Ученичество и ремесло

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ученичество и ремесло

Статус жонглера и трубадура

Прежде всего следует внести ясность в терминологию. Трубадур — автор-творец, он «изобретает», то есть сочиняет текст и музыку, тогда как роль жонглера ограничена исполнительскими функциями. Однако в текстах из-за отсутствия четкого разграничения терминов точные различия не всегда возможно установить. В своем жизнеописании Серкамон назван жонглером, который умеет сочинять, однако сам Серкамон никогда не называл себя жонглером. Находясь на службе при дворе и получая за свои выступления жалованье — натурой, конем, одеждой или деньгами, жонглер не является трубадуром-любителем. На этом уровне начинается основное различие. «Ремесло» трубадура будет рассмотрено с профессиональной точки зрения, ибо множество трубадуров жили за счет своего искусства, иногда совмещая его с другими видами деятельности.

Другая причина, отчего происходит терминологическая путаница, особенно когда речь заходит о первых трубадурах, заключается в том, что ремесло жонглера появилось значительно раньше «ремесла» трубадура. Слово «жонглер», восходящее к латинскому joculator («шутник», «забавник»), включает в себя целый ряд значений. Жонглер — человек, умеющий петь, играть на различных музыкальных инструментах, показывать фокусы, проделывать акробатические упражнения, принимая при этом не всегда пристойные позы, показывать клоунаду, рассказывать забавные истории и даже подражать пению птиц (возможно, поэтому жонглер Раймбаута Оранского получил прозвище «Соловей»). Это придворный шут, играющий своим телом, своим голосом, своим лицом; он строит гримасы или надевает маску и выступает в ней. Во время буйной оргии он может появиться голым и, ради смеха, начать извиваться всем телом или пуститься в пляс. Жонглер — своего рода деклассированный элемент, недалеко ушедший от вора: примером может служить Гильем Ауджьер Новела, успешно совмещавший оба одинаково презренных ремесла — жонглера и вора. Презрение это вполне соответствует принципам клерикальной морали, вещающей голосом проповедников и формулами исповеди. Статус сумасброда, стоящего вне любых законов, хорошо просматривается в жизнеописании трубадура Пейре Видаля, почитавшего достойным делать только то, что ему нравилось, и получать то, что ему хотелось иметь; жонглерское ремесло подходило ему как никому другому. В средневековой окситанской поэзии есть уникальный текст, представляющий собой своеобразную пародию на литанию, где перечислено почти восемьдесят ремесел! Этот шутливый монолог, составленный предположительно в XIII веке, приписывают некоему Раймону из Авиньона, бывшему, вероятно, по совместительству еще и врачом:

Я был слугой, был нищим, и теперь перечислю все, чем мне довелось заниматься. Я был арбалетчиком, разносил мясо и пиратствовал, был сутенером и контрабандистом, рыбаком и конюшим. Я прекрасно умею класть кирпичные стены, а в шитье мне поистине нет равных. Я часто развозил рыбу и подбил на охоте более сотни птиц. А еще я хороший и умелый трубадур, потому что умею слагать сирвенты и тенсоны; еще я могу быть жонглером…[124]

И так далее, в таком же роде, дабы позабавить публику.

Во многих кансонах реальность действительности преображается в реальность литературную: песня на народном языке приравнивается к песне, доступной всем. Исполняющий роль жонглера должен носить прозвище, например Алегрет, то есть «веселый», или Пистолета — «мелкая монетка», а возможно, и «тот, кто любит монетки»; Пистолета также может обозначать «письмецо», то самое, которое жонглер, исполняющий роль посланца между трубадуром и его дамой, относит по адресу. Но кто скрывается под этими прозвищами? Псевдонимы нисколько не облегчают идентификацию личностей.

Чтобы наглядно показать, сколько различных видов деятельности могло исполнять лицо, именуемое жонглером, отметим также использование этого слова в качестве прозвища, данного возлюбленному: одна из дам, влюбленная в Раймбаута Оранского, дала ему сеньяль (senhal) «мой жонглер». Некоторые усмотрели в нем эротический намек.

Оставив в стороне неотесанных и сервильных жонглеров, скажем, что издавна существовали «хорошие» жонглеры, послушать которых советовали даже церковники. «Положительные» жонглеры ввели в моду кантилены о житиях святых, жесты (chansons de geste), назидательные рассказы, призванные возвышать душу и ум слушателей; в песнях, славивших рыцарские и христианские добродетели, аудитория находила себе героев для подражания. Примерно к 1150 году святой Бернар окончательно дистанцировался от традиционно критического отношения церковников к комедиантам и в своих проповедях без колебания сравнивал себя с царем Давидом, танцующим для Господа, то есть с жонглером. В XIII веке монахи нищенствующих орденов — доминиканцы и францисканцы — реабилитируют статус жонглера, заимствуя у этих специалистов зрелищных искусств различные приемы для привлечения внимания уличной толпы, собиравшейся на городских площадях и рынках, пространство которых странствующим проповедникам приходилось делить с жонглерами. Святой Франциск Ассизский подражает исполнителю на виоле и исполняет кансоны трубадуров, чтобы привлечь внимание толпы, а ученики его называют себя «жонглерами Господа». Сам святой Фома Аквинский отважится определить жонглерам место в христианском обществе, где умеренная игровая деятельность официально разрешена Церковью. Жонглеры, прежде гонимые со всех сторон, становятся необходимыми членами общества, их начинают ценить, особенно когда они полностью интегрируются в придворную среду и обосновываются при дворах владетельных князей и сеньоров. Эти кардинальные изменения в положении жонглеров происходят в XIII веке, однако на этом они и заканчиваются: ремесло жонглера медленно, но неуклонно начинает сходить с общественной сцены.

Трубадур же, исполняющий кансоны о мирской любви, идеальной в силу подчинения ее куртуазному кодексу, или сирвенты, политические или назидательные, напротив, с самого начала получил место как среди придворных, так и в среде жонглеров. Серкамон и Маркабрюн нашли пристанище при дворе герцога Аквитанского, сына первого трубадура. Но многим трубадурам, особенно начиная с середины XII века, приходилось странствовать от двора к двору, зарабатывая на хлеб насущный, создавая себе репутацию и одновременно содействуя славе сеньора и окрестных мест. Неустойчивое и зависимое финансовое положение, зачастую крайне неудовлетворительное, заставляло трубадуров буквально бегать в поисках работы, если только у них в колчане не было «запасной стрелы», например второго ремесла: как отмечает Р. Харвей[125], Бернарт Марти, к примеру, был художником — умел писать миниатюры в рукописях. Некоторые трубадуры имели постоянный кров и стол, например, в приорстве — подобно Монаху Монтаудонскому; отпущенный в мир за свой песенный дар, он тем не менее продолжал числиться «монахом» Монтаудонской обители.

По своему статусу трубадур не принадлежал ни к одной социальной категории; определение «трубадур» включало понятия и артиста, и человека, получившего утонченное воспитание. Согласно новому идеальному видению, в обществе должны были царить знания, мера, храбрость, словом, ценности, взаимодействие которых составляло основу сюжета куртуазных кансон, однако весьма далекие от реализации в повседневной жизни. Трубадуры XII века не имели ничего общего с романтическими поэтами XIX столетия, поэтами, для которых поэзия была единственным занятием: иных функций, кроме сочинения стихов, у них в обществе не было. Мысль об особой роли поэта зародится только после альбигойского Крестового похода в период объединения литературы и политики перед угрозой утраты автономии югом Франции и присоединения его к королевскому домену Капетингов. В ситуации противостояния трубадур станет идеологом сопротивления. Его тексты приобретут политическую окраску, станут идеологически выдержанными.

В XII веке некоторые трубадуры, например Раймбаут Оранский или Гираут де Борнель, держат у себя на службе жонглеров; у Гираута их и вовсе двое. Жонглеры повсюду следуют за своими хозяевами, а когда те исполняют свои песни, аккомпанируют им на разнообразных музыкальных инструментах; нередко они сами исполняют хозяйские сочинения, а иногда, судя по изображениям на миниатюрах, даже танцуют. Жонглерами могут быть и женщины, в том числе и подружки трубадуров. Так, например, Гаусельм Файдит долгое время возил с собой некую даму, прозываемую Гильельма «Монжа» («монахиня»), очень красивую и прекрасно образованную. Как она сумела получить образование? Без сомнения, совершенно самостоятельно, но также не исключено, что она училась в школе при монастыре, который она потом покинула, — откуда и ее прозвище. Надо сказать, что репутация у женщин-жонглеров чаще всего была дурная.

Как становились трубадурами

В XII–XIV веках появилось множество трактатов под общим заголовком «Наставления» (Ensenhamens), иначе говоря, сочинения, трактовавшие вопросы образования и воспитания, в числе которых были и трактаты, специально посвященные подготовке жонглеров[126]. Похоже, что трубадуры изначально заботились об образовании тех, кому они доверяли славить себя и свою даму, то есть поручали исполнять свои песни. Читая самый ранний из этих трактатов, написанный около 1170 года и названный Cabra joglar (Cabra — «коза»; такое прозвище дают невежественному жонглеру, получающему урок стихосложения /joglar/), а также обращаясь к более поздним трактатам, не устаешь удивляться широте познаний, необходимых для занятия жонглерским ремеслом. Кроме умения петь, танцевать, играть на музыкальных инструментах (барабане, ситаре, мандоле), совершать акробатические прыжки и, разумеется, жонглировать яблоками и ножами, жонглер должен знать наизусть немало древних легенд и эпических песен, равно как и модных песенок; еще необходимо ему поступить в учение к знаменитому трубадуру, который научит его наилучшим образом употреблять дарованные ему таланты; такие рекомендации дает жонглерам каталанец Раймон Видаль де Безалу, живший в начале XIII века. Разумеется, в подобном предписании имеется некое эпическое преувеличение, однако ни один из талантов не указан в нем случайно. Главенствующее место в подготовке жонглера занимает работа над развитием памяти и над исполнением текста в музыкальном сопровождении.

Есть основания полагать, что некоторые трубадуры довольно рано стали создавать школы для собственного образования — раньше, чем стали заботиться о воспитании жонглеров. Если верить источникам, Бернарт де Вентадорн изучал свое искусство в «школе Эблеса Певца»[127]; «глава трубадуров» Гираут де Борнель, судя по его жизнеописанию, проводил каждую зиму в школе, где обучался наукам. Однако иных источников информации о «школах трубадуров» нет.

Трубадуры грамотны. Это означает, что они вместе с клириками под величественными сводами аббатства или кафедрального собора зубрили в монастырской школе латынь; также они могли получить образование в школе для знати, устроенной в замке какого-либо владетельного сеньора. На примерах произведений классической латинской литературы трубадуры изучали грамматику, риторику и диалектику; комплекс этих наук в курсе средневекового обучения назывался trivium («тривий»); также изучали они музыку, астрономию, арифметику и геометрию, четыре дисциплины, в совокупности составляющие quadrivium («квадривий»). В свою очередь, соединение дисциплин тривия и квадривия составляли семь свободных искусств[128]. Данная система образования в основном сохранялась на протяжении XIII века. Разумеется, все вышеуказанные образовательные дисциплины дополнялись чтением Библии и отцов Церкви, не говоря уж о произведениях Августина и Боэция. Студенты-клирики, иногда бывшие по совместительству учениками-трубадурами, умели начертать стилетом буквы на восковых табличках, служивших им черновиками, или с помощью тщательно заточенного гусиного пера написать чернилами на пергаменте. Но до наших дней черновики их не дошли. Разрозненные листки, где они записывали свои ученические — любовные или сатирические — стихи, пропали. Более поздние грамотеи, сделавшие переписывание текстов своим ремеслом, занесли сочинения трубадуров в большие книги, которые, к счастью, сохранились. Немало клириков, получив образование в школе, добровольно или вынужденно покидали ряды служителей Церкви ради мирской жизни, то есть подвергали себя ударам и превратностям судьбы: частые войны, праздники при дворах знатных сеньоров, любовь дам, странствия и крестовые походы. О различных сторонах образа жизни трубадуров мы узнаем — иногда в форме намеков — из жизнеописаний, составленных, когда многих из персонажей уже не было в живых. Эти тексты сообщают нам обрывочные, разрозненные сведения о трубадурах, обычно почерпнутые из стихотворений, сохранившихся после их создателей к XIII–XIV векам; но жизнь трубадуров, разумеется, не сводилась к их биографическим жизнеописаниям.

В начале XII века количество школ, а следовательно, и ученых клириков возросло. Похоже, что в конце этого столетия возник даже переизбыток интеллектуалов, и многие из них, оказавшись в положении безработных, вынуждены были отправляться бродяжничать в поисках средств к существованию, сторонясь грубых и некультурных, нищих и неотесанных жонглеров; мир, окружавший интеллектуальных странников, был несовершенен, в нем более всего ценились богатство и связи при могущественных дворах. Поэтому в стихах многих поэтов того времени звучало горькое разочарование.

«Инструменты» трубадуров и Церковь

Подавляющее большинство трубадуров получили образование; система образования находилась в руках Церкви; следовательно, трубадуры так или иначе были связаны с Церковью. В период раннего Средневековья крупные клерикальные школы при монастырях Святого Марциала в Лиможе и Святого Илария в Пуатье являлись подлинными центрами интеллектуальной жизни; именно в них вырабатывалась письменность на том народном языке, на котором тогдашние поэты сочиняли стихи мирского содержания. Монахи переписывали только латинские тексты, пели только богослужебные гимны и молитвы во время мессы. И все же именно один из монахов монастыря Святого Марциала сочинил светские слова на музыку латинских гимнов; подобным стихотворчеством монахи обычно развлекались в перерывах между работами. Не следует также забывать и голиардов, бродячих поэтов-клириков, этих завсегдатаев таверн, азартных игроков и любителей поволочиться за девицами, не брезговавших даже проститутками. Отголоски поэзии бродячих школяров звучат в ироническом стихотворении Джауфре де Фойша, знатного князя Церкви и каталанского трубадура второй половины XIII века; приводимые ниже строки свидетельствуют о гурманских пристрастиях их автора:

Седло косули под острым соусом, свинину и свежий лучок, а также молодого жареного каплуна хочу я видеть у себя на столе, равно как и сливочный сыр; когда же настанет время Пасхи, не помешает бутылочка розового винца, а зимой я не прочь побаловать себя грибками[129].

Собор 1227 года запретил голиардам петь скабрезные песни на мотив католических молитв Sanctus или Agnus Dei; запрет этот явно доказывает распространенность подобного сочинительства! Голиардическая поэзия, рожденная желанием сбросить ярмо латинской метрики, поначалу выступала как своего рода стилистическое упражнение, задачей которого являлось максимальное использование возможностей акцентного стиха. Латинская модель, построенная на длине слогов и чередовании долгих и кратких звуков, ощущалась явно устаревшей; латынь, отступая, освобождала место местному лимузенскому наречию. Другому языку — другую метрику. В основу нового стихосложения, основанного на количестве слогов, было положено место ударного слога в конце стиха; а вскоре была изобретена рифма. Латинская литургия, церковные гимны, стихи, «тропы» (слово, от которого, возможно, произошло название trobador, «трубадур») стали плодородной почвой, позволившей укорениться различным поэтическим влияниям и, прежде всего, прибывшим из ближайшей мусульманской Испании вместе с прекрасными сарацинскими пленницами, исполнявшими любовные песни, аккомпанируя себе на музыкальных инструментах; влияние арабо-испанской поэзии на становление поэзии трубадуров до конца еще не исследовано. Торговцы прививали сеньорам, проживавшим в городах, пристрастие к восточной роскоши, пьянящим ароматам пряностей и дорогим вещам, о существовании которых прежде даже не подозревали; походы крестоносцев и путешествия паломников прокладывали все новые и новые пути в страны арабского мира.

Стих (vers) стал одним из основных «инструментов» трубадура; до конца XII века этот термин был эквивалентен понятию кансоны (canso), образцовому лирическому стихотворению на мирскую тему. Прославление любви в стихах, положенных на музыку, с использованием каждый раз новой метрической формы — вот тот оригинальный инструмент, изобретенный трубадурами и приспособленный ими для своего необычного ремесла. Все строфы кансоны построены по единой метрической схеме и имеют одинаковую мелодию. Ученый эрудит Иштван Франк насчитал более восьмисот различных размеров, приходящихся на почти две с половиной тысячи сохранившихся песен трубадуров[130]. Если кансона — «инструмент», то другие жанры — скромные «приспособления», порожденные необычайной восприимчивостью трубадуров ко всем проявлениям жизни и гибкостью трубадурского стиха. Самые ранние производные от кансоны — сирвента и тенсона. Жанр сирвенты занимает подчиненное место по отношению к кансоне, заимствуя у нее и мелодию, и размер; однако говорится в сирвентах не о любви, а о предметах, достойных осмеяния, о морали или о политике; широкое распространение этот жанр получил в XIII веке. Можно вспомнить также плач (planh), унаследованный непосредственно из латинской поэзии, особую форму стиха, принятую при сочинении песен, оплакивающих умерших. Жанр тенсоны представляет собой спор на определенную тему и строится в форме диалога между двумя или более участниками. Мелодия тенсоны обычно не оригинальна. Спорщики вполне могут быть лицами вымышленными, в числе их может оказаться сам Господь или даже какая-нибудь ожившая вещь. «Инструмент» позволяет высказываться на любую тему и использовать любые мелодии, от самых изысканных до самых примитивных. Чтобы пополнить жанровый арсенал совершенного трубадура, к трем вышеуказанным основным «инструментам» следует добавить список «инструментов» дополнительных, иначе говоря, популярных жанров, таких, как пастурель, альба, танец, баллада и других, а также значительно более редких поэтических жанров, например жанр cossir (сетование), своеобразной элегии, примечательной своими рифмами, варьирующимися от строфы к строфе.

Арнаут Даниэль заостряет инструмент настолько, что становится возможным изготовлять чрезвычайно сложные украшения; к ним можно отнести жанр секстины. Это поэма в шесть шестистрочных строф, где каждая строка оканчивается одним из ключевых слов, которое вновь повторяется в определенной позиции в остальных строфах; слово, стоящее в конце строфы, начинает следующую строфу; наконец, все шесть ключевых слов, объединенных попарно ассонансами, сконцентрированы в трех последних строках, называемых tornada, или посылка — так же, как и в кансоне. Столь сложное построение свидетельствует о виртуозном таланте автора, создавшего сей чудесный инструмент. Сохранилась и уникальная мелодия этого стихотворения. Секстина имела огромный успех, форма ее полюбилась Данте и Петрарке и еще многим поэтам, вплоть до современных потомков окситанских трубадуров[131].

Однако кансона, трубадурский шедевр, жанр, самой природой предназначенный для поэтических изысканий, — словно в насмешку! — претерпит урон в плане техники стихосложения. В конце концов многие станут находить удовольствие в искажении его симметрии и уничтожении гармонии, в результате чего образуется descort*, поэтический разнобой. Сохранилось десятка два дескортов, и все они представляют собой куртуазные любовные песни. Каждая строфа в них имеет свой размер и свою мелодию. Одно из таких стихотворений принадлежит Раймбауту де Вакейрасу; в нем каждый куплет (cobla) написан на своем языке: провансальском, итальянском, французском, гасконском, галисийском, а в последней строфе все языки собраны вместе — по две строчки на каждом[132]. Это стихотворение является убедительным доказательством многоязычия жителей юга средневековой Европы.

О куртуазных добродетелях

Куртуазные добродетели превозносятся главным образом в кансонах. А кансоны воспевают прежде всего любовь. Fin’amor, любовь куртуазная, утонченная, любовь как добродетель, достоинство, заслуга, любовь, объединяющая в себя все ключевые понятия языка трубадуров. Разумеется, ни желание, ни чувство из понятийной системы не исключаются, однако реализация их переносится на более высокую ступень, в область духовного совершенства личности; любовь — своеобразная школа духовного роста индивида. Концепция любви у трубадуров стала первым этапом на пути становления субъективизма в литературе.

Трубадур поет, потому что он влюблен, хотя ему далеко не всегда отвечают взаимностью; однако он утверждает, что в любви главное любить (даже когда поэт жалуется, что не любим), ибо, как добавляет, к примеру, Бернарт де Вентадорн, от любви лучше становится и поэтическое мастерство, и сам человек! Ценность человека, который любит, возрастает; подобное утверждение звучит вполне гуманистически.

При дворах сильных мира сего — королей и сеньоров — всегда найдется место для людей, готовых содействовать славе хозяев этих дворов. Надо неустанно восхвалять воинские подвиги, чтобы поддерживать воспоминание о мужестве тех, кто совершил их, и превозносить щедрость былых времен, дабы заслужить награду и новые милости: кров на зиму, пищу, теплую одежду, коня или деньги, чтобы было с чем пуститься в путь.

Трубадуры отнюдь не считают бедность добродетелью; таковой она является, скорее, для церковников; однако и они молчат об этом вплоть до возникновения в середине XIII века нищенствующих монашеских орденов. Трубадуры воспевают «людей богатых», то есть могущественных, и причисляют к добродетелям юность (joven). В творчестве Бертрана де Борна слово «юность» имеет сорок три контекстных значения. Оно обладает обширным семантическим полем, покрывающим весь комплекс куртуазных добродетелей, присущих классу молодых холостых рыцарей. Не имеющие средств к существованию, молодые рыцари постоянно пребывают в поиске, постоянно жаждут благодеяний; будучи зависимыми от сеньора, они ожидают от своего повелителя щедрых даров (largueza) в виде денег и земель; стремясь заслужить уважение дамы-госпожи, они также ждут от нее щедрости, не имея оснований надеяться на более ощутимые милости. Они чрезвычайно щепетильны, у них высоко развито чувство чести, и поэтому более всего они боятся клеветников (lauzengiers), злых завистников, стремящихся очернить их в глазах дамы и оговорить перед мужем: клеветник — персонаж, более всех подвергающийся поношениям. Молодому человеку надо жить в самой гуще придворной жизни, дабы учиться владеть своими чувствами, уметь подавлять их, стараясь не стать объектом насмешек со стороны старших, пытаться сдерживать свои порывы, то есть исповедовать добродетель mezura («мера») и являть пример самоотречения, терпения и самообладания. Подобно истинной радости францисканцев, наслаждение трубадуров также имеет своим источником не-обладание. Словарь и систему жестов, с помощью которых происходит ухаживание за дамой, куртуазные поэты заимствуют из ритуалов принесения оммажа, то есть установления феодальных связей, соединяющих их с сеньором, супругом дамы.

В XII и XIII веках каждый, кто мог получить образование и достичь культурного уровня клирика, имел возможность стать трубадуром. Конечно, при условии, что он умел сочинять стихи!

Музыка

Дошедшее до нас музыкальное наследие трубадуров достаточно скромно: на более чем две с половиной тысячи поэтических текстов приходится лишь около двухсот пятидесяти мелодий (зато мелодий труверов, писавших на языке ойль [иначе говоря, на старофранцузском], сохранилось около тысячи четырехсот)[133]. Среди сохранившихся мелодий некоторые представляют собой вариации одного и того же мотива. Так, на двести сорок шесть стихотворений, дополненных музыкальными текстами, сто девяносто пять нотных записей являются версией одной и той же мелодии, и только к пятидесяти одному стихотворению сохранилось по нескольку вариантов мелодии. Разумеется, у каждой мелодии была «оригинальная версия», специально сочиненная трубадуром, но она потерялась; по крайней мере, как она соотносится с сохранившейся мелодией, нам неизвестно. Поэтому говорить о музыке трубадуров гораздо труднее, чем об их поэзии, тем более что в рукописных источниках нередко обнаруживается, что стихотворение переписано одним скрибом, а нотная запись — совершенно другим. Есть основания предполагать, что сохранившаяся музыка была мелодиями наиболее популярных и чаще всего исполняемых песен.

В течение XII и XIII веков среди ученых клириков идет оживленная дискуссия о нотной записи, о том, как сочинять музыку, о музыкальных жанрах и формах[134]. В этот период можно также говорить о великой аквитанской полифонии, создававшейся в одном из крупнейших очагов средневековой культуры — монастыре Святого Марциала в Лиможе. Музыка, написанная для литургии, вполне вписывается в общеобразовательную программу наряду с философией и теологией. Соседствуя с наукой о числах, музыка рассматривается как число, ставшее слышимым. Следование семи музыкальных тонов, подобно семи планетным сферам, является отражением красоты Господа. Идеи Пифагора, Платона и Аристотеля, ставшие известными благодаря переложениям Блаженного Августина, выполненным в конце IV века, в Средние века получили широкое распространение; в немалой степени этому способствовали труды жившего в VI веке Боэция, великого теоретика и почитателя мудрости древних. Влияние философии Боэция присутствует на протяжении всего Средневековья, сочинения его очень рано стали переводить на народные языки и, в частности, на окситанский. Именно Боэций чаще всего цитируется в музыкальных трактатах, например в труде доминиканца Иеронима Моравского, написанном в XIII веке[135].

Как уже было отмечено, искусство трубадуров распространяется в той же среде, где создались необходимые предпосылки для рождения нового стиля паралитургического песнопения (versus), создание которого связано со школой монастыря Святого Марциала в Лиможе, а также «тропа», наиболее продуктивного изобретения, созданного в Окситании, и нашедшего применение как в литературе, так и в музыке[136]. Троп, своего рода текстовая вставка в литургию, являет собой разновидность средневекового комментария, экзегетического толкования текста Писания, согласованного с теологической точкой зрения и переложенного на уже существующий мотив. Репертуар тропов был очень популярен, равно как и паралитургические песнопения; особым успехом дополнения к литургии пользовались в средневековой Аквитании, на родине первых трубадуров. Клирики и трубадуры использовали новые принципы просодии, основанные уже не на чередовании долгих и кратких слогов, а на словесном ударении, числе слогов и рифме.

Музыкальные теоретики, такие, как Жоффруа де Венсоф или Иоанн де Гарландиа, рассматривают сочинение музыки как практическое искусство, основанное на симметрии и гармоническом созвучии души и тела[137]. В сфере, где царствует сочинитель музыки, трубадур воплощает в звуковую реальность неосязаемое присутствие божественной сущности. Один из лучших поэтов, Бертран де Вентадорн, утверждает, что посредством musica humana (музыки человеческой) сущность человеческой натуры претерпевает благоприятные изменения; о музыке, ее сути и назначении написано много научных трактатов. На более низкой ступени лестницы, где расположились категории музыкального искусства, находится musica instrumentalis (инструментальная музыка), относящаяся к сфере исполнительской, как инструментальной, так и вокальной; здесь основное место отводится певцу и объекту — музыкальному инструменту. Выдвигая настоящее различие, теоретики объясняют особую роль каждой музыкальной функции.

Иоанн де Гарландиа, бывший в 1229–1231 годах «главой грамматистов» в университете Тулузы, писал, что «рифмованная поэзия является отраслью музыкального искусства»[138]. Но в течение XIII века происходит утверждение поэзии как самостоятельного жанра искусства, поэзия перестает быть одной из подкатегорий искусства музыкального и начинает сотрудничать с музыкой на равных. В XIV веке авторы трактатов о поэтическом искусстве, или об «искусстве trobar» (находить слова), каталонцы Раймон Видаль и Джауфре де Фойша уже пишут не о музыке, а о грамматике и стихосложении[139]. Для трубадуров классического периода музыка и стихосложение, бесспорно, идут рука об руку, для них это очевидно. Лирическое стихотворение трубадура перебрасывает мост между риторикой и музыкой, между тривием и квадривием, между теорией и практикой. На закате трубадурского искусства музыка и поэзия стали расходиться в разные стороны, поэт перестает быть композитором и наоборот, в то время как функции трубадура и жонглера по-прежнему остаются практически нераздельными. В последней четверти XIII века Гираут Рикьер пишет королю Кастилии Альфонсу X длинное прошение в стихах, суть которого сводится к следующему: он предлагает королю закрепить звание «трубадура» за тем, кто сочиняет стихи, а звание «жонглера» — за исполнителем этих стихов; иначе происходит сплошной обман, отчего трубадур и просит короля во всеуслышание поддержать его предложение[140]. Во второй половине XIII века трактаты по музыке неуклонно множатся. В них отражаются многочисленные изменения, происходящие как в музыкальной теории, так и в практике. Появляется множество новых обозначений — discantus (дискант, форма двухголосого пения, когда к основному голосу добавляется подголосок или музыкальная фраза, повторяющая основную мелодию), organum (органум, свободный распев верхнего голоса для укрепления многоголосия), conductus (кондукт, латинское одноголосие, предназначенное для сопровождения процессий, превратившееся в певческой школе при соборе Парижской Богоматери в многоголосие), мотет (жанр литературный и жанр музыкальный, литургическое или мирское песнопение, рассчитанное на исполнение двумя, тремя или четырьмя голосами); они свидетельствуют о вторжении мирских элементов в церковные песнопения. Среди теоретиков, и прежде всего на севере Франции, начинаются дискуссии об инструментальной (бестекстовой) музыке; эту музыку рассматривают как одну из форм музыкального искусства.

Музыкальные сочинения и нотная запись

Страница из рукописи начала XIV в., «Бревиарий Любви» Матфре Эрменгау.

Замок в Руэрге (XIII в,), где исполняли кансоны трубадуры.

Замок Керибюс в горах Корбьера (XIII в.): настоящее «орлиное гнездо» южнофранцузского феодала.

Замок (XII в.) в Лангедоке.

Арнаут Даниэль, книжная миниатюра.

Первая страница рукописи «Служебника катаров».

Авиньонет в Лорагэ: здесь в мае 1242 г. отрядом файдитов были убиты инквизиторы и сопровождавший их отряд солдат.

Фанжо: в этом доме с 1211 по 1214 г. проживал св. Доминик.

Замок графов де Фуа в Арьеже (постройка XI–XV вв.).

Современный вид со стен Монсегюра.

Замок Монсегюр, последний оплот катаров.

Альби: церковь Св. Цецилии (постройка начата в 1282-м и завершена в 1480 г.) и Старый мост (1010–1030).

Руины замка графов де Бо, в XIII в. здесь часто устраивали знаменитые «суды любви».

ДОРОГИ ТРУБАДУРОВ

Сен-Жиль, бывший во времена трубадуров важным портовым городом: резные порталы собора (XIII в.).

Альби, бывший дворец епископа (XII и XVII вв.)

Тулуза, собор Св. Стефана; неф Раймона VI (1211 г.).

Каркассонн: графский замок (XII в).

Замки Ластурс-Кабарат, часто посещавшиеся трубадурами.

Каркассонн, наши дни; общий вид.

Тулуза, собор Св. Сернена (строительство началось в 1080 г. и завершилось в начале XIV в.)

Прованс: аббатство Сенанк (XII в.) неподалеку от Арля.

Кладбище Алискан в Арле.

Арль: портал собора Св. Трофимия (XII в.).

Обитель Св. Гильома Пустынника (XI в.).

Муассак: внутренний дворик аббатства (XI–XII вв.)

Суждения музыковедов о музыке трубадуров весьма различны. Как сочиняли музыку окситанские поэты и когда? Сочиняли и тут же записывали? Или же первые музыкальные записи появились только в ранних песенниках — рукописных сборниках песен трубадуров, то есть к середине XIII века, после разрушительного Крестового похода против альбигойцев? Последнего мнения придерживается Хендрик Ван Дер Верф[141]. Два американских издателя (F. R. P. Akehurst et J. M. Davis), недавно выпустившие собрание лирических и музыкальных текстов трубадуров, действительно полагают, что мелодии с момента их создания долгое время передавались изустно, пока их наконец не переносили на бумагу. Согласно этой гипотезе самые ранние из них бытовали в устной форме почти двести лет. В наших рассуждениях мы опираемся на книгу Элизабет Обри[142], а также на статью «Музыка» Хендрика Ван Дер Верфа[143].

Мелодии трубадуров сохранились в отрывочных нотных записях в четырех больших рукописных книгах, называемых песенниками. Две из них содержат в основном песни труверов на языке ойль, то есть на старофранцузском, они записаны на севере Франции и хранятся в Национальной библиотеке в Париже[144]. Первая из этих рукописей именуется «Песенником Карла Анжуйского», так как она была выполнена для принца Анжуйского около 1253–1254 годов; в ней имеется четыреста двадцать восемь песен труверов и шестьдесят шесть песен трубадуров, записанных на «офранцуженном» окситанском языке; к пятидесяти одной песне есть музыкальные тексты. Второй сборник составлен около 1240 года и содержит триста тридцать пять песен и двадцать одну мелодию трубадуров[145]. Эти песенники французского происхождения являются наиболее ранними источниками, знакомящими нас с музыкой трубадуров. Парадокс налицо: поэты, сочинявшие на языке ойль, достаточно рано проявили живой интерес к сочинениям трубадуров, главным образом в их письменной форме, ибо для устного знакомства требовался переводчик; пока северяне черпали вдохновение — как музыкальное, так и поэтическое — из записанных кансон, на юге песни трубадуров продолжали бытовать в устной форме. Видимо, поэтому произведений поздних трубадуров во французских песенниках нет, зато в них достаточно полно представлена поэзия Бернарта де Вентадорна и Джауфре Рюделя.

Два других песенника составлены целиком из песен на окситанском языке. Оба записаны на юге, один — в окрестностях Тулузы[146], а другой — в Северной Италии (в Ломбардии или в Венето), в конце XIII века[147]. Он содержит двести тридцать пять лирических стихотворений и восемьдесят одну мелодию, записанную нотными знаками.

Основной рукописью, знакомящей нас с музыкой трубадуров, без сомнения, является провансальский песенник R. Он был составлен не раньше 1292 года, то есть после того, как было написано последнее стихотворение Гираута Рикьера; скорее всего, он должен датироваться первой четвертью XIV века[148]. В нем девятьсот сорок семь лирических песен, из которых сто шестьдесят имеют мелодию. Из сорока двух поэтов, к произведениям которых сохранилась музыка, двадцать пять представлены в этом сборнике. Он является единственным источником, где можно найти мелодии к кансонам Гираута де Борнеля, Бертрана де Палазоля, Бертрана де Борна, Раймбаута де Вакейраса, Монаха Монтаудонского, Юка Брюненка, Гильема Адемара, Каденета, Понса д’Ортафаса, Аймерика де Беленоя, Пейре Карденаля и Гираута Рикьера. К несчастью, ни один из песенников не сохранил мелодии Гильема IX или Серкамона.

Как записывалась музыка трубадуров, какие записи предлагают нам источники?

Невмы в виде точек, имеющих форму, напоминающую квадрат, иногда соединенные вместе ступенчато, начертаны на горизонтальных линиях, числом четыре или пять. Эти линии — прообраз нынешнего нотного стана; такой способ воспроизводит систему нотации на строчках, созданную Гвидо Аретинским[149]. Начало каждой строки или же все строки сразу могут быть отмечены ключом ut (до), fa или sol. Между музыкальными фразами пока еще нет тактовых черт. Только первая строфа дается с музыкальной нотацией. Следовательно, надо понимать, что для последующих строф используется та же самая мелодия. Мелодию, повторяющуюся несколько раз — пять, шесть, семь или даже больше, — было легче запомнить, хотя, если судить по сохранившимся записям, многие из них были довольно сложными: диапазон превышал целую октаву, а интервалы являли собой достаточно замысловатые комбинации, даже когда речь шла о коротких музыкальных мотивах. В музыкальных фразах встречается несколько повторяющихся мелодий. С другой стороны, существует тесная связь между стилем, структурой или текстовой темой и музыкальным содержанием лирического сочинения. Основная проблема, которую современным исполнителям средневековых песнопений ставит тогдашняя нотация, — это определение длительности тонов, размера и ритма. Мнения разделились: одни выступают за декламационный стиль, когда каждая нота обладает примерно одинаковой длительностью, отчего исполнение вторит синтаксису стихотворения и словесному ударению; другие предпочитают размеренный стиль, где в определенном порядке и через определенные промежутки чередуются долгие и краткие ноты; наконец, сторонники стиля, основанного на равном размере каждого слога, полагают, что петь приходилось достаточно быстро, так как были слоги, которым соответствовали две, три или даже четыре ноты: это напоминало орнаментированное пение. Ни одна из теорий не может претендовать на точность, ибо не подтверждена документально. Даже если предположить наличие определенной свободы интерпретации, следует помнить, что каждая мелодия должна была обладать узнаваемым ритмом, который придавал бы ей свою неповторимую форму. Так как мелодии повторялись от строфы к строфе, то ритмический облик каждой строфы был одинаков. Например, в очаровательной песне-альбе Гираута де Борнеля Reis glorios («Славному царю…») два первых стиха каждой строфы имеют одинаковую музыкальную и метрическую структуру, что дает возможность сопровождать музыкой каждую строфу во время ее исполнения.

Таким образом, остаются музыкальные «записи», но отсюда встает вопрос, кто их выполнил, записал невмами. Никакие источники ничего не могут нам на этот счет сообщить. Какие трубадуры были в состоянии записывать музыку к своим лирическим сочинениям? В жизнеописании Элиаса Кайреля написано, что хотя он и был дурным трубадуром, зато «хорошо умел записывать слова и напев». Но эти сведения относятся к XIII или XIV веку. Однако музыка, совершенно очевидно, не сочинялась импровизированно во время исполнения; к этому времени она, без сомнения, уже была «изобретена», быть может даже, без вмешательства писца и нотной записи!

Музыкальные инструменты

Первый вопрос — исполняя собственные песни, аккомпанировали ли трубадуры себе на музыкальных инструментах? До настоящего времени полагали, что раз инструменты — струнные, духовые или ударные, согласно средневековой классификации — часто представлены в произведениях изобразительного искусства XII и XIII веков, в том числе на миниатюрах в рукописях, и упоминаются в литературных произведениях (как в лирике, так и в романах), значит, они, несомненно, использовались для аккомпанемента песен. Но эта очевидность только кажущаяся, и она требует комментария. Во-первых, о музыкальных инструментах в средневековых текстах упоминается достаточно абстрактно, то есть в них не уточняется, каково было их применение. Разумеется, из этого нельзя делать вывод, что этими инструментами не пользовались… Скорее, напротив, использование их было делом обыденным; ведь столь же скудную информацию имеем мы о пище и об одежде трубадуров. Однако на этом основании мы не делаем выводов, что они ходили голодными и голыми. Но тогда почему столь редко приводятся оценки трубадура как аккомпаниатора, в то время как о его голосе, а тем более о его талантах как поэта и сочинителя музыки говорится много и охотно? С одной стороны, произошел переход от устной культуры к письменной. С другой стороны, известно, что произведения трубадуров располагаются в «высоком», аристократическом регистре «великого куртуазного пения», принципиально отличающемся от «низкого» регистра народной музыки, например от танцевальных мелодий. Видимо, для каждого регистра имелся свой тип исполнителей: или трубадур, или жонглер.

Возникает второй вопрос: если пение сопровождалось аккомпанементом, игрой на музыкальном инструменте, то кто на нем играл? Многие трубадуры умели играть на музыкальных инструментах. Бедный овернский рыцарь Пейроль, скатившийся до положения жонглера, был известен своей игрой на виоле, струнном смычковом инструменте. Были также трубадуры, которым аккомпанировали женщины; к примеру, на полях одной из рукописей изображена женщина, подыгрывающая певцу на тамбурине. У некоторых рыцарей-сочинителей на службе состояли жонглеры, которые и исполняли их кансоны; легко представить себе, как трубадур аккомпанирует жонглеру на каком-либо музыкальном инструменте, и наоборот.

В связи с проблемой использования музыкальных инструментов встает и третий вопрос: как определить природу и тип музыки, которую можно было извлечь из этих инструментов, принимая во внимание, что нотация воспроизводит лишь мелодию, и ничего больше?

Среди музыкальных инструментов в окситанских текстах чаще всего упоминается виола[150]. За ней следует арфа, флейта и энфлабоц — инструмент, более всего напоминающий волынку. Изображения в Церкви целестинского монастыря в Авиньоне, в сводчатом зале донжона замка Пюивер, в монастыре якобинцев в Тулузе позволяют создать представление о тогдашних музыкальных инструментах. Трубадур чаще всего пел один. Ему мог аккомпанировать один или, в крайнем случае, два человека, однако они никогда не перекрывали голос певца, ибо главным правилом почиталась хорошая слышимость текста. Поэтому от исполнявшейся во время пения музыки воспоминаний сохранялось мало: она всего лишь дополняла выводимую певцом мелодию.

Исполнение, или Перформанс

Нельзя забывать, что поэт-композитор был также и первым исполнителем кансоны. Он сам или же кто-то из его свиты наверняка исполняли эту кансону многократно, по различным случаям и перед различной публикой, следовательно, им, без сомнения, приходилось вносить определенные изменения в текст или в мелодию. Музыкальный текст, сохранившийся в песенниках XIII–XIV веков, особенно труден для воспроизведения, ибо истоки его нотации нам неизвестны; он относится к тому типу музыкальной культуры, где повтор или утилитарная адаптация мелодии некоторых стихов играют огромную роль в процессе запоминания песни ее исполнителем. Исполнитель мог свободно вносить дополнения в мелодию, и эти изменения, очевидно, не могли быть отражены в нотной записи, где каждая нота, скорее всего, имеет более или менее одинаковую длительность.

По сравнению с другими музыкальными жанрами репертуар трубадуров в целом достаточно узок и беден сложными вариациями, поэтому, пытаясь постичь музыку трубадуров, видимо, следует привлечь на помощь дополнительные источники и, в частности, многочисленные рукописи григорианских хоралов, с одной стороны, и песенников труверов, с другой. Но не заведут ли подобные исследования нас в тупик? Мелодии своих песен трубадуры хранили в голове; однако резонно предположить, что музыкальный текст они набрасывали письменно на каком-нибудь листке, и, таким образом, в записи мелодия появлялась раньше, чем ее исполняли в полный голос со всеми необходимыми по случаю вариациями.

Знаменитая кансона Бернарта де Вентадорна Can vei la lauzeta («Люблю на жаворонка взлет…») дошла до нас вместе с двенадцатью различными музыкальными версиями. Но прежде чем кансона была записана, она почти столетие просуществовала в устной форме. Тем не менее следует отметить большое сходство всех двенадцати версий, включая и подражания — contrafacta — на французском, латинском и окситанском языках, созданные в XIV веке. К песням, приписываемым Бернарту де Вентадорну, сохранилось девятнадцать мелодий, к песням Гаусельма Файдита — четырнадцать, к песням Фолькета Марсельского — тринадцать. Большинство мелодий сохранились в двух или трех версиях[151]. Исходя из имеющегося корпуса музыкальных текстов, можно сделать несколько общих выводов. Существует тесная связь между стихотворением и мелодией; на этом сплаве базируется лиризм куртуазной поэзии. Мелодия, предназначенная для первой строфы, служит и для последующих строф, обладающих, таким образом, аналогичной метрической схемой: каждая строфа имеет равное количество стихов, а каждый самостоятельный стих — равное количество слогов во всех строфах. Место же тонического ударения в стихе может варьироваться, вне зависимости от цезуры и рифмы, что дает исполнителю полную свободу в выборе способов достижения желаемой им выразительности. Текст каждой строфы составляет смысловое единство, так что исполнители, подобно переписчикам рукописей, могли изменять порядок следования строф между собой. Но первая строфа почти всегда оставалась во главе стихотворения, что позволяло запоминать песню по ее первому стиху (incipit).