ГЛАВА VI ВОЙНА С ГАННИБАЛОМ ОТ БИТВЫ ПРИ КАННАХ ДО БИТВЫ ПРИ ЗАМЕ.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА VI

ВОЙНА С ГАННИБАЛОМ ОТ БИТВЫ ПРИ КАННАХ ДО БИТВЫ ПРИ ЗАМЕ.

Предпринимая поход в Италию, Ганнибал ставил себе целью вызвать распадение италийского союза; после трех кампаний эта цель была достигнута в той мере, в какой это было осуществимо. По всему было видно, что те греческие и латинские или латинизированные италийские общины, которые не были введены в заблуждение битвой при Каннах, уступят только силе, но не страху, а отчаянное мужество, с которым защищались от финикийцев даже в южной Италии такие маленькие и оставленные без всякой помощи городки, как бреттийская Петелия, очень ясно доказывало, чего можно было ожидать от марсов и латинов. Если Ганнибал думал, что он достигнет на этом пути более важных результатов и что ему удастся повести на Рим и латинов, то он обманулся в своих ожиданиях. Но, по-видимому, и италийская коалиция не доставила Ганнибалу того, чего он ожидал. Капуя поспешила выговорить условие, что Ганнибал не будет иметь права принуждать кампанских граждан к военной службе; горожане еще не позабыли, как поступил Пирр в Таренте, и увлекались безрассудной надеждой, что им удастся избежать и римского и финикийского владычества. Самний и Луканий были уже не тем, чем они были, когда царь Пирр помышлял о вступлении в Рим во главе сабельской молодежи. Не только сеть римских крепостей повсюду перерезала мускулы и нервы края, но многолетнее римские владычество отучило жителей от войны (южная Италия доставляла римским армиям лишь незначительные подкрепления), заглушило в них старинную ненависть и повсюду втянуло массу отдельных лиц в интересы господствовавшей общины. Правда, к победителю римлян присоединялись, когда дело Рима казалось проигранным, но это делалось с сознанием, что вопрос идет не о свободе, а о замене италийского властителя финикийским, и не воодушевление, а малодушие побудило сабельские общины отдаться в руки победителя. При таком положении дел война в Италии приостановилась. Владычествуя над южной частью полуострова вплоть до Вольтурна и Гаргана и не имея возможности покинуть этот край так, как он покинул страну кельтов, Ганнибал был принужден заботиться также об охране границы, которую нельзя было безнаказанно оставлять незащищенной; а для того, чтобы защищать завоеванную им страну против не сдававшихся ему крепостей и наступавшей с севера армии и в то же время вести трудную наступательную войну в Средней Италии, у него не было достаточных боевых сил, так как его армия состояла, за исключением италийских вспомогательных войск, приблизительно из 40 тысяч человек. Важнее же всего было то, что ему приходилось теперь иметь дело с другими противниками. Страшный опыт заставил римлян перейти к более разумной системе ведения войны, ставить во главе армии лишь опытных начальников и в случае необходимости оставлять этих начальников в должности на более долгое время. Эти римские полководцы уже не ограничивались наблюдением с горных высот за движениями неприятеля и не бросались на врага, где бы с ним ни встретились, а, придерживаясь середины между медлительностью и опрометчивостью, занимали позиции в обнесенных окопами лагерях под стенами крепостей и вступали в бой лишь тогда, когда победа сулила серьезные результаты, а поражение не угрожало гибелью. Душою этой новой системы был Марк Клавдий Марцелл. Руководимые верным инстинктом, сенат и народ обратили свои взоры после роковой битвы при Каннах на этого храброго и опытного в военном деле человека и поручили ему фактическое командование армией. Он прошел хорошую школу во время трудной борьбы с Гамилькаром в Сицилии, а в последних походах против кельтов выказал и дарования вождя и личную храбрость. Несмотря на то, что ему было за 50 лет, в нем еще было много юношеского воинственного пыла, и лишь за несколько лет перед этим в качестве главнокомандующего он сбил с лошади главнокомандующего неприятельской армии; это был первый и единственный римский консул, которому удалось совершить такой подвиг. Он посвятил свою жизнь двум божествам — чести и храбрости, которым воздвиг великолепный двойной храм у Капенских ворот, и если Рим был обязан своим спасением от крайней опасности не одному человеку, а всему римскому гражданству и в особенности сенату, то все же ни один человек не содействовал успеху общего дела так много, как Марк Марцелл.

С поля битвы Ганнибал направился в Кампанию. Он знал Рим лучше тех легкомысленных людей, которые и в древние и в новейшие времена полагали, что он мог бы окончить борьбу походом на неприятельскую столицу. Правда, военное искусство нашего времени решает исход борьбы на поле сражения; но в древние времена, когда искусство брать крепости было гораздо менее развито, чем искусство обороняться, не раз случалось, что кампания, начавшаяся самой решительной победой на поле сражения, оканчивалась неудачей под стенами столицы. Карфагенский сенат и карфагенское гражданство не могли хотя бы приблизительно равняться с римским сенатом и римским народом, а положение Карфагена после первой кампании Регула было несравненно более опасным, чем положение Рима после битвы при Каннах; и все же Карфаген устоял и одержал полную победу. Что же давало право думать, что Рим поднесет теперь победителю ключи от своих ворот или по крайней мере согласится на умеренные мирные условия? Вместо того чтобы пренебречь ради таких пустых демонстраций возможными и серьезными выгодами или терять время на осаду укрывшихся в Канузии нескольких тысяч римских беглецов, Ганнибал немедленно двинулся на Капую, которую римляне еще не успели снабдить гарнизоном, и своим приближением побудил эту вторую столицу Италии перейти после долгих колебаний на его сторону. Он мог надеяться, что из Капуи ему удастся завладеть одной из кампанских гаваней, куда можно было бы направлять подкрепления, на присылку которых была вынуждена согласиться карфагенская оппозиционная партия после его блестящих побед. Когда римляне узнали, куда направился Ганнибал, они тоже покинули Апулию, оставив там лишь небольшой отряд, и собрали на правом берегу Вольтурна все оставшиеся у них войска. С двумя легионами, уцелевшими от битвы при Каннах, Марк Марцелл двинулся на Теан Сидицинский, стянул туда из Рима и из Остии первые войска, какие были готовы к выступлению, и, в то время как диктатор Марк Юний медленно подвигался вслед за ними с наскоро сформированной главной армией, достиг в направлении к Казилину берегов Вольтурна в надежде спасти Капую. Этот город уже находился во власти неприятеля, но попытка Ганнибала завладеть Неаполем не удалось благодаря мужественному сопротивлению населения, и римляне своевременно успели занять этот важный портовый город своим гарнизоном. Точно так же оставались верными Риму оба других больших приморских города — Кумы и Нуцерия. В Ноле велась борьба между народной и сенатской партиями из-за вопроса о том, чью принять сторону — карфагенян или римлян. Узнав, что первая из этих партий берет верх, Марцелл перешел через реку подле Кайяции и, обойдя неприятельскую армию по высотам Суэссулы, прибыл в Нолу вовремя, чтобы успеть отстоять ее от внешних и внутренних врагов. Во время одной из вылазок он даже одержал победу над самим Ганнибалом, нанеся ему значительный урон; этот успех был гораздо важнее по своему нравственному значению, чем по своим материальным результатам, так как это было первое поражение, нанесенное Ганнибалу. Хотя Ганнибал и завладел в Кампании Нуцерией, Ацеррами и после длившейся до следующего (539) [215 г.] года упорной осады даже ключом к линии Вольтурна — Казилином, а державших сторону Рима сенаторов предал жестокой казни, но террор — плохое орудие для политической пропаганды, и римлянам удалось пережить эту опасную эпоху военного бессилия со сравнительно незначительными потерями. Война в Кампании приостановилась, а когда наступила зима, Ганнибал расположился со своей армией в Капуе, среди роскоши, которая не принесла никакой пользы его войскам, уже в течение трех лет не жившим под кровлей. В следующем (539) [215 г.] году война приняла иной характер. Испытанный полководец Марк Марцелл, отличившийся в прошлогоднюю кампанию начальник конницы при диктаторе Тиберий Семпроний Гракх и престарелый Фабий Максим — первый в качестве проконсула, а двое последних в качестве консулов — стали во главе трех римских армий, которые должны были окружить Капую и Ганнибала; Марцелл опирался на Нолу и на Суэссулу, Максим занял позицию на правом берегу Вольтурна подле Калеса, а Гракх стал вблизи от морского берега, подле Литерна, прикрывая Неаполь и Кумы. Кампанцы, выступившие в направлении к Гамам на расстояние трех миль от Кум с целью напасть врасплох на куманцев, были совершенно разбиты Гракхом; Ганнибал, появившийся перед Кумами с целью загладить этот промах, сам потерпел неудачу и, когда предложенное им сражение не было принято, неохотно возвратился в Капую. И в то время как римляне не только удерживали за собой в Кампании все, что находилось в их власти, но и снова завладели Компультерией и некоторыми другими более мелкими пунктами, со стороны восточных союзников Ганнибала стали раздаваться громкие жалобы. Римская армия под начальством претора Марка Валерия заняла позицию подле Луцерии частью для того, чтобы при содействии римского флота наблюдать за восточными берегами и за движением македонян, частью для того, чтобы при содействии стоявшей у Нолы армии грабить восставших самнитов, луканцев и гирпинов. Чтобы выручить этих последних, Ганнибал напал прежде всего на самого предприимчивого из своих противников, Марка Марцелла, но Марцелл одержал под стенами Нолы довольно значительную победу над финикийской армией, которая, не загладив этой неудачи, двинулась из Кампании в Арпи, для того чтобы воспрепятствовать дальнейшим успехам неприятельской армии в Апулии. Вслед за нею двинулся со своим корпусом Тиберий Гракх, между тем как две другие стоявшие в Кампании римские армии стали готовиться к нападению следующей весной на Капую.

Победы Ганнибала не скрыли от него истинного положения дел. Он все более проникался убеждением, что избранный им путь не приведет к цели. Уже нельзя было больше прибегать к тем быстрым передвижениям его армии с одного места на другое, к той предпринимавшейся почти наудачу переброске военных действий из одной местности в другую, которым он был более всего обязан своими успехами; к тому же неприятель стал умнее, а необходимость защищать приобретенное почти лишала возможности пускаться на новые предприятия. О наступательных военных действиях нечего было и думать; вести оборонительную войну было трудно, и можно было предвидеть, что она будет становиться с каждым годом все более трудной; Ганнибал не мог обманывать себя насчет того, что вторая часть его великой задачи — покорение латинов и завладение Римом — не может быть приведена в исполнение его собственными военными силами и силами его италийских союзников. Завершение этого дела зависело от карфагенского сената, от главной квартиры в Картахене и от владетелей Пеллы и Сиракуз. Если бы в Африке, Испании, Сицилии и Македонии напрягли теперь сообща все силы для одоления общего врага, если бы нижняя Италия сделалась теперь обширным сборным пунктом для армий и флотов Запада, Юга и Востока, то Ганнибал мог бы надеяться, что успешно доведет до конца дело, так успешно начатое авангардом под его руководством. Всего естественнее и легче было бы доставить ему достаточные подкрепления из его отечества, и это без сомнения было в состоянии сделать карфагенское государство, которое почти нисколько не пострадало от войны и которое, восстав из своего глубокого упадка, уже было так близко к полной победе благодаря небольшой кучке энергичных патриотов, действовавших на свой страх и риск. Что финикийский флот любых размеров мог пристать к берегу подле Локр или подле Кротона, в особенности пока сиракузская гавань была открыта для карфагенян, и что Македония могла задержать стоявший в Брундизии римский флот, подтверждается как беспрепятственной высадкой в Локрах тех 4 тысяч африканцев, которых доставил из Карфагена около того времени Ганнибалу Бомилькар, так в особенности и беспрепятственным переездом Ганнибала морем в то время, когда уже все было потеряно. Но карфагенская мирная партия всегда была готова купить падение политических противников гибелью своего отечества и всегда находила верных союзников в недальновидности и в беспечности карфагенского гражданства; поэтому, когда первое впечатление, произведенное победой при Каннах, изгладилось, эта партия отклонила просьбу полководца о более энергичной поддержке полунаивным, полулукавым ответом, что, поскольку он действительно является победителем, то, конечно, не нуждается ни в какой помощи, и таким образом содействовала спасению Рима немного менее, чем римский сенат. Ганнибал, воспитанный в лагере и незнакомый с механикой городских партий, не нашел такого народного вождя, который поддерживал бы его так же, как поддерживал его отца Гасдрубал; поэтому он был вынужден искать в чужих странах тех средств для спасения отечества, которые были в избытке на его родине. Он мог рассчитывать — по крайней мере с большею надеждой на успех — на вождей испанской патриотической армии, на завязанные с Сиракузами сношения и на вмешательство Филиппа. Все сводилось к тому, чтобы доставить из Испании, из Сиракуз или из Македонии на театр военных действий в Италии свежие боевые силы для борьбы с Римом, а чтобы этого достигнуть или этому воспрепятствовать, велись войны в Испании, Сицилии и Греции. Все они были только средствами именно для этой цели, хотя им нередко и придавали совершенно необоснованно более важное значение. Для римлян это были в сущности оборонительные войны, прямой задачей которых было удержать в своих руках проходы Пиренеев, задержать македонскую армию в Греции, защитить Мессану и прервать сообщения между Италией и Сицилией; само собой разумеется, что эта оборонительная война велась по мере возможности наступательно и вследствие благоприятных условий привела к тому, что римляне вытеснили финикийцев из Испании и из Сицилии и расторгли союз Ганнибала с Сиракузами и с Филиппом. Война в Италии отодвигается на задний план и ограничивается осадой крепостей и набегами, которые не могли иметь решительного действительного влияния на исход борьбы. Все же, пока финикийцы действовали наступательно, Италия оставалась целью военных действий и как все усилия, так и все интересы сосредотачивались на том, чтобы прекратить или утвердить изолированное положение Ганнибала в южной Италии.

Если бы немедленно вслед за победой при Каннах Ганнибалу были предоставлены все те ресурсы, на которые он имел право рассчитывать, то он мог бы быть почти совершенно уверен в успехе. Но положение Гасдрубала в Испании было в то время настолько опасно после битвы на Эбро, что помощь деньгами и людьми, на которую подтолкнула карфагенское гражданство победа при Каннах, была направлена в основной части в Испанию, впрочем, мало изменив там положение дел к лучшему. В следующую кампанию (539) [215 г.] Сципионы перенесли театр военных действий с берегов Эбро на Гвадалквивир и одержали две блестящие победы в Андалузии, в самом центре карфагенских владений, при Иллитурги и Интибили. Сношения, в которые карфагеняне вошли с туземным населением Сардинии, давали им право надеяться, что они завладеют этим островом, который мог иметь важное значение в качестве промежуточной станции между Испанией и Италией. Но отправленный с римской армией в Сардинию Тит Манлий Торкват совершенно уничтожил высадившиеся там карфагенские войска и снова обеспечил за римлянами бесспорное обладание островом (539) [215 г.]. Посланные в Сицилию каннские легионы мужественно и успешно боролись в северной и восточной частях острова с карфагенянами и с Иеронимом; впрочем, этот последний пал от руки убийцы еще в конце 539 г. [215 г.]. Даже ратификация союзного договора карфагенян с Македонией замедлилась главным образом потому, что отправленные к Ганнибалу македонские гонцы были захвачены на обратном пути римскими военными судами. Таким образом, угрожавшее восточным берегам Италии нашествие пока что не состоялось, и римляне имели достаточно времени, чтобы защитить самое важное из своих владений — Брундизий — сначала флотом, а потом и той сухопутной армией, которая охраняла Апулию до прибытия Гракха; они даже успели подготовиться к вторжению в Македонию, на случай если бы она объявила им войну. Итак, в период застоя борьбы в Италии карфагенянами ничего не было сделано вне Италии, чтобы ускорить доставку туда новых армий или флотов. Напротив того, римляне повсюду готовились к обороне с максимальной энергией и в этом оборонительном положении сражались большей частью успешно всюду, где отсутствовал гений Ганнибала. Тем временем совершенно выдохся тот недолговечный патриотизм, который пробудила в Карфагене победа при Каннах; вследствие ли враждебной оппозиции или только вследствие неумения примирить различные мнения, высказывавшиеся на совещаниях в Карфагене, — довольно значительные военные силы, которыми там могли располагать, были так разбросаны по разным местам, что нигде не оказали существенной помощи, а туда, где они могли принести самую большую пользу, попала только самая незначительная часть их. Даже наиболее осмотрительные из римских государственных людей могли прийти в конце 539 г. [215 г.] к убеждению, что крайняя опасность уже миновала и что остается только продолжать с напряжением всех сил геройски начатую оборону, чтобы достигнуть цели.

Прежде всего закончилась война с Сицилией. В первоначальный план Ганнибала не входило намерение завязывать борьбу на этом острове; война возгорелась там частью случайно, а главным образом из-за ребяческого тщеславия безрассудного Иеронима; ее, без сомнения по тем же причинам, вел карфагенский сенат с особенным рвением. После того как Иероним был умерщвлен в конце 539 г. [215 г.], казалось более нежели сомнительным, чтобы гражданство захотело и впредь придерживаться его политики. Никакой другой город не имел столько причин держать сторону Рима, как Сиракузы, так как победа карфагенян над римлянами, без сомнения, доставила бы первым во всяком случае владычество над всей Сицилией, а в исполнение обещаний, данных Карфагеном сиракузянам, не мог верить ни один здравомыслящий человек. Сиракузское гражданство проявило готовность загладить прошлое своевременным обратным вступлением в римский союз частью на основании вышеизложенных соображений, частью потому, что было испугано грозными приготовлениями римлян, которые напрягли все свои усилия, чтобы снова завладеть этим важным островом (который служил своего рода мостом между Италией и Африкой), и ввиду кампании 540 г. [214 г.] послали в Сицилию лучшего из своих полководцев — Марка Марцелла. Но в Сиракузах царствовала полная неразбериха: после смерти Иеронима там сталкивались попытки восстановить прежнюю народную свободу с посягательством многочисленных претендентов завладеть освободившимся троном, тогда как настоящими хозяевами города были начальники иноземных наемных отрядов; этим положением искусно воспользовались эмиссары Ганнибала Гиппократ и Эпикид, чтобы расстроить все мирные попытки. Призывом к свободе они подняли на ноги народную толпу; крайне преувеличенные рассказы о страшной расправе римлян с только что изъявившими покорность леонтинцами возбудили в лучшей части гражданства сомнение, не слишком ли поздно восстанавливать прежние отношения к Риму; наконец многочисленных римских дезертиров, большей частью служивших ранее в римском флоте гребцами и бывших теперь в числе наемников, не составило большого труда убедить в том, что примирение гражданства с Римом будет их смертным приговором. В результате вожди гражданства были умерщвлены, перемирие было нарушено, а Гиппократ и Эпикид взяли в свои руки городское управление. Консулу не оставалось ничего другого, как приступить к осаде; но искусная оборона, в которой особенно отличился сиракузский инженер Архимед, прославившийся как ученый математик, заставила римлян после восьмимесячной осады заменить эту осаду блокадой с моря и с суши. Карфаген до того времени помогал сиракузянам только своим флотом; но, когда там узнали о новом вспыхнувшем в Сиракузах восстании против Рима, в Сицилию была отправлена под начальством Гимилькона сильная сухопутная армия, которая беспрепятственно высадилась подле Гераклеи Минона и немедленно обложила важный город Акрагант. Отважный и даровитый Гиппократ выступил из Сиракуз во главе армии с целью соединиться с Гимильконом; положение Марцелла между сиракузским гарнизоном и двумя неприятельскими армиями начало становиться опасным. Но благодаря полученным из Италии подкреплениям он удержался на своей позиции и не прекратил блокады Сиракуз. Наряду с этим небольшие города большей частью добровольно отдавались в руки карфагенян не столько из страха перед неприятельскими армиями, сколько из-за чрезмерной строгости, с которой римляне распоряжались на острове, особенно после того, как стоявший в Энне римский гарнизон перебил местных граждан, заподозренных в намерении отложиться от Рима. В 542 г. [212 г.], в то время как в Сиракузах справляли какой-то праздник, осаждающим удалось взобраться на покинутую часовыми часть длинной наружной стены и проникнуть в предместья, которые тянутся берегом (Achradina) от так называемого «острова» и от самого города внутрь страны. Крепость Эвриал, которая была расположена на крайней западной оконечности предместий и прикрывала как эти предместья, так и большую дорогу, соединявшую Сиракузы с внутренней частью острова, была таким образом отрезана от города и вскоре после того взята римлянами. Когда осада города стала принимать благоприятный для римлян оборот, тогда обе армии, предводимые Гимильконом и Гиппократом, двинулись на помощь к Сиракузам и сделали попытку одновременно напасть на римские позиции; в то же время карфагенский флот попытался высадить на берег войска, а сиракузский гарнизон сделал вылазку; но все эти атаки были отбиты, и обе пришедшие на помощь армии были вынуждены удовольствоваться тем, что смогли стать лагерем перед городом на болотистой низменности Анапа, где в середине лета и осенью свирепствуют повальные эпидемии. Этим последним город был обязан спасением чаще, чем мужеству своих граждан. Во времена первого Дионисия от таких повальных болезней погибли под стенами города две осаждавших его финикийские армии. Но на этот раз судьба сделала из этого орудия обороны причину гибели города; в то время как в армии Марцелла, стоявшей на квартирах в предместьях, пострадало лишь небольшое число людей, лихорадка опустошила бивуаки финикийцев и сиракузян. Гиппократ умер; Гимилькон и большая часть африканцев тоже погибла, а остатки обеих армий, состоявшие большей частью из сицилийских уроженцев, разбрелись по соседним городам. Карфагеняне еще раз попытались спасти город со стороны моря; но адмирал Бомилькар уклонился от предложенной ему римским флотом битвы. Тогда даже командовавший в городе Эпикид утратил надежду его спасти и бежал в Акрагант. Сиракузы были готовы сдаться римлянам и даже начали уже вести переговоры. Но вторично этому воспротивились дезертиры; во время снова вспыхнувшего среди солдат мятежа были убиты предводители гражданства и многие из знатных горожан, а иноземные войска вверили управление городом и его защиту своим начальникам. Тогда Марцелл вступил с одним из этих начальников в переговоры, которые привели к тому, что одна из двух еще не завоеванных частей города, так называемый остров, была отдана в руки римлян; после этого граждане добровольно отворили перед Марцеллом и ворота Ахрадины (осенью 542 г.) [212 г.]. Поскольку сиракузяне явно не были полными хозяевами в своем городе и поскольку они неоднократно делали серьезные попытки высвободиться из-под тирании иноземной солдатчины, они имели полное право ожидать пощады в силу тех вовсе не похвальных принципов римского государственного права, которые обыкновенно применялись к отложившимся от союза общинам. Однако не только сам Марцелл запятнал свою воинскую честь, отдав богатый торговый город на разграбление, во время которого вместе со множеством граждан погиб и Архимед, но даже римский сенат не внял запоздалым жалобам сиракузян на прославленного полководца и не возвратил жителям отнятого у них имущества, ни городу его прежней свободы. Сиракузы вместе с прежде находившимися в их зависимости городами поступили в число общин, обязанных уплачивать Риму подати; только Тавромений и Неетон были уравнены в правах с Мессаной; леонтинская территория была обращена в римские государственные земельные владения; местные землевладельцы сделались римскими арендаторами, а в господствовавшей над гаванью части города, на «острове», было впредь запрещено жить сиракузским гражданам. Таким образом, Сицилия была, по-видимому, окончательно утрачена Карфагеном; но и там гений Ганнибала издали влиял на ход событий. В карфагенскую армию, стоявшую в бездействии подле Акраганта под начальством Ганнона и Эпикида, был прислан Ганнибалом кавалерийский офицер, ливиец Мутин, который взял на себя командование нумидийской конницей; во главе своих летучих отрядов он стал раздувать в открытое пламя ненависть, которую возбудили римляне на всем острове своими насилиями, и начал партизанскую войну в самых широких размерах и с самым блестящим успехом; он даже выдержал несколько удачных стычек с самим Марцеллом, в то время когда карфагенская и римская армии встретились на берегах Гимеры. Но и здесь в малом масштабе создались те же отношения, какие существовали между Ганнибалом и карфагенским сенатом. Назначенный этим сенатом главнокомандующий преследовал с ревнивой завистью присланного Ганнибалом офицера и настаивал на том, чтобы вступить в бой с проконсулом без помощи Мутина и нумидийцев. Желание Ганнона было исполнено, и он потерпел полное поражение. Это не заставило Мутина свернуть с намеченного пути; он удержался внутри страны, занял несколько небольших городов и благодаря полученным им из Карфагена значительным подкреплениям оказался в состоянии мало-помалу расширить сферу своих военных операций. Его успехи были так блестящи, что главнокомандующий, не видя иного средства избавиться от помрачавшего его собственную славу кавалерийского офицера, отнял у Мутина командование легкой кавалерией и заменил его своим сыном. Нумидиец, уже в течение двух лет удерживавший остров во власти своих финикийских повелителей, вышел наконец из терпения; вместе со своими всадниками, отказавшимися повиноваться младшему Ганнону, он вступил в переговоры с римским главнокомандующим Марком Валерием Левином и сдал ему Акрагант. Ганнон спасся бегством на простой лодке и отправился в Карфаген, чтобы известить своих единомышленников о постыдной измене отечеству со стороны присланного Ганнибалом офицера; стоявший в городе финикийский гарнизон был изрублен римлянами, а местные граждане были проданы в рабство (544) [210 г.]. Чтобы предохранить остров от нападений, аналогичных высадке 540 г. [214 г.], в городе были поселены новые жители из числа преданных римлянам сицилийцев; так окончил свое существование древний величественный Акрагант. Покорив всю Сицилию, римляне позаботились о восстановлении спокойствия и порядка на этом находившемся в состоянии полной разрухи острове. Весь разбойничий сброд, хозяйничавший внутри острова, был согнан в одну кучу и перевезен в Италию, где он стал предпринимать из Региона опустошительные набеги на территорию ганнибаловских союзников; римское правительство сделало все от него зависевшее, чтобы поднять на острове земледелие, пришедшее в совершенный упадок. В карфагенском сенате еще не раз заходила речь об отправке флота в Сицилию и о возобновлении там войны, но все это осталось в проекте.

Македония могла бы оказать более решительное влияние на ход событий, чем Сиракузы. От восточных держав в то время нельзя было ожидать ни помощи, ни помехи. Единственный союзник Филиппа Антиох Великий должен был считать за счастье, что после решительной победы египтян при Рафии в 537 г. [217 г.] слабохарактерный Филопатор заключил с ним мир на основании status quo; частью соперничество с Лагидами и постоянная угроза возобновления войны, частью восстания претендентов внутри страны и разные предприятия в Малой Азии, в Бактрии и в восточных сатрапиях не позволили ему примкнуть к той великой антиримской коалиции, о которой помышлял Ганнибал. Египетский двор стоял решительно на стороне Рима, с которым возобновил союз в 544 г. [210 г.], но от Птолемея Филопатора Рим не мог ожидать иной помощи кроме присылки кораблей с хлебом. Поэтому Македонии и Греции внутренние раздоры, а не что-либо другое, помешали выступить решительно в той великой борьбе, которая велась в Италии; они могли бы восстановить честь эллинского имени, если бы были в состоянии хотя бы в течение нескольких лет действовать заодно против общего врага. Правда, в Греции обнаруживались признаки именно такого настроения умов. Пророческие слова Агелая из Навпакта о том, что он опасается, как бы в скором времени не прекратились совершенно те состязания, которыми занимались в то время эллины; его настоятельные увещания обратить взоры на Запад и не допустить, чтобы более сильная держава восстановила между всеми борющимися партиями согласие, наложив на них одинаковое иго, — все эти речи много содействовали заключению мира между Филиппом и этолийцами (537) [217 г.]; значение этого мира ясно выражено в том, что этолийский союз немедленно назначил Агелая своим стратегом. Национальный патриотизм вспыхнул в Греции точно так же, как и в Карфагене; был миг, когда казалось возможным разжечь национальную войну эллинов с Римом. Но во главе такого предприятия мог стать только Филипп Македонский, а ему не хватало ни того воодушевления, ни той веры в нацию, с которыми только и можно было вести такую войну. Ему была не по силам трудная задача превратиться из притеснителя Греции в ее защитника. Своей нерешительностью при заключении союза с Ганнибалом он уже охладил первые горячие порывы греческих патриотов, а когда вслед за тем он принял участие в борьбе против Рима, его методы ведения войны могли еще менее внушать симпатию и доверие. Его первая, предпринятая им еще в год битвы при Каннах (538) [216 г.], попытка завладеть городом Аполлонией закончилась самым смешным образом: Филипп поспешно повернул тогда назад под влиянием ни на чем не основанных слухов, будто римский флот идет в Адриатическое море. Это случилось еще до окончательного разрыва с Римом; а когда этот разрыв наконец состоялся, то и друзья и недруги ожидали высадки македонян в южной Италии. На этот случай в Брундизии с 539 г. [215 г.] оставались римский флот и римская армия; Филипп, у которого не было военных кораблей, стал строить флотилию легких иллирийских судов для перевозки своей армии. Но, когда наступила минута действовать, мужество покинуло его при мысли, что он может встретиться в море со страшными пятипалубными кораблями; он не исполнил данного своему союзнику Ганнибалу обещания предпринять высадку, а чтобы не оставаться в полном бездействии, решился напасть на владения римлян в Эпире, составлявшие долю обещанной ему добычи (540) [214 г.]. Даже в лучшем случае ничего бы из этого не вышло: однако римляне, наперекор ожиданиям Филиппа, не удовольствовались ролью зрителей, наблюдающих с противоположного берега за успехами неприятеля; они хорошо знали, что наступательными действиями легче защитить свои владения, чем оборонительными. Поэтому римский флот перевез отряд войск из Брундизия в Эпир; Орикон был снова отнят у царя, в Аполлонии был поставлен римский гарнизон, а македонский лагерь был взят приступом; после этого Филипп перешел от нерешительности к полному бездействию и в течение нескольких лет ничего не предпринимал, невзирая на жалобы Ганнибала, тщетно пытавшегося вдохнуть в душу вялого и недальновидного Филиппа свою собственную энергию и проницательность. Когда снова возобновились военные действия — это случилось опять-таки помимо Филиппа. После падения Тарента (542) [212 г.], доставившего Ганнибалу превосходную гавань на том самом берегу, который был наиболее удобным для высадки македонской армии, римляне постарались издали парировать угрожавший им удар и причинили македонянам столько домашних хлопот, что те не могли и помышлять о нападении на Италию. В Греции национальный порыв, естественно, давно уже остыл. Воспользовавшись старыми противоречиями между Грецией и Македонией и новыми промахами и несправедливостями, в которых провинился Филипп, римский адмирал Левин смог без большого труда организовать против Македонии коалицию из средних и мелких греческих государств под римским протекторатом. Во главе этой коалиции стояли этолийцы: Левин сам прибыл на собрание и склонил на свою сторону обещанием доставить им давно желанное обладание Акарнанской областью. Они заключили с Римом честный уговор общими силами отобрать у остальных эллинов и земли и людей, с тем чтобы земля досталась этолийцам, а люди и движимое имущество — римлянам. К ним присоединились в собственно Греции те государства, которые были нерасположены к македонянам или, вернее, к ахейцам: в Аттике — Афины, в Пелопоннесе — Элида и Мессена и главным образом Спарта, чья дряхлая конституция именно в то время была опрокинута отважным солдатом Махенидом, намеревавшимся деспотически управлять от имени несовершеннолетнего Пелопса и утвердить владычество авантюризма при помощи набранных наемников. Сюда же примкнули вечные враги Македонии, начальники полудиких фракийских и иллирийских племен и, наконец, пергамский царь Аттал, с дальновидностью и энергией старавшийся ослабить два великих греческих государства, которыми были окружены его владения, и поспешивший вступить под римский протекторат, пока его участие в союзе еще имело какую-нибудь цену. Описание всех перипетий этой бесцельной борьбы не принесло бы ни радости, ни пользы. Хотя Филипп, который был сильнее каждого из своих противников, взятых в отдельности, и отражал со всех сторон их нападения с энергией и отвагой, однако он истощил все свои силы на эту безвыходную оборону. Он был все время занят то борьбой с этолийцами, истребившими несчастных акарнанцев при содействии римского флота и угрожавшими Локриде и Фессалии, то защитою северных провинций от нашествия варваров, то доставкой помощи ахейцам против хищнических набегов этолийцев и спартанцев; а кроме того пергамский царь Аттал и римский адмирал Публий Сульпиций то угрожали своими соединенными флотами восточному берегу, то высаживали войска в Эвбее. Все движения Филиппа были парализованы отсутствием военного флота; дело доходило до того, что он выпрашивал военные корабли в Вифинии у своего союзника Прузия и даже у Ганнибала. Только в конце войны он решился на то, с чего должен был начать, — приказал построить 100 военных кораблей; но если это приказание и было исполнено, то его корабли все-таки не получили никакого применения. Всякий, кто понимал положение Греции и принимал в нем близкое участие, сожалел о пагубной войне, во время которой последние силы Греции истощались в междоусобицах, а страна разорялась; торговые города Родос, Хиос, Митилена, Византия, Афины и даже Египет пытались не раз взять на себя роль посредников. Действительно, миролюбивая сделка была в интересах обеих сторон. От войны сильно страдали как македоняне, так и этолийцы, от которых требовалось более жертв, чем от других римских союзников, в особенности с тех пор как Филипп привлек на свою сторону царька афаманов и этим дал возможность македонянам вторгаться внутрь Этолии. Среди этолийцев многие начали понимать, на какую низкую и пагубную роль обрекал их союз с Римом; вся Греция была охвачена возмущением, когда этолийцы стали сообща с римлянами продавать эллинских граждан массами в рабство, как они это делали в Антикире, Ореосе, Диме и Эгине. Впрочем, этолийцы уже не были свободны в своих действиях: они поступили очень смело, заключив с Филиппом мир помимо своих союзников, так как при благоприятном обороте, который начали принимать дела в Испании и Италии, римляне вовсе не желали прекращать войну, которую вели лишь при помощи нескольких кораблей и которая обрушивалась всей своей тяжестью и всеми своими невыгодами на этолийцев. Эти последние наконец вняли просьбам городов, взявших на себя роль посредников, и мир между греческими государствами был заключен зимой 548/549 г. [206/205 г.], несмотря на оппозицию со стороны римлян. Из слишком могущественного союзника Этолия создала себе опасного врага; однако римский сенат не нашел в тот момент удобным карать за нарушение союзного договора, так как именно в то время ему нужны были все материальные силы истощенного государства для решительной экспедиции в Африку. Римляне сочли даже целесообразным окончить войну с Филиппом, которая потребовала бы от них значительных усилий, после того как в ней перестали принимать участие этолийцы; они заключили с Филиппом мир, который в сущности восстановил такое же положение дел, какое существовало и до войны, и оставил во власти римлян все их прежние владения на берегах Эпира за исключением незначительной атинтанской территории. При тогдашних обстоятельствах Филипп должен был считать за счастье такие мирные условия; но этот исход войны доказал то, что уже и без того было ясно для всякого: что все неслыханные бедствия, которые навлекла на Грецию десятилетняя война со всем ее возмутительным бесчеловечьем, не принесли никакой пользы и что грандиозная и верно рассчитанная комбинация, которую задумал Ганнибал и в которой на один миг приняла участие Греция, рухнула безвозвратно.

В Испании, где еще царил гений Гамилькара и Ганнибала, борьба была более упорной. Она велась с переменным счастьем, причиною чему было своеобразие характера страны и нравов населения. Крестьян-пастухов, которые жили в живописной долине Эбро и в роскошной плодородной Андалузии, а также между Эбро и Андалузией на суровом плоскогорье, перерезанном многочисленными лесистыми горами, было столь же легко собрать для службы в земском ополчении, сколь трудно водить против неприятеля или хотя бы только удерживать в каком-либо пункте. Таких же трудов стоило и объединить города для какого-либо решительного и общего выступления, хотя каждый из них в отдельности упорно защищался за своими стенами против всякого нападения. Все они, по-видимому, не делали никакого различия между римлянами и карфагенянами. Туземцам было все равно, кто завладел большей или меньшей частью полуострова — те ли непрошеные гости, которые засели в долине Эбро, или те, которые засели на берегах Гвадалквивира; оттого-то в этой войне почти вовсе не проявлялась столь характерная для испанцев ярая приверженность к какой-нибудь партии; только Сагунт со стороны римлян и Астапа со стороны карфагенян явились в этом отношении исключением. А так как ни римляне, ни африканцы не привели с собой войск в достаточном числе, то военные действия по необходимости превратились с обеих сторон в вербовку приверженцев, успех которой зависел не столько от уменья внушить действительную преданность, сколько от страха, от денег и от разных случайностей; когда же казалось, что война начинает близиться к концу, она обыкновенно превращалась в бесконечный ряд осад и партизанских стычек, с тем чтобы скоро снова вспыхнуть из-под пепла. Армии появлялись и исчезали подобно дюнам на берегу моря; там, где вчера была гора, сегодня не осталось от нее и следа. В итоге перевес был на стороне римлян частью оттого, что они появились в Испании в качестве освободителей страны от ига финикийцев, частью оттого, что им повезло в выборе своих вождей и что они привели с собой более многочисленные отряды надежных солдат; впрочем, дошедшие до нас сведения так неполны и так сбивчивы в хронологическом отношении, что нет никакой возможности удовлетворительно описать войну, которая велась вышеуказанным образом. Оба римских наместника на полуострове — Гней и Публий Сципионы — были хорошими полководцами и превосходными администраторами, в особенности первый из них, и задачу свою они выполнили с блестящим успехом. Не только пиренейские проходы постоянно находились во власти римлян и была с большими потерями отражена попытка восстановить прерванное сухопутное сообщение между неприятельским главнокомандующим и его главной квартирой, не только в Тарраконе был создан по образцу Нового Карфагена Новый Рим благодаря сооружению обширных укреплений и устройству гавани, но и в Андалузии римские армии сражались с успехом еще в 539 г. [215 г.]; в следующем (540) [214 г.] году был предпринят туда новый поход, который оказался еще более удачным; римляне проникли почти до Геркулесовых столбов, расширили в южной Испании свой протекторат и наконец, снова захватив и восстановив Сагунт, приобрели важный пост на линии между Эбро и Картагеной, уплатив вместе с тем по мере возможности старый национальный долг. Вытеснив таким образом почти совершенно карфагенян из Испании, Сципионы сумели даже в самой Африке создать опасного для карфагенян врага в лице владевшего теперешними провинциями Ораном и Алжиром могущественного западно-африканского принца Сифакса, который вступил (около 541 г.) [213 г.] в союз с римлянами. Если бы римляне были в состоянии прислать ему на помощь армию, они могли бы надеяться на значительный успех; но именно в то время в Италии не было ни одного лишнего солдата, а испанская армия была слишком немногочисленна, чтобы дробиться. Однако и собственные войска Сифакса, обученные и руководимые римскими офицерами, подняли среди ливийских подданных Карфагена настолько серьезное брожение, что заменявший главнокомандующего в Испании и в Африке Гасдрубал Барка сам отправился в Африку с отборными испанскими войсками. Он, по всей вероятности, и был виновником того, что дела приняли там другое направление; владевший теперешней провинцией Константиной царь Гала, издавна соперничавший с Сифаксом, выступил на стороне Карфагена, а его отважный сын Массинисса разбил Сифакса и принудил его заключить мир. Впрочем, об этой войне в Ливии до нас не дошло почти никаких сведений, кроме рассказа о жестоком мщении, которому Карфаген по своему обыкновению подвергнул мятежников после одержанной Массиниссой победы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.