6. Анатомия поля битвы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6. Анатомия поля битвы

Рамой с восточного края картины служила река. Ворскла осторожно пробиралась на юг, где впадала в Днепр. Течение ее не было прямым: она извивалась, разделялась и вновь соединялась, образуя петли и как бы притоки, а также действительно принимала бесчисленное множество впадающих в нее маленьких речушек и ручьев, которые тянулись вдоль низкой болотистой речной долины, долины, которая представляла собой небольшую низменность, шириной от одного до двух километров. Ширина самой реки менялась по мере того, как она пробиралась к Днепру, в самых широких местах от одного берега до другого было примерно 100 метров. Берега были то затенены лесами, которые спускались до самой сине-зеленой поверхности воды, то окаймляли реку заболоченными открытыми лугами или падали крутыми песчаными обрывами. От этой реки, которая, подобно бесконечно длинной и затейливой подписи, извивалась в долине, поднималась на западе Украинская равнина, образуя большое плато.

Раму с южной стороны представляло собой само яблоко раздора — Полтава, вместе с ложбинами и деревнями вокруг. Она находилась совсем близко к реке, наверху, на плато, совсем рядом с высоким берегом. Город расположился там, где когда-то дорога, соединявшая Киев и Харьков, перешагивала через Ворсклу. Полтава была невелика: со всеми окраинами она занимала немногим больше одного квадратного километра площади. Город, как и большинство других населенных пунктов в этих местах, был укреплен. Территория собственно крепости и той части городских зданий, которые находились внутри ее стен, составляли прямоугольник размером 1000 на 600 метров. Эту территорию расщепляла на две части одна из многочисленных лощин, характерных для здешнего пейзажа. Из двух частей укрепленного района северная была больше и вмещала собственно город, в то время как южную составлял небольшой пригород Мазуровка. Склоны, поднимавшиеся к Мазуровке, поросли вишневыми садами, на деревьях уже краснели ягоды. Вплотную к крепости на северо-западе лежало на плато еще одно предместье, которое, в свою очередь, было окружено длинным дугообразным земляным валом. Дома там были сожжены в ходе осады, и теперь от этой части Полтавы остались только камни, щебень и зола.

Полтава была весьма хилой крепостью. Русские поняли это и начиная с декабря прошлого года усердно трудились над тем, чтобы повысить боеспособность города. Фронт, обращенный вниз, к реке, который раньше был почти не защищен, теперь укрепили. Русские также ввели в город дополнительную артиллерию, так что теперь в его арсенале было целых 28 пушек. Сами крепостные стены были простейшей конструкции, земляные валы с палисадом из бревен, а перед ними небольшой ров. К этому времени крепость здорово поизносилась; палисад был весь в рубцах и расщеплен пушечными выстрелами, а в валу — бреши во многих местах. Над одними из городских ворот возвышалась довольно большая деревянная башня, а вокруг крепости было какое-то количество небольших бастионов, некоторые из них — с блокгаузами. Гарнизон составлял немногим больше 4 200 солдат, из которых едва ли сотня были артиллеристы. Кроме того, примерно 2 600 человек из населения и горожан были призваны участвовать в обороне города. Командовал этой пестрой толпой полковник Алексей Степанович Келин, которому с конца апреля удавалось противостоять шведской осаде. Это было, однако, не таким большим достижением, как можно подумать: поскольку целью осады с самого начала было выиграть время, она и велась вполсилы.

Шведские осадные траншеи находились к югу от города. Они были направлены против южной части крепости и предместья Мазуровки. Всякая осада как таковая была в высшей степени сложным предприятием, которое чаще всего разворачивалось по точно заданным правилам. Существовала определенная формула, которой надлежало следовать в таких ситуациях. Она называлась атакой Вобана, по имени французского маркиза, который разработал новые эффективные типы крепостей и в то же время, последовательности ради, выдумал новые, по меньшей мере такие же эффективные приемы, чтобы завоевать эти его создания. Прежде всего надо было построить укрепленные линии вокруг и против вала, чтобы защитить себя от вражеских отрядов извне крепости и вылазок из крепости. Для этого следовало ночью вырыть на расстоянии 600 метров то, что на профессиональном языке называлось первой параллелью: она, среди прочего, должна была вмещать тяжелые артиллерийские батареи. Потом следовало продвигаться все ближе. На расстоянии примерно в 300 метров надо было затем выкопать вторую параллель, где также разместить пушки, и, наконец, третью параллель заложить почти у самого крепостного вала. Между этими параллелями вырывались апроши — траншеи, которые шли зигзагообразно. Если крепость к тому времени еще не сдавалась, можно было выкопать сапы — подземные ходы, которые все вели к той точке у стены, где артиллерия осаждавших должна была пробить большую и аккуратную брешь. (Осаждающие могли также прорыть ходы под крепостным валом врага, заложить туда мощные заряды или мины и взорвать их, чтобы таким образом пробить брешь.)

Шведы во многом следовали этой формуле, хотя и в небольшом масштабе. Были вырыты три параллели с апрошами и всем необходимым, установлены батареи, и делались даже попытки заложить мины под частокол. Сначала король категорически запретил штурмовать крепость, но в попытке усилить давление на осажденных 12 мая была предпринята атака. В этот день была пробита брешь в защитных укреплениях и захвачен кусок частокола, где впоследствии на бревнах была установлена небольшая батарея. Шведы оказывали непрерывное, хотя и не слишком сильное давление на маленький город; не тратили ядер на слишком опустошительный обстрел, но продолжали подкопы под валами. Закладывались новые мины, гарнизон предпринимал небольшие вылазки, и русские войска делали тщетные попытки прийти на помощь городу с другого берега реки. Все было точно так, как полагается при осаде.

По мере того как проходило время, положение внутри крепости ухудшалось. В это воскресенье кончились еда и боеприпасы. За отсутствием снарядов русские стреляли маленькими кусочками железа и камушками. (По меньшей мере так же важно было то, что у Келина не было средств платить солдатам жалованье. Этот недостаток был очень опасен, потому что, не получая жалованья, солдат не станет сражаться на пределе своего мужества.) Поскольку не было также свинца и другого материала для изготовления ручных гранат, русские солдаты кидали сверху в осаждающих шведов камни, поленья, гнилые корни и дохлых кошек. Шведы отвечали тем, что тоже кидались камнями, — так близко друг к другу находились воюющие войска. Был случай, когда самому королю попала в плечо дохлая кошка. Шведы ответили на это неслыханное оскорбление таким шквалом ручных гранат, что русские несколько дней не позволяли себе подобных дерзостей. Но большинство снарядов были не так уж безвредны. Русские «охотники» постоянно подкрадывались и стреляли в шведских солдат и работников, рывших траншеи. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь из шведов не расстался с жизнью. За один день на одном месте погибло пять шведских караульных. Все они были убиты «снайперскими» пулями, размозжившими им головы. Работа в апрошах была очень опасна и очень однообразна. Во время дождей траншеи наполнялись водой, и солдатам приходилось шлепать по грязи, доходившей им до бедер, между тем как их палатки тоже наполнялись водой и все в них промокало. Единственное преимущество проливных дождей состояло в том, что они смывали и уносили с собой раздутые смердящие лошадиные трупы, которыми были усеяны поле и холмы.

К востоку от крепости крутые поросшие лесом холмы спускались к реке и лугу площадью примерно в квадратный километр, который ежегодно затапливался паводком. Почти до самого лета этот луг оставался похожим на болото и только к осени высыхал и превращался в хорошее пастбище для местного скота. В этом и других болотцах вокруг реки буйно расплодились в этом году мириады лягушек и жаб, которые своим скрипом и кваканьем многим не давали спать. Другим ночным звуком была громкая перекличка русских часовых; они восклицали «добра хлеба, добра пива!», намеренно дразня и соблазняя своих противников.

К югу от города, позади кустарника и возделанных полей, которые шведские осадные укрепления искромсали на мелкие кусочки, пролегала одна из многочисленных лощин, повсюду пересекавших Полтавское плато. По большей части поросшая лесом лощина круто обрывалась, становясь сухой и голой, и имела много ответвлений. Кое-где в длинной лощине стояли группы домов, и в ней находился также лагерь тех отрядов, которыми в это воскресенье были укомплектованы траншеи — Сёдерманландский и Крунубергский пехотные полки, внизу лощины теснились их палатки среди шалашей и других удобств, которые оставило после себя соединение, стоявшее здесь до них. Немного южнее этого бивака был лагерь союзников шведов, запорожских казаков. В осаде им досталась роль разнорабочих и вместе с тем мишеней для русских, которые стреляли в них сверху, с городского вала. В этот период осады потери запорожцев были больше, чем потери шведов. Их достойная всяческого сочувствия борьба за освобождение от русской деспотии теперь приняла форму в высшей степени лишенную всякого внешнего блеска: они стали дровосеками, землекопами, носильщиками. Их попытку восстать против царя постигло много неудач, а неблагодарный и тяжелый труд в траншеях потребовал много жертв. Их боевой дух дошел до нижней отметки. Было трудно заставить запорожцев исполнять приказы.

К северу от города плоскогорье над рекой также прорезала длинная и широкая лощина. Она шла в направлении с севера на юг и вскоре терялась в обширном Яковецком лесу, который со своими лощинами, ручьями и запрятанными среди деревьев маленькими озерцами разделял шведские позиции вокруг крепости и большой русский лагерь в нескольких километрах отсюда. Примерно в километре к северо-востоку от города, на другой стороне поросшей ольхой болотистой впадины, возвышался продолговатый холм. Они примыкал к зеленому морю Яковецкого леса, и его склоны были покрыты виноградниками и большими вишневыми садами. На самом дальнем конце холма, на его южной стороне стоял монастырь,[15] воздвигнутый в 1650 году, там расположилось шведское командование, там находились король и его штаб, походная канцелярия и драбанты, а также и весь придворный штат. Здесь же, на монастырской возвышенности, среди вишневых садов и виноградников, стояла лагерем в это воскресенье и шведская пехота, кроме тех, кто участвовал в осаде. Многочисленными длинными рядами располагались полк за полком: ряды высоких пирамид, в которые были составлены пики, а также ружья под специальным прикрытием, палатки маркитанток, костры и выгребные ямы, — конечно, раздельные для командования и незаметных героев. Поскольку местность со своими ручьями, лесом и садами была мало пригодна для лагеря, не допуская почти геометрической правильности, к которой обычно стремились при его разбивке, лагерь носил отпечаток домашности и беспорядка. Гвардия уже давно занимала позиции у монастыря, но другие соединения стояли там на биваке всего пять дней. Солдаты спали под открытым небом, палатки были не нужны в эту тяжелую и липкую знойную погоду.

В четырех километрах к западу от растрепанного лагеря пехоты, на волнистой равнине между безлюдными деревнями Рыбцы и Пушкаревка, протянулся в длину лагерь шведской кавалерии. Кроме трех кавалерийских и двух драгунских полков, которые находились в других местах, здесь стояла вся шведская конница, собранная в длинную, тщательно составленную шеренгу из квадратных малых лагерей, вписанную в большую систему лесистых лощин. Лагерь размечал фельдмаршал Реншельд собственной высокой персоной. Южнее Пушкаревки стояла большая часть армейского обоза, охраняемая двумя драгунскими полками. Тысячи и тысячи телег и повозок стояли там, частично защищенные большим ущельем, которое считалось «inaccessible».[16] Позади раскинувшегося обоза прочерчивалась глубокая теснина. (Местоположение обоза, вероятно, было выбрано с таким расчетом, чтобы в случае отступления он мог служить опорным пунктом для всей армии; здесь можно было, опираясь на широко разветвленную сеть оврагов и лощин, остановить атаку русских, а обоз тем временем вывести дальше на юг, по дороге, которая вела на Кобеляки и дальше — к Днепру.) То, что части лагеря также и в этом положении, когда войско было стянуто к Полтаве, все же были так разбросаны, было не случайно. Шведская армия избегала сосредоточения всех своих сил в одном месте, поскольку это в скором времени привело бы к росту смертности. Обычно среди зловония и нечистот гигантских лагерей пышным цветом расцветали болезни. Разбросать войска по разным лагерям, как сделало шведское командование, было простым средством от заразы.

Строевые части шведской армии насчитывали в это июньское воскресенье около 24 300 человек. Это было твердое ядро армии. Кроме того, в войске имелось большое количество нестроевых, чье горе и радость полностью зависело от капризных перемен военной удачи. Среди этих нестроевых были прежде всего около 2 250 раненых, больных и инвалидов. Далее следовало примерно 300 нестроевых артиллеристов, а также 1 100 чиновников канцелярии. Неизбежную, но часто забываемую группу, без которой никогда не могла бы действовать армия, составляли многочисленные конюхи, денщики, возницы, работники и мальчики на побегушках в обозе, которые часто были на подхвате и выполняли наименее почетную работу: таких было около 4 000 человек. В войске была также другая часто забываемая группа — женщины и дети. Особенно среди офицеров было в обычае брать с собой в поход всю семью; жену и детей, большой штат прислуги, а иногда даже меблировку. Также и рядовых солдат могли сопровождать семьи. Вкраплены в этот кочевой город из брезента в то утро были примерно 1700 жен, служанок и детей. Были женщины, как, например, две поварихи, Мария Бок и Мария Юхансдоттер, которые заботились о том, чтобы у короля была еда на столе; среди прочего они должны были участвовать в приготовлении дичи, которую специальный придворный охотник Кристоффер Бенгт притаскивал домой к королевскому столу. Мы имеем также и другие примеры, такие, как жена трубача Мария Кристина Спарре, двадцати одного года, родом из Померании, или Гертруда Линеен, супруга одного лейтенанта из драгунского полка Дюккера. Еще одна из этих женщин была Бригитта Шерценфельд, родившаяся в июне 1684 года в замке Бекаскуг, неподалеку от Кристианстада в Сконе. Ее отец, кавалерийский лейтенант, и ее мать умерли, когда она была еще ребенком, и Бригитту воспитывали родственники. В ее воспитании не было ничего особо примечательного, она получила обычное религиозное образование, и, разумеется, ее научили привычным для женщины занятиям, или, как написано в ее жизнеописании, «таким искусствам и ремеслам, каковые ее положению и полу подобают». Всего 15 лет от роду, в 1699 году, она с согласия родственников вышла замуж за Матса Бернова, возницу в лейб-гвардии. У них родился сын. Примерно тогда же, однако, муж был призван в действующую армию и отправился в Польшу, Бригитта последовала за ним и поселилась в Риге. Далее постигли ее удар за ударом: мальчик умер, и, кроме того, вскоре пришло известие, что Матс убит под Торунем. Год на дворе был 1702-й. Поскольку все ее родственники в Швеции к этому времени уже умерли, Бригитта решила остаться в Риге. Через несколько лет она снова вышла замуж, и опять за храброго солдата, фельдфебеля Юнаса Линдстрёма. Юнас служил в курляндском корпусе Левенхаупта и был одним из откомандированных на восток. Бригитта не знала, что ей делать — вернуться домой в Швецию или ехать с мужем. Плохие дороги и супружеская любовь побудили ее последовать за мужем на войну, несмотря на трудности и опасности. На 25-м году жизни она находилась теперь вместе со своим Юнасом в удивительном чужеземном краю возле маленького обнесенного частоколом города по имени Полтава.

Поскольку таких, кто взял с собой на войну жен, было все-таки немного и незамужних женщин тоже мало, мы можем предположить, что в армии ощущался сильный сексуальный голод. Вполне понятно, что в источниках трудно найти что-либо касающееся этого вопроса. Мы можем спокойно предположить, что в войске находились проститутки, хотя раньше и они так или иначе были проблемой. Некоторые мужчины обращались друг к другу, хотя за гомосексуальные отношения полагалась смертная казнь. То, что к этому «содомскому греху» прибегала по крайней мере часть офицерского корпуса, нам известно. Встречалось и скотоложство, хотя за него тоже полагалась смертная казнь. В последнем случае виновному грозила такая нелепость, как тройная смертная казнь. (Об одной из таких казней осужденного за скотоложство солдата, имевшей место во время похода, рассказывается, что он «был повешен, потом положен в костер и должен был еще быть обезглавлен, но палач не смог рубить».)

То, что командный состав, а иногда и рядовые брали с собой на войну семьи, — интересный факт, который много говорит об условиях жизни воинов. Он также позволяет нам предположить, что взгляд этих людей на воину сильно отличался от современного. Хотя война во многом была таким же бичом и проклятьем, как для нас, все же имеются некоторые различия. Для большинства офицеров, а также и для части рядового состава война, как уже сказано выше, была кормушкой и полем для карьеры. Для многих она не была чем-то тотальным, безусловным и всепоглощающим, в какой-то мере можно было оставаться в стороне и самому выбирать степень своего участия. Обязанности службы были меньше, чем теперь, и для тех, кто смотрел на войну как на кормушку, она была наверняка почти нормальным состоянием, в грустных рамках которого находилось место и для семейной жизни. Такое отстраненное отношение к войне разделял также и простой народ, о чем свидетельствует то, что сражение иногда превращалось в настоящее народное гулянье. Случалось, что большие группы гражданского населения отправлялись посмотреть на какую-нибудь битву, как будто речь шла о грандиозном спектакле. (Впрочем, это явление продолжало жить и в XIX веке.)

Внизу, в речной долине, обращенный к Ворскле и городу, находился ряд шведских полевых укреплений, в том числе три шанца, связанных между собой длинными ходами сообщения и валами. Эти шанцы появились в середине мая как непосредственная контрмера против попыток русских переправиться через Ворсклу именно в этом месте. Обе стороны собрали свои силы вокруг этого спорного места, и каждая стала усердно рыть окопы и укреплять свои позиции. За этим последовал обмен сильными ударами. На какое-то время стычки приняли форму настоящей позиционной войны, при том, что участники по обе стороны реки выкапывали в черноземе один окоп за другим. Это было спортивное состязание по борьбе, которое по прошествии месяца русские проиграли: именно тогда они отказались от попыток освободить город таким путем и вместо этого переправились через реку севернее. (Тогда шведские отряды были посланы на левый берег, где находились только что оставленные русские укрепления, разрушили их и захватили с собой в виде добычи всего понемногу: шанцевые лопаты из железа и дерева, бочки с водкой и несколько «болотных Иванов», перебравших, заснувших и потом забытых в суматохе.)

За северной и западной опушками Яковецкого леса, к которым прилепились две-три деревушки и несколько разбросанных одиночных маленьких домиков, являла свое непроницаемое лицо равнина. Сухая песчаная земля расстилалась пологими, спокойными волнами. Равнина была частично совсем плоская, но там и сям ее разнообразили невысокие холмы, хребты или ложбины. Шведским солдатам, рожденным в замкнутых лесных дебрях, эти степи, простиравшиеся во все стороны до самого горизонта, вероятно, казались удивительными. Один из них, Андерс Пильстрём, прапорщик в Далекарлийском полку, писал в своем дневнике о совершенно новом для них ландшафте, который они увидели здесь, на Украине, и описывал, в частности, как легко заблудиться на «необъятных плоских просторах» этой страны. Но здесь, поблизости от реки, равнина не была ровной, как пол в бальном зале. От высшей точки непосредственно рядом с высокими крутыми песчаными берегами реки, поблизости от деревни Патлаевка, равнина медленно понижалась к западу и к югу. Земля ложилась складками и впадины кончались здесь, переходя в спокойные линии равнины. На этой равнине отнюдь не отовсюду был широкий обзор — обстоятельство, которое следует запомнить, потому что оно будет иметь большое значение в ближайшие несколько дней. В этом открытом поле тоже можно было в некоторых местах укрыться от постороннего глаза, спрятавшись в различных впадинах; к тому же и совсем незначительные гряды холмов могли заслонить вид и существенно ограничить поле зрения для разведчика. Это создавало предпосылки для действий вслепую и неприятных сюрпризов.

Строго к северу от Яковецкого леса, непосредственно примыкая к береговым откосам и упомянутой ранее высшей точке на равнине, расположился русский лагерь. Он был тщательно укреплен и очень велик: неправильный четырехугольник с немного закругленными формами, который вмещал основную часть русской пехоты и артиллерии, более 30 000 человек. (К этой цифре надо также прибавить неизвестное количество обозных, гражданских и других лиц, всегда присутствующих в военных лагерях.) На площади, немного превышающей один квадратный километр — где находились также развалины брошенной деревни, — в тесноте да не в обиде сгрудилась большая масса людей в нагромождении палаток, обозных фур, пушек, провианта, боеприпасов и разных других предметов. Лагерь был разбит в пятницу, закончили копать укрепления в ночь на субботу. И фронт, и фланги лагеря были окружены валами, перед которыми были выкопаны рвы. Особый тип укреплений, которые окружали лагерь, назывался люнетами. Это были сооружения, открытые с тыла, но с большими треугольными выступами спереди, подобными острым зубам хищного зверя. Таким образом, крепостная ограда — терминологически правильно называть ее куртиной — была не сплошной, а прерывалась через равные промежутки, что давало возможность солдатам относительно быстро выступить из лагеря. (Эти маленькие земляные мосты, ведущие вовнутрь лагеря, были также одним из его слабых мест.) Большие валы лагеря были также вооружены артиллерией. Перед самыми валами были нагромождены искусственные препятствия в виде торчащей во все стороны живой изгороди из острых кольев, называемых «испанскими рогатками».

Лагерь был укреплен только с трех сторон. Четвертую сторону, восточную, представлял собой высокий — почти 60 метров — обрыв к реке. Русские не опасались нападения с этой стороны, и потому здесь не было укреплений. С этой стороны вилась дорога вниз, в лесистую долину реки, и, продолжаясь на другом берегу, вела к некоторым меньшим укреплениям подле восточного берега. Из вполне обоснованного уважения к врагу русские обезопасили свой тыл и левый фланг — тот, что был ближе всего к городу, — построив лагерь в разрезе между крутыми береговыми откосами и Яковецким лесом. Местоположение лагеря было одновременно безопасным и чрезвычайно рискованным. Если русские будут вынуждены отступать, у них останется только два выхода из западни, и оба небезопасные. Или они пойдут обратно той же дорогой, какой пришли, — на север вдоль реки, — или можно будет также ускользнуть в заднюю дверь — воспользоваться дорогой, ведущей через Ворсклу. Переправа целой армии по одной-единственной плохой дороге займет уйму времени, которое вряд ли будет в избытке в критической ситуации. При отступлении на север все время будет существовать угроза, что нападающие шведские отряды сбросят отступающих в долину реки. Кроме того, если шведский отряд займет позицию к северу от лагеря, этот путь к отступлению будет отрезан. Русский лагерь, безусловно, был силен с точки зрения обороны, но, чтобы достигнуть этой силы, русские сами себя поставили в положение, которое, если их постигнет неудача, могло оказаться катастрофическим. Только еще вопрос, смогут ли шведы воспользоваться этим.

Сухое поле, почти степь, покрытое тонким слоем лёссовой почвы, которое окружало лагерь с запада и севера, тоже было относительно ровным, но слабо понижалось. Примерно в километре к западу от лагеря волны ландшафта образовывали большую впадину. Неподалеку от нее находился еще один большой лес — Будищенский. Этот лес протягивал свои щупальца на север и широкой дугой уходил на северо-запад, где он тянулся вдоль Иванчинцкого ручья, который медленно тек в неглубокой впадине. Дно впадины было покрыто илистым болотом, и еще там было несколько небольших прудов; дубовые и ясеневые рощи окаймляли зеркало ручья. Вдоль ручья тянулись также людские жилища — кучки маленьких глиняных мазанок с соломенными крышами, окруженных изгородями, и вдоль всего течения росла вишня. Многие из домиков представляли собой сейчас одни лишь остовы и закопченные развалины. Несмотря на разрушения, это был идиллический уголок, но вскоре ему предстояло стать ареной, на которой разыграются трагические события, ареной великого страдания.

Между двумя большими лесными массивами, Будищенским и Яковецким лесами, была прогалина. Она была шириной в 1200–1500 метров, но не совсем голая, а поросшая кустарником, да еще кое-где были разбросаны небольшие группы деревьев. Невысокая цепочка возвышений проходила по всей длине прогалины. Этот коридор между двумя лесами имел очень большое значение. Это был единственный путь, по которому могли пройти шведские войска, чтобы напасть на русский лагерь. (Построения войска были сложными и ломкими, и, чтобы функционировать наилучшим образом, требовали поля, гладкого и ровного, как пол в танцевальном зале, лес для них явно не подходил. О том, чтобы маневрировать большими массами войска в совершенно неподходящем лесном ландшафте, нечего было и думать.)

Русское командование прекрасно понимало значение коридора и потому еще в пятницу отдало приказ блокировать его полевыми укреплениями. Сначала построили прямую линию из шести редутов, или шанцев, поперек прогалины между двумя лесами. За один день — пятницу — эти шанцы были готовы и заняты пехотой и артиллерией под командованием бригадира по фамилии Айгустов. На следующий день царь Петр лично провел рекогносцировку шведского лагеря и нашел, что оборону в коридоре можно еще усилить; был отдан приказ о постройке дополнительных укреплений. Должны были быть построены четыре новых шанца, не на одном уровне с прежними, а под прямым углом к ним, в направлении шведского лагеря. Теперь вся система укреплений имела вид буквы Т.

Это была гениальная находка. При нападении непосредственно на редуты выступающая вперед под прямым углом линия расщепит шведский строй надвое, подобно волнолому. Кроме того, эта продольная линия могла открыть очень опасный огонь с флангов по шведским частям, которые, выстроившись в линию — а это был тогда единственный боевой порядок шведов, — стали бы наступать на укрепления позади нее. (То, что артиллерийский огонь с флангов, направленный на соединение, выстроенное в линию, производил огромные опустошения, будет понятно, если учесть, что пушечное ядро, которым выстрелили во фронт неприятелю, могло поразить только четырех человек. Если оно точно попадало сбоку, чисто теоретически оно могло уложить 150. Таким образом, артиллерийский огонь с флангов мог привести к ужасному эффекту падающих кеглей внутри замкнутого соединения, чего не могло произойти, если бы огонь велся во фронт.) Если шведы пробьются сквозь всю систему редутов и пойдут дальше прямо, их, кроме того, настигнет губительный огонь с флангов из орудий, которыми нашпигованы валы. Если шведы вместо этого прибегнут к прямой атаке на лагерь с запада, нападающие подвергнутся обстрелу с флангов из шанцев. Система редутов в довершение всего давала русским хороший обзор предполья, что в высочайшей степени защищало их от одной из тех неожиданных атак, которые так любил Карл XII. Во всяком случае, по-видимому, русское командование считало, что атака через эту систему приведет к потерям, которые ослабят шведов и тем самым еще больше усилят шансы русских на победу.

В это воскресенье восемь из десяти редутов были достроены, укомплектованы и готовы к бою. На двух, наиболее выдвинутых вперед в продольной линии, еще велись работы. Редуты немного различались между собой по форме и размеру, большинство были квадратные (но было также несколько треугольных), и длина каждой стороны составляла примерно 50 метров. Они представляли собой сооружения из высоких валов, с брустверами для гарнизона, со всех сторон окруженные рвом. Расстояние между дном рва и верхушкой бруствера было примерно пять метров. Возможностей для обороны у 400–500 человек, которые занимали каждый редут, было достаточно. Каждый редут, помимо пехотного гарнизона, был также защищен артиллерией: как правило, в каждом из готовых сооружений находилось по две трехфунтовых пушки. Размещены были также и более тяжелые орудия. Русские могли выпустить одинаковый раскаленный поток огня как из мушкетов, так и из пушек с каждой стороны редута. Стрелки и их заряжающие будут стоять под хорошей защитой брустверов и труднопреодолимого вала. Кроме того, укрепления были окружены искусственными препятствиями в виде рогаток.

Редуты стояли так, что из одного было видно другой; в интервалах между ними, 150–170 метров шириной, несколько действующих сообща укреплений могли открыть ураганный перекрестный огонь. Чем дальше шведы будут пытаться вторгнуться в систему, тем более сильному и более меткому перекрестному огню они будут подвергаться. Численность солдат, защищавших редуты, была велика: Белгородский, Нечаевский и Неклюдовский пехотные полки, общим количеством примерно в 4 000 человек, поддержанные трехфунтовыми пушками, которых было от 14 до 16, и еще несколькими более тяжелыми орудиями. К этому следует прибавить еще основную часть русской кавалерии, 17 драгунских полков: всего 10 000 сабель под командованием генерала Меншикова. Они скрывались в засаде позади самой задней линии шанцев. При них также имелась артиллерия — 13 двухфунтовых орудий. Вот такой крепкой пробкой русские закупорили единственный путь для наступления шведов.

Русские работники трудились из последних сил, чтобы закончить два последних редута, а из других солдаты следили за ними в нетерпеливом ожидании, выглядывая из-за брустверов. Летний ветерок подхватывал стук топоров, которыми орудовали строители, и относил его через выжаренное поле на юг, где его слышали шведские часовые, которые тоже пребывали в ожидании.