Историография

Историография

Общие исторические представления о создании единого Русского государства формировались уже у современников. Складывание общерусской государственности и рост международного престижа России привели к возникновению официальных политических идей о Русском государстве как законном преемнике крупнейших мировых империй — Римской и Византийской. «Сказание о князьях владимирских» рассматривало государя всея Руси как наследника власти византийских императоров. На протяжении XVI в. это представление стало важнейшей частью официальной идеологии самодержцев. Созданный в 10-е годы XVI в. в Иосифо-Волоколамском монастыре Русский хронограф, исходя из тезиса о преемственности всемирных монархий, рассматривал историю России как завершающий этап судеб человечества.[1] В кругах, оппозиционных Василию III и Ивану IV, складывалось отрицательное представление о деятельности Ивана III и княжича Василия, причем эта негативная характеристика прямо связывалась со второй супругой Ивана III — Софьей Палеолог и ее окружением. И. Н. Берсень-Беклемишев говорил, что «как пришли сюда грекове, ино и земля наша замешалася». Кн. А. М. Курбский в полемическом задоре писал, что московские князья «обыкли тела своего ясти и крове братии своей пити».[2] В дореволюционной историографии проблема образования единого Русского государства принадлежала к числу тем, к которым ученые обращались в первую очередь для того, чтобы понять ход русского исторического процесса.[3]

Родоначальник отечественной исторической науки В. Н. Татищев, исходя из представления о незыблемости самодержавия, полагал, что единодержавие существовало еще в Древней Руси и было нарушено Ярославом Мудрым, а Иван III «совершенную монархию восставил и о наследии престола единому сыну, учиня закон, собором утвердил».[4]

Дворянский историк XVIII в. М. М. Щербатов считал, что Иван III добился успехов в объединительной политике «без великих кровопролитий».[5] М. М. Щербатов значительно обогатил комплекс источников. Он привлек гораздо больше летописных текстов, чем предшественники, и обратил внимание на актовые материалы.

Итоги развития русской дворянской историографии подвел в начале XIX в. Н. М. Карамзин. Для него Иван III — «герой не только российской, но и всемирной истории», ибо он восстановил в России единодержавие и уничтожил разновластие.[6]

Резко противостоял официальной историографии революционер-демократ А. Н. Радищев. Исходя из тезиса о «договорном» начале как основе княжеской власти, он прославлял вольность Великого Новгорода и подчеркивал своеволие российских самодержцев, включая и Ивана III.[7]

Радищевскую традицию в историографии продолжили декабристы. Н. М. Муравьеву претила «холодная жестокость Иоанна III». Более гибкую характеристику дал Ивану III Н. И. Тургенев: «С благоговением благодарю его как государя, но не люблю его как человека, не люблю как русского». Ставя ему в заслугу уничтожение уделов и достижение «независимости и внешнего величия России», Тургенев вместе с тем писал: при Иване III «Россия достала свою независимость, но сыны ее утратили личную свободу надолго, надолго, может быть, навсегда. История ее с сего времени принимает вид строгих анналов самодержавного правительства… вольность народа послужила основанием, на котором самодержавие воздвигло Колосс Российский».[8]

Достижением сложившейся в середине XIX в. юридической, или государственной, школы (К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев, Б. Н. Чичерин) было представление о закономерном характере русского исторического процесса. Ученые этой школы считали определяющим фактором истории эволюцию форм политической жизни, а не созидательную деятельность народных масс. Ведущую линию исторического процесса составлял, по мнению С. М. Соловьева, «переход родовых отношений между князьями в государственные». Носителями государственного начала становились самодержцы, а родового — бояре и княжата. По Соловьеву, формирование государственных отношений падало на время Ивана IV, а политическая борьба при дворе Ивана III сводилась к противопоставлению бояр и княжат детям боярским и дьякам.[9] Эта оценка расстановки сил исходила прежде всего из представления о борьбе государственного и родового начал, а не из конкретного рассмотрения источников.

Концепция С. М. Соловьева вызвала критику славянофилов.[10] К. С. Аксаков, основные идейные позиции которого были связаны с идеализацией православия и самодержавия, исходя из представления о «союзе власти и народа», делил допетровскую историю России на три периода. На протяжении третьего («московского») периода Москва первая задумала «государственное единство» и начала уничтожение отдельных княжеств. В итоге Русская земля была соединена в одну «великую Общину».[11] Верно подметив, что в концепции Соловьева начисто отсутствует народ, Аксаков поставил задачу изучения народного быта. К ее решению обратились историки славянофильского толка (И. Д. Беляев, И. Е. Забелин).

Наследие передовой отечественной историографии развивали революционеры-демократы. Для В. Г. Белинского Иван III — крупный политический деятель, сочетавший в своей политике и решительную борьбу с удельной разобщенностью, и черты восточного деспотизма. Подчеркивая, что Иван III «был творцом неподвижной крепости Московского царства, положив в его основу идею восточного абсолютизма», Белинский вместе с тем считал «великим переворотом» падение уделов и становление самодержавия. Несколько идеализируя в духе построений С. М. Соловьева деятельность Ивана III, Белинский полагал, что Московское царство было утверждено «гением» Ивана III. Более свободным от подобной идеализации был А. И. Герцен. Признавая очевидной «необходимость централизации», он писал, что «Москва спасла Россию, задушив все, что было свободного в русской жизни». По мнению Герцена, в XV столетии «и даже в начале XVI века» было неясно, какой из двух принципов возьмет верх: «князь или община, Москва или Новгород». Еще определеннее высказывался Н. Г. Чернышевский, оценивавший централизацию как становление аппарата насилия.[12]

Критиковал утверждение единодержавства в России и Н. И. Костомаров, но с либерально-буржуазных позиций, рассматривая его как победу деспотизма над началами «земской свободы».[13]

Тезис ученых государственной школы о прогрессивности борьбы самодержавия с реакционным боярством был воспринят буржуазной историографией второй половины XIX — начала XX в.

В трудах В. О. Ключевского оценка истории России рубежа XV–XVI вв. является как бы модификацией концепции его учителя — С. М. Соловьева. По Ключевскому, при Иване III и его преемниках Московское княжество превращалось в национальное великорусское государство, а формирование Боярской думы из потомков когда-то самостоятельных княжат придало ему аристократический фасад.[14] Вместе с тем Ключевский внес много нового в схему Соловьева: отметил значение для централизации социально-экономических факторов (колонизация, развитие крепостничества), обратил внимание на роль государственных учреждений.

В период кризиса буржуазной исторической науки, в конце XIX — начале XX в., воскресли обветшавшие догмы государственной школы. «Надклассовое» государство объявлялось ведущей силой русского исторического процесса в трудах С. Ф. Платонова, М. К. Любавского, П. Н. Милюкова и других историков. Заслуживает внимания тезис Н. П. Павлова-Сильванского о существовании на Руси феодализма, понимавшегося им в чисто юридическом аспекте. Павлов-Сильванский считал, что с XIII до середины XVI в. господствовало крупное землевладение (вотчина-сеньория), а со времен Ивана III «феодальный порядок постепенно падал». В исследовании А. Е. Преснякова, посвященном образованию Великорусского государства, привлекает попытка строго аналитического рассмотрения источниковой базы проблемы. Однако этот процесс Пресняков изучал в отрыве от социально-экономического развития страны и фактически с позиций государственной школы. Венцом процесса складывания единой государственности был, по Преснякову, «синтез вотчинного властвования и политической силы великокняжеской власти в московском едино- и самодержавии».[15]

С позиций экономического материализма пытался объяснить складывание единого Русского государства Н. А. Рожков. Зарождение самодержавия в России он относил к концу XV в. и связывал его с постепенной сменой натурального хозяйства денежным.[16]

Г. В. Плеханов стремился изложить марксистское понимание истории России рассматриваемого периода. Однако основные его представления навеяны были Соловьевым и Ключевским. Вместе с тем он отмечал значение процесса складывания поместной системы при Иване III и постепенного утверждения крепостничества. В отличие от Павлова-Сильванского, сравнивавшего русский исторический процесс с западноевропейским, Плеханов находил в общественно-политическом строе Московской Руси черты, характерные для восточных деспотий.[17]

Решительной критике подверг труды буржуазных историков М. Н. Покровский, пытавшийся дать марксистское освещение основных моментов русской истории. Экономической причиной образования «огромного Московского царства» Покровский считал зарождение городской буржуазии. Ученый, несомненно, преувеличивал роль в этом процессе торгового капитала. Ошибочными были и отрыв процесса «собирания» Руси Москвой от образования единой государственности, и отождествление «единого государства» с самодержавием (абсолютизмом). Зато Покровский убедительно критиковал тех буржуазных историков, которые «шаблонно» противопоставляли боярство и «государя» как центробежную и центростремительную силы в «молодом Московском государстве».[18]

Последние несколько десятилетий отмечены интересом к истории России изучаемого периода в зарубежной буржуазной историографии, воспринявшей традиции русской дореволюционной науки. Современные буржуазные историки, как правило, не учитывают классового характера государства, которое они считают творцом исторического процесса. В их трудах не находят заметного места вопросы социально-экономической истории и классовой борьбы. Историю общественной мысли они рассматривают сквозь призму филиации идей, особенно подчеркивая византийские традиции или влияние европейского Ренессанса. Вместе с тем в отдельных трудах содержатся конкретные соображения, позволяющие расширить представление о различных сторонах истории России рубежа XV–XVI вв. Явно заметно влияние советской историографии на конкретные построения в работах ряда зарубежных ученых. Это подтверждает плодотворность контактов между учеными разных стран.

За последние годы переведен на иностранные языки ряд важнейших источников по истории средневековой России.[19]

Большой интерес представляют работы Г. Алефа о строительстве государственного аппарата, хотя не со всеми его гипотезами (в частности, о происхождении государственного герба России) можно согласиться.[20] Труды историко-правового характера написаны Д. Дьюи, М. Шефтелем и Э. Клеймола.[21] Для этих работ наряду с обстоятельностью изложения конкретного материала характерен формально-юридический подход к теме, отказ от рассмотрения права XV–XVI вв. как феодального права-привилегии. К циклу работ о государственном аппарате и политической истории принадлежит статья Г. Рюсса о наместничестве. События 1497–1502 гг. привлекли внимание Д. Фаина и Г. Алефа. Проблему взаимоотношений великих князей с наследниками престола на протяжении XIV–XVI вв. рассмотрел П. Нитше.[22])

Ряд работ посвящен дипломатическим сношениям России с иностранными державами. X. Яблоновский изучал историю западнорусских земель во время противоборства России и Великого княжества Литовского. Его тезис об экспансии России представляется научно несостоятельным. Плодотворнее попытки О. Бакуса выяснить причины заинтересованности западнорусской знати в присоединении к Русскому государству.[23])

Особенно широко освещаются вопросы идеологии Руси рубежа XV–XVI вв. В идее «Москва — третий Рим» X. Шедер и В. Н. Медлин видят не одну из теорий церковного происхождения, как считают советские ученые, а некую программу экспансии, провозглашенную русским правительством.[24] Работы советских ученых о русском реформационном движении на рубеже XV–XVI вв. вызвали широкий отклик за рубежом. Г. Штекль признает наличие черт реформационного движения в русской действительности того времени и вместе с тем считает их не результатом естественного развития русской общественной мысли, а «эхом» европейской Реформации.[25] Специальные исследования посвящены взглядам Иосифа Волоцкого, однако наряду с интересными трудами на эту тему есть и работы чисто клерикального характера (книга Т. Шпидлика).[26] Внимательно изучались «Лаодикийское послание» вольнодумца Федора Курицына и связанная с его именем «Повесть о Дракуле».[27] Обстоятельную книгу о Ниле Сорском написала Ф. Лилиенфельд, выявившая ряд новых источников. Она рассмотрела идеологию Руси того времени в сравнительно-историческом аспекте. Сводный труд о русских ересях XI–XV вв. написал Э. Хеш. Н. Ангерман обнаружил новые данные о русско-немецких культурных связях конца XV в.[28]Появились и обобщающие труды с разносторонней оценкой важнейших явлений данного периода. Один из томов шеститомной «Истории России» Г. Вернадского посвящен XV — первой трети XVI в. Автор с позиций «евразийского» подхода обосновывает тезис о складывании Русского государства в системе монгольского властвования. Роль монголов непомерно преувеличена. Основанная на традиционной источниковой базе, книга отставала от уровня науки уже в момент публикации. Успехи политики Ивана III Вернадский объясняет «новыми генами, приобретенными в результате браков московскими князьями».[29]

Монография Д. Феннела о деятельности Ивана III привлекает широким подходом к теме, ярким изложением, знанием литературы проблемы. Автор хорошо знаком с советской историографией, выводы которой он широко использует. Отдельные наблюдения Д. Феннела (в частности, о «династическом кризисе» 1497–1502 гг.) приняты советскими учеными. Недостатком книги является отрыв политической истории от социально-экономических предпосылок образования единого государства.[30]

Основные законы общественного развития, и в частности в феодальную эпоху, установили К. Маркс и Ф. Энгельс. Они доказали, что в период перехода к позднему феодализму формирование крупных феодальных монархий было закономерным явлением, обусловленным сдвигами в социально-экономической жизни общества, развитии производительных сил и росте общественного разделения труда. «Объединение более обширных областей в феодальные королевства, — писали Маркс и Энгельс, — являлось потребностью как для земельного дворянства, так и для городов. Поэтому во главе организации господствующего класса — дворянства — повсюду стоял монарх». Следовательно, складывание государственности протекало в феодальных условиях и вместе с тем было связано с развитием товарно-денежных отношений. «… В конце XV века, — писал Энгельс, — деньги уже подточили и разъели изнутри феодальную систему…»[31]

Процесс создания национальных государств позднего средневековья был одним из важных рычагов прогресса. Королевская власть, указывал Ф. Энгельс, представляла собой «порядок в беспорядке», являлась «представительницей образующейся нации в противовес раздробленности на мятежные вассальные государства». Она восторжествовала «повсюду в Европе, вплоть до отдаленных окраин», причем «даже в России покорение удельных князей шло рука об руку с освобождением от татарского ига, что было окончательно закреплено Иваном III».[32]

Маркс высоко ценил государственную деятельность «великого макиавеллиста» Ивана III. Он писал: «В начале своего царствования (1462–1505) Иван III все еще был татарским данником; его власть все еще оспаривалась удельными князьями; Новгород, стоявший во главе русских республик, господствовал на севере России; Польско-Литовское государство стремилось к завоеванию Московии; наконец, ливонские рыцари еще не сложили оружия. К концу царствования мы видим Ивана III сидящим на вполне независимом троне, об руку с дочерью последнего византийского императора; мы видим Казань у его ног, мы видим, как остатки Золотой Орды толпятся у его двора; Новгород и другие русские республики покорны; Литва уменьшилась в своих пределах и ее король является послушным орудием в руках Ивана; ливонские рыцари разбиты. Изумленная Европа, в начале царствования Ивана III едва ли даже подозревавшая о существовании Московии, затиснутой между Литвой и татарами, — была ошеломлена внезапным появлением огромной Империи на ее восточных границах, и сам султан Баязет, перед которым она трепетала, услышал впервые от московитов надменные речи».[33]

К. Маркс подчеркивал и другие стороны деятельности Ивана III. «Иван, — писал он, — покровительствовал торговле; с этой целью поддерживал в особенности сношения с Азовом и Каффой».[34]

Утверждение марксистской концепции русского исторического процесса связано с появлением классических трудов В. И. Ленина «Развитие капитализма в России» и «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Рассматривая проблему складывания «всероссийского рынка», В. И. Ленин писал, что Россия, как и другие европейские страны, пережила период развития феодализма. По его мнению, «в эпоху московского царства» «о национальных связях в собственном смысле слова едва ли можно было говорить», ибо государство в то время «распадалось на отдельные «земли», частью даже княжества, сохранявшие живые следы прежней автономии, особенности в управлении, иногда свои особые войска (местные бояре ходили на войну со своими полками), особые таможенные границы и т. д.». В. И. Ленин указывал, что «только новый период русской истории (примерно с 17 века) характеризуется действительно фактическим слиянием всех таких областей, земель и княжеств в одно целое». Вызывалось это «усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок».[35]

Итак, В. И. Ленин установил органичную связь объединительного процесса на Руси с экономическим развитием страны и показал, что в период «московского царства» «живые следы прежней автономии» существовали не только в экономике, но и в политическом строе государства, что преодоление их относится к более позднему времени.

Основополагающие указания В. И. Ленина позволили советским историкам достичь больших успехов в изучении процесса создания единого Русского государства.

В трудах С. Б. Веселовского содержится характеристика видов сельских поселений XIV–XVI вв. и форм феодального землевладения. Он создал фундаментальные очерки о семьях нетитулованной боярской знати.[36] Не все выводы этого выдающегося историка были приняты исследователями,[37] но его наблюдения основывались на огромном конкретно-историческом материале, привлечении новых методов исследования (в частности, генеалогического, топонимического и др.) и глубоком проникновении в прошлое страны.

Феодальному землевладению посвятили свои работы и другие советские ученые. Митрополичье землевладение в сравнительно-историческом аспекте исследовал Л. В. Черепнин. А. И. Копанев показал динамику развития землевладения в Белозерском крае, используя методы картографического анализа. Ю. Г. Алексеев изучал землевладение Центра (Переславский уезд), обратив внимание преимущественно на различные его формы. Л. И. Ивина показала историю создания крупной монастырской вотчины в связи с обстоятельствами общественно-политической борьбы XIV–XVI вв. Освещена история Соловецкой вотчины. Сделана попытка рассмотреть историю монастырской вотчины в связи с ее социальной структурой (Волоколамский монастырь). Общую характеристику типов землевладения дал В. Б. Кобрин.[38]

Привлекала внимание исследователей и поместная система, становление которой падает на конец XV в. В работах Г. В. Абрамовича, Ю. Г. Алексеева, А. Я. Дегтярева, А. И. Копанева, Р. Г. Скрынникова и других поставлены вопросы как об истоках этой системы, так и о формах эксплуатации крестьян в поместьях. Рассматривались также особенности землевладения на Севере (Вага и Двина).[39]

Дискуссионным остается вопрос о природе крестьянского землевладения, связанный с пониманием сущности эксплуатации крестьян феодальным государством.[40] Интересны работы Ю. Г. Алексеева о волости в центре России.[41]

Классический труд Б. Д. Грекова положил начало изучению форм феодальной эксплуатации крестьянства. Греков уделил большое внимание смене форм ренты (переход от продуктовой ренты к барщине он датировал серединой XVI в. и связывал его с ростом внутреннего рынка) и характеристике отдельных категорий крестьянства. Развивая и углубляя наблюдения Грекова, позднейшие исследователи внесли много нового в понимание экономического и социального положения крестьян. А. Д. Горский и Г. Е. Кочин дали разносторонний анализ состояния сельского хозяйства, высказали интересные соображения и о природе эксплуатации крестьянства. И. В. Лёвочкин поставил вопрос о характере организации полевого земледелия в XV–XVI вв. О разнообразии в XIV–XV вв. форм феодальной ренты писал А. П. Пьянков.[42]

Новые пути исследования истории крестьянства открывает систематическое изучение комплекса новгородских писцовых книг. Трудами Л. В. Даниловой, В. Н. Вернадского и коллектива ленинградских ученых под руководством А. Л. Шапиро значительно продвинулось вперед изучение форм феодальной ренты в Новгородской земле. Собрав большой материал, показывающий рост товарного производства в деревне с конца XV в., Д. П. Маковский, несомненно, преувеличил роль «новых» (капиталистических) явлений на Руси. Много сделали советские ученые (А. И. Яковлев, В. М. Панеях, Е. И. Колычева и др.) для изучения такой своеобразной категории феодального населения, как холопство.[43]

Привлекала внимание советских историков и классовая борьба крестьянства и горожан. Яркие страницы сопротивления крестьян монастырям-вотчинам показал И. У. Будовниц на трудном для анализа материале житий святых. Эту же тему освещала Л. И. Ивина, но на основе судебной документации. А. Д. Горский синтезировал весь имеющийся фонд актовых источников по истории классовой борьбы крестьянства. Большим достижением советской историографии являются работы А. И. Клибанова и Я. С. Лурье, благодаря которым ереси рубежа XV–XVI вв. впервые рассмотрены как реформационное движение.[44] Так же пристально изучали советские ученые подъем городской жизни, рост ремесла и торговли. В труде Б. А. Рыбакова показаны основные виды и формы ремесла на рубеже XV–XVI вв. и его значительные успехи по сравнению с предшествующим периодом. Москва как крупный экономический и политический центр страны исследовалась М. Н. Тихомировым и К. В. Базилевичем. В обобщающем труде А. М. Сахарова собран богатый конкретный материал по истории города, хотя степень его развития автор явно недооценивал. Роль городов XIV–XV вв. он сводил к укреплению и развитию феодализма, подчеркивая в них наличие прежде всего феодальных черт. К сожалению, Тихомиров и Сахаров в своих работах изложение доводят только до начала 80-х годов XV в. П. П. Смирнов склонен был рассматривать русские города XV в. как раннефеодальные, что свидетельствовало также о недооценке им уровня городской жизни в ту эпоху.[45]

Внутренняя торговля России того периода изучена недостаточно,[46] зато внешней посвящено несколько солидных исследований. А. Л. Хорошкевич на широком международном фоне изучила торговлю Великого Новгорода с Прибалтикой и странами Запада. В. Е. Сыроечковский и М. В. Фехнер рассмотрели различные аспекты торговых отношений России со странами Востока.[47]

Книга А. Л. Шапиро посвящена рассмотрению тех основных проблем социально-экономической истории России XIV–XVI вв., которые являются предметом оживленных дискуссий или недостаточно изучены.[48]

Процесс складывания единого Русского государства освещен неравномерно. Лучше всего исследованы предпосылки объединения русских земель и конкретный ход роста Великого княжества Московского.[49] Есть работы по истории Псковской республики, Твери, Рязани, Ярославля, Волоколамского удельного княжества и других уделов.[50]

Нет еще всестороннего исследования формирования государственного аппарата единого Русского государства. Общий очерк посвятил этой проблеме Л. В. Черепнин. Процесс создания русской государственности в конце XV–XVI вв. анализировал Г. Б. Гальперин, полагавший, что в тот период шло строительство сословно-представительной монархии.[51] Выяснены состав дьяческого аппарата и его место в складывании зародыша приказной системы, показаны основные черты наместнического управления. Наконец, отмечается и роль дворцового аппарата (в частности, областных дворцов) как этапа на пути создания приказной системы.[52] Вместе с тем отсутствуют работы о деятельности Боярской думы.[53]

В ходе исследования внутриполитической борьбы рубежа XV–XVI вв. Я. С. Лурье пересмотрел традиционные представления о социально-политической сущности основных группировок знати при дворе Ивана III. Наблюдения автора о Владимире Гусеве и силах, стоявших за его спиной, а также о Судебнике 1497 г. прочно вошли в науку. Широкое привлечение актового материала и тонкая интерпретация дипломатических источников позволили С. М. Каштанову проследить перипетии дворцовой борьбы в годы «династического кризиса» и понять ее связь с правительственными мероприятиями конца XV в.[54]

Основные направления внешней политики Ивана III рассмотрел К. В. Базилевич. Недостаточное использование зарубежных источников не позволило автору всесторонне раскрыть роль России в системе международных отношений. Эти вопросы освещены в монографии А. Л. Хорошкевич. Русско-прибалтийско-ганзейские связи внимательно изучала Н. А. Казакова. Интересны работы Е. Ч. Скржинской и других историков о русско-итальянских связях. Значительно меньше исследовались сношения Руси с другими европейскими странами. Россию как существенное звено в системе восточноевропейских международных отношений XIV–XVI вв. рассмотрел И. Б. Греков.[55]

Обобщающее двухтомное исследование по истории русской культуры XIV–XV вв. не только подводит итог разработки данной проблемы, но и пролагает новые пути. Достоинством работы является и большое внимание к истории материальной культуры (в широком ее понимании) и быта.[56]

Русская литература и общественная мысль рубежа XV–XVI вв. стали объектом специальных исследований историков и литературоведов. Изучались воззрения как еретиков-вольнодумцев, так и идеологов сильной воинствующей церкви, нестяжателей и других мыслителей.[57] Рассматривались истоки русской беллетристики, отмечался интерес к светской литературе в тот период, и в частности к античной традиции.[58] Много споров вызывает комплекс идей, входящих в официальную идеологию (например, предыстория «Сказания о князьях владимирских»).[59] Возрос интерес к творчеству русских художников рубежа XV–XVI вв.[60] Наряду с исследованиями об отдельных сторонах русской жизни конца XV — начала XVI в. появились и труды, содержащие обобщенную характеристику Руси того периода. Общая концепция создания единого Русского государства сложилась в советской историографии не сразу. Заслуга формирования ее основных положений на основе освоения наследия классиков марксизма-ленинизма принадлежит С. В. Бахрушину и К. В. Базилевичу. Но наиболее разностороннее и глубокое представление о предпосылках и важнейших чертах процесса создания централизованного государства дают многочисленные труды А. В. Черепнина. Он изучил историографию вопроса, проанализировал социально-экономические предпосылки объединительного процесса и историю самого объединения русских земель вокруг Москвы с XIV в. до 80-х годов XV в. На широком международном фоне рисует историю создания Российского государства М. Н. Тихомиров в лекциях, прочитанных в Сорбонне. Итоговый характер носит написанный А. А. Хорошкевич раздел об истории России конца XV — начала XVI в. в академическом издании «Истории СССР». А. М. Сахаров в курсе лекций, посвященных образованию и развитию Русского государства в XIV–XVII вв., предложил свою характеристику причин объединительного процесса на Руси. Он не придавал существенного значения росту общественного разделения труда и городов. «Город, — писал А. М. Сахаров, — был явлением феодальным прежде всего… На Руси объединение страны шло на феодальной основе и в феодальных формах». Он подчеркивал, что «в основе политики князей, стремившихся к объединению земель и княжеств под своею властью, лежали чисто феодальные интересы», а сам процесс объединения «протекал на феодальной основе и на базе роста феодального землевладения и хозяйства».[61]

Конечно, отрицать феодальный характер процесса создания единого государства на Руси нет оснований. Но и неверно говорить, что процесс этот протекал на «чисто» феодальной основе, тем более что рост феодального землевладения был базой развития феодальной раздробленности, а не объединения земель в единое государство. Ряд ценных трудов в этой области создан также историками стран социализма (Э. Винтер, Г. Рааб и др.).[62] Таковы в общих чертах основные итоги изучения советскими и зарубежными учеными истории России на рубеже XV–XVI вв.