ИСТОРИОГРАФИЯ

ИСТОРИОГРАФИЯ

На закате Римской республики ритм политической жизни стал иным — нервным, пульсирующим, поспешным, и это повлияло на характер тогдашних исторических трудов. Напрасно искали бы мы в то время людей, способных, как некогда Квинт Валерий Антиат, не спеша описывать в десятках обширных томов историю Рима от основания города. В эпоху драматичной, напряженной политической борьбы и даже гражданских войн, возвышения и падения диктаторов традиционная анналистика должна была казаться безнадежно устаревшей. События, разворачивавшиеся на глазах современников, были гораздо интереснее войны с Ганнибалом. Не удивительно, что за перо берутся теперь в качестве историков не учителя риторики, как Целий Антипатр, а сами главные участники событий: прежде всего Гай Юлий Цезарь и его приверженец, офицер его армии Гай Саллюстий Крисп.

Быстрое, всего за несколько лет, завоевание Трансальпийской Галлии Цезарем вызвало в Риме разноречивые чувства. Одни боялись и завидовали удачливому полководцу, который в любую минуту мог стать грозной опасностью для старой республики. Другие поддались обаянию победителя и с гордостью следили за успехами римского оружия в варварской стране. Для самого Цезаря его литературная деятельность была, скорее, делом побочным, второстепенным, подчиненным его военной и политической карьере, В молодости он при случае писал стихи — например, похвалу Гераклу или, вслед за Софоклом, трагедию о царе Эдипе. Сочинение по грамматике, посвященное Цицерону, было создано «во время перехода через Альпы». После подавления восстания галлов под руководством Верцингеторига, вероятно зимой 52/51 г. до н. э., Цезарь столь же «легко и быстро», как сообщает неизвестный автор, позднее прибавивший 8-ю книгу к «Запискам о галльской войне», написал воспоминания о семи годах завоевания Трансальпинской Галлии и борьбы с германскими племенами за Рейном. Стиль «Записок о галльской войне» лучше всего охарактеризовал Цицерон в «Бруте»: «Это записки голые, простые и исполненные прелести. Можно было бы сказать, что они лишены всякого риторического оснащения, подобны человеку, который снял с себя одежды».

Пафос, риторические украшения, ритмика чужды стилю Цезаря, склонного, напротив, к совершенной простоте, четкости, ясности, ограниченному до минимума запасу слов. Рассказывая о себе в третьем лице, тоном нарочито бесстрастным, он явно стремился создать впечатление полной объективности повествования. Но для современных нам исследователей тенденциозность его мемуаров о галльской войне, как и опубликованных позднее и незавершенных «Записок о гражданской войне», очевидна. Всюду автор старается подчеркнуть свое миролюбие и то, что он никогда не предпринимал военных действий, не испробовав всех средств, дабы избежать столкновения. В деталях описаний событий он допускает немало неточностей, которые было бы неверно объяснять только ошибками памяти. Говоря о 15 тыс. погибших в битве с Помпеем в Фессалии, он, несомненно, желает сделать свою победу еще более впечатляющей и значительной, ведь позднее и Плутарх, и Аппиан, опираясь на авторитет историка и политика Гая Азиния Поллиона, будут писать лишь о 6 тыс. павших. Отнюдь не случайно и то, что, рассказывая о сожжении неприятельского флота в Александрии, Цезарь ни словом не упоминает о сгоревшей при этом знаменитой Александрийской библиотеке в Серапейоне. А чтобы узнать, как в действительности обстояло дело со вторжением цезарианцев после бегства Помпея и его сторонников из Рима в государственное казначейство, вопреки сопротивлению народного трибуна Метелла, необходимо обратиться к трудам позднейших историков — Плутарха или Луция Аннея Флора — у Цезаря дело представлено так, будто консул 49 г. до н. э. Луций Корнелий Лентул при паническом бегстве из города просто оставил двери в сокровищницу открытыми.

Хотя Цицерон имел все основания написать, что намерением Цезаря было «дать материал, которым могли бы пользоваться те, кто пожелал бы писать историю», совершенно ясно и другое: «Записки» Цезаря — самостоятельное произведение большой литературной ценности. Хотя писал полководец и будущий диктатор действительно легко и быстро, он имел все же достаточно времени, чтобы взвесить каждое слово, заботясь и о содержании, и о форме своих сочинений. Пурист во всем, что касается языка, тщательно избегавший вульгарных, по его мнению, слов и выражений, он создавал простые, но полные внутреннего драматизма, энергичные повествовательные периоды, сжато описывавшие всю ситуацию целиком, словно увиденную глазами военного человека. Без малейшего пафоса, скупо и сдержанно подводит он итоги длительной и упорной войны против восставших галлов, возглавленных вождем племени арвернов: «Верцингеторига выдают, оружие положено». Столь же кратко и бесстрастно сообщает он о столь желанной для него гибели главного его противника — Помпея: «Таким образом, он решился взойти на маленькое судно с немногими спутниками и был убит Ахиллой и Септимием».

Писателем совершенно другого типа был народный трибун Саллюстий, сторонник популяров, затем Цезаря, участник его походов, И он, как и его командующий, — прежде всего политик. Историком он стал только после убийства диктатора в 44 г. до н. э., когда, разочарованный в деятельности преемников Цезаря, воевавших между собой из-за эгоистического честолюбивого стремления к власти, удалился от активной политической жизни и обратился мыслью к не столь давнему прошлому — к эпохе Мария и Суллы, Катилины и Цицерона. Как видно из двух писем, направленных им Цезарю еще в 49 и 46 гг. до н. э., он много размышлял о необходимой реформе римской государственности и о причинах упадка и вырождения нравов в римском обществе. В духе реформ Гракхов Саллюстий считал полезным расселение городского пролетариата в деревне и наделение его землей, преобразование судов и введение тайного голосования в сенате. Думал он и над тем, как возродить добродетели старого римского общества и искоренить непомерную алчность, необузданную страсть к богатствам и почестям — причины всех несчастий Римского государства.

Продолжая размышлять об этом как историк, он выбрал себе темами историю заговора Катилины и историю войны Рима с нумидийским царем Югуртой. Сама фигура Луция Сергия Катилины с его планами захватить государственную власть путем заговора и террора есть для Саллюстия воплощение вырождения римской аристократии, ее нравственного разложения, эгоизма, честолюбия и алчности. В монографии о югуртинской войне, памятной римлянам не только победами, но и громкими скандалами, связанными с коррупцией среди сенаторской верхушки, он как одну из главных причин своего обращения к этой теме называет то, что «тогда впервые был дан отпор гордости знати». Цель книги — не столько рассказать о ходе военных действий, сколько обнажить продажность и бездарность тех, кто возглавлял в то время римские войска и политику. Вдохновляясь идеями Полибия, он и в «Заговоре Катилины», и в «Югуртинской войне» дает понять, что после взятия Карфагена Рим вступил в полосу упадка, покатился безнадежно по наклонной плоскости деморализации, приведшей к социальному кризису и гражданским войнам. Еще более пессимистические взгляды выражает Саллюстий в 5 книгах «Историй» (сохранившихся лишь в отрывках), охватывавших события с 78 по 67 г. до н. э. Принадлежность историка к партии популяров, мысли о положении народа, всех слоев общества позволили ему глубже проникнуть в истинные причины гибели республики, а сама его любовь к анализу, к выяснению причин событий, к объективной, трезвой оценке противоборствующих политических сил, его этическая концепция ставят Саллюстия на одно из первых мест в римской историографии. Но не все историки того времени были так глубоко вовлечены аполитическую жизнь, как Цезарь или Саллюстий. Историк Корнелий Непот был скорее писателем, а не политиком, хотя и писателем второстепенным. Он умел оценить прелесть стихов Катулла и подобно ему писал стихи эротического содержания. Вдохновляясь обширной античной литературой о знаменитых людях, он также создал цикл жизнеописаний «О славных мужах», из которых лишь некоторые биографии дошли до нашего времени. При не более чем среднем литературном таланте автор, однако, существенно обогатил римскую историографию, впервые представив римскому читателю выдающихся греков. Факт показательный и отчасти символичный: римская история и ее герои были уверенно поставлены рядом с греческими. Отныне оба народа рассматривались в Риме как равноправные носители ведущей культурной, духовной роли в тогдашнем мире. Сами жизнеописания, созданные Корнелием Непотом, строились на тех же принципах, что и биографии, написанные перипатетиками, и имели ярко выраженные морализаторские тенденция. Причем если, например, в жизнеописании Аристида морализаторство выходит на первый план, то в рассказе о жизни Фемистокла преобладают перипетии судьбы героя, военные и политические события

Подобным же стремлением представить в простой хронологе- ческой последовательности факты одновременно истории греков К римлян отмечено и другое произведение Непота. В кратком конпендиуме исторических событий под названием «Хроника» он, по словам Катулла, охватил в трех книгах «все времена». О том, что потребность в таких, лишенных литературных претензий, но весьма практичных хронологических справочниках, объединявших важнейшие факты из политической и военной истории и истории литературы, была тогда велика, свидетельствует аналогичный, только еще более краткий компендиум «Погодная книга», написанный Титом Помпонием Аттиком, известным римским банкиром и писателем-дилетантом, лучшим другом Цицерона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.