14. Обетованная земля
14. Обетованная земля
Для Джона Брауна и его сыновей вопрос о рабстве негров был таким же болезненным и насущным, как вопрос о собственном пропитании. Прадед Браунов погиб за дело свободы и независимости, сражаясь в девятом взводе Коннектикутской колонны. Дед Оуэн, тот, которого в Огайо звали «Дубовый Браун», сам себя называл аболиционистом, говорил, что умрет аболиционистом, и был одним из организаторов и руководителей переправы рабов по «подземке». И теперь, узнав, что в Канзасе, в этом краю, который звал их своим изобилием, могут понадобиться их силы, чтобы сделать край свободным, сыновья Джона Брауна твердо решили ехать.
К тому же и отец, уехавший в Эйдирондакские горы, в негритянский поселок, писал им:
«Если кто-нибудь из моей семьи склонен уехать в Территорию[2], чтобы помочь тем, кто хочет уничтожить сатану и его легионы, я ничего не имею против и не стану их отговаривать. Однако сам я чувствую, что должен работать на другом поприще. Если бы я не чувствовал этого долга, я и сам последовал бы за вами в Канзас. Об одном только я вам напоминаю: о постоянном страхе божием, который есть начало всякой мудрости. Всех вас поручаю его вечной благости. Ваш отец Джон Браун».
Ранней весной 1855 года трое сыновей Джона Брауна — молчаливый и мечтательный гигант Фредерик, покорный отцу, очень крепкий, но с сухой от рождения левой рукой Оуэн и горячий Сэлмон — отправились в Канзас.
Оставшиеся дома братья и их семьи с нетерпением дожидались вестей от этих «разведчиков». И вот наконец пришло письмо. Оуэн писал братьям, что местность им понравилась, что, вероятно, можно будет и работать и выращивать хорошие урожаи, что начинать новую жизнь нетрудно. И был в этом письме многозначительный конец: «Если мы сумеем превратить Канзас в свободный штат, это будет большим делом на пользу всего человечества».
Письмо это сняло последние остатки колебаний: прошло несколько дней, и еще два брата, женатые, Джон-младший и Джезон, были уже в пути вместе со своими семьями.
И оба брата и их семьи чувствовали необыкновенный подъем: всем им казалось, что вот наконец-то начинается новая, счастливая жизнь. Они ехали на пароходе по Миссури и вслух мечтали об этой новой жизни. Джезон страстный садовод — вез с собой саженцы плодовых деревьев, чтобы сейчас же, как только приедет в Канзас, посадить плодовый сад.
Но с каждым часом мечты их тускнели, умирали. Все мрачнее становились братья, все пугливее их жены. Они прозревали, они видели, что на пароход вваливаются толпы вооруженных, возбужденных южан, они слышали, как говорилось о «проклятых янки, которые лезут в Канзас, чтобы воровать негров», они видели, что южане пробираются на Территорию отнюдь не для того, чтобы пахать и мирно пасти свои стада. Все сильнее чувствовалось, что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть. К довершению всех бед, на пароходе заболел и умер от холеры маленький сын Джезона, Остин. Капитан-южанин потребовал, чтобы они немедленно убрали трупик. Он остановил пароход и предупредил, что такая остановка будет за счет обоих братьев. Где-то на берегу, возле незнакомого миссурийского городка, братья вырыли могилу и опустили в нее маленького поселенца, не доехавшего до обетованной земли. Стеной шел дождь, плакали дети и женщины, а Джезон и Джон стояли с сухими глазами, крепко сжав кулаки и мысленно давая клятву непримиримой ненависти к тем, кто хочет сделать из Канзаса край насилия и злобы.
«Дорогой отец, у нас на пятерых всего один револьвер, один охотничий нож, неважная винтовка, маленький карманный пистолет и праща. Нам необходимы шестизарядный револьвер Кольта, хорошая винтовка и тяжелый охотничий нож. Имея все это, мы сможем управиться даже с теми, кто вооружен пушкой. Мы уверены, что ты достанешь нам оружие. Оно нам здесь нужней, чем хлеб».
Буквы расползались на грязном клочке бумаги, вырванном из блокнота. Джон-младший все аккуратно подсчитывал, как бухгалтер, но это не помешало ему и его братьям тотчас по приезде в Канзас вмешаться в борьбу.
В Северной Эльбе тоже стояла засуха. Земля потрескалась, и у коров пропало молоко. На пастбищах мычали телята, изнывавшие от зноя. В полях засохшая кукуруза шелестела как бумага.
Негры сидели у своих хижин, с надеждой глядя на небо: не пошлет ли оно дождя. Но небо было все так же безжалостно сине, и вечером Брауну приходилось утешать своих черных друзей. Ему было не лучше, чем остальным: бобы и фасоль в огороде погибли, гусеницы попортили фруктовые деревья, хлеба не было.
А тут еще эти письма от сыновей и смерть внука Остина, его похороны на берегу Миссури, о которых ему сообщили. Сыновья писали также о богатейших плантациях рабовладельцев, о рабах, которых по вечерам загоняют, как скот, в хлева, о травле аболиционистов. Браун больше не мог читать своим черным слушателям о великих сражениях былого: прошлое заглушалось настоящим.
Там, в Канзасе, борьба разгоралась все жарче. Лоренс переходил из рук в руки. С Юга хлынули вооруженные до зубов плантаторы. Дважды назначались выборы и дважды признавались недействительными. На новых землях росли и рабовладельческие и свободные поселения, и между ними непрерывно шла партизанская война.
Джон-младший писал, что его избрали председателем повстанческого комитета, и снова просил достать оружие.
Письма и засуха. Брауну казалось, что все внутри у него пылает, как земля, сжигаемая солнцем.
Негры приходили спрашивать, правда ли, что в Канзасе воюют за них, за их свободу. Они смотрели на Брауна вопрошающими и, как ему казалось, укоризненными глазами.
Мэри Браун видела его иссохшее лицо и понимала, что он страдает. Больше всего в жизни он ненавидел пустых болтунов, щеголявших одними пышными фразами о свободе и равенстве. Ему казалось, что теперь он уподобился этим болтунам.
Нет, пусть он стар, пусть ему пошел уже шестой десяток, но он не может оставаться в стороне, он должен действовать!
Он собрался быстро. Ни жена, ни дети не удерживали его. Они знали, что это бесполезно.
Он взял с собой в Канзас только самого младшего сына Оливера. Мальчик, тонкий, гибкий и сильный, как стальной хлыст, уже прославился тем, что победил в борьбе самых сильных лесорубов в здешних местах. Но для матери он был все еще малышом, и она впервые взглянула на мужа страдальческими глазами.
— Не бойся, мать, — сказал ей Браун, — с ним ничего не случится. Мальчик должен повидать жизнь, это ему полезно.
Уатсон, которому уже исполнилось восемнадцать лет, страстно завидовал отцу и брату; он так хотел бы быть вместе с ними! Но негры Северной Эльбы не могли оставаться без руководителя, в доме тоже нужен был мужчина для тяжелой работы, и вот Уатсон один на один остался лицом к лицу с жестокой природой.
Мать и две младшие девочки — Энни и Нэл — были не в счет. Мэри, преждевременно постаревшая от неустроенной жизни, от постоянных переездов и скитаний, была сильна только своим терпением, своей волей и спокойствием. Она привыкла беспрекословно подчиняться всему, что хочет ее муж. Даже больше: она, как и он сам, верила, что судьба избрала его для чего-то большого, важного и нужного, что именно ему, Джону Брауну, предстоит стать орудием этой судьбы. Джон сумел убедить ее в этом; сам он верил в свое предназначение так крепко, как будто голос с неба сказал ему об этом.
Сухим и знойным августовским утром Джон и Оливер Брауны уехали. Путь Брауна лежал не прямо в Канзас. Он не мог явиться туда с пустыми руками. И потому через сутки он стоял перед Герритом Смитом — такой же неожиданный, решительный и пугающий, как и в первый раз.
Нужны деньги и оружие. Повстанцы в Лоренсе ждут помощи от северян. Тут он прибегнул к лести: всем известны благородные стремления мистера Смита. Мистер Смит всегда был горячим сторонником освобождения негров. Теперь мистеру Смиту предоставляется случай еще более прославить свою гуманность.
Геррит Смит нервно потирал руки, его толстые щеки дрожали от волнения. Оружие? Война?!
«Впрочем, Браун прав, — рассуждал он про себя. — Мы должны перестать надеяться на победу путем голосования. Было время, когда с рабством можно было покончить при помощи политических действий, но это время прошло, боюсь, что навсегда. Я льстил себя тщетной надеждой, что справедливость медленно, но верно возьмет верх. А теперь я вижу, что американские помещики не обладают достаточной добродетелью, чтобы покончить с рабством бескровным путем. И все, что остается, — это покончить с ними силой».
Все это Геррит Смит несколько позже написал в аболиционистских газетах. А теперь он смотрел на Джона Брауна и все больше проникался его словами, все сильнее сдавался перед его непреклонным взглядом. Конечно, конечно, он согласен поддержать мистера Брауна, он даже съездит с ним в Сиракузы. Завтра там митинг аболиционистов. Мистеру Брауну, с его красноречием, разумеется, нетрудно будет добиться от них помощи.
Собрание в Сиракузах было как две капли воды похоже на все собрания умеренных аболиционистов. Множество речей, множество евангельских притчей.
Учителя и пасторы в длинных сюртуках, почтенные леди в чепцах и шалях, заколотых брошками, фермеры в туго накрахмаленных праздничных манишках. Всё так чинно, благопристойно, сдержанно. Взывали к состраданию и гуманности, жалели бедных, темных негров.
На этот раз, впрочем, настроение подогревалось событиями в Канзасе. Поэтому, когда Геррит Смит представил собравшимся мистера Брауна, «у которого пять сыновей сражаются за свободный Канзас», внимание всех устремилось на новоприбывшего.
Благотворители-аболиционисты увидели перед собой высокого седого человека в старом поношенном костюме, высоких сапогах и длинном толстом плаще с капюшоном. Он был похож на монаха-капуцина, странствующего по горам и одержимого идеей своей высокой миссии на земле.
Браун не тратил времени на речи и притчи. Его раздражали эти собрания. «Водянисто-молочные» рассуждения аболиционистов вызывали в нем глухую злобу. Но сейчас он нуждался в их помощи. И он прочел им два письма своих сыновей из Канзаса.
Джон-младший ездил на выборы членов территориального совета и палаты представителей в Ливенуэрт. Он писал, что миссурийцы явились с пушками, ружьями, револьверами, палатками, захватили барак, где происходили выборы, и голосовали за рабовладельческую конституцию.
В Миссури газеты демократов[3] трубили о победе. Губернатор Ридер, сторонник «народного суверенитета», дал четыре дня на опротестование выборов. Вильям Филипс, адвокат из Ливенуэрта, составил письменный протест против незаконных выборов. Тогда «Сыны Юга» схватили его, силой посадили в лодку и перевезли на миссурийскую сторону, в Уэстон. Там Филипса высекли, обмазали смолой, вываляли в перьях и повезли по городу. В конце концов его стали продавать с аукциона как невольника и с криком и угрозами присудили в собственность одному негру. Но Филипсу удалось бежать из Уэстона. Теперь он снова в Ливенуэрте и ждет, что его вот-вот убьют.
Словно злой вихрь пронесся по залу. Кружевные чепцы и рединготы пришли в волнение. Разбойничий посвист «Сынов Юга» коснулся их ушей. Нет, даже из одного чувства самосохранения они должны помочь тем, кто борется с миссурийцами. Южная опасность приближается с каждым днем.
Геррит Смит аккуратно собирал пожертвования. Сам он уже вручил некоторую сумму Брауну. Разумеется, деньги должны идти исключительно на защиту. Собравшиеся категорически против наступательных действий, которые могут только раздражить южан.
Браун покупает оружие: тяжелые шестизарядные револьверы, ружья Шарпа, длинные охотничьи ножи. В оружии он знает толк: еще в детстве индеец Две Луны научил его отличать хорошую сталь от плохой. Он заезжает в Огайо, в местечко Экрон, где он некогда пас овец. Здесь ему не нужно рекомендаций Геррита Смита — все знают его семью, и экронские фермеры охотно дают деньги на канзасское дело. Они все ненавидят плантаторов и рады насолить им чем могут. Теперь у Брауна собрано около двухсот долларов, и с собой он везет два ящика с оружием. В Чикаго Браун с Оливером покупают лошадь и крепкий степной фургон.
И вот легкий стук колес по проселочной дороге, фырканье лошади, ночевки под звездным небом и крепкий запах незнакомых трав, трав Канзаса.