Союзники Германской Империи и Третьего Рейха в мировых войнах

Союзники Германской Империи и Третьего Рейха в мировых войнах

Германия являлась основным противником России/СССР в двух мировых войнах. Однако в обеих войнах она имела целый ряд союзников, в том числе и тех, кто непосредственно участвовал в боевых действиях против России. Состав их менялся, хотя ядром сателлитов Германии оставались «центральные» державы.

В годы Первой мировой войны основным союзником Германской империи была Австро-Венгрия — многонациональное государство во главе с дряхлеющей монархией, к началу XX века раздираемое острыми межэтническими и социальными противоречиями, которые со всей определенностью проявились в ходе войны. «Отличительной чертой австро-венгерской армии являлся разнонациональный характер ее, так как она состояла из немцев, мадьяр, чехов, поляков, русинов, сербов, хорватов, словаков, румын, итальянцев и цыган, объединенных только офицерским составом».[449] Государство опиралось преимущественно на две основные этнические группы, «титульные нации» — немцев («швабов») и венгров, представители которых составляли наиболее боеспособный костяк армии.

Однако и между ними противоречия были весьма остры: немцы традиционно сохраняли определенные привилегии. За годы войны под ружье в Австро-Венгрии было поставлено 8 млн. человек при населении в 51 млн. При этом, по венгерским подсчетам, из 8 млн. мобилизованных 3,8 млн., то есть около половины, приходилось на подданных Венгрии, хотя ее население составляло 20 млн. человек.[450] То есть венгров бремя войны затронуло относительно больше, нежели другие этнические группы.

По ряду причин, в том числе и из-за этнической «разношерстности», Австро-Венгрия справедливо считалась — и проявила себя — более слабым противником, чем Германия.

Император Австрии и король Венгрии Франц-Иосиф «в манифестах обращался к весьма пестрому населению своей империи патриархально-торжественно: «Мои народы!» … «Его народы» чувствовали себя в пределах его монархии, как раки в корзине, которые таинственно о чем-то шепчутся и выползают из нее вон. Иные, как венгры и чехи, даже и не шептались, а говорили в полный голос: сепаратные идеи владели ими давно и обсуждались на все лады. В рачьей корзине этой швабы считали главенствующей нацией себя, венгры — себя; немцы ненавидели чехов, чехи — немцев; галицийские украинцы были на ножах с поляками, никогда не перестававшими мечтать о самостоятельной Польше; итальянцы Триента тяготели к Италии; трансильванские румыны — к Румынии; южные славяне — к Сербии. «Лоскутное одеяло» в любой подходящий момент готово было разодраться на клочки, сшитые, как оказалось, на живую нитку. Доходило даже до того, что венгры открыто высказывались против присоединения к землям Франца-Иосифа побежденной Сербии: они опасались, что в этом случаен славяне, благодаря своей большей численности, получат и самый большой вес в государстве и спихнут с первого места Венгрию».[451]

Отношение властей к «нетитульным» народам многонационального государства было во многом дискриминационным. Проявилось это и в ходе мировой войны, в частности, во время призыва в действующую армию, когда в ходе массовой мобилизации не принимались во внимание освобождения призывников по состоянию здоровья. В первую очередь это практиковалось в отношении представителей тех народов, чьи соплеменники по другую сторону границы оказались в рядах враждебных армий. Так, по признанию военнопленных, «итальянцев, даже больных, без разговора отправляют в строй. Так же поступают с чехами, сербами и румынами».[452]

Одновременно власти пытались вести политику «заигрывания» с отдельными этническими группами, в частности, с поляками, путем некоторых уступок стараясь привлечь их на свою сторону, рассчитывая тем самым вызвать симпатии и среди польского населения, проживающего в Российской империи. Так, взятые в плен в декабре 1914 г. русскими войсками австрийские поляки сообщали: «прежде нам запрещали говорить по-польски, но после объявления войны нам разрешили говорить по-польски и роздали даже молитвенники на польском языке»;[453]«перед войной нам разрешили петь по-польски песни и офицеры обещали нам устроить Польшу, лишь бы только мы шли в бой».[454]

Межэтнические и социальные противоречия не могли не проявиться и в действующей армии «лоскутной» империи. Особенно заметны они были «внешним» наблюдателям. Американский корреспондент Джон Рид так описывал свою встречу летом 1915 г. с колонной австрийских пленных, конвоируемых двумя донскими казаками: «Их было тридцать, и между этими тридцатью было представлено пять наций: чехи, кроаты, мадьяры, поляки и австрийцы. Один кроат, два мадьяра и три чеха не знали ни слова на каком-либо языке, кроме своего родного, и, конечно, ни один австриец не знал ни звука по-богемски, кроатски, венгерски или по-польски. Между австрийцами были тирольцы, венцы и полуитальльянцы из Пола. Кроаты ненавидели мадьяр, мадьяры ненавидели австрийцев, а что касается чехов, то никто из остальных не стал бы с ними разговаривать. Кроме того, все они резко отличались друг от друга по социальному положению, причем каждый стоявший на высшей ступени с презрением смотрел на низшего… Как образчик армии Франца-Иосифа, группа эта была весьма показательна».[455]

«Но все они отзывались очень хорошо о своих конвоирах — казаках»,[456] — добавляет американский автор. И это не случайно. Если в отношении Германии русские готовы были, по словам современников, сражаться «против заклятых врагов Царя, России и славянства — ненавистных немцев»,[457] то в отношении Австро-Венгрии и особенно ее армии чувства были смешанные, так как среди солдат неприятеля встречалось немало славян. Оказывали влияние на отношению к врагу и ход войны, и поведение противника. Один из героев романа участника Галицийской битвы С.Н.Сергеева-Ценского (художественно осмыслившего свой личный боевой опыт) «Брусиловский прорыв», поначалу относившийся к австрийцам как к противнику вполне уважительно, стал называть их «вонючими» и «подлыми» после применения удушливых газов и почувствовал к врагу «личную озлобленность».[458]

На формирование «образа врага» оказывали влияние многочисленные факты военных преступлений, совершаемых противником в отношении мирного населения, раненых и военнопленных, которые допускали главным образом немцы, австрийцы и мадьяры, о чем свидетельствовали данные, которые собирала специальная Чрезвычайная следственная комиссия по фактам нарушения Гаагской конвенции.[459] Эти сведения находили отражение в печати, в том числе и армейской, а также широко использовались в целях пропаганды. С другой стороны, русских солдат озлобляли нередкие сообщения из тыла, согласно которым австро-венгерские военнопленные, используемые на хозяйственных работах в деревнях, сожительствовали с солдатками, чьи мужья были на фронте. Обычно к таким работам привлекали этнически близких славян (русинов, словаков, чехов, поляков), с которыми легче было общаться на бытовом уровне.

В целом боевой дух австро-венгерской армии был весьма низок, что не осталось без внимания русских наблюдателей. Разведка доносила: «Офицеры австрийские, в числе 14 человек, взятые в плен Златоустовским полком, произвели, за исключением одного, удручающее впечатление своей неинтеллигентностью вообще, внешним видом и грубостью манер» (3 декабря 1914 г.);[460]«Офицеры запаса [австрийской армии — Е.С.], проявляя в бою малодушие и растерянность и совершенно не умея руководить своею частью, в то же время не менее строевых офицеров пользовались саблею и особой плетью для поддержания своего престижа и дисциплины, которая начинала падать» (27 июля 1915 г.).[461] Описывая взятие русскими войсками мощной крепости врага Перемышль в марте 1915 г., военный корреспондент Алексей Ксюнин отмечал, что причиной нестойкости врага отнюдь не была безысходность, вызванная долгой осадой: «При вступлении наших войск [в Перемышль], крепость вовсе не производила впечатления голодного блокированного города; правда, магазины пустовали, в кафе поили жидким кофе без сахару, но оставалось еще много лошадиных трупов, за хорошие деньги можно было найти коровье мясо, у всех крестьян была скотина и домашняя птица. Изголодавшимися выглядели только славяне, в то время как немецкие и венгерские офицеры бравировали шикарным видом и даже поражали упитанностью».[462] Свидетель событий так отзывался о нравах австрийцев: «Даже в трагическую минуту на первом плане у них было свое личное, и дух геройства не ночевал на австрийских фортах. Среди условий сдачи австрийцы выставляли требования о сохранении офицерам жалованья и карманных денег, просили, чтобы их наградные списки были непременно отосланы в Вену, а генерал Кусманек в длинном и безграмотном письме на русском языке хлопотал о том, чтобы были сохранены его вещи и чтобы, в случае перемены коменданта, его просьба непременно была передана по принадлежности».[463] Рассказывая о последней вылазке перед сдачей крепости 23-й гонведной (венгерской) дивизии, которая в полном составе сдалась в плен роте русских солдат и отряду ополченцев, автор приводит интересную деталь: «офицеры шли на вылазку с денщиками, а те несли чемоданы».[464]

Противник часто оценивался русскими не только «в целом», но и этнически-дифференцированно. Например, в Первую мировую войну «…венгерские войска были признанно лучшими из войск двуединой монархии: им отдавали дань уважения даже немцы»; они всегда оказывали противнику сопротивление «более упорное, чем оказывали чехи и швабы».[465] Однако тот же герой романа С.Н.Сергеева-Ценского «ворчал по поводу венгерцев»: «Можно, конечно, приходится иногда отступать, на то и война с переменным счастьем, но чтобы так можно было драпать во все лопатки, как эти мадьяришки, это уж последний крик моды!»[466] Следующая встреча с венграми на поле боя произошла уже в годы Второй мировой войны, но там отношение к ним определялось во многом принципиально иными обстоятельствами.

Российская власть проявляла дифференцированное отношение к различным этническим группам противника. Поддерживались националистические движения в Австро-Венгрии, которым давались туманные авансы на предмет независимости в случае победы Антанты. Определенные реверансы делали в адрес поляков, которым намекали на возможность послевоенной широкой государственной автономии в составе Российской империи. Рядом привилегий пользовались славянские военнопленные, в том числе — чехи и словаки. Уже после Февральской революции в России (в апреле — июне 1917 г.) был даже сформирован Чехословацкий корпус из военнопленных австро-венгерской армии и русских подданных чешской и словацкой национальностей. Корпус сначала дислоцировался на Украине, а в дальнейшем, после Октябрьской революции сыграл очень значимую роль в истории Гражданской войны в России. Он был объявлен частью французской армии с требованием отправить его на Западный фронт. В марте 1918 г. было принято решение отправить корпус через Дальний Восток для последующей эвакуации в Западную Европу, однако в мае был поднят мятеж, поводом для которого стала попытка советских властей разоружить чехов. Растянувшийся от Пензы до Владивостока хорошо вооруженный и организованный Чехословацкий корпус в мае — августе захватил крупные и узловые станции железной дороги, способствовал формированию на пути своего продвижения ряда антисоветских правительств. Им была захвачена также половина золотого запаса РСФСР. Лишь в августе наступление корпуса было приостановлено на Урале и в Поволжье, а в декабре 1918 г. он был отведен с фронта. С середины 1918 г. Чехословацкий корпус в боевых действиях не участвовал, а в 1920 г. по соглашению с советским правительством был эвакуирован через Дальний Восток на родину.[467] Кстати, многие историки именно мятеж чехословацкого корпуса считают началом Гражданской войны в России: этническая группа военнопленных, к которой русское правительство отнеслось более чем лояльно, позволила себе вмешаться во внутренние дела дружественного народа и государства. В межвоенный период возникшая на обломках Австро-Венгерской империи Чехословакия стала членом Малой Антанты — военно-политического союза Чехословакии, Румынии и Югославии, созданного в целях сохранения статус-кво в Центральной и Юго-Восточной Европе, который сложился в результате Первой мировой войны. Малая Антанта действовала как «санитарный кордон» Запада против СССР и была также тесно связана с Польшей.

* * *

Другим крупным противником России в Первой мировой войне являлась Турция — давний военный противник России, с которым она вела кровопролитные войны на протяжении нескольких столетий (в XVII–XIX вв.). В Первую мировую войну она воспринималась русским сознанием как противник слабый и зависимый от более сильного врага — Германии.

Причины участия Турции в Первой мировой войне против России коренились как в давних геополитических противоречиях и соперничестве двух государств, так и в ставшей в начале XX века влиятельной идеологии пантюркизма. Один из главных идеологов пантюркизма Зия Гекальп утверждал: «Политические границы родины турок охватывают всю территорию, где слышна тюркская речь и где имеется тюркская культура». И патетически вопрошал: «Где ныне Туран? Где же Крым? Что стало с Кавказом? От Казани до Тибета везде только русские».[468] Тюрки объявлялись «чистокровной высшей расой», призванной господствовать над другими народами. В 1910 г. на обсуждение турецкого меджлиса (парламента) была вынесена резолюция о запрещении туркам вступать в смешанные браки, а на съезде партии «Иттихад» выдвинут лозунг «Турция — только для турок». При этом доказывалось, что в государстве не должно остаться места ни армянам, ни грекам. Выступавший на этом съезде доктор Назым ставил вопрос о полном уничтожении армян — как единственно возможном решении «армянского вопроса», поскольку «существование армянской государственности в … восточных вилайетах … было бы могильным камнем для нашей программы туранизма». Говорил он и о том, где именно следует возрождать «Великий Туран»: «На Востоке в Азии имеются беспредельные просторы и возможности для нашего развития и расширения. Не забывайте, что наши предки пришли из Турана, и сегодня в Закавказье, как и к востоку от Каспийского моря на просторных землях тюркоязычные племена составляют почти сплошное население, находящееся, увы, под ярмом нашего векового врага — России. Только в этом направлении открыты наши политические горизонты, и нам остается выполнить наш священный долг: осуществить объединение тюркских племен от Каспийского до Желтого моря…».[469] Турецких солдат воспитывали в духе мести «неверным», призывали «отомстить за честь турок», над которой «надругались» в 1912 г., а газета «Азм» писала 1 июля 1913 г.: «Каждый солдат должен вернуться к дням варварства, жаждать крови, быть безжалостным, убивая детей, женщин, стариков и больных, пренебрегать имуществом, честью, жизнью других».[470]

Российский Кавказ и Среднюю Азию в 1908–1914 гг. «буквально наводнили турецкие эмиссары и агенты, действующие под видом купцов, паломников, путешественников», которые «вели пропаганду, искали связи с антирусскими силами, организовывали центры подрывной деятельности».[471] Однако не слишком надеясь на собственные силы в осуществлении своих планов по созданию Великого Турана, турки в канун Первой мировой войны большие надежды возлагали на союз с немцами. Так, другой видный деятель партии «Иттихад» Текин Альп писал: «Если русский деспотизм… будет уничтожен храбрыми армиями Германии, Австро-Венгрии, Турции, тогда от 30 до 40 миллионов турок получат независимость. Вместе с 10 миллионами османских турок они образуют нацию… которая так продвинется вперед к великой цивилизации, что, вероятно, сможет сравняться с германской цивилизацией… В некотором отношении она достигнет превосходства над вырождающейся французской и английской цивилизацией».[472]

В самом начале Первой мировой войны, в секретной телеграмме от 3 августа 1914 г. посол России в Константинополе М.Н.Гирс писал: «По отзыву нашего военного агента, турецкая армия в настоящий момент в таком состоянии, что не представляет для нас пока опасности», но уже 27 августа с тревогой констатировал: «Положение дел на французском театре боевых действий сильно возбуждает турок, считающих, что общая победа вполне будто бы обеспечена за Германией. В виду этого временное, сравнительно благоприятное, впечатление, произведенное на Порту нашим предложением письменно гарантировать неприкосновенность территории Турции, сильно сглаживается, и она не проявляет особого нетерпения связать себя с нами».[473]

Министр иностранных дел России С.Д.Сазонов в секретной телеграмме директору дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего от 29 августа 1914 г. подчеркивал, как «важно сохранить мирные отношения с Турцией, пока не определится решительный перевес русско-французских войск над австро-германскими», и что «с общей политической точки зрения, разделяемой Францией и Англией, весьма важно, чтобы война с Турцией, если бы она оказалась неизбежной, была бы вызвана самой Турцией».[474]

5 октября 1914 г. М.Н.Гирс пишет из Константинополя, что «война вероятнее всего неизбежна», «весь вопрос в том, когда именно и при каких условиях она наступит», и высказывает предположение, что немцы могут спровоцировать вступление Турции в войну или турки решатся на это сами «в случае успеха наших противников».[475]29 октября Сазонов сообщает Гирсу о том, что «турки открыли военные действия против незащищенного порта Феодосии и канонерки, стоявшей в одесском порту».[476] Вслед за Феодосией и Одессой, были обстреляны Севастополь и Новороссийск. «Впечатление в обществе очень велико», «нападение турок нашло отклик в самых глубинах русского сознания»,[477] — записал в эти дни французский посол при Русском Дворе в 1914–1917 гг. Морис Палеолог.

В действительности удар по городам на черноморском побережье России был нанесен двумя германскими крейсерами «Гебен» и «Бреслау», офицеры и матросы которых по приказу назначенного командующим турецкими военно-морскими силами немецкого контр-адмирала Сушона сменили бескозырки на фески, спустили на кораблях немецкий флаг и вывесили турецкий.[478] Провокация удалась — в ответ на враждебные действия кораблей под турецким флагом Россия, а затем Англия и Франция объявили Турции войну. Таким образом, Османская империя вступила в нее на стороне держав Центрального блока.

2 ноября 1914 г. Николай II обратился с манифестом к русскому народу: «…Предводимый германцами турецкий флот осмелился вероломно напасть на наше Черноморское побережье… Вместе со всем народом русским мы непреклонно верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для нее ход событий и откроет России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря».[479]

На Кавказе образовался новый театр военных действий между Россией и Турцией. Здесь в 1915 г. русская армия провела ряд успешных военных операций, что привело к взятию крепости Эрзерум и порта Трапезунд — главных баз турок для действия против российского Закавказья.

На турецкой территории, куда вступили русские войска, им пришлось соприкоснуться не только с турками, но и другими этническими группами мусульманского (курды) и христианского населения (армяне, ассирийцы — «айсоры»), часть из которого, прежде всего христиане, были настроены враждебно к туркам и преследуемы ими, и, соответственно, встречали русских как своих защитников и освободителей. И айсоры, и курды воспринимались русскими как «дикие племена», однако, первые, христианские, — с сочувствием как единоверцы и жертвы массового террора, вторые, преимущественно мусульманские (а частью — языческие) — враждебно.

Курды были воинственными племенами, с которыми приходилось сражаться русской армии на Кавказском фронте: «Курды — как кочевники, отсюда и полуразбойники — все вооружены огнестрельным оружием и ножами. Молодой курд, не имеющий винтовки, не может жениться, то есть никто за него не выйдет замуж, как за недостойного. Кроме того, перед войной турецкое правительство выдало всем курдам десятизарядные винтовки старого образца со свинцовыми пулями».[480] Интересную характеристику курдам дает в своих «Записках» казачий офицер Ф.И.Елисеев, оставивший ценные воспоминания о событиях на «периферийном» фронте Первой мировой войны: «Стариннейший народ. Все кочевники», «мусульмане», однако «мечетей у них нет, или они очень редки и примитивны — это просто сараи»; «Живут они древними своими обычаями. Турок недолюбливают…».[481] Оценивая воинственность этого народа, отмечает, что «всякий курд счастлив и обязан иметь какое-либо ружье. Они предпочитают патроны со свинцовой пулей. Такая пуля делает рваные раны, заражает их, и в большинстве случаев смертельный исход неизбежен». И приходит к неожиданному выводу, сравнивая себя с противником: «В общем, курды народ хороший, и мы их даже полюбили. Из них получились бы отличные конные полки, наподобие казачьих. Да таковыми они и были в Турецкой армии — как иррегулярные конные части».[482] Жестокое сопротивление курдов он связывает с бесцеремонным поведением русских войск в отношении местного населения с первобытным еще сознанием и традиционным укладом: «При таком положении побежденного даже европеец взялся бы за нож для защиты своей семьи, чести. А ведь курд был самый настоящий полудикарь, разбойник, воинственный человек, к тому же мусульманин. Вот почему он и стрелял в русского солдата при удобном случае…»[483]

Русские видели жестокость курдов, но сначала недооценивали их боеспособность: «Они также защищали свое отечество, как и мы свое. Местные курды отлично знали свою гористо-пересеченную местность, которую мы, завоеватели, не знали. …Мы, упоенные успехами первых дней войны, силы и сопротивление курдов не считали серьезными, равными отпору настоящей регулярной армии. Полудикие воинственные курды… всегда вооруженные винтовками и ножами, они, при превосходстве своих сил, были храбры и дерзки».[484]

Ненависть к неприятелю добавили поступающие со всех сторон известия о геноциде армянского населения в Турции весной 1915 г. Сигналом к началу террора, возведенного в ранг государственной политики Стамбула и направленной на уничтожение самого слова «Армения» в Турции, послужило восстание армянского и ассирийского населения горной области Хеккияри юго-восточнее озера Ван, поднятое 11 апреля 1915 г. с целью обеспечить быстрое овладение городом Ван наступающими русскими войсками. Кроме того, по мере продвижения российской армии вглубь Восточной Анатолии армяне в ряде мест формировали партизанские отряды, выступали в качестве проводников, переводчиков, разведчиков при русских войсках.

Всеобщая депортация армянского населения, известного своими симпатиями к России и Антанте, а потому рассматривавшегося турецким правительством как «потенциальный сообщник врага», из Западной Армении в пустынные области Северной Месопотамии сопровождались массовой резней, жертвами которой, по разным данным, стали от 600 тыс. до 1,4 млн. армян и полмиллиона ассирийцев.[485] После решения турецких властей о проведении «акции», генерал-губернаторам восточно-анатолийских вилайетов был разослан циркуляр: «Каждый мусульманин будет подвергнут смертной казни на месте, если приютит у себя какого-нибудь армянина».[486] Еще на месте, в Западной Армении, уничтожались мужчины, способные к сопротивлению. Женщины, старики и дети сгонялись в «караваны смерти», на которые по дороге к месту депортации нападали мусульманские племена, продолжая резню беззащитных людей. Оставшиеся в живых и добравшиеся до концлагерей в Месопотамии переселенцы в большинстве своем погибли уже там из-за невыносимых условий содержания. В резне армян и христиан-айсоров «отличились» не только турки, но и курды.

По многочисленным оценкам, армянские добровольческие дружины были ценными помощниками русским войскам в их операциях против турок. «Их дисциплина и вся суть воинского движения, построенного на добровольческих началах, были основаны на глубочайшем национальном энтузиазме, с главной целью — освобождением Армении от турок… Они дрались фанатично, и ни турки, ни курды армян, как и армяне их, в плен не брали. Они уничтожали друг друга в бою безжалостно».[487]

Именно на турецком фронте русским войскам пришлось столкнуться с «азиатской войной» — невиданным масштабом жестокостей, в том числе по отношению к мирному населению. «Из села выскочили десятка два конных курдов и в беспорядке широким наметом понеслись на юг, — вспоминал Ф.И.Елисеев. — Мы вскочили в село. Оно оказалось армянским. В нем — только женщины и дети. Все они не плачут, а воют по-звериному и крестятся, приговаривая: «— Кристин!.. Кристин!.. Ирмян кристин!» Ничего не понять от них о событиях, происшедших в селе. Жестом руки успокаиваю их… А через версту, у ручейка, видим до десятка армянских трупов. Теперь нам стала ясна причина рыданий и скрежета зубов женщин в селе. Все трупы еще свежи. У всех позади связаны руки. И все с перерезанным горлом. Одежда подожжена и еще тлела. Все молодые парни с чуть пробивавшимися черными усиками. Картина жуткая. Казаки молча смотрели на них. И для них, как христиан, лик войны менялся. Они возненавидели курдов и жаждали мщения».[488] Типичным зрелищем, которое встречали на своем пути русские, было «армянское село с православной церковью, где навалены трупы женщин и детей, зарезанных в ней курдами. Картина страшная…»[489]

Особенно горько было узнать о судьбе города Ван, жители которого в мае 1915 г. ликующе приветствовали их как своих освободителей и защитников, «безусловно уверенные» в том, что «теперь-то, при помощи русских победных войск, будет освобождена и построена их Великая Армения». Никто тогда еще не знал, что «не позже чем через два месяца все жители города Ван и всего округа переживут жуткую трагедию и их дивный город будет разграблен курдами и сожжен…».[490] Впоследствии вновь побывавшие в гостеприимном Ване русские солдаты застали там полное запустение. Они узнали, что после оставления города весной «в него вошло до 200 конных курдов. Разграбив его и дорезав оставшихся там больных и дряхлых армян, курды подожгли город и ушли». Город был разорен настолько, что русским полкам пришлось остановиться биваком за городской чертой. «Ужасно там… — рассказывали очевидцы. — Словно никогда и не существовало этого цветущего города с 200-тысячным населением, со своим добром, со своими роскошными садами».[491] Подобные картины зверств турецких войск и мусульманских племен по отношению к единоверцам русских провоцировали ответную жестокость, проявления которой на этой войне были отнюдь не редки. Так, увидев разорение армянского города Ван «2-я Забайкальская казачья бригада … отошла на восток, расстреляв заложников-курдов».[492]

Жестокость «азиатской войны», геноцид турок по отношению к мирному христианскому населению отягощающе влияли на моральное состояние русских войск, чувствовавших свою вину за невозможность оградить дружественный народ, его женщин, детей и стариков от преследований врага: «Как их спасать, куда везти — мы не знали. Кругом витала смерть, и они своим беспомощным присутствием только отягощали войска, вносили естественное сердоболие в души казаков, столь отрицательный элемент в войнах».[493]

Непосредственное соприкосновение русских войск с турками на территории, населенной преимущественно иными этническими группами, происходило либо в ходе боевых действий против регулярных турецких частей, либо при общении с военнопленными. И по сравнению с «дикими» курдами они воспринимались как гораздо более «цивилизованный», почти «европейский» противник, который признавал определенные правила воинской этики. Например, возглавлявший плененный казаками батальон «турецкий капитан, небольшого роста, сухощавый, с тонкими и благородными чертами лица матового цвета, выбритый, но с пышными черными усами в стороны,» при встрече вежливо отдал русским офицерам честь, и они ответили ему тем же.[494] И если курдские иррегулярные части воспринимались как «дикари» и «оборванцы», то оценка турок, даже пленных, была качественно иной: «Турецкие солдаты — молодые и бодрые. Хорошо обмундированы. Лица открытые, смелые. Упадка воинского духа в них не было заметно».[495]

Иногда турки вызывали даже сочувствие, особенно когда «субъект восприятия» обладал рефлективными способностями, задумывался о смысле войны и пытался представить себя на месте противника. Вот описание одного боевого эпизода, в котором свидетель отдает дань уважения храбрости врага и видит в нем такого же, как он сам, человека: «А турки… бедные турки! Бедные люди… такие же, как и мы, воины, у которых есть и свое отечество-государство, есть и свои святые обязанности перед ним, как и у нас, казаков. Есть у них своя отличная воинская дисциплина, и свои семьи, и свои хаты… Семьи томительно будут ждать от них вести с фронта «об их здоровье и благополучии», но… их они уже никогда не получат! Они, турки, всегда храбрые солдаты своей Великой Турецкой империи, под казачьими выстрелами как-то сразу странно остановились. Некоторые немедленно попадали на землю и не встали, другие быстро повернули назад, устало побежали и стали падать, падать и … не вставать уже. Из-за перевала показалась новая группа турок. Видя гибель своих, немедленно же рассыпалась в цепь и двинулась вперед, на поддержку».[496]

Образ турецкого врага дополняли и сведения о порядках на турецком флоте. Так, в газете «Вестник Х армии» от 12 мая 1915 г. была опубликована заметка «Турок, сдавших суда, казнят». В ней говорилось: «Из Севастополя сообщают, что последнее время команды турецких судов, застигнутых нашим флотом в море, после первого же выстрела наших кораблей поспешно высаживаются в шлюпки. Однако турки плывут не к берегу, который обыкновенно находится очень близко, а едут по направлению к нашему флоту, находящемуся в нескольких верстах. Оказывается, что тех турок, которые при потоплении нашим флотом вражеских судов избегают нашего плена, турецкое правительство приказывает казнить как изменников и предателей».[497] Сведения о подобных порядках, непривычных для дореволюционной русской армии, возвращали читателю прежние представления о турках как о восточном народе, ведущем войну с азиатской жестокостью даже в отношении «своих».

В целом на Кавказском театре боевых действий русская армия столкнулась с еще более дифференцированным противником, нежели на европейском представляли собой австро-венгерские войска. Преследуемое христианское население было враждебно настроено по отношению к турецким властям и дружественно к русским. Неоднородной была и мусульманская часть населения турецких территорий, на которых велись боевые действия. Русские войска сталкивались и с нерегулярными формированиями курдских племен, и с частями турецкой армии, наблюдая врага и в ходе боевых действий, и в быту. Как и в других войнах здесь проявился весьма широкий спектр оценок и чувств по отношению к противнику: ненависть к жестокому «азиатскому» и «иноверческому» врагу при уважении к его храбрости, восприятие иной социокультурной среды со смешанным чувством любопытства, снисходительности и европейского высокомерия, сочувствие к страданиям мирного христианского населения при нередких случаях бесцеремонности оккупационных войск и даже их жестокости по отношению к мусульманам, и т. д. Однако, по мере того, как война затягивалась, накапливались усталость и антивоенные настроения, противник все более воспринимался как такой же человек, не по своей воле поставленный в безвыходную ситуацию «пушечного мяса».

Участие Турции в Первой мировой войне на стороне Германии закончилось поражением, распадом Османской империи, оккупацией значительной части собственно турецкой территории державами Антанты, а также недавно освободившей от османского гнета Грецией, что спровоцировало в 1918–1923 гг. национально-освободительную борьбу турецкого народа под руководством генерала М.Кемаля (Ататюрка). Развернувшееся партизанское движение турок против интервентов вызывало сочувствие молодой Советской России, которая в тяжелейший для себя период помогала повстанцам оружием и золотом, причем в объемах больших, чем мусульманские страны. Так, в 1920 г. было передано повстанцам более 200 кг русского золота в слитках, а в 1921–1922 гг. выделено 10 млн. золотых рублей.[498] Освободительное движение одержало победу и привело к провозглашению 29 октября 1923 г. независимой Турецкой Республики.

Во Второй мировой войне Турция декларировала свой нейтралитет, но при этом активно оказывала помощь гитлеровской Германии сырьем и продовольствием и ожидала удобного момента для вступления в войну на ее стороне, не оставляя идеи создания «Великого Турана» из преимущественно советских территорий. Однако когда стало очевидно, что победа будет за Антигитлеровской коалицией, Турция 23 февраля 1945 г. объявила войну Германии и Японии, поспешив примкнуть к лагерю победителей.

* * *

Болгария, которую Россия неизменно защищала и поддерживала в борьбе с турецким игом, помогла обрести независимость, впоследствии, в двух мировых войнах XX века была в лагере ее врагов и воевала на стороне Германии. Однако эта страна никогда не воспринималась всерьез в качестве противника ни русскими (как, впрочем, и советскими) властями, ни русским общественным сознанием. Даже в «Русском правительственном сообщении в связи с разрывом дипломатических отношений с Болгарией» от 20 октября 1915 г. вся вина за ее вступление в войну на стороне противников России возлагается не на болгарский народ, а на правящую немецкую династию Кобургов, которая с момента своего воцарения на болгарском престоле в 1886 г. проводила прогерманскую и антироссийскую политику. «В тот роковой час, когда злосчастная Болгария поднимает свой меч против возродившей ее России и становится под немецкие и турецкие знамена, русский народ отдает на суд истории имя того, кто является истинным виновником этой беспримерной измены», — говорилось в сообщении. Далее подробно описывалась предательская деятельность Фердинанда Кобурского, «вся внутренняя политика» которого «подготовляла пути к установлению в стране германского влияния», привела к тому, что уже во второй Балканской войне 1913 г. Болгария воевала против своих недавних союзников по борьбе с османским игом, и который в разгар Первой мировой войны «в чудовищном для Болгарии союзе с турками и немцами … отверг все предложения, клонившиеся к благу доверившей ему свои судьбы страны, и пошел войною на Сербию и ее союзников». В заключительных строках сообщения высказываются неизменные симпатии русских к братьям-болгарам, говорится о «чувствах великодушия по отношению к болгарскому народу» и о том, что «и ныне, когда Болгария приносится в жертву германскому коварству, Россия все еще не утратила надежды, что рука верных своим историческим заветам болгар не подымется на сыновей русских воинов, легших костьми за Болгарию».[499] И действительно, против русских войск в Первую мировую войну болгары боевых действий не вели, сражаясь с сербами и румынами.

Во второй мировой войне, будучи союзником фашистской Германии, Болгария также заняла «особую позицию»: «Ее правящая верхушка была вынуждена считаться с болгарским народом, который сохранил чувство благодарности к России и русским, оказавшим ему помощь в 1878 г. в избавлении от османского ига. Поэтому болгарское правительство не объявило войну СССР и 25 августа 1941 г. приняло решение не направлять свои войска на советско-германский фронт».[500] Вследствие этого советская пропаганда не уделяла Болгарии серьезного внимания как противнику, а в общественном сознании болгарский народ не воспринимался как враг.

* * *

Во Второй мировой войне у Германии также было немало других союзников-сателлитов разных национальностей, и на них естественно переносились основные негативные характеристики противника в целом, хотя и в ослабленной, по сравнению с главным врагом — Германией, форме. Так, весьма дифференцированно воспринимались немцы и их европейские союзники в сознании российских участников войны. Но на тех участках фронта, где приходилось иметь дело непосредственно с союзниками Германии, негативных моментов в отношении к ним было больше, чем в других местах.

Все союзники Германии, за исключением финнов, не могли похвастать уважением к себе со стороны неприятеля: ни венгры, ни румыны, ни итальянцы, с которыми приходилось сталкиваться советским войскам, не отличались особой доблестью и были, по общему мнению, довольно «хлипкими вояками».

После нападения фашистской Германии на СССР, ее союзники предполагали, что война будет победоносно завершена максимум через несколько месяцев, поэтому «многие из них поспешили зафиксировать свой вклад в уничтожение Советского Союза. Летом 1941 г. Финляндия и Румыния выставили против СССР по две армии, Италия, Венгрия, Словакия — по одному корпусу… Румынский диктатор И.Антонеску заручился согласием Гитлера на «неограниченное» расширение границ за счет Украины. Венгерское правительство за услуги Гитлеру надеялось «получить обратно все территории исторической Венгрии», то есть распространить власть на всю Трансильванию, а также на утраченные после первой мировой войны словацкие и часть украинских земель. Муссолини направил свои войска на советско-германский фронт, стремясь не допустить «после германской победы над Россией слишком большой диспропорции между германским и итальянским вкладом в войну»».[501]

Создание Антигитлеровской коалиции стало для союзников Гитлера неприятной неожиданностью. Они не рассчитывали оказаться втянутыми в схватку великих держав, и пытались вначале продемонстрировать свою лояльность к Великобритании и США, чем вызвали раздражение Берлина. В этой связи весьма характерным является заявление румынского диктатора Антонеску, сделанное им после того, как Великобритания по настоянию СССР 7 декабря 1941 г. объявила войну Румынии, Венгрии и Финляндии, а Япония в тот же день развязала против США и Великобритании войну на Тихом океане: «Я являюсь союзником рейха в войне против России. Я нейтрален в конфликте между Великобританией и Германией. Я на стороне американцев против Японии».[502] Однако уже 12 декабря под давлением немцев Румыния вместе с Венгрией объявила войну США.

«Вклад» в боевое участие каждой из перечисленных стран в войну был относительно невелик, однако в совокупности — весьма значителен, причем по ходу войны он нарастал. Так, «для участия в «большом наступлении» летом 1942 г. на южном крыле советско-германского фронта в группу армий «Б» были выставлены 8-я итальянская, 2-я венгерская, 3-я и 4-я румынская армии. Их общая численность составляла 648 тыс. солдат и офицеров. Прибывшие на фронт итальянские, венгерские и румынские войска подвергались дискриминации со стороны немецкого командования, исповедовавшего расистские идеи. Созданные германские штабы связи при союзных армиях осуществляли над ними полный контроль. Вместе с тем, они мало уделяли внимания снабжению союзных армий продовольствием, оружием, боеприпасами и т. д. Некоторые из высших гитлеровских генералов считали излишним скрывать свое презрение к ним, насмешливо называя их «армиями Лиги наций»».[503]

Трофейные письма румынских, венгерских, итальянских и даже австрийских солдат свидетельствуют: «отношения с немцами скверные», «немцы относятся к нам с презрением», «называют оскорбительными кличками», «издеваются». В сообщении Управления особых отделов НКВД СССР в Главное политуправление РККА «О реагировании солдат противника на упорное сопротивление советских войск под Сталинградом» за август 1942 г., основанном на донесениях разведки и показаниях военнопленных, говорилось: «Взаимоотношения между немцами и их союзниками с каждым днем обостряются. Уроженцы Восточной Пруссии считают себя «истинными германцами» и постоянно издевательски относятся к солдатам из западногерманских областей. Еще более открыто проявляют немцы свое «превосходство» по отношению к румынам, венграм и итальянцам. В Германии их называют «вспомогательными народами». Немецкий солдат считает себя вправе сделать замечание офицеру румынской или венгерской армии. При совместном размещении немцы получают лучшие дома и, как правило, лучше питаются. Это вызывает ненависть к немцам со стороны солдат других национальностей».[504] Глубоко укоренившиеся в сознании немецкого народа предрассудки расовой теории влияли не только на его отношение к противнику, но и подтачивали изнутри саму германскую коалицию.

Впрочем, презрение и недоверие немцев к своим союзникам было вызвано, прежде всего, тем, что их боевые качества оставляли желать лучшего: «Были случаи, когда целые части не выполняли боевых приказов, а соединения проявляли неустойчивость и разбегались под нажимом Красной Армии».[505] Не случайно в документах постоянно встречаются упоминания о немецких заградотрядах, которые «силой гонят в бой» союзников, так как их части слабо дисциплинированы и неустойчивы.[506] Например, в разведсводке IV Управления НКВД СССР от 18 ноября 1942 г. «О положении в оккупированных противником районах Сталинградской и Ростовской областей, Северного Кавказа и Калмыцкой АССР» сообщалось: «Из разговоров с солдатами румынской, итальянской и австрийской национальностей видно, что немцы не доверяют им, боевые порядки на линии фронта строят таким образом, чтобы наблюдать за своими «союзниками». Немецкие автоматчики всегда стоят за спиной румын и итальянцев, чтобы предупредить их, что отступление невозможно. Некоторые солдаты говорят, что «на русском фронте либо русская, либо немецкая пуля найдет твой конец»».[507]

19 ноября 1942 г. началось контрнаступление Красной Армии под Сталинградом, завершившееся поражением 6-й и 4-й танковой немецких, 3-й и 4-й румынских, 8-й итальянской армий, а в январе 1943 г. была разгромлена и 2-я венгерская армия. В результате правительства Румынии и Венгрии стали активно искать пути к заключению сепаратного мира с Англией и США. Кризис между Германией и ее союзниками стремительно углублялся и привел к оккупации немецкими войсками Италии в сентябре 1943 г. (после отстранения от власти Муссолини и заключения новым итальянским правительством перемирия с США и Великобританией) и Венгрии в марте 1944 г. Устрашенные этими действиями, Венгрия, Румыния, Болгария и Финляндия в мае 1944 г. отвергли предложение СССР, США и Великобритании о выходе из войны на стороне Германии и даже увеличили численность своих войск на советско-германском фронте. Если к концу 1943 г. здесь действовала одна румынская армия (10 дивизий), то летом 1944 г. — уже две армии, состоявшие из 22 дивизий и 5 бригад. Венгрия выставила на Восточный фронт одну армию (12 дивизий и 2 бригады) весной 1944 г., а к августу-сентябрю еще две армии (19 дивизий и 2 бригады).[508] Однако окружение и разгром крупной группировки немецких и румынских войск в Ясско-Кишиневской операции привели к падению режима Антонеску в Румынии: 23 августа 1944 г. там началось вооруженное восстание, и уже на следующий день, 24 августа, пришедшее к власти новое правительство объявило войну Германии, а 12 сентября подписало перемирие с СССР, США и Великобританией. 23 сентября 1944 г. советские войска развернули наступление вглубь Венгрии. Образованное на освобожденной ими территории Временное национальное правительство Венгрии 28 декабря объявило войну Германии, а 20 января 1945 г. подписало перемирие со странами антигитлеровской коалиции.[509]

Как в советской пропаганде, так и в восприятии населения сателлиты Гитлера представлялись «холопами» и «шакалами», — в сравнении с их «хозяином» и «тигром» — самой фашистской Германией. «Приходит час расплаты. Шакалы получат по заслугам, — 12 декабря 1942 г. в заметке «Судьба шакалов» писал Илья Эренбург. — Они получат за то, что они пришли к нам. Но мы ни на минуту не забываем о тигре. Тигр получит за всё — и за себя, и за шакалов, и за то, что он к нам пришел, и за то, что он привел с собой мелких жадных хищников».[510] На протяжении всей войны союзные Германии войска воспринимались как второстепенные пособники основного врага, не имевшие ни высокой боеспособности, ни воинского духа, в целом отличавшие немецкие части. «В итальянских, венгерских, румынских войсках дисциплина и морально-политическое состояние значительно ниже, чем в германской армии», «в то же время «союзнички» не отстают от немцев в грабежах и издевательствах над населением, — свидетельствуют документы. — В селе Ново-Николаевка на Днепре венгерский офицер, не стесняясь присутствием посторонних и ребенка, изнасиловал молодую женщину… В селах юго-западнее Сталинграда население особенно жалуется на произвол румын, буквально не дающих прохода ни одной женщине».[511] «Грабили они дружно, — с издевкой отмечал Илья Эренбург. — Правда и в грабеже немцы соблюдали иерархию. Если немец брал корову, итальянцам доставалась курица. Если немец ел курятину, румын довольствовался яичком».[512]

Безусловно, при общем отношении к гитлеровским союзникам как второстепенным и «второсортным» врагам, образ каждой из стран и их армий имел свою специфику. Причем у отношения к каждой из них была своя предыстория.

* * *