А) Германское общество

А) Германское общество

Примерно в эпоху Августа римляне осознали размеры и относительную сплоченность германского мира. Им понадобился термин для его обозначения: таковым послужило слово Germani (германцы), бесспорно введенное в литературный язык греческим историком Посидонием в I в. до н. э., но в любом случае популяризированное «Комментариями» Цезаря. По-видимому, это название первоначально относилось к наполовину кельтизированным племенам с левого берега Рейна — Germani cisrhenani (зарейнские германцы). Следовательно, можно задаться вопросом, не было ли это слово кельтским по происхождению (ср. Сеnomani, Paemani)[3]. Во всяком случае, сами германцы никогда не давали себе родового названия. Те из них, что остались на континенте после англосаксонской миграции, впоследствии (в VIII в.?) придумали себе малоинформативное название Deutsche, буквально «люди народа», исходно предназначавшееся в основном для того, чтобы подчеркнуть различие между германскими и романскими элементами внутри империи Каролингов. У скандинавов не было никаких общих наименований, кроме тех, которые породила наука (Nordboer, Skandinaver).

Открытие германского мира классической античностью состоялось прежде всего морским путем (Пифей из Марселя,IV в. до н. э.)[4]. За этим последовали первые контакты с авангардами первых миграций: бастарнами и скирами на Черном море (конец III в. до Р. X.), кимврами и тевтонами в Норике, Галлии, Испании и Италии (113–101 гг. до Р. X.). Но для того чтобы приобрести целостное представление, понадобились походы Цезаря и Августа. После сотни лет войн и торговых отношений римляне уже могли решиться на обобщения, например, географ Страбон (ок. 18 г. н. э.), Плиний Старший (до 79 г.), Тацит в своей «Германии», к сожалению, слишком литературном произведении (в 98 г.), и, наконец, Птолемей (ок. 150 г.).

Латинские авторы предложили различные классификации германцев. Система Плиния основывалась на топографии.

Она различала 5 групп: Vandili (вандилы) [в которую входят Burgundiones (бургундионы), Varini (варны), Charini (харны) и Gutones (гутоны)], Ingyaeones (ингвеоны) [включая Cimbri (кимвров), Teutones (тевтонов) и Chauci (хавки)], Isthaeones (истеоны) [единственный народ с искаженным названием, скорее всего, — сикамбры), Hermiones (гермионы) [включая Suebi (свевов), Hermunduri (гермундуров), Chatti (хаттов) и Cherusci (херусков)] и, наконец, Peucini (певкины) или Basternae (бастарны). Классификация Тацита приняла близкую античной историографии форму мифической генеалогии. Она возводила германцев к общему предку, Манну («человеку»), и троим его сыновьям, прародителям Ingaevones (ингевонам — обитающим близ Океана), Hermiones (гермионам) и Istaevones (истевонам). Однако, поскольку истинное единство германцев лежит в языковой сфере, мы будем искать принципы рациональной классификации современных и исчезнувших германских народов именно у филологов.

С момента зарождения сравнительной грамматики в начале XIX в. система, принятая в настоящее время, состоит из трех элементов:

северогерманские диалекты: древнескандинавский и современные языки, которые от него произошли; восточногерманские диалекты: готский, вероятно, бургундский, вандальский, ругский, бастарнский и пр., все мертвые; западногерманские диалекты: другие диалекты, в числе которых — наречие франков, аламаннов, баваров, лангобардов, англов, саксов, фризов, современный немецкий, голландский и английский языки.

При условии признания относительности и скорее географического, чем исторического и генеалогического, характера этой схемы она помогает приблизительным образом расположить народы, участвовавшие в нашествиях. Однако лингвисты готовы опровергнуть ее, чтобы подчеркнуть относительную близость северогерманского диалекта к готскому и родственным ему диалектам и в то же время выявить переходы, связывающие северогерманский с диалектами внутренней Германии. Сторонник такой корректировки, Э. Шварц[5], предлагает для эпохи нашествий трех-составную классификацию: на противоположных полюсах находятся континентальный германский (с диалектами франков, аламаннов, бавар, лангобардов…) и гото-скандинавский (северо и восточногерманские диалекты традиционной классификации); а посередине — «германский Северного моря» (Nordseegermanisch), родоначальник англосаксонского и фризского, и, возможно, «германский Эльбы» (Elbgermanisch).

Желая установить прародину германцев, историки и лингвисты обычно обращаются к археологам, и это самая рискованная задача из всех, поскольку наивно полагать, что археологические слои протоистории можно связать с заданной лингвистической группой. Тем не менее с первобытной германской культурой не задумываясь отождествляют некую цивилизацию последней фазы Бронзового века, распространившуюся на побережье между Одером и Везером из очага в Южной Скандинавии[6]. Затем последовала экспансия этой цивилизации в направлении обширной европейской равнины: около 1000 г. до Р. X. она распространилась от Эмса до Центральной Померании; около 800 г. она достигла Вестфалии на западе и Вислы на востоке; к 500 г. она приблизилась к нижнему течению Рейна, Тюрингии и Нижней Силезии.

Все это следует воспринимать с большой осторожностью, но очевидно, что с V по II в. до н. э., в течение латенской эпохи, движение германцев на юг сдерживалось кельтской экспансией. Галлы, временные хозяева Центральной Европы, пользовались таким авторитетом, что германцы подражали их институтам на всем пространстве до самой Скандинавии. Эта кельтская преграда рухнула в течение последних веков до нашей эры, безусловно, из-за того, что галлы слишком поспешили и забрались слишком далеко, чтобы завоевание территории могло быть прочным. Германцы вошли в соприкосновение со Средиземноморьем сначала на востоке (бастарны), затем на западе (кимвры и тевтоны) и, наконец, в центре. Скоро римские завоевания положили предел их экспансии, сначала с запада (завоевание Галлии в 58–51 гг. до Р. X.), затем с юга (создание провинций Реция и Норик в 16–15 гг. до Р. X.), и некоторое время германцы могли двигаться только в восточном направлении на территории без четких границ по перешейку между Балтикой и Черным морем.

Начиная с III в. до н. э., а может быть, и раньше германский мир постоянно сотрясала миграционная пульсация, ритм которой, поначалу размеренный, становился все более и более частым. Историки тех времен сознавали это: хорошо известна лаконичная формула гота Иордана: «Остров Скандза, мастерская племен и утроба народов» (Getica, IV, 25). Как всегда в подобных случаях, невозможно приписать этому явлению простые причины. Нет сомнения, что к середине последнего тысячелетия до нашей эры в Скандинавии и Балтийском регионе имело место ухудшение климата, но не похоже, чтобы оно по своему характеру могло обречь кого-либо на переселение. Отсутствуют всякие признаки перенаселенности; совсем напротив, в Дании последние века до нашей эры являются одними из самых бедных с точки зрения находок. Стоит ли мечтать о социологических объяснениях? Германцам была известна ver sacrum (Священная весна), обязывавшая молодых людей, принадлежащих к одному поколению, искать счастья на стороне с оружием в руках. Или же речь идет всего лишь о всеобщем стремлении к приключениям и добыче? Этого мы, разумеется, никогда не узнаем.

Первый всплеск коснулся малоизвестных народов, едва ли свободных от кельтского влияния, которые с необыкновенной легкостью пересекли, очевидно, малонаселенную Европу[7].

Миграция бастарнов и начало переселения кимвров демонстрируют первое направление германской экспансии: движение на юго-восток, из Скандинавии на южный берег Балтийского моря, а оттуда в украинские степи. Должно быть, тем же самым маршрутом на некотором расстоянии позади бастарнов от начала и до конца следовали готы; шедшие за ними вандалы и бургунды одолели лишь первые его этапы.

Завершение похода кимвров положило начало новому движению в юго-западном направлении, лучше всего продемонстрированному в 58 г. до н. э. Ариовистом. Речь шла о том, чтобы завладеть землями кельтов, центрально-европейских, в то время пребывавших в глубоком упадке, и, если удастся, галльских, которые выжили, примирившись с римским владычеством[8]. Таким образом, ко времени Августа южная граница германского населения достигала Дуная на всем его протяжении вплоть до Паннонской равнины.

Следующий период до эпохи правления Марка Аврелия был отмечен относительной стабильностью. Нет, германцы не прекратили своего движения. Можно полагать, что, особенно на востоке, постоянно бурлил водоворот, который поставлял Риму все новых и новых противников по всей длине limes, по мере того как прежние враги истощали свои силы в борьбе против легионов. Однако эта оборонительная линия была достаточно надежной, а контратаки римлян достаточно частыми, чтобы исключить любой захват территории. Благодаря этой стабилизации германское общество начало испытывать на себе влияние, исходившее с юга. Немало германцев служило в римской армии в качестве наемников, приобретая там поверхностное знание латыни, как, например, батав Цивилис и херуск Арминий; и это коснулось даже скандинавов. Наладился торговый обмен. Археологические находки обозначают собой крупные торговые пути: один, из Аквилеи к Балтийскому морю, пересекал limes в Carnuntum (вверх по течению от Братиславы); другой, шедший из Галлии через Вестфалию, заканчивался на янтарном берегу Западной Ютландии[9]. Богатые слои Германии начали привыкать к римской роскоши. Наконец, во II в. в Дании зарождается алфавитное письмо средиземноморского происхождения — руны. Так и не сумев сослужить хорошей службы интеллектуальной жизни, оно просуществовало на континенте до VII, в Англии — до IX, а в Скандинавии — до XV в. Это нововведение отражает определенное стремление поднять германскую цивилизацию до уровня средиземноморского мира[10].

Это относительное спокойствие разом закончилось во второй половине II в. н. э., возможно, в результате ослабления римской обороны и, безусловно, из-за того, что население средней Германии стало более плотным, а давление на римские limes усилилось, но, главное, потому, что на восточном фланге германского мира началась цепная реакция, вызванная миграцией готов. Сигнал тревоги прозвучал в 166 г. — двойной прорыв привел квадов и маркоманов в Венецию, костобоков и бастарнов — в Ахайю и Азию. Это была лишь мгновенная вспышка, но чтобы ликвидировать образовавшиеся бреши, потребовалась ожесточенная война.

Новый пароксизм пришелся на середину III в. В 254 г. пал limes в верхней Германии, около 259 г. стало ощущаться сильное давление со стороны варваров в Бельгии, между 268 и 278 гг. была разграблена вся Центральная Галлия; отдельные банды добирались до самой Испании. Некоторые города гибли, другие окружали себя тесными стенами, часто построенными из развалин suburbium (предместий), villae (виллы) сжигались сотнями — это было горчайшее бедствие в истории Галлии. Оно, безусловно, вызвало более глубокий упадок, чем «великие» нашествия V в. [11]В 260 и 270 гг. аламанны проникли в Италию, затем с 258 по 269 г. готы, нападавшие как с суши, так и с моря, разорили Фракию, Грецию и Малую Азию. Аврелиан взялся восстановить limes в соответствии с их древним планом, исключая Дакию, которую оставили готам, и Галлию, где эта задача была выполнена только к 278 г. Пробом. Еще один катастрофический прорыв произошел в Галлии при Максимиане[12]. Наконец, после достаточно мрачного периода жестокость и энергия Диоклетиана принесла свои плоды, закрыв германцам доступ на территорию Империи. Но они успели оценить богатство и слабость Рима и, разумеется, уже не могли об этом забыть[13].

Помимо неоднократных сокрушительных прорывов limes, III в. был отмечен еще и переменами в германском мире. Упоминаемые Плинием и Тацитом племенные конфедерации скорее культурные, нежели политические, распались, и с конца II в. стали появляться новые образования более воинственного характера. Обитатели берегов Северного моря отказались от наименования хавков, назвавшись саксами. В начале III в. произошли перемены в составе народов Центральной Германии, которые стали называться аламан-нами, затем племена, обитавшие напротив рейнского limes, образовали народ франков. В IV в. тюринги приняли эстафету от гермундуров. Этот процесс продолжался до V в., когда появилась последняя из этих групп — бавары. В это же самое время сходные процессы шли в Южной Скандинавии. Древние племена Ютландии (кимвры, тевтоны, ха-руды) исчезли; герулы, жившие на датских островах, ушли, а на их территориях появились юты и даны. Наконец, германцы Северного моря обнаружили в себе призвание к мореплаванию; примерно с 285 г. все берега Галлии, Британии и даже Северной Испании были наводнены пиратами из современной Германии и Дании. Таким образом, германский мир приобрел облик, знакомый нам по периоду Великих переселений.

С этого времени цивилизация германцев становится сложной и разнообразной. Германцы степей (готы и их соседи), лесов (главным образом народы современной Германии) и моря (саксы и фризы, даны и пр.) вели очень разный образ жизни. Поэтому мы ограничимся самыми общими чертами (которые иногда объединяют германцев с другими народами со сходной судьбой, например аланами).

К V в. германские языки уже достаточно различались, чтобы исключить возможность всеобщего взаимопонимания. И лишь два из них зафиксированы в письменной традиции. Северогерманский диалект использовал для этого руны, но в ограниченных масштабах (германцы на континенте застенчиво позаимствовали руны только к VI в.). Готское наречие под влиянием выдающегося человека, ариан-ского епископа Вульфилы, разом превратилось в литературный язык, впервые использованный при переводе Нового Завета; обогатившись алфавитом, основой которому послужил греческий, готский встал наравне с великими культурными языками, а к концу VI в. сгинул, не оставив следа. Прочие диалекты продолжали в одиночку, медленно и с большими потерями, прокладывать себе путь, приведший их на уровень литературных языков[14].

При отсутствии лингвистической общности существовало ли религиозное единство? Эта проблема почти неразрешима: нам неизвестно о культах некоторых важнейших народов (например, готов), а после Тацита и до эпохи христианских миссий источники почти полностью исчезают. Можно предположить наличие общего пантеона, включающего несколько хронологических пластов; что же касается мифологии, то она известна только в скандинавской версии, записанной в XIII в. («Старшая Эдда» в стихах, «Младшая Эдда» в прозе, записанные исландцем Снорри Стурлусо-ном). Крупнейшие божественные персонажи — это Вотаназ (нем. Вотан, древнесканд. Один), бог магии и победы; Тиуз (Зиу, Тур), бог права и судебных собраний; Тунраз (Донар, Тор), бог-громовержец; наконец, божества войны и плодородия, Ньёрд (северогерманская форма), которого Тацит называет богиней Нертой, и Фрейр со своей сестрой Фрей-ей. Какое место отводили им завоеватели империи? Единственное ясное свидетельство — это присвоение их имен названиям дней недели… Мы знаем лишь отрывочные сведения о культе и ритуале: массовое жертвоприношение оружия и пленников, которых топили после победы, о чем свидетельствуют рассказы о войне кимвров и данные датской археологии; шествия со священными колесницами; какие-то обряды, связанные с ворожбой и искуплением. Язычество южных германцев накануне нашествий выглядит неполноценным, почти выродившимся; оно противилось христианству лишь в переродившейся форме народных суеверий. Иначе обстояло дело у саксов, свевов, возможно, данов, у которых с VIII в. наблюдается государственный культ и центральные святилища — но насколько глубоко уходили корни этого явления?[15]

Еще рискованнее рассматривать германцев с точки зрения антропологического единства. Нам известно, как греко-римские авторы и скульпторы представляли себе западного варвара: он высок, светловолос, с резкими чертами и свирепым выражением лица — этот портрет кочует из столетия в столетие, от галатов Азии к галлам Галлии, а от них, наконец, к германцам. Страбон в своем знаменитом пассаже сообщает, что галлы и германцы различаются лишь в нюансах, что должно нас насторожить[16]. Скелеты демонстрируют относительную гомогенность долицефалического типа (который никогда не оказывается единственным) на побережье Скандинавии, более выраженное разнообразие на юге Германии и увеличение долицефалии и роста в областях, завоеванных германцами в ходе нашествий. Больше мы не можем сказать ничего, кроме того что некоторые восточногерманские народы, главным образом бургунды, выказывают несомненные признаки смешения с монголоидными народами. Очень широко распространенный в первые века нашей эры обычай кремации лишает нас материала, относящегося к самым древним периодам.

Экономическая жизнь была очень разнообразной. Все германцы были знакомы с оседлым земледелием, однако саксы и фризы, чьи жилища располагались на высоких пригорках посреди влажной равнины, занимались разведением крупного рогатого скота. Лесные германцы практиковали подсечно-огневое земледелие, без сомнения, коллективное. В жизни степных народов, незнакомых с деревнями и землепашеством, большое место отводилось скотоводству, главным образом разведению коней. В области изготовления керамики и, в меньшей степени, производства тканей ремесло оставалось на очень низком уровне развития, однако оно оказалось способным на подлинные шедевры в сфере обработки металла, в частности золота и серебра[17]. Показательно, что многие термины, относящиеся к торговле, транспортным средствам и мерам, были почерпнуты из гарнизонного латинского (нем. kaufen, дат. kфbе, от лат. саuро (торговец); нем. Pferd, от лат. paraveredus (почтовая лошадь) дат. фrе, от лат. aureus (золото) и т. д.). Несмотря на проникновение в Германию и Скандинавию огромного количества римских монет, они так и не стали использоваться в собственном смысле денег; эталоном стоимости по-прежнему служил скот или же бруски и кольца из драгоценного металла. Германия оставалась невосприимчивой к городской жизни. Таким образом, между двумя сторонами, разделенными германским limes, всегда существовал значительный разрыв, суливший хорошую прибыль торговцам.

О социальной структуре в период независимости мы знаем лишь самые основные черты. Многое здесь неясно, в частности проблема существования у многих народов знати, не принадлежащей к королевскому роду. Основу общества составляли свободные люди, воины, убийство которых влекло за собой уплату самого большого возмещения. Ниже свободных, которые, возможно, не везде находились в большинстве, стоял многочисленный класс «полусвободных» — данный термин спорен — несомненно, происходивших от покоренных народов. Наконец, существовали рабы, чей труд в равной мере использовался в домашнем хозяйстве и обработке земли; ими часто становились военнопленные. У некоторых народов эти перемещенные римские граждане (например, каппадокийские предки апостола готов Вульфилы) в IV в. сыграли роль ценного пополнения. Независимо от того, существовал ли у этих народов монархический или «республиканский» строй, основные цели, которые ставило перед собой государство, были военного характера, и единственной устойчивой иерархией в обществе было воинское подчинение. Цементом социальной градации была дружина — военный, в своей сути, институт (лат. comitatus, нем. Gefolgschaft), связывавший сплоченные присягой и доказавшие свою верность группы молодых воинов с их вождями[18].

В мирное время представители знати пользовались лишь авторитетом, зависевшим от их социального влияния и количества верных им людей, у королей к этому добавлялся религиозный престиж, но истинная власть принадлежала местным собраниям свободных мужчин (старонем. mahal, лат. mallus, сканд. thing), которые проводились с какой-то периодичностью под открытым небом. Во время войны потомственные или выборные вожди (лат. duces), напротив, получали почти неограниченную власть, при условии соблюдения некоторых элементарных прав (вроде права воинов на добычу). Скандинавский мир, Саксония и, до некоторой степени, англосаксонские королевства сохраняли верность первому принципу, то есть общественному устройству мирного времени. Большинство государств, укоренившихся на римской территории, возникли в результате завоеваний и потому по своей структуре напоминали скорее народы на военном положении. Монархия Меровингов, в которой mattus (местное собрание) играло огромную роль, но и авторитет короля оставался значительным, занимала промежуточное положение между этими двумя типами[19].

Мы видим, какая пропасть отделяла германский мир от римского общества: первый полон уникального динамизма, но не имеет представления о городе, почти безграмотен, лишен подлинной государственной структуры; второе, несколько одряхлевшее, опирается на города и писаные законы, а со времен Диоклетиана подчинено гнетущей власти тоталитарной бюрократии.

Германское общество V в. представляло собой развитие того типа, который римляне встретили и уничтожили в Галлии, Британии и дунайском регионе, более архаичного и примитивного, чем научные построения, унаследованные Римом от Греции и Востока. Таким образом, военный реванш германцев означал некоторую деградацию, возврат к прошлому, которое, казалось, ушло безвозвратно. Главное же, что соприкосновение этих двух столь разных цивилизаций привело к полному обновлению социальной структуры. С этого решающего момента и начинается европейское средневековье.