I. Завоевания германского языка. Новая лингвистическая граница

I. Завоевания германского языка. Новая лингвистическая граница

Завоевание Британии едва ли можно включить в число побед Германии над Римом, так как, по-видимому, бриттская латынь, уже умиравшая, сгинула в основном в кратере мощных кельтских извержений, а не под прямыми ударами англосаксов.

Все эти феномены выживания и сопротивления германскому натиску, при всей их незначительности, имеют отношение к бриттскому языку, а не к латыни. Имеются и кельтские островки, но ни одного римского оазиса. В Британии Romania пала жертвой социального потрясения, которому способствовали нашествия, а не самих нашествий.

На континенте все шло совершенно по-другому. Там латынь была единственным языком деятельных слоев населения; и всплески активности у коренного населения не касались лингвистической сферы, за исключением страны Басков (и, может быть, Нижней Бретани). Только германские диалекты и цивилизации серьезно сократили ареал Romania. Их приобретения имели отношения только к пограничным районам древней германской территории, расположенным вдоль Рейна и, еще в большей степени, Дуная. Галлия, Реция, Норик, Паннония были глубоко ранены, Италия едва оцарапана на окраинах, Испания и Африка остались нетронутыми, по крайней мере, с точки зрения своих наиболее заметных структур.

На Рейне продвижение германцев изучено лучше всего. Известен и его результат: установление далеко к западу от этой реки лингвистической границы, которая очень мало изменилась с XIII в., когда мы впервые в состоянии проследить ее точный контур. Тогда она начиналась от Булони-сюр-Мер (впоследствии романский язык распространился до Дюнкерка), шла на восток в направлении Лилля (оставляя Сент-Омер на германской стороне), затем к северу от Турне; далее она почти 30 км тянулась в северном направлении параллельно Самбре и Маасу, пересекала Маас между Льежем и Маастрихтом и проходила к западу от Ахена. Отсюда она под острым углом поворачивала на юг, прямо через Арденны, до района к юго-западу от Арлона (германского); затем, снова изогнувшись, она огибала Мец (явно бывший центром римского сопротивления) с северо-востока, чтобы достичь реки Донон. Далее, в Вогезах, где ее прихотливая линия оставляла романскому языку несколько возвышенных долин Эльзаса, и в воротах Бургундии имел место контакт, но уже не с франкскими диалектами, а с наречием аламаннов: мы рассмотрим его отдельно, так как распространение этих двух говоров отличается совершенно разной динамикой.

Только топонимика позволяет углубиться дальше XIII в. После долгих блужданий в поисках глобальных решений она на сегодняшний день удовольствовалась констатацией нескольких фактов: с VII–VIII вв. лингвистическая граница установилась в непосредственной близости от вышеописанного рубежа, но имела менее линейный характер, обрисовывая больше выступов и анклавов. Вот те основные изменения, которые представляются доказанными[153]:

а) в VIII в. на побережье на германском языке, должно быть, говорили примерно до устья Канша и, безусловно, до линии Монтре-сюр-Мер / Бетюн. Язык франков, вероятно, был усилен наследием саксонских поселений Нижнего Булонне[154];

б) Брабант, вероятно, достаточно долгое время оставался смешанной зоной. Возможно наличие древних германских островков к юго-западу от Намюра и на Самбре (Лобб); существование романского островка вплоть до XI в. вокруг Аша (к северо-западу от Брюсселя) подтверждается названиями полей (например, Mutserel = *marcerella Kainoth = *casnetum);

в) романские оазисы могли какое-то время (до IX–X вв.?) сохраняться вокруг таких городов, как Тонгре, Маастрихт или Ахен;

г) в Эйфеле, в окрестностях Прюма, романский островок существовал, по крайней мере, примерно до 750 г., а в сельских окрестностях Трира до XIII в. сохранялось крупное романское пятно. Его продолжением были разрозненные островки в долине Мозеля до самых подступов к Кобленцу[155].

Эти штрихи ничего не меняют в принципиальной проблеме, которую ставит перед нами столь ранняя привязка лингвистического водораздела к линии, никак не соотносящейся с географическими объектами или какой-либо известной политической границей. Почему германская волна остановила свой бег именно здесь, а не где-то еще? И когда произошла эта остановка?

Некогда многие верили в наличие препятствий, ныне исчезнувших, на самом прихотливом участке этой границы, который перерезает Бельгию пополам. Но нужно смириться: «Угольный лес», на который прежде было принято ссылаться, тянулся с севера на юг, а не с востока на запад; существование limes belgicus (бельгский лимес) вдоль дороги Булонь — Тонгре довольно спорно и никак не может служить объяснением для периода после Хлодвига. От теории препятствий следует отказаться.

Осознав свою ошибку, ученые попытались взглянуть на проблему иначе: лингвистическая граница стала передовым рубежом не поступательного движения германцев, а романской реконкисты. Согласно сторонникам этой теории (Га-мильшег, Петри, фон Вартбург), в VI в. все пространство до самой Луары было более или менее глубоко германизировано; до IX в. внутри этой зоны говорили на двух языках, после чего в конце каролингской эпохи германский язык потерпел крах — что, впрочем, не лучше объясняет конфигурацию границы.

У Петри (Petri. Germanische Volkserbe [N 281]), самого типичного сторонника этой теории (который с тех пор отказался от самых крайних взглядов), она опирается на арсенал разных доводов. Если брать лингвистические факты, то он снова и снова ссылается на:

а) диалектный ареал некоторых слов франкского происхождения (например, hetre противопоставляется/ои fagus) — что доказывает лишь влияние цивилизации, а не распространение языка;

б) ареал топонимических конструкций, содержащих франкские слова, неизвестные в романском, и построенных по законам, свойственным германским языкам (например, Ьакх «ручей» в сложных словах вроде Marbais в Айноте — нем. Marbach «конский ручей», или Rebais в Бри, 635 г. Resbacis — нем. Rossbach с тем же значением) — это куда более убедительно (для топонимов на — bais этот ареал почти не выдается за линию Аббевиль — Версаль — Нанси);

в) ареал топонимов с типично германской деривацией на — ш#, на основе антропонима (например, Doullens, Сомма, 1147 г. Dourleng, или достаточно распространенное название Hodeng, Houdan, Houdeng);

г) наконец, ареал некоторых традиционно германских особенностей артикуляции, например, сохранение начального w в отличие от романского g (warder наряду с garder)f это касается почти всех департаментов Норд, Па-де-Кале, Соммы, всей Валлонии, всей Лотарингии, севера Юры, восточной трети римской Швейцарии (и Нормандии, но, разумеется, по другим причинам).

Некоторые из этих наблюдений (особенно под буквами б и в) убедительны, но они доказывают лишь спорадическое существование франкских очагов (речь идет в основном о редких топонимах), где достаточно долго продолжали говорить на своем национальном языке. О настоящем билингвизме речи не идет.

Некоторые авторы приводили другие аргументы, оказавшиеся недоказуемыми. Из распространения топонимов на — court, — ville или — villiers ничего почерпнуть нельзя. Это чисто романские конструкции, даже если они построены на основе германских антропонимов, принятых начиная с VI в. во всем галло-римском сообществе, а не романизированные названия, первоначально заканчивавшиеся на — dorf, — hofen, — heim и т. д. (следует поместить отдельно топонимы из двуязычных областей, вроде Тионвиля / Диденхофена). Далее мы будем говорить об археологических и антропологических доводах.

Какой вывод можно сделать из этого большого спора — впрочем, вовсе не бесплодного? Вполне возможно, что все зависело от плотности франкских поселений при жизни первых поколений. Поблизости от отправных точек и там, где дезорганизация римских структур открывала дорогу для прямой аграрной колонизации, германские элементы пустили корни и, пользуясь своим социальным и политическим преимуществом, более или менее быстро ликвидировали романские элементы. На большем удалении и там, где лучше сохранился костяк античного общества, франкские крестьяне-воины могли создавать только небольшие разрозненные поселения, которые держались некоторое время благодаря родовым связям; некоторые проникли до самого сердца парижского бассейна. Франкского «напыления» на поверхности общества, связанного с присутствием по всей Северной Галлии иммигрировавших аристократических элементов, оказалось недостаточно, чтобы спасти эти островки от быстрой ассимиляции.

Таким образом, в конечном счете лингвистическая граница зависела от двух главных факторов: расстояния (она в общих чертах повторяет линию limes IV в., проходившую в 100 км к востоку и ставшую отправной точкой завоевания) и степени опустошенности сельской местности в V в. (но этот факт трудно проверить; однако относительно долины Мозеля можно отметить, что сохранение там на протяжении всего VI в. villae urbanae совпадает с длительным употреблением романского диалекта). Это не более чем еще одна гипотеза, просто более скромная, чем большинство ее соперниц.

Понятно, что можно вспомнить еще и о другом факторе: важную роль на локальном уровне могло и должно было сыграть наличие германских поселений, военных или гражданских, возникших еще до франкского завоевания. Но до согласия в вопросе о распространении и вкладе этих колоний еще очень далеко. Дискуссия вращается в основном вокруг двух проблем: присутствие германского языка по левую сторону Рейна в эпоху Империи и поселения «летов», обнаруженные в результате археологического исследования.

В период римского завоевания на левом берегу Рейна встречались германцы, особенно среди вангионов, неметов и трибоков Пфальца и рейнского Гессена, а также убиев в районе Кельна. К тому же германское племя батавов упорно удерживало область в нижнем течении реки. Принадлежность этих племен к германцам в римскую эпоху не слишком очевидна (между I и V вв. примерно на 150 топонимов едва ли приходится дюжина германских); но она должна была сохраняться в сознании некоторых консервативных кругов (имена большинства местных божеств (Matres) являются германскими). Принято считать, что романизация Рейнской области была глубокой и что ее избежали только небольшие сельские районы: голландский Брабант и Кампен, районы Кельна и Ксантена. Города были полностью римскими. Следовательно, франки могли опереться на некоторые германские пункты к западу от Рейна, но речь идет об ограниченных зонах и о социальных кругах, не обладавших ни престижем, ни влиянием.

К проблеме «летов» нужно подходить осторожно. Так называли (об этом все еще спорят) поселенцев-варваров центральных районов Галлии, посаженных на землю и поставленных императорами под военный надзор. Нарративные источники упоминают о их существовании начиная с 287–288 гг. почти на всем севере и северо-востоке. Должно быть, они образовывали достаточно замкнутые поселения, поскольку им было запрещено вступать в брак с римскими гражданами. Эти данные, безусловно, проверены с помощью топонимического метода (такое название, как Allemagne, могло означать колонию аламаннских летов). Но когда с летами связывают археологические слои, характеризуемые тесным синтезом германских и римских элементов в захоронениях, это делается почти наугад. В конце IV в. кладбища этого типа встречаются в На-мюруа (Фюрфоц), в Шампани (Вер-ла-Гравель) и до самого Орлеане (Котрат). Ничто не гарантирует того, что эти поселения — без сомнения, гражданские — пользовались юридическим статусом летов. Но нельзя усомниться в том, что именно здесь находился «авангард» германского языка. Некоторые археологи (И. Вернер) приписывают ему решающую роль в формировании меровингской цивилизации, что не выглядит таким уж невероятным. Сомнительнее то, что этот «авангард» мог серьезно повлиять на лингвистическую географию.

На юго-востоке франкской территории события приняли совершенно иной оборот. Проникновение аламаннов за Рейн началось около 400 г. — то есть заметно позднее, чем нашествие франков, — но не прекращалось до XIII в. Таким образом, поступательное движение аламаннских диалектов охватывает гораздо более долгий период, чем распространение франкского языка. Если на западе в конце концов установилась относительно простая лингвистическая граница с французским — от Донона до Гран-Сен-Бернара, то на юге и востоке этого так и не произошло: лингвистическое размежевание в Центральных Альпах осуществилось только в современную эпоху вдоль линии, проведенной, исходя из наиболее заметных особенностей рельефа.

В Вогезах основные контуры современной лингвистической границы (которая часто проходит к востоку от горного хребта), по-видимому, остаются неизменными с раннего средневековья, как и во владениях франков. Однако, начиная с района Базеля, эта устойчивость пропадает: с каролингской эпохи верхнедревненемецкий язык добился заметного успеха вокруг Мора и Фрибурга, в бернском Оберланде, а главное, в Верхнем Валлисе; к XIII в. он преодолел горный хребет, чтобы захватить Вал Грессони, на итальянском склоне. В отношениях с романским диалектом, в конце концов, наступила настоящая анархия, принесшая немецкому все города и несколько долин посреди романской территории: это единственная лингвистическая граница романских языков, на которой еще и сегодня имеются нестабильные участки.

Кроме того, достаточно долго (до конца VIII в.) просуществовали романские очаги к югу от озера Констанц, в кантоне Санкт-Галлен и в Форарлберге, правда, на низшем социальном уровне.

Этот продолжительный натиск аламанского диалекта облекался в разные формы. В VII в. на западном фланге, где приходилось иметь дело с бургундами, он носил военный характер. Некоторые передовые отряды в конце концов были разбиты, например вараски в области Безансона в конце VI в.; другие одерживали победы. В 610 г. аламанны уничтожили в Вангене у Солера двух франкских графов и воспользовались этим, чтобы разграбить город Аванш (к северо-западу от Фрибурга), являвшийся центром романского сопротивления с тех пор, как там нашел убежище епископ Виндиша. Натиск на юг и юго-восток, начавшийся позднее, в VIII в., больше походил на мирную колонизацию, осуществлявшуюся широким фронтом, но все же преимущественно в альпийских долинах.

Нам мало известно о том, при каких условиях аламанны германизировали редкие города, сохранившиеся в этой зоне. Страсбург, безусловно, сохранял романские элементы на протяжении большей части VI в. Базель был окружен примерно с 550 г. В Кайзераугсте (Castrum Rauracense) и Обербурге (Castrum Vindonissense) латынь дожила, по крайней мере, до конца VI столетия. У римской цивилизации остался всего один городской оплот, Кур, под властью любопытной династии князей-епископов Викторидов; впрочем, очень скоро германское меньшинство просочилось и сюда.

Дальше на восток в провинциях Реции второй, Норике и Паннонии характер этой эволюции снова меняется. Здесь Romania подверглась почти полному уничтожению, которое больше напоминает события на Балканах, чем в Галлии. Однако бавары, более всего выигравшие от этого массированного отступления Romania, низведенной до уровня мелких разрозненных островков, не были его истинными виновниками. Они воспользовались работой, проделанной другими народами, будь они германскими или нет, с начала V в., то есть задолго до той эпохи, когда они переправились через Дунай (не раньше 500 г., может быть, даже второй четверти VI в.)[156].

Племена захватчиков этой первой волны не были достаточно многочисленными, чтобы надолго оккупировать страну. Германский язык совершил решительные шаги вперед только с прибытием баваров, которое, к несчастью, приходится на период ненарушимого молчания источников. Когда около 565 г. Венанций Фортунат впервые снова заговорил о Норике, эта область уже сделалась полностью германской.

В действительности многие романские элементы сохранились, но утратили свое политическое и культурное значение. В Баварии и Верхней Австрии каролингские документы часто упоминают о Romani (нем. Walcheri), а топонимика подтверждает значимость этих островков[157]. Речь идет о сельском населении, разбросанном по плато, главным образом в долине Инна, а также к северу и западу от Зальцбурга (ср. карту 5). Кроме двух альпийских убежищ, Walchengau в Верхнем Изаре и Vintschgau в Верхнем Адидже, оно утратило всякую сплоченность, как и всю социальную элиту (кроме, быть может, окрестностей Аугсбурга, где сохранилось епископство). В Баварии на романском языке говорили, по крайней мере, до IX в. В Альпах произошло слияние с элементами романша, которые еще сохранялись в верховьях Инна и Адидже. Несмотря на зачатки политической организации, возникшие вокруг Кура, никакая лингвистическая граница не смогла возникнуть. Кроме ничтожных исключений, германский язык почти повсеместно пришел в соприкосновение с итальянским.

Как и в случае аламаннов, движение баваров продолжалось еще долгое время после VI в. В южном направлении, несмотря на отпор латинского населения Тироля, оно добилось решающих успехов только в VII в.: после переправы через Бреннер произошла быстрая германизация Верхнего Адидже (считается, что она завершилась в IX в.). На востоке движение было возвратно-поступательным: сначала вся Австрия была германизирована, но в конце VI в. славяне, а затем авары оттеснили баваров до Линца; в IX в. германский язык вернул себе эту территорию, а после снова потерял в результате нападения венгров. Этими превратностями объясняется и отсутствие романских островков восточнее Эннса.

В Паннонии Romania исчезла очень быстро, без сомнения уже в конце IV в., при туманных обстоятельствах. Здесь ответственность лежала на гуннах и их союзниках. Германцы воспользовались этим во вторую очередь (гепиды и, главным образом, лангобарды), но не создали ничего долговечного. В конце концов славяне и мадьяры после многих перипетий заняли страну и точно клин вонзились между румынами, последним оплотом Romania на востоке, и германским миром.

В целом к востоку от Базеля германский язык добился гораздо больших успехов, чем к западу. Откуда взялось это различие? После разгрома limes на запад обрушилась только одна большая волна нашествий, которая быстро улеглась. На востоке же речь идет о нескольких волнах, сменявших и дополнявших друг друга в течение гораздо более долгого времени. На западе меровингская монархия, возникшая на романской почве, в значительной мере стала заступницей римской культуры (например, от аламаннов) и положила конец похождениям небольших групп искателей наживы. На востоке средоточием всех сил, способных поддержать римскую цивилизацию, всегда оказывалась Италия (Одоакр, Теодорих, Юстиниан): территория по другую сторону Альп для них была не более чем гласисом, не представляющим большого интереса.

Нашествия несут лишь очень косвенную ответственность за распад Romania на диалекты. Центробежные тенденции существовали и до падения Империи. Когда не стало единой администрации и образования, а правящий класс раскололся, они развились без помех. С III в. эпиграфика отражает растущую дифференциацию восточной Romania (Дакия, Мезия, Далмация, полуостровная Италия) от западной (Паннония, Норик, Верхняя Италия, Реция, Галлия плюс испано-африканское разнообразие). Помимо лексических заимствований, нашествия оказали прямое воздействие только на два момента: они превратили в очень самобытный мир латинскую культуру Балкан, полностью изолированную с VI в.; кроме того, перерубив прямой путь из Галлии в Ре-цию, аламанны весьма содействовали тому, чтобы обеспечить ретороманцам возможность автономного развития[158].