Польша и Россия в XX веке: взаимоотношения и взаимовосприятие
Польша и Россия в XX веке: взаимоотношения и взаимовосприятие
История русско-польских отношений развивалась в русле общих закономерностей взаимодействия народов. Но в результате многовековых перипетий общей истории «ни с одним из славянских народов отношения русских не были так сложны и противоречивы, как с поляками».[641] В них переплелись этническая близость и этнокультурные и религиозные различия, военные противостояния и длительное существование в рамках общих государств (Речи Посполитой и Российской Империи), национальный гнет и национально-освободительное движение, и др.
Оба народа имеют единые славянские корни, территориально являются соседями, принадлежат к христианской культуре. Не менее значима была и длительная история совместной борьбы с общими внешними врагами (татарами, турками, немцами и др.). Этим обусловлена их близость, взаимное тяготение и интерес.
Но немало в истории их взаимоотношений и таких обстоятельств, которые вызывали настороженность друг к другу, отчуждение и антипатию. В основе последних лежали религиозные различия, конфессиональные противоречия, территориальные претензии друг к другу, история межгосударственных войн и ряд других явлений. В их истории был период в несколько столетий подчинения Польшей восточно-славянских православных земель с социокультурной и конфессиональной экспансией на восток. Был и период обратной волны с востока на запад, с несколькими разделами Речи Посполитой, с включением собственно польских земель в состав Российской Империи, прекращением существования польской государственности. Более века русские и поляки жили в едином государстве, что, с одной стороны, способствовало интенсивности контактов, лучшему узнаванию друг друга, двусторонним миграциям и многочисленным родственным связям; а с другой, — породило ряд новых факторов отчуждения и взаимной вражды. В ряду последних — польские восстания и их подавление царским правительством, а также интенсивная русификация. Таким образом, к началу XX века накопился немалый исторический груз взаимных претензий и обид, а взаимоотношения двух народов были весьма противоречивы.
Не менее сложным и болезненным для взаимоотношений двух народов стал XX век, особенно насыщенный событиями и противоречиями. Три поворотных пункта, три исторические развилки всемирной истории отразились и на русско-польских взаимоотношениях. Это — Первая мировая война, приведшая к революции в России, Вторая мировая война с последовавшим вовлечением в сферу влияния СССР стран Восточной Европы и «перестройка» в Советском Союзе с дальнейшим распадом «социалистического лагеря». Мы рассмотрим только первую половину столетия с акцентом на первые две исторические развилки.
Первая мировая война действительно сыграла чрезвычайно важную роль в истории двух народов. Она не только привела к социальной революции в России, но и к воссозданию польской государственности. С тех пор взаимоотношения двух народов преломлялись через взаимоотношения двух государств.
Но до этого был и относительно краткий, но значимый период самой мировой войны, внесший нечто существенно новое во взаимоотношения русских и поляков. Он породил новые чувства и надежды, что перед лицом общей немецкой опасности, «исторического врага всего славянства», как это подчеркивалось в военной пропаганде и находило отклик у обоих народов, будут забыты взаимные обиды и наступит наконец примирение. «Тевтонская угроза», казалось, действительно сблизила два народа и на время сплотила их, погасив старинную вражду. Этому способствовала реальная перспектива распространения на польские земли в составе Российской Империи немецкого национального гнета, который по жесткости не шел ни в какое сравнение с «умеренной русификацией» в Царстве Польском. В этом поляков убеждала и жестокость немецкого оккупационного режима.
Приведем лишь одно из свидетельств того времени. Газета «Петроградский курьер» от 17 сентября 1914 г. поместила сообщение своего специального корреспондента Ю.Волина из Вильны:
«…Поляк, которому удалось выехать из Млавы после занятия города пруссаками, говорил мне:
— Заигрывание пруссаков с поляками кончилось. Очевидно, германские власти убедились, что поляков на удочку не поймаешь. Да, и в самом деле, разве не издевательством звучат слова прусской прокламации к полякам, в то время, как всякому поляку известно, что нигде угнетение польской национальности не достигало таких пределов, как в Германии, где польская речь изгнана из школы и даже из костела.
— Теперь, — продолжает мой собеседник, — германцы сбросили маску и идут к полякам уже не в овечьей шкуре, а в своем естественном волчьем виде. Прокламации к полякам, распространявшиеся немцами в первые дни войны, теперь совершенно выведены из употребления и заменены кулачной расправой.
Близ Млавы, в местечке Вулька, германский отряд превратил костел в конюшню, предварительно, конечно, ограбив ценное.
В самой Млаве «хозяева на час» проявили грубость и бесчеловечность, достойную Прейскера, и издевались одинаково над поляками и евреями».[642]
С началом войны перелом в отношении к России наступил как в среде польской интеллигенции, так и у простых поляков. Причем, распространялся он на польские земли в составе не только Российской Империи, но и ее противников. Газета «Свет» от 22 августа 1914 г. сообщала: «…Генрик Сенкевич написал пламенное воззвание к австрийским и прусским полякам, заклиная их не идти против русских. Отпечатанное в огромном количестве экземпляров воззвание великого польского писателя уже проникло за границу. Успех его ошеломляющий».[643]
Еще более важными представляются нам свидетельства массовых настроений среди поляков. Так, в газете «Новое время» от 11 октября 1914 г. была напечатана заметка В.Розанова «Сегодняшний день. (Сбор в пользу Польши)», где описан весьма символический эпизод:
«…Недели две назад я шел из Эрмитажа с одним доктором варшавской гимназии, который в отставке и на пенсии занимается там (в Эрмитаже) монетами Петра Великого. Разговорились о текущих событиях, и я спросил недоверчиво и подозрительно, прочно ли и главное чистосердечно ли хоть сейчас отношение поляков к русским? Подняв голову, старик ответил мне буквальными словами:
— Я видел сам теперь, что когда по варшавским улицам проходили русские полки, то из домов выбегали польские женщины и целовали солдатам руки.
Еще взглянув на меня:
— Вы понимаете, что это значит?
Я добавлял себе: «при известной всему свету гордости польской женщины».
«Неужели?» — несколько раз переспросил я старика-ученого. И когда он твердо подтвердил слова, какое-то теплое чувство паром наполнило грудь, и я был близок к тому, чтобы чуть-чуть поплакать. Действительно, есть так, мы мирны.
О том же спросил я Ю.Д.Беляева, только что вернувшегося из Польши.
— Да! Да! Все — забыто! (т. е. прежнее). Никакого — разделения!
Если так, то в самом деле что-то пасхальное… Да, друг друга обымем…»[644]
Однако общественные настроения вещь очень непостоянная. Меняется ситуация, их породившая, — и на первый план выходят факторы более фундаментальные, а потому более устойчивые — социокультурные различия, противоречия национальных интересов и т. д.
Вот какой диалог со старой польской учительницей из Австрийской Галиции в апреле 1915 г. приводит в своих воспоминаниях военный врач Л.Н.Войтоловский:
«— Пани Мыслинска! Могу я к вам обратиться со щекотливым вопросом? Сможете — отвечайте по совести… Как отнесется Галиция к возможности быть завоеванной нами?
…Она помолчала, окинула меня пристальным взглядом и решительно заговорила:
— Я знаю, что вы — не из Пуришкевичей… Тут один ваш офицер сказал мне: «Я пятнадцать лет прослужил в Польше и в течение пятнадцати лет поляки шипели мне в спину: «Сволочь!..» Можете быть уверены: пока существует русская армия, никакой автономии вы не получите». «Мы отдали на растерзание тело всей Польши. Что же еще нам сделать, чтобы заслужить ваше расположение?» — спросила я его. «Ассимилироваться с нами!»
То есть променять нашу тысячелетнюю культуру на вашу пятисотлетнюю татарщину?.. Так? Потому что какая же у вас цивилизация? Петр Великий обрезал вам бороды и кафтаны и одним взмахом своей тяжеловесной дубинки превратил долгополого холопа в раба, одетого по-европейски… Все по приказу свыше… Другой культуры в России нет.
— Вы разве не читали тех «милостей», которые обещаны Польше?
— Ага! Вы сами потешаетесь над ними. Да кто же им верит? Сколько раз я слыхала от ваших же офицеров: «Бросьте пустые бредни! Не мечтайте о польском королевстве. И никакой вы автономии не получите. Разве может ваше правительство дать вам больше того, что оно дает собственному народу? Если конституция считается вредной для нас, то чем же Польша лучше России?..» Помилуйте, что должны испытывать мы, слушая такие речи, мы, прожившие столько лет в условиях политической свободы? То, что русской Польше кажется благом, для нас — величайшее несчастье».[645]
Революция 1917 года разрушила Российскую Империю, на обломках которой было воссоздано Польское государство, а вместе с ним немедленно возродились не только национально-государственные интересы, но и воспоминания об историческом величии Речи Посполитой, ее территориальном размахе на восток, великодержавная идеология и геополитические претензии на «Великую Польшу от моря до моря». Эта идеология сразу же нашла воплощение в государственной политике, в том числе в вооруженной экспансии на восток. В условиях распада российской государственности, жестокой Гражданской войны, борьбы с большевизмом при поддержке стран Антанты казалось, что такие планы вполне осуществимы. Сложные межгосударственные и межнациональные отношения наложились в той ситуации на особый социально-политический контекст, в котором Советская Россия выступала под знаменем пролетарского интернационализма и мировой социалистической революции, а Польша — под знаменем национальной идеи и социального консерватизма западного образца. В определенный момент справедливые притязания поляков на национальное самоопределение перешли в свою противоположность, обернувшись стремлением ущемить право на самоопределение других, восточно-славянских народов.
В польско-советской войне 1919–1920 г. интересы и претензии сторон нашли свое идеологическое и пропагандистское оформление. Так, поляки свои притязании на восточно-славянские земли обосновывали идеей борьбы за свободу других народов, упоминая свое недавнее угнетенное положение. «Солдаты! — взывала одна из листовок, обращенная к красноармейцам. — Понеся множество жертв, Польша, став теперь свободным государством, вправе требовать, чтобы мир был справедливым, чтобы между Польшей и Россией не было угнетенных народов, которые в будущем могли бы быть яблоком раздора. Польша хочет, чтобы была признана независимость всех народов, и тем самым показывает, что не хочет вмешиваться в дела русского народа. Борющаяся за свою свободу Польша умеет уважать свободу других…»[646]
Но для белорусов и украинцев эти заявления казались не слишком убедительными. Советская пропаганда в этом отношении выглядела более обоснованной и конкретной. Так, советские листовки обращаются к национальным и социальным чувствам белорусского и украинского населения, используя тот факт, что значительную, а на ряде территорий преобладающую часть помещиков-землевладельцев составляли поляки, принадлежавшие не только к господствующему классу, но и чуждые основному населению этнически, конфессионально и культурно. Отход белорусских и украинских земель к Польше объявлялся угрозой возврата этно-социального и религиозного угнетения.
«Товарищи крестьяне Белоруссии! — говорилось в листовке, подписанной «Красные партизаны Белоруссии». — Польские паны напали на наш край и забирают его себе. Наши земли они у нас отбирают и отдают обратно панам, тем панам, которые мучали нас, наших отцов и дедов десятки и сотни лет… Нас они считают холопами и их слугами. Школы наши почти все закрыты. «На что холопу грамоту знать», вот что они про нас говорят. «Холоп должен знать одно — слушаться пана». А если дают где открыть школу, то только на польском языке, и приходят наши дети и стоят, как немые в чужой школе, на чужом языке и ничему не научатся… Помните, крестьяне-белорусы, что польские паны… пришли, чтобы возвратить нас к временам панщины, а когда мы противимся этому, они садят нас в тюрьмы, отнимают наш скот и наш хлеб, нас бьют нагайками, как животных… Крестьяне Белоруссии!.. Покончим с ненавистным панским гнетом!..»[647]
Во многом польская пропаганда была зеркальным отражением советской. Только вместо эксплуататора-пана в ней присутствуют комиссары, занимающиеся в деревнях реквизициями, разоряющими крестьянских жен и детей. Так, в Российском Государственном Военном Архиве нами обнаружены две почти идентичных листовки противников, причем польская листовка «Ужасы войны или правда солдатской жизни в Красной Армии Советской России»[648] явно стала ответом на большевистскую листовку «Покидайте, хлопы, панские окопы!»[649] и представляет собой пародию, оригинальный способ контрпропаганды. Обе листовки выполнены в виде книжечки с карикатурами и стихотворными подписями к ним, причем автором стихов, помещенных в советской листовке, является революционный поэт Демьян Бедный. Обе листовки используют одинаковые художественные приемы, в них полностью сохранены сюжеты и композиция рисунков. Только в большевистском варианте высмеивается польский пан в национальном костюме, с саблей, в шапке-конфедератке; а в польском — в тех же самых ситуациях обыгрывается фигура комиссара с характерной еврейской внешностью. Остальные персонажи карикатур (солдаты, крестьяне, женщины и дети) — те же самые, как и элементы окружающего пейзажа.
Польско-советская война, развивавшаяся с переменным успехом для сторон, привела к компромиссному результату, включив в состав Польши часть белорусских и украинских земель и заложив целый комплекс межгосударственных, межэтнических, социальных и идеологических противоречий. Именно в этот момент была заложена совокупность констант, на два последующих десятилетия предопределивших содержание и тональность взаимоотношений двух государств и их народов. Это были взаимоотношения двух государств, одно из которых стремилось к мировой пролетарской революции, распространении своей социальной модели на Европу, а другое выступало «буферной зоной», бастионом Запада против большевизма. Это были взаимоотношения государств, одно из которых было уязвлено невыгодным миром и потерей части земель с этнически родственным населением, а другое оставалось неудовлетворенным нереализованными планами воссоздания Великой Польши в границах средневековой Речи Посполитой. Это были взаимоотношения двух стран, одна из которых «строила социализм», а другая — буржуазное национальное государство. Таким образом, старые различия и противоречия переплетались со множеством новых, создавая особый исторический контекст взаимоотношений двух народов, определяя ту призму, через которую у обеих сторон формировались образы друг друга.
Сегодня, оглядываясь на прошлое, интересно отметить тот факт, что советско-польская война 1920 г. практически не отложилась в исторической памяти россиян, поскольку была лишь одним из эпизодов длительной и многообразной по театрам боевых действий и составу противников Гражданской войны и иностранной интервенции. Аналогичное малозначащее место (при всем различии в подходах к оценке данного периода) она занимала и в учебниках истории, как в советских, так и в постсоветских. Однако в Польше этой войне придается едва ли не всемирно-историческое значение. В современных учебниках истории ее называют «битвой, которая спасла Европу», имея в виду гипотетические планы нападения большевиков на другие европейские страны с целью экспорта коммунистической революции. Согласно этой трактовке, Польша выступила бастионом Европы против коммунизма, чем и оправдывается ее агрессия против Советской России: «чтобы предупредить большевистский набег, польская армия нанесла удар на восток. Сначала поляки добились успеха». Но, дойдя до самого Киева и взяв его, агрессоры вскоре получили отпор и откатились вглубь собственной страны. Лишь просчеты советского командования позволили полякам выиграть битву под Варшавой. Сегодня польские учебники истории утверждают, что победа поляков под Варшавой «была признана как одна из главных восемнадцати битв, которые решили судьбу мира. Она вошла в историю под названием «чудо на Висле»».[650] Другой факт — это проблема массовой гибели в 1919 — начале 1920-х гг. «в польских концентрационных лагерях от жестокого обращения и бесчеловечных условий содержания» более 80 тыс. пленных красноармейцев,[651] которая до сих пор не признается польской стороной, требующей при этом от российской стороны регулярного покаяния за гибель 15 тыс. польских офицеров в Катыни в апреле — мае 1940 г.
Но вернемся в 1920-е годы. Конечно, когда рассматриваются взаимоотношения двух народов, имеется в виду некоторая абстракция, состоящая из конкретных субъектов взаимовосприятия и взаимодействия, — с разной степенью информированности, заинтересованности, способности к анализу и обобщениям. Естественно, по-разному относились к другой стороне дипломат и малограмотный крестьянин, рафинированный национальный интеллигент и городской обыватель, и т. д. Принципиальное значение имели также политические взгляды, степень личной заинтересованности, наличие или отсутствие прямых контактов, и т. д. Лишь из этого калейдоскопа различных мнений, оценок, прямых и опосредованных контактов разного рода можно извлекать некий суммирующий вектор во взаимоотношениях, в том числе психологическую доминанту, существующую в конкретное время и в конкретных исторических обстоятельствах.
В этом отношении и период между двумя мировыми войнами не был однородным и статичным. Одна ситуация существовала сразу после польско-советской войны, несколько иная — в середине 1930-х гг. и совсем особая в период начала Второй мировой войны и нового раздела Польши, в котором участвовал и Советский Союз.
Следует отметить, что негативное влияние на взаимоотношения двух народов оказывал ряд факторов, вытекавших из глубоких различий и даже противоположностей политических интересов двух государств, их статуса в мире и включенности в систему международных отношений, геополитических, идеологических и этнических противоречий. Польская разведка вела активную антисоветскую деятельность, в частности поддерживала организованные вооруженные формирования из числа русских эмигрантов, проникавшие на территорию СССР и устраивавшие провокации на границе. В меньшей степени, но Польше также досаждала поддержка со стороны СССР левых радикалов Коминтерна. В международных отношениях обе стороны, как правило, проявляли недружественность друг к другу. Так, у Польши существовали очень тесные отношения с Англией, длительное время, почти все 1920-е и значительную часть 1930-х годов выступавшей главным оппонентом СССР на международной арене и рассматривавшейся чуть ли не как основной потенциальный противник. Поэтому и в средствах массовой информации обеих стран при освещении противоположной стороны доминировала антирусская и антипольская пропаганда, сознательно формировался негативный образ не только государства и власти, но и в значительной мере народа. Конечно, нужно делать поправку, например, на классовый подход в советской пропаганде, в котором акцентировалось различие между «эксплуататорами» и «эксплуатируемыми», выражалось сочувствие угнетаемым польскими панами и буржуазией рабочим и крестьянам. Но в целом результатом пропаганды с обеих сторон становился достаточно успешно внедряемый «образ врага».
Некоторые сдвиги в этой ситуации стали происходить после прихода к власти в Германии фашистов, не скрывавших своих агрессивных планов, особенно на востоке. Ситуация отнюдь не была однозначной. У Польши были союзники на Западе (оказавшиеся в итоге не слишком надежными), тогда как СССР опасался угрозы остаться в международной изоляции перед лицом единого фронта западных государств. И здесь внешнеполитические поиски Советского Союза не всегда совпадали с классовым подходом, исходя из которого на ряд лет в стране была развернута антифашистская пропаганда. Проблема, однако, состояла в том, что советские вожди не делали принципиального различия между гитлеровским режимом Германии и правящим режимом в Польше. Вместе с тем, во второй половине 1930-х гг. СССР активизировал внешнеполитический зондаж по поиску потенциальных союзников на Западе, в ряду которых рассматривалась и Польша, которая, однако, была в качестве «младшего партнера» тесно связана с крупными западными державами, а потому не являлась абсолютно самостоятельным субъектом международной политики. Такое уязвимое положение Польши в системе международных отношений, наряду с ее геополитическим положением, привело в результате сложных политических игр к новому разделу между Германией и СССР. Этот раздел дипломатически был подготовлен в результате переговоров высшего советского и германского руководства и оформлен в секретных дополнительных протоколах к Договору о ненападении между Германией и СССР от 23 августа 1939 г.[652]
Интересна официальная аргументация Советского правительства по поводу участия в этом разделе и вступления Красной Армии на территорию Речи Посполитой, поскольку она отражала не только (а может быть, и не столько) реальную мотивацию этих действий, но в первую очередь имела целью воздействовать на массовое сознание внутри страны и общественное мнение за ее пределами. Эта мотивация приведена в Ноте Правительства СССР, врученной польскому послу в Москве утром 17 сентября 1939 г., через две с половиной недели после начала германского вторжения в Польшу: «…Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договора, заключенные между СССР и Польшей… Оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам… Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными».[653] Такое обращение к национальным чувствам было не случайным, поскольку в советском обществе существовало ощущение и убеждение в несправедливости аннексии восточно-славянских земель, осуществленной в результате польско-советской войны 1919–1920 гг. Этот же мотив прозвучал еще ранее, в опубликованной 14 сентября в газете «Правда» редакционной статье «О внутренних причинах военного поражения Польши». В ней утверждалось, что эти причины и корень слабости Польского государства заключаются в национальной политике польского руководства, для которой было характерно подавление и угнетение национальных меньшинств, составляющих 40 % населения, и особенно 8 млн. украинцев и 3 млн. белорусов.[654]
Имеются многочисленные свидетельства того, с какой радостью встречало Красную Армию украинское и белорусское население. Хотя имели место и отдельные очаги сопротивления, состоявшие из польских армейских формирований, осадников и жандармерии. Причем основные силы польских войск сопротивления не оказали, сдаваясь целыми частями и соединениями в плен. О фактически полном отсутствии сопротивления почти полумиллионной армии, сдавшейся в плен советским войскам, свидетельствуют незначительные для таких масштабных действий безвозвратные потери Красной Армии — менее 1 тыс. человек убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести.[655]
Понятно, что участие СССР в территориальном разделе Речи Посполитой не прибавило симпатий собственно польского населения ни к СССР в целом, ни к русским в частности. Негативную роль сыграло и интернирование значительной части польских военнослужащих, и массовая депортация польского гражданского населения из западных областей Белоруссии и Украины в восточные районы СССР, и особенно трагедия в Катыни.
Вместе с тем, дальнейшее развитие событий вновь переставило акценты в психологии взаимоотношений двух народов. С одной стороны, жесточайший режим немецкой оккупации в Польше, за несколько лет приведший к многомиллионным жертвам, подавлению польской культуры, унижению национальных чувств и порабощению поляков; с другой стороны, — агрессия фашистской Германии против СССР, с невиданными в истории людскими и материальными жертвами, зверствами фашистов на оккупированной территории, — все это, как и в начале века, психологически сблизило два многострадальных народа перед лицом общего врага.
Таким образом, сформировался запутанный узел общественно-политических проблем, предопределивший еще более сложный комплекс мыслей, чувств, настроений русских и поляков по отношению друг к другу. Сыграли здесь свою роль и определенные политические акции с вовлечением в них польского населения, в том числе проживавшего на советской территории.
Сложность конкретно-исторической ситуации состояла прежде всего в том, что на коротком отрезке времени СССР и Польша выступали сначала как противники (1939 г.), а затем, после нападения фашистской Германии на СССР, превратились в союзников. Причем, Польского государства фактически не существовало, поскольку оно было оккупировано немецкими войсками, а выступавшее от его имени эмигрантское правительство в Лондоне стало объектом международных дипломатических интриг. Оно и само вело собственную политическую игру, придерживаясь теории «двух врагов» — борьбы против Советского Союза и Германии, и предусматривало захват власти в стране силами повстанческой Армии Крайовой под руководством своих эмиссаров до прихода Красной Армии. В свою очередь, СССР был заинтересован в установлении в Польше лояльного себе, в идеале — прокоммунистического режима. Складывавшееся с июля 1941 г. сотрудничество СССР с «лондонским правительством» с обеих сторон оказалось зыбким и неискренним и с самого начала было обречено. Тем не менее, определенные шаги по установлению союзнических отношений с польским эмигрантским правительством в Лондоне советским руководством были предприняты, подписано соглашение о восстановлении дипломатических отношений и о создании польской армии на территории СССР, командующим которой 6 августа 1941 г. был назначен генерал В.Андерс. Эта первая польская армия была сформирована преимущественно из интернированных в СССР польских военнослужащих. В дальнейшем армия Андерса отказалась от участия в боевых действиях на советско-германском фронте, по инициативе эмигрантского правительства В.Сикорского к 1 сентября 1942 г. была выведена за пределы СССР на Ближний Восток и не участвовала в непосредственном освобождении Польши.[656] А 25 апреля 1943 г., после того, как с подачи Германии польским эмигрантским правительством был поставлен вопрос о трагических событиях в Катыни, советская сторона разорвала с ним дипломатические отношения. Сталин обвинил его в «поддержке клеветнической нацистской пропаганды», окончательно сделав ставку на просоветские круги польской эмиграции в Советском Союзе.[657]8 мая 1943 г. началось создание первых польских регулярных формирований, лояльных СССР. 1-я польская пехотная дивизия им. Т.Костюшко под командованием полковника З.Берлинга приняла боевое крещение в октябре 1943 г. под Оршей, где понесла тяжелые потери и была выведена с фронта для пополнения. И формируемые под Рязанью части 1-го польского корпуса в значительной мере пополнялись уже советскими гражданами польского и не только польского происхождения. Впоследствии, по декрету Крайовой рады народовой от 21 июля 1944 г., вместе с партизанской Армией Людовой они были объединены в Войско Польское.[658]
Следует подчеркнуть, что создание специальных воинских формирований из граждан других стран и советских граждан соответствующей национальности было вызвано не столько военной необходимостью, сколько политическими соображениями, рассчитанными на перспективы послевоенного устройства в Европе. И, разумеется, здесь интересы СССР и польского эмигрантского правительства в Лондоне коренным образом расходились.
Интересны психологические коллизии возникавшие при создании польских частей «второго призыва». Вот как вспоминал о своих встречах с польскими братьями по оружию оказавшийся в октябре-ноябре 1943 г. в составе маршевой роты при польской танковой бригаде им. Домбровского мой отец — младший лейтенант Спартак Сенявский: «Выгрузив танки, мы своим ходом прошли несколько километров вглубь леса и остановились около расчищенных, посыпанных песком аллей палаточного городка. По аллеям ходили люди в незнакомой нам военной форме с орлиными гербами на четырехугольных фуражках. Как потом мы узнали — в конфедератках. Мы прибыли в формирующийся под Рязанью Польский корпус генерала Берлинга… Начались напряженные занятия с польскими танкистами по передаче нашего боевого опыта. Но и мы тоже знакомились с их обычаями и жизнью. В частности, рота настоящих поляков, которые, кстати, кончили наше же Пушкинское танковое училище в г. Рыбинске, вместо политинформации молилась со своем ксензом…
Вскоре я был вызван к командиру батальона подполковнику Иванову, который встретил меня во всем блеске польского мундира (еще недавно он был в нашей форме). Он начал прямо, без обиняков:
— Ты Сенявский, я Иванов. Кому из нас надо служить в польском корпусе? Согласен?
— Товарищ подполковник! Разрешите мне остаться в Красной Армии и в ней воевать. Если придется погибнуть, я хочу умереть советским офицером.
— А мне, по-твоему, что, не хочется воевать в своей армии? — обиделся он. — Раз нужно, значит нужно… помогать нашим братьям по оружию.
— Если это приказ, то я вынужден подчиниться. Если это предложение, разрешите отказаться. Можно идти?
— Идите. Вам сообщат о моем решении.
Мой товарищ Женя Федоркин тоже отказался переодеваться в конфедератку. И мы опять оказались в маршевой роте».[659]
Интересен здесь и механизм формирования польской танковой бригады, и отношение советских военнослужащих к направлению в польские части — при том, что у них установились очень тесные дружеские отношения с поляками и особенно польками, что также отражено в воспоминаниях моего отца.
В июле 1944 г. созданная в СССР 1-я польская армия в составе 1-го Белорусского фронта начала боевые действия на территории Польши и вскоре была объединена с Армией Людовой в Войско Польское. Участие польских частей в совместных боевых действиях с советскими войсками при освобождении Польши также вносило существенно новые психологические моменты во взаимоотношения двух народов.
В этой связи приведем еще один любопытный факт. В конце 1944 г. советские войска завершили освобождение территории СССР от фашистских захватчиков. Но война продолжалась, впереди были Европа, Германия, штурм Берлина… Армия несла большие потери и нуждалась в пополнении. И оно было призвано — из только что освобожденных от немецкой оккупации районов. Больше трех лет в них хозяйничали гитлеровцы, активно работала фашистская пропаганда. Все это не могло не отразиться на «качестве» нового пополнения, его политических взглядах и настроениях. Особенно сложно обстояло дело с призывниками из западных областей Украины и Белоруссии, Молдавии и Прибалтики, которые вошли в состав СССР буквально перед самой войной. Их население еще не успело привыкнуть к тому, что, продолжая жить на прежнем месте, «поменяло» страну и гражданство. Серьезные проблемы создавало и то, что многие новобранцы не знали русского языка. Случались и конфликты на национальной почве. Один из них возник в декабре 1944 г. между командованием 19-й армии 2-го Белорусского фронта и прибывшими в составе нового пополнения бойцами-поляками.[660] Причиной конфликта стало высказанное ими желание служить в польской армии и отказ принимать присягу в армии советской. Но несмотря на существующие директивы о направлении представителей определенных этнических групп в национальные армии, попадали туда далеко не все желающие. Об этом красноречиво свидетельствуют документы из Центрального Архива Министерства Обороны.
В делах Политотдела 19-й Армии есть целый комплекс документов, посвященных настроениям вновь прибывших бойцов из западных областей. «Среди некоторых бойцов латышей и поляков имеется недовольство тем, что их не направляют в латышские части и в польскую армию, — говорится в политдонесении от 28 декабря 1944 г. — Более заметно такое недовольство среди поляков. Часть поляков в 18 стр. дивизии продолжает заявлять о том, что не будут принимать военную присягу, и отказываются получать красноармейские книжки. Вызванные на беседу с начальником Оргинструкторского Отдела Политуправления фронта полковником Твердохлебовым, 5 человек — Мацук, Мончан, Овсянник, Станкевич и Богданович заявили ему примерно так: «Присягу больше принимать не будем. Мы присягали один раз перед польским народом и Богом. Изменниками Родины не будем».[661] Другим аргументом поляков был тот, что их всех записали белорусами. «Зачем топчут нашу нацию?»[662] — возмущенно заявляли они и говорили о том, что знают из газет, что все желающие поляки могут выехать в Польшу, что в военкомате их обещали отправить в польскую армию, где у многих служат родные, и вот обманули.[663] Некоторые мотивировали свое желание служить в польской армии тем, что в Советской Армии они не имеют возможности соблюдать религиозные обряды, а также из страха, что, приняв присягу, они уже не смогут после войны вернуться в Польшу и их заставят вступить в колхоз.[664] Командование решило проблему просто: зачинщика «бунта» отправило в СМЕРШ, а остальных (около 250 человек) рассредоточило по одиночке по разным подразделениям, так как «поляки пытались группироваться». «Всем им разъяснено, — говорится в донесении, — что они являются советскими гражданами и будут служить в Красной Армии. Вместе с этим проведен ряд бесед о возвышенных и благородных целях борьбы советского народа против немецко-фашистских захватчиков, о дружбе народов СССР и др.»[665]
О том, что директивы об отправке бойцов в национальные армии, касающиеся в частности и поляков, действительно рассылались по воинским частям, свидетельствует приказ № 0640 Управления Командующего Бронетанковыми и механизированными войсками 32-й армии от 5 июля 1944 г., отданный во исполнение директивы № 1/406910 начальника Мобилизационного Управления Главного Управления Формирования Красной Армии (ГУФКА) от 3 июня 1944 г.[666] Следовательно, требования поляков были вполне правомерны, и вовсе не они, а командование 19-й армии нарушило установленный порядок. По какой причине? Можно предположить, что армейское руководство весьма неохотно расставалось со своим личным составом: незадолго до этого армия понесла большие потери и остро нуждалась в пополнении, тем более, что в скором будущем ей предстояли тяжелые бои, и каждый человек был на счету. Поэтому, как нам представляется, поляков вовсе не случайно записывали белорусами: это освобождало армейских чиновников от необходимости выполнять данную директиву, давало формальную возможность ее обойти. При этом бюрократическая машина не считалась с судьбами отдельных людей, независимо от их национальности.
Политические процессы за пределами Польши неизбежно отражались и на ситуации в самой стране, оккупированной германскими войсками, подвергавшими ее население геноциду. Польский народ вел героическую борьбу за свое освобождение в условиях идеологического и политического раскола и дезориентации. С февраля 1942 г. разрозненные партизанские отряды были объединены в Армию Крайову, подчинявшуюся Лондону. Параллельно с мая 1942 г. на территории Польши под руководством Польской рабочей партии формировались отряды Гвардии Людовой, впоследствии, в канун 1944 г., преобразованные в Армию Людову.[667] У этих двух направлений польского антифашистского сопротивления был единый враг — оккупационные силы Германии, но в то же время разное отношение к СССР и Красной Армии и взаимное соперничество в области идеологии и политики.
Все эти процессы не могли не влиять на мировоззрение и настроения гражданского населения Польши, которое прямо или косвенно было вовлечено в эти политические и военные события.
По мере продвижения Красной Армии к границе ситуация идеологически и психологически только обострялась, потому что реально вставал вопрос о том, кем станут для Польши советские войска, вступающие на ее территорию, — освободителями от немецкой оккупации или новыми завоевателями, как поведут они себя на польской земле, как, в свою очередь, относиться к ним и какую принять сторону в условиях существования двух конкурирующих между собой польских правительств и их вооруженных формирований, претендующих на власть в стране после изгнания немцев. Нельзя сбрасывать со счетов и немецкую, весьма изощренную пропаганду, которая формировала образ советской стороны как «большевистских варваров», готовых «растоптать» просвещенную Европу, загнать крестьян в колхозы, а всех недовольных уничтожить либо «отправить в Сибирь».
В проблеме взаимоотношений советских войск с польским гражданским населением существует две стороны. Мы уже рассмотрели исторический контекст, обусловивший психологию взаимовосприятия, усложнявшийся идеологическими мотивами, массированным пропагандистским воздействием, личностными мировоззренческими, биографическими и бытовыми факторами. Мы сделали акцент на факторы, влиявшие, прежде всего, на польскую сторону. Но они же, хотя и по-другому, влияли на мировоззрение бойцов и офицеров Красной Армии. В их сознании доминировал образ славянского, а значит, близкого в противостоянии германцам польского народа, но вместе с тем переплетавшийся с идеологическим стереотипом буржуазной «панской» Польши, враждебной советскому государству. Двойственным было и отношение к Польше как союзнику, — в силу упоминавшихся выше событий, весьма капризному и ненадежному. Население также во многом рассматривалось с классовой точки зрения: симпатию вызывали рабоче-крестьянские «бедняцкие» слои и негативное отношение — зажиточные и «классово чуждые».
Таким образом, взаимовосприятие во многом обуславливалось политическими и идеологическими фильтрами, через которые обе стороны смотрели друг на друга. Здесь социальная реальность была перемешана с мифами и пропагандистскими штампами.
Взаимные психологические ожидания частично подтвердились, но при этом подверглись существенной корректировке, когда два народа пришли в непосредственное соприкосновение.
Официальная позиция советского руководства в отношении к Польше и в связи со вступлением на ее территорию нашла отражение в Постановлении Государственного Комитета Обороны № 6282 от 31 июля 1944 г. и в директиве Генерального штаба Красной Армии командующим войсками 1, 2, 3-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов от 1 августа 1944 г. В них, в частности, говорилось, что «вступление советских войск в Польшу диктуется исключительно военной необходимостью и не преследует иных целей, кроме как сломить и ликвидировать продолжающееся сопротивление войск противника и помочь польскому народу в деле освобождения его Родины от ига немецко-фашистских оккупантов».[668] В связи с этим предписывалось «в районах, занятых Красной Армией, советов и иных органов советской власти не создавать и советских порядков не вводить»; «исполнению религиозных обрядов не препятствовать, костелов, церквей и молитвенных домов не трогать»; гарантировать польским гражданам охрану принадлежащей им частной собственности и личных имущественных прав.[669] Вместе с тем, постановление предписывало советскому военному командованию «установить дружеские отношения с органами власти, которые будут созданы на освобожденной территории Польским комитетом национального освобождения», при этом «никаких других органов власти, и в том числе органов польского эмигрантского «правительства» в Лондоне… не признавать», а их представителей «рассматривать как самозванцев» и «поступать с ними, как с авантюристами».[670]
Еще до вступления на территорию Польши среди личного состава советских войск была проведена основательная политико-идеологическая подготовка к этому событию. Ее вели военные советы, политорганы и партийные организации всех уровней. Так, военный совет и политуправление 1-го Белорусского фронта разослали по всем политотделам фронта справку по истории польского государства, характеризовавшую его устройство, политико-экономическое положение, культуру, быт и нравы населения, и т. д. Были прочитаны лекции, доклады, проведены беседы на темы: «Задачи личного состава в связи с вступлением Красной Армии на территорию Польши», «Победа над германским фашизмом лежит через освобождение народов Европы», «Воин Красной Армии — представитель самой сильной и культурной армии в мире», «Железная воинская дисциплина и высокая бдительность — залог победы над врагом», «Красная Армия выполняет историческую роль — освобождает народы Европы от фашистского рабства».[671]
Вот как описывает лекцию о международном положении, прочитанную советским бойцам агитатором полка сразу после вступления на территорию Польши, в своей автобиографической повести «Три круга войны» писатель-фронтовик Михаил Колосов:
«— Хочу остановиться на положении в стране, на территории которой мы находимся. Это вам важно знать… ибо вы являетесь непосредственными проводниками нашей государственной политики на чужой территории. Положение в Польше, товарищи, сложное…
И он рассказал, что в Польше еще в июле месяце создан Польский комитет национального освобождения — ПКНО. С этим Комитетом Советское правительство заключило соглашение о том, что, как только зона освобождается от военных действий, руководство на этой территории передается в руки ПКНО.
— Отсюда наша задача — уважать местные власти Комитета, помогать ему. И быть бдительными: здесь действуют банды террористов, они нападают на комитеты, убивают коммунистов, совершают диверсии и против Красной Армии… Как нам вести себя на территории Польши? Как на земле дружественной страны. Помните: вы не дома, но и не в гостях. Без спроса ничего не берите, лес не рубите, местному населению не предлагайте советских денег. Здесь свое государство и свои деньги…
Многое солдатам было непонятно…
— Что же это получается? — возмущенно спрашивали они. — Мы освобождаем их территорию, а лесину не сруби, солому не тронь и даже кувшин молока не купи? А кто нам заплатит за тех солдат, которые полегли здесь?.. И еще ляжет сколько!..
Майор обернулся к замполиту, улыбнулся снисходительно:
— Везде один и тот же вопрос… Товарищи, все это надо понимать так: мы используем польскую территорию для преследования врага, чтобы сокрушить его окончательно. Ну, а попутно освобождаем и саму Польшу. Кроме того, с нами бок о бок борется и польская армия, которая с каждым днем наращивает свою мощь…
— Кто сейчас не понял этой сложной обстановки, — добавил замполит, — поймет со временем. Усвойте одно: должна быть дисциплина! На чужой территории — дисциплина вдвойне! На вас смотрят как на освободителей, как на представителей великого народа — так вы и ведите здесь себя соответственно».[672]
Как пишет М.Колосов, разъяснениями слушатели остались недовольны: «Что-то тут не так, как понималось солдату, слишком все усложнено. Вопросов лектору больше не задавали, но между собой спорили».[673] Однако командование настойчиво проводило свою линию, утверждая в сознании военнослужащих необходимую модель поведения. Тот же автор вспоминает, как личному составу батальона был зачитан приказ по армии с соответствующими комментариями комбата.
«— Мы на чужой территории, но здесь мы не как завоеватели, а как освободители, мы преследуем врага и освобождаем польский народ от ига гитлеровских оккупантов. Здесь свое государство, здесь свои порядки. Здесь для нас все чужое, поэтому без разрешения не брать ни палки, ни доски. Деревья рубить категорически запрещается. Для землянок, для дров ищите поваленные, сухие. Лес — это собственность польского народа, и за каждое срубленное дерево нашему государству придется расплачиваться валютой, золотом. Солома нужна? Будем добывать организованно. Поедет старшина к старосте и скажет ему: «Пан староста, чтобы не стеснять гражданское население, мы остановились в лесу. Солдатам для постелей нужна солома. Не могли бы вы нам помочь?» Только так, дипломатическим путем. Думаю, не откажет. Всякие… шалости в отношении местного населения будут строго наказываться…
В приказе говорилось о том же, о чем сказал комбат, но кроме того, сообщалось, что какой-то ротный старшина украл у поляка овцу для кухни, за что был предан суду военного трибунала.
— Вот это да! — загудели возмущенно бойцы. — За овцу! А он, может, от Сталинграда прошел и хотел солдат подкормить…»
Реакция бойцов была сложной, они долго и возбужденно обсуждали услышанное. «В конце концов согласились, что вести тут себя надо осторожно, с населением — особенно, но за овцу под трибунал — это уж слишком», а в заключении сделали вывод, что все это — политика, «а там, где политика, любые средства применяются».[674]
Во всех частях проводились красноармейские и специальные партийные и комсомольские собрания, на которых принимались решения «вести беспощадную борьбу с мародерством, своевременно пресекать плохое поведение бойцов по отношению к местному населению».[675]