Глава CXIV

Глава CXIV

Перед рассветом на австралийском аэродроме стояли два «бристоля» и один DH-9. На одном был Росс Смит, мой прежний пилот, которого подобрали, чтобы облетать новый «хэндли-пейдж», единственную машину подобного класса на весь Египет, которую Сальмонд берег, как зеницу ока. То, что он выделил ее для полета за линию фронта на такой низкой высоте, чтобы можно было перевезти груз, красноречиво говорило о его доброй воле по отношению к нам.

Мы добрались до Умтайе через час и увидели, что армия ушла; поэтому я взял назад, в сторону Ум эль Сураба; там они и были, оборонительная группа машин и арабы, которые прятались от нашего подозрительного шума повсюду, здесь и там; смышленые верблюды поодиночке рассеялись на равнине, вдоволь наслаждаясь пастбищем. Янг, когда увидел нашу разметку, поставил сигналы для приземления и подорвал бомбы на торфе, который заботами его и Нури Саида был расчищен из-под камней.

Росс Смит озабоченно мерил шагами длину и ширину посадочной площадки, изучая ее несовершенство: но присоединился к нам, в том месте, где водители готовили завтрак, с просиявшим лицом. Место подходило для «хэндли-пейджа». Янг рассказал нам о вчерашних повторных бомбардировках, когда убило несколько солдат, несколько артиллеристов Пизани и подорвало дух остальных, так что ночью они перебрались в Ум эль Сураб. Турки, идиоты, продолжали бомбить Умтайе, хотя люди заходили туда только в полдень и по ночам, чтобы набрать воды.

Еще я услышал, что Уинтертон недавно подорвал железную дорогу; забавная ночь, когда он встретил незнакомого солдата и объяснил ему на ломаном арабском, как хорошо идут у него дела. Солдат вознес хвалу Богу и исчез во тьме; и, не прошло минуты, слева и справа открыли огонь из пулеметов! Однако Уинтертон поджег все свои заряды и удалился в стройном порядке без потерь. Пришел Насир и доложил, что этот ранен, а тот убит, этот клан уже готовится, а тот уже присоединился, но другие ушли домой — все окрестные слухи. Три блестящих аэроплана во многом восстановили боевой дух арабов, которые прославляли британцев, их смелость и выносливость, когда я рассказывал им почти невероятный эпос об успехах Алленби — Наблюс взят, Афуле взято, взят Бейсан, Семах, Хайфа. Умы моих слушателей воспламенялись. Таллал так и загорелся, хвастаясь; а руалла кричали, что сейчас же надо идти на Дамаск. Даже мои охранники, все еще несущие следы суровости Зааги на своих напряженных лицах и в помутневших глазах, воспряли духом и начали красоваться перед толпой, когда им забрезжило счастье. Лагерь дрожал от напора и уверенности. Я решил собрать Фейсала и Нури Шаалана для окончательного усилия.

Тем временем подошел час завтрака, в воздухе запахло сосисками. Мы, полные предвкушения, сели в круг; но часовой на разрушенной башне крикнул: «Аэроплан!», увидев, как он приближается от Дераа. Наши австралийцы, бросившись со всех ног к еще горячим машинам, сразу же их завели. Росс Смит со своим штурманом вскочил в свою и стал взбираться по небу, как кошка. За ним шел Питерс, а третий пилот стоял рядом с «DH-9» и, не отрываясь, сверлил меня взглядом.

Я делал вид, что не понимаю его. Пулеметы «льюис» вмонтированы под уклоном, их надо поднимать и опускать на параллельных панелях; а чтобы стрелять, следует целить надо с одной стороны кольца или с другой, учитывая скорость и направление как своего, так и вражеского самолета. Мне рассказывали теорию, я мог кое-что из этого повторить: но это было только в голове, а правила — всего лишь ловушки, пока они не перейдут из головы в пальцы через практику. Нет, я не собирался вступать в воздушный бой, и неважно, уроню ли я себя этим в глазах пилота. Он австралиец, а этому народу лишь бы рисковать, к тому же он не араб, и я не обязан разыгрывать перед ним роль.

Он был слишком почтителен, чтобы говорить; но смотрел на меня с упреком, пока мы наблюдали за воздушным боем. Со стороны врага здесь был один двухместный самолет и три разведчика. Росс Смит напал на большой, и после пятиминутной жестокой стрельбы пулеметов немец внезапно нырнул вниз, к железной дороге. Вспыхнув позади низкого хребта, вырвался флажок дыма, и с места, где он упал — мягкое, темное облако. Среди арабов за нашей спиной прошел вздох. Через пять минут Росс Смит вернулся и весело выпрыгнул из машины, уверяя, что арабский фронт — это место как раз для него.

Сосиски были еще горячие; мы их съели и выпили чаю (последние наши английские запасы были распечатаны для гостей); но, не успели мы приступить к винограду из Джебель-Друз, как часовой снова сорвал с себя покрывало и завопил: «Аэроплан!» На этот раз первым был Питерс, Росс Смит вторым, а безутешный Трилл запоздал; но смущенный враг ретировался так скоро, что Питерс не мог догнать его до самого Арара, там он в бою сбил свою добычу. Затем, когда война докатилась до тех мест, мы нашли самолет, безнадежно разбитый, и два обугленных тела немцев.

Росс Смит мечтал только об одном — остаться на арабском фронте навсегда, и чтобы враг прилетал каждые полчаса; он до глубины души завидовал Питерсу и тем дням, что ждут его здесь. Однако сам он должен был возвращаться за «хэндли-пейджем» с бензином, продовольствием и боеприпасами. Третий самолет предназначался для Азрака, чтобы преградить путь самолету-разведчику, и я отправился туда же, чтобы повстречаться с Фейсалом.

Для тех, кто в полете, время сокращается: мы были в Азраке через тридцать часов после того, как его покинули. Гуркхов и египтян я послал назад, чтобы они присоединились к армии с целью новых подрывных работ на севере. Затем с Фейсалом и Нури Шааланом я сел в зеленый «воксхолл», и мы отправились в Ум эль Сураб, чтобы увидеть, как садится «хэндли-пейдж».

Мы катили на полной скорости по гладкому камню или глине, позволяя сильной машине работать на полную мощность; но случай был против нас. Нам доложили, что в лагере местных серахин завязались споры, и нам пришлось свернуть туда. Однако мы извлекли выгоду из неудачи, направив их бойцов в Умтайе, и они понесли через железную дорогу весть о победе — что дороги через холмы Аджлина могут быть закрыты разбитым турецким армиям, которые пытаются скрыться в безопасное место.

Затем наша машина снова помчалась на север. За двадцать миль до Ум эль Сураба мы завидели одинокого бедуина, бегущего к югу, взбудораженного, его седая борода и седые волосы развевались на ветру, рубаха (которую он подобрал под пояс) вздувалась за спиной. Он свернул с пути, нагнал нас и, воздев костлявые руки, прокричал: «Самый большой аэроплан в мире!», — а потом устремился на юг, чтобы распространить свои великие новости среди палаток.

В Ум эль Сурабе «хэндли» величественно располагался на траве, а «бристоли» и «девятка», как птенцы, пристроились под его крыльями. Вокруг восхищенные арабы говорили: «Наконец-то нам прислали АЭРОПЛАН, чьими жеребятами были все прежние». До наступления ночи слухи об укреплении сил Фейсала перешли через Джебель Друз и пустыню Хаурана, оповещая народ, что соотношение сил изменилось в нашу пользу.

Сам Бортон прилетел на своей машине, чтобы договориться о помощи. Мы беседовали с ним, пока наши люди вытаскивали из его помещений для бомб и фюзеляжа тонны бензина, масло и запчасти для истребителей «бристоль»: чай, сахар и паек для наших людей: письма, телеграммы «Рейтера» и лекарства для нас. Затем крупная машина поднялась в раннее закатное небо, к Рамле, планируя разбомбить ночью Дераа и Мафрак, чтобы довершить обрыв движения по железной дороге, начатый нашим пироксилином.

Мы, с нашей стороны, продолжали оказывать давление с помощью пироксилина. Алленби предписал нам преследовать и задерживать Четвертую турецкую армию, пока Чейтор не вытеснит ее из Аммана, и затем подрезать ее на отступлении. Отступление было вопросом лишь нескольких дней и было верным, как только может что-то быть верно на войне, что мы должны поднять на следующей неделе равнины между нами и Дамаском. Поэтому Фейсал решил добавить к нашей колонне верховых руалла Нури Шаалана на верблюдах из Азрака. Тогда наши силы составят около четырех тысяч, из которых больше трех четвертей — иррегулярные части; но они — надежный инструмент в руках Нури, упорного, молчаливого и циничного старика.

Он был редкостью для пустыни — лишен инстинкта спорщика. Он изволил или не изволил, и все тут. Когда другие заканчивали говорить, он объявлял свою волю в нескольких простых фразах и спокойно ожидал повиновения; ему повиновались, ибо его боялись. Он был старым и мудрым, а значит — усталым и разочарованным: таким старым, что я непрестанно удивлялся, как он мог связать себя с нашим энтузиазмом.

На следующий день я оставался в палатке Нури среди его посетителей-крестьян; сортировал слишком обильные новости, имея в распоряжении их быстрый ум и добрую волю. В этот день, когда я отдыхал, Нури Саид вместе с Пизани и двумя пушками, Стирлинг, Уинтертон, Янг, их бронемашины и внушительные войска открыто пошли к железной дороге, очистили ее испытанными военными средствами, разрушили километр рельсов и сожгли пробные деревянные леса, с помощью которых турки чинили мост, взорванный мной и Джойсом перед первой атакой на Дераа. Нури Шаалан в черном суконном покрывале самолично вел всадников руалла галопом, рядом с лучшими из них. Перед его взором племя проявило отвагу, вызвавшую похвалу даже у Нури Саида.