась к богу».
Да, Риссер прав. Так называемая курительная палуба находилась позади мостика на барбете, платформа которого была загромождена магистралью подачи воздуха к дизелям и обнесена поручнями. Частично прикрытая тумбой перископа, она стала излюбленным местечком для долгих дум и коротких исповедей перед богом, пока командир выкуривал здесь одну-две сигареты. Отсюда и пошло название «курительная палуба». На самом же деле она была скорее церковной кафедрой — только с пулеметами на ней.