Глава CVI

Глава CVI

Из Джидды пришел корабль Джойса и привез почту из Мекки. Фейсал открыл «Киблу», газету короля Хуссейна, и прямо на него глядела королевская прокламация, гласившая, что только глупцы называют Джаафар-пашу генералом, командующим Арабской Северной армией, между тем нет такого чина, как и вообще чинов выше капитана, в арабской армии, где шейх Джаафар, наряду со всеми, исполняет свой долг!

Прокламацию опубликовал король Хуссейн (прочитав о том, что Алленби представил к отличию Джаафара), и не оповестил Фейсала, чтобы насолить северным городским арабам, сирийским и месопотамским офицерам, которых король презирал за их слабость и в то же время боялся их достижений. Он знал, что они сражаются не для того, чтобы дать ему власть, но чтобы освободить собственные страны для самоуправления, и старик не мог сдерживать свою жажду власти.

Джаафар пришел к Фейсалу и вручил ему свой рапорт об отставке. За ним последовали наши дивизионные офицеры и их штабы, а за ними — командиры полков и батальонов. Я просил их не обращать внимания на заскоки семидесятилетнего старика, удаленного от мира в Мекке, которого они сами возвеличили; а Фейсал отказался принять их отставку, подчеркнув, что приказы о назначении он издал сам (поскольку его отец этого не одобрил), и эта прокламация оскорбляет только его.

Исходя из этого, он телеграфировал в Мекку и получил в ответ телеграмму, называвшую его предателем и беззаконником. Он ответил, что слагает с себя командование фронтом Акабы. Хуссейн назначил ему на смену Зейда. Зейд сразу же отказался. Шифровки Хуссейна были разъедены гневом, и военная жизнь в Аба эль Лиссане внезапно остановилась. Доуни, прежде чем вышел пароход, позвонил мне из Акабы и уныло спросил, неужели надежды нет. Я ответил, что все висит на волоске, но, возможно, мы справимся.

Перед нами лежало три возможных пути. Первый — нажать на короля Хуссейна, чтобы он взял свои слова обратно. Второй — продолжать, не обращая на него внимания. Третий — поставить Фейсала в положение формальной независимости от отца. У каждого пути были свои защитники, как среди англичан, так и среди арабов. Мы связались с Алленби, прося его сгладить инцидент. Хуссейн был упрям и хитер, и могли потребоваться недели, чтобы принудить его отказаться от своих предубеждений и извиниться. Обычно мы могли бы позволить себе три недели, но сейчас мы были в несчастливом положении, через три дня должна была начаться наша экспедиция на Дераа, если ей вообще было суждено начаться. Мы должны были найти какое-нибудь средство продолжать войну, пока Египет ищет решения.

Первым моим долгом было послать гонцов к Нури Шаалану и сообщить, что я не смогу встретить его на сборе племен в Кафе, но буду в Азраке в первый же день новолуния, в его распоряжении. Это было печальной необходимостью, так как Нури мог заподозрить меня в измене и не прийти вообще; а без руалла исчезла бы половина наших сил и значения в Дераа шестнадцатого сентября. Однако нам приходилось выбирать из двух зол меньшее, поскольку без Фейсала, регулярных войск и пушек Пизани никакой экспедиции вообще не было бы, и, чтобы изменить их настрой, я должен был задержаться в Аба эль Лиссан.

Вторым моим долгом было отправить караваны в Азрак — багаж, продовольствие, бензин, боеприпасы. Янг приготовил все это, как обычно, бунтуя против того, во что его втянули помимо желания. Он был сам себе первым препятствием, но никто другой не способен был его остановить. Я никогда не забуду сияющего лица Нури Саида после совместной конференции, когда он встретил группу арабских офицеров радостными словами: «Ничего, ребята — он разговаривает с англичанами точно так же, как и с нами!» Теперь он проследил, чтобы вышел каждый эшелон — да, не вовремя, но с задержкой всего на день — под началом назначенных офицеров, согласно программе. Нашим принципом было отдавать приказы арабам только через их собственных начальников, и у них прежде не было случая проявить повиновение или неповиновение; и вот они вышли послушно, как ягнята.

Третьей задачей было справиться с мятежом в войсках. Они услышали ложные слухи о кризисе. Особенно неправильно все поняли артиллеристы, и однажды днем они порвали со своими офицерами и помчались нацеливать пушки на их палатки. Однако Расим, комендант артиллерии, предвосхитил их и собрал в своей палатке пирамиду из пулеметных затворов. Я воспользовался этим комическим моментом, чтобы встретиться с людьми. Они сначала были в напряжении, но чисто из любопытства согласились со мной поговорить, ведь я был для них всего лишь странным именем, англичанином-полубедуином.

Я рассказал им о той буре в чашке кофе, которая бушевала в высших кругах, и они весело посмеялись. Их лица были обращены к Дамаску, а не к Мекке, и им не было дела ни до чего, выходящего за пределы их армии. Они боялись, что Фейсал дезертировал, потому что он целыми днями не показывался. Я пообещал привести его тотчас же. Когда он, вместе с Зейдом, такой же, как обычно, прокатился вдоль рядов в «воксхолле», который Болс специально для него выкрасил в зеленый цвет, они собственными глазами убедились в своей ошибке.

Четвертым моим долгом было, чтобы войска выступили в Азрак в назначенный день. Чтобы повлиять на это, следовало восстановить их уверенность в уверенности их офицеров. На помощь был призван такт Стирлинга. Нури Саид стремился, как и любой солдат, как можно больше извлечь из имеющихся возможностей, и с готовностью согласился дойти до Азрака, ожидая извинений Хуссейна. Если эти извинения не будут удовлетворительными, они вернутся назад или откажутся от послушания; если будут такими, как положено, как я их в том убедил, временно недооцененная служба Северной Армии заставит старика покраснеть.

Рядовые прислушались к этому блефу. Мы дали понять, что такие важные вопросы, как пища и оплата, полностью зависят от сохранения организации. Они уступили, и отдельные колонны верховой пехоты, пулеметчиков, египетских саперов, гуркхов, артиллеристов Пизани двинулись по своим путям, согласно расписанию Стирлинга и Янга, задержавшись всего на два дня.

Последней обязанностью было восстановить верховенство Фейсала. Пытаться без него совершить что-либо серьезное между Дераа и Дамаском было бы напрасно. Мы могли предпринять атаку на Дераа, которую ожидал от нас Алленби, но взятие Дамаска — то, чего я ожидал от арабов, то, ради чего я присоединился к ним на поле боя, прошел десять тысяч мук, тратил свой ум и силы — зависело от того, будет ли Фейсал с нами на линии огня, не отвлекаясь на военные обязанности, но готовый взять власть и использовать политическую ценность того, что мы завоюем для него. Таким образом, он предложил поступить под мое командование.

Что до извинений из Мекки, Алленби и Вильсон делали все возможное, посылая множество телеграмм. Если бы им это не удалось, я пообещал бы Фейсалу прямую поддержку британского правительства и ввел бы его в Дамаск как суверенного принца. Это было возможно, но я хотел бы избежать этого, пока не наступит крайняя необходимость. До сих пор арабы вершили чистую историю своим восстанием, и я не желал, чтобы наши дела пришли к жалкому расколу перед самой победой и миром, который она должна была принести.

Король Хуссейн был верен себе, ловко возражал, вечно ходил вокруг да около и, казалось, совсем не понимал тяжелых последствий его вмешательства в дела Северной армии. Чтобы прочистить ему мозги, мы послали ему прямые заявления, на которые последовали оскорбительные, но заинтересованные ответы. Его телеграммы шли через Египет и по радио сообщались нашим операторам в Акабе, после чего их присылали ко мне машиной для доставки Фейсалу. Арабский шифр был простым, и я изменял нежелательные места, переставляя цифры до бессмыслицы, прежде чем вручить их Фейсалу для расшифровки. Эта простая увертка позволяла не раздражать без нужды его окружение.

Такая игра продолжалась несколько дней. Сообщения из Мекки, объявленные искаженными, не повторялись, но каждый раз по телеграфу приходили новые версии, тон которых становился все скромнее. Наконец пришло длинное послание, содержавшее в первой половине шаткие извинения и отзыв вредоносной прокламации, а во второй повторявшее оскорбления в новой форме. Нижнюю часть я отрезал, а верхнюю, с пометкой «очень срочно», отнес в палатку Фейсала, где в полном составе собрались офицеры его штаба.

Секретарь обработал депешу и вручил расшифровку Фейсалу. Мои намеки вызвали ожидание, и все взгляды были прикованы к нему, пока он читал. Он был удивлен и вопросительно поглядел на меня, ведь смиренные слова не вязались со склочным упрямством его отца. Затем он взял себя в руки, прочитал извинения вслух и под конец взволнованно сказал: «Телеграф спас нашу честь».

Среди хора восхищенных голосов он наклонился в мою сторону и прошептал мне на ухо: «Я имею в виду честь почти всех нас». Это было так хорошо сказано, что я засмеялся и скромно сказал: «Не понимаю, о чем вы». Он ответил: «Я предлагал в этом последнем походе встать под ваше начало: почему этого было недостаточно?» «Потому что это несовместимо с вашей честью». Он пробормотал: «Вы всегда ставите мою честь превыше вашей», — после чего энергично поднялся на ноги со словами: «Теперь, господа, восславим Бога, и за работу».

За три часа мы наметили расписание и сделали приготовления для наших преемников здесь, в Аба эль Лиссане, с их полномочиями и обязанностями. Я попросил об отлучке. Джойс только что вернулся к нам из Египта, и Фейсал обещал, что придет с ним и с Маршаллом в Азрак, чтобы присоединиться ко мне по меньшей мере двенадцатого числа. Весь лагерь был счастлив, когда я забрался в тендер «роллс» и отправился на север, еще надеясь догнать руалла во главе с Нури Шааланом, чтобы повести атаку на Дераа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.