Б) Азиатский фон и мир степей

Б) Азиатский фон и мир степей

К северо-востоку от Средиземноморья лежит огромный пояс степей, от Карпат до Амура, с придатком в Паннон-ской равнине. Это царство кочевых цивилизаций, подвижных и нестабильных, соприкасающихся вдоль своей южной границы с самыми разными оседлыми народами, чье влияние они воспринимают, распространяют и перемешивают. Несмотря на различия этнические и лингвистические, народы степи демонстрируют схожие социальные и культурные особенности, что позволяет рассматривать их в совокупности.

До II в. н. э. это пространство еще не проявляло себя как единое целое. Западный сектор был относительно самостоятелен: очевидно, его обитатели не отказывали себе в удовольствии совершать набеги на оседлых соседей, но речь шла лишь о мелких налетах, в которых обычно принимало участие всего одно племя и которые почти никак не сказывались на равновесии в Европе. Это положение резко изменилось с появлением гуннов, первого неиндоевропейского народа, вышедшего из глубин Азии. Скоро оказалось, что весь степной мир, от Тихого океана до Дуная, объединен; в водоворот переселения втягивалось все больше и больше периферийных народов, чуждых кочевой цивилизации. Лавины сходили одна за другой с небольшими интервалами.

Первоначально западная степь была обиталищем иранских народов, скифов, а затем начиная с IV в. до Р. X. сарматов; во II в. территорию между Доном и Днепром заняли роксоланы, оттеснив своих родичей, язигов, в направлении Паннонской равнины. СI по IV в. н. э. дунайский limes подвергался нападениям иранцев по всему фронту ниже Ак-винкума (Будапешта). Но эти иранцы истощили свои силы в позиционной войне и были атакованы с тыла новоприбывшими, главным образом германцами; многие просили убежища у императоров, даже в Галлии (отсюда топонимы вроде Сермеза). Тем не менее иранское племя аланов, покинувшее современную Туркмению в I в. н. э., принесло им элемент обновления.[20]

С III в. до н. э. здесь присутствовали и германцы — бас-тарны — вперемешку с сарматами нижнего Подунавья. Во II в. до Р. X. они получили подкрепление со стороны новоприбывших костобоков, принадлежавших к восточногерманской группе, а затем готов и их сателлитов. Эти германцы жили в симбиозе с иранцами: многочисленные тексты начиная с I в. упоминают о контактах между бастарнами, с одной, и сарматами и роксоланами, с другой стороны; для IV в. мы располагаем доказательствами, что между аланами и готами заключались браки. Иранцы, обладавшие более развитой цивилизацией, а главное, более адаптированные к среде, в которой германцы чувствовали себя новичками, передали последним многие элементы своей культуры: конное сражение, одежду (меховой костюм готских королей, по-видимому, был заимствован у иранцев), наконец, знаменитое «искусство степей», корни которого уходят к сарматам и империи Сасанидов.

Такое сосуществование казалось достаточно устойчивым, когда равновесие степного мира было нарушено появлением тюрок и их сателлитов — нового кочевого сообщества, которому предстояло бушевать в течение семи или восьми столетий; их передовым отрядом были гунны.

Первое упоминание о гуннах содержится в «Географии» Птолемея, составленной в 172 г. до н. э.: в ней говорится о «хунах», обитающих в степи к северу от Кавказа, недалеко от роксоланов и бастарнов, между Манычем и Кубанью. Больше мы ничего о них не слышим вплоть до их неожиданной победы в 374–375 гг. над аланами и готами, которая для римского общества явилась как гром среди ясного неба: Аммиан Марцеллин пишет: «Племя гуннов, о котором древние писатели осведомлены огенъ мало…» и далее: «…грезвы-гайно быстры. Легки и подвижны». Около 378 г. они сталкиваются с римской армией во Фракии. В это же самое время племена с созвучным названием и, несомненно, тождественные им, обрушиваются на северный и восточный Иран: это белые гунны (эфталиты), первое упоминание о которых датируется примерно 390 г.; в V в. они закрепились в Бак-трии и Согдиане, а затем завоевали северо-запад Индии, где их государство просуществовало до 650 г.[21]

Что представляли собой гунны? Обычно им приписывают тюркское происхождение, однако эта гипотеза недостаточно аргументирована. В любом случае, речь идет о кочевом народе с отчетливо выраженными чертами и самобытными обычаями. Они брились, практиковали деформацию черепа, убивали своих стариков, кремировали мертвецов и в глазах жителей Средиземноморья выглядели как само воплощение уродства и варварства. Может быть, у них был монголоидный тип лица, но в этом позволительно сомневаться. Было ли у них искусство? Да, если приписывать им бронзовые изделия из Ордоса и захоронения в Минусинске и Пазырыке в предгорьях Алтая — прототипы «искусства степей»; нет, если соотносить их с хиунг-ну, европеоидным народом, покорившим часть Северного Китая в последние столетия до нашей эры. Во всяком случае, гунны внесли свой вклад в цивилизацию степи и сыграли заметную роль в ее движении на Запад.

Их карьера в Европе началась с мастерского удара. В 374–375 гг. на территории современной Украины царь гуннов напал на готов, подчинявшихся королю Эрманари-ху, который, потерпев поражение, покончил с собой. Гунны потратили порядка двадцати лет на развитие своего успеха. Около 396 г. они заняли равнины современной Румынии и вырвались на Паннонскую равнину; несколькими годами позже власть гуннов простиралась от Восточных Альп до Черного моря, и при королях Ульдине и Мундзуке сформировалось гуннское государство, почти заслуживающее этого названия.

За гуннами сначала проявились только второстепенные народы тюркского происхождения — савиры, пришедшие в конце V в. на Северный Кавказ из Сибири и до конца VI в. сражавшиеся с византийцами к востоку от Черного моря; угры, покинувшие свои степи в районе реки Урал под натиском савиров и перебравшиеся на Волгу, чтобы позже, в конце VI в., совершить несколько набегов на Балканы и принять участие в формировании болгарского народа в VII и венгерского в VIII в.; наконец, старотюрки, которые в VI в., не переправляясь через Волгу, установили постоянные отношения с Византией. Ни один из них не сыграл заметной роли в европейской истории. Но около 461 г. прямо у них за спиной на горизонте константинопольских историографов появились первые авары. Им предстояло занимать передний край исторической арены в течение примерно трех столетий.[22]

Авары начали играть свою роль в Европе в 558 г.: теснимые тюрками, они попросили у византийского императора Юстиниана земли, но получили отказ. В 561–562 гг. они добрались до Дуная, а в 567 г. стали оседать в Паннонии, бесхозной со времени разгрома гуннов, постоянно зондируя Балканы и при случае угрожая Византии. В середине VII в., после ста лет усиленной борьбы с Восточной империей, они обратились на Запад; их войны с франками продолжались до эпохи Карла Великого. Их государство, более устойчивое и организованное лучше, чем у гуннов, оказало большое влияние на историю Европы. Оно проявило себя, прежде всего перерезав великий торговый путь из Адриатики в среднее Подунавье и к Балтийскому морю — одну из осей античной Европы.

Вслед за аварами стали прибывать компактные группы тюрок. Прежде всего это были болгары, впервые замеченные в 482 г. на Украине, но по-настоящему вышедшие на сцену только в 680 г., когда под предводительством кагана Аспаруха они переправились через Дунай и захватили Мезию. Часть этого народа не принимала участия в переселении и до XII в. оставалась в среднем течении Волги, постепенно отступая в леса под давлением более удачливых племен. В ходе миграции болгары подобрали осколки нескольких предшествующих переселений, в частности угров.

Во-вторых, это были хазары, появившиеся в 626 г. на севере Ирана, а вскоре обосновавшиеся между Кавказом, Азовским морем, Доном, средней Волгой и, наконец, рекой Урал. Больше они не двигались с места, пока не исчезли под ударами русов и печенегов в конце X в.

С VIII по X в. монотонность тюркских приливов и отливов разнообразило нашествие мадьяр, в большинстве своем финно-угров. Затем появились другие тюрки — печенеги (IX–XI вв.), на смену которым пришли куманы (XI–XIII вв.). Экспансия монголов в XIII в. в каком-то смысле продолжила тот же самый процесс; его последним отголоском стало прибытие в XVII в. калмыков в степные районы к западу от нижнего течения Волги.

Таким образом, в течение полутора тысячелетий по степи одна за другой прокатывались волны, шедшие с Востока, следуя одному и тому же сценарию. Народы появлялись почти неизвестно откуда, двигаясь в страну трав — на Запад. Поначалу ничтожные, они стремительно вырастали как снежный ком и обрушивались на Запад. Если им не удавалось завладеть каким-то четко ограниченным участком равнины, соприкасающимся с территориями оседлых народов, которые можно было бы эксплуатировать, их путь оказывался очень коротким. В противном случае их хватало на три, пять или десять поколений. Образовывалось более или менее устойчивое государство, достигался некий уровень благополучия, что плодило завистников; с Востока приходили новые завоеватели, и в итоге все рушилось, а народ, еще вчера могущественный, рассеивался еще быстрее, чем некогда появился. Только мадьяры избежали этой роковой закономерности. Чем можно объяснить эту повторяемость, эти стремительные рождения и скоропостижные смерти?

Прежде всего тем, что наши источники излагают скорее историю названий, чем людей. Если какой-то народ добивался успеха, в него отовсюду вливались новые силы — отсюда эти «самозарождения»; потерпев неудачу, народ лишался всего, вплоть до названия. Сила названия была такова, что оно заимствовалось, порой совершенно незаконно (безусловно, именно так обстояло дело в случае аваров, а по мнению некоторых, и гуннов). Очень часто люди оставались, ждали следующего поворота колеса фортуны и вскоре вступали в другую общность. Из одного и того же материала могли, одна за другой, сформироваться несколько империй, и для нас они выглядят очень разными, потому что до нас доходят упоминания лишь об их правящих классах, которые действительно сменяли друг друга. Не следует придавать излишнего значения и лингвистическим ярлыкам: многие из этих однодневных конфедераций были многоязычными (как, например, государство Чингизидов в XIII в.), и порой название народа сохранялось и тогда, когда все остальное, включая язык, уже успевало измениться (такова история болгар, ставших из тюрок славянами).

Тем не менее нельзя отрицать ни реальности, ни масштабности миграций. Вероятно, они были связаны с взрывом номадизма между V и XI вв., затронувшим не только холодные степи, но и субтропические пустыни древнего мира (нашествия арабов и сельджуков, возрождение кочевничества у берберов Северной Африки). Стоит ли здесь говорить о климатических колебаниях? Эта гипотеза соблазнительна, но историческая климатология еще не вышла из поры младенчества. В отношении Африки ученые настроены скептически. Русские и венгры питают к этой теории большее доверие, пытаясь с ее помощью объяснить переселение авар и мадьяр. Во всяком случае, прекращение миграций в западном направлении в целом явилось результатом оседания в полувлажных областях. Поскольку кочевнику в степи, чтобы прокормиться, требуется в десять раз больше пространства, чем крестьянину на своем поле, эти человеческие волны могли одна за другой достигать Паннонской равнины и накапливаться там, не создавая в итоге перенаселения.

Вклад степных народов в созидание Европы несопоставим с заслугами германцев. Тем не менее он был важен в ближайшей перспективе. Они принесли на Запад предметы, оружие и украшения, изготовленные восточными ремесленниками, и тем самым — вопрос о степени их влияния остается спорным — положили начало обновлению в области эстетики и технологии.[23] Престиж гуннов был достаточно высок, чтобы впоследствии Аттила стал одним из центральных персонажей германского эпоса, а некоторые германцы (бургунды) даже начали подражать диковинной практике деформации черепа. Тактика степной кавалерии привела к переменам в военном искусстве Византии и Персии, в результате чего растущее значение стало придаваться конным лучникам. Некоторые авторы даже верят в возможность институциональных влияний, весьма гипотетических.

Похоже, что Китай для кочевого сообщества был более привлекателен, чем Запад, и европейская сторона его истории, наверное, менее значительна, чем азиатская. Впрочем, между ними прослеживается любопытная симметрия: на горизонте Византии и китайских столиц [24]этапы развития кочевников в контакте с оседлыми народами оказываются почти одинаковыми, как и дипломатические реакции древних империй. В обоих случаях оседлый народ постоянно стремится использовать одних варваров как орудие против других, более далеких, и не покорять кочевников напрямую, а сеять рознь между ними.