Глава CIV

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава CIV

На этой полезной стадии моих размышлений от палаток товейха послышался шум. Люди, стреляя, бежали ко мне. Я собрал себя воедино, чтобы усмирять драку между арабами и Верблюжьим корпусом, но оказалось, что это был призыв о помощи против налета из Шаммара за два часа до того, умчавшегося к Снайнирату. Увели восемьдесят верблюдов. Чтобы не казаться совсем неблагодарным, я посадил на своих свободных верблюдов четыре-пять из моих людей, у которых пострадали друзья или родственники, и послал их.

Бакстон и его люди выступили в полдень, а я задержался до вечера, проследив, как мои люди нагружали шесть тысяч фунтов нашего пироксилина на тридцать египетских вьючных верблюдов. Моя охрана с большой неохотой сопровождала в этой поездке груз взрывчатки.

Мы рассудили, что Бакстон будет ночевать прямо под Хади, и поехали туда, но не увидели ни лагерных костров, ни следов на дороге. Мы осмотрели гребень хребта, резкий северный ветер дул с Хермона в наши взволнованные лица. Склоны внизу были черными и молчаливыми, а для нас, горожан, привыкших к запаху дыма, пота, свежевскопанной земли, было что-то неспокойное, тревожное, почти опасное в этом стальном ветре пустыни. И вот мы отступили назад и спрятались под губой хребта, чтобы спокойно уснуть там в уединении.

Наутро мы осмотрелись на пятьдесят миль в пустой местности и удивились, не обнаружив наших товарищей; но внезапно со стороны Хади закричал Дахер, увидев нашу колонну, вьющуюся вверх с юго-востока. Они рано сбились с пути и разбили лагерь до рассвета. Мои люди потешались над шейхом Салехом, их проводником, который умудрился заплутать между Тляйтакват и Баиром: с таким же успехом можно было заблудиться между Мраморной аркой и Оксфордской площадью[122].

Однако утро было чудесное, солнце согревало нам спины, а ветер освежал лица. Верблюжий корпус во всем блеске ехал через замерзшие вершины трех пиков в глубокие ущелья Дирвы. Они не были похожи на твердое, уважительное общество, прибывшее в Акабу, потому что гибкий ум Бакстона и его дружеское наблюдение сообщили ему опыт иррегулярной войны, заставив пересмотреть свои правила ради новых потребностей.

Бакстон изменил строй их колонны, отказавшись от формального разделения на два четких подотряда: он изменил порядок похода, и вместо нерушимых линий они шли комковатыми группами, которые немедленно рассыпались или собирались, стоило только измениться дороге или местности. Он уменьшил поклажу и распределил ее по-новому, таким образом удлиняя шаг верблюдов и дневное расстояние. Он ввел в свою пехотную систему, расписанную по часам, как можно больше привалов (чтобы дать верблюдам помочиться!), а уход за верблюдами отошел на второй план. Раньше верблюдов прихорашивали, холили, как пекинесов, и на каждом привале слышались шумные хлопки, когда попонами массировали горбы верблюдов; теперь же свободное время использовалось на то, чтобы они паслись.

Таким образом, наш Имперский Верблюжий корпус теперь стал подвижным, гибким, выносливым, бесшумным; за исключением случаев, когда они все вместе садились в седло, так как тогда три сотни верблюдиц ревели все вместе, и волна звука в ночи разносилась на мили. С каждым переходом они становились все более искусными, все больше приспосабливались к животным, становились тверже, тоньше, быстрее. Они вели себя, как мальчишки на каникулах, и то, что офицеры легко смешивались с солдатами, создавало замечательную атмосферу.

Мои верблюды были приучены идти по-арабски, на полусогнутых ногах, раскачивая лодыжками, чуть длиннее и чуть быстрее, чем обычно ходят верблюды. Верблюды Бакстона шагали своей естественной поступью, на них не влияли их седоки, которым не давали прямого контакта с ними подкованные ботинки и манчестерские седла из дерева и стали.

Поэтому, хоть я выходил каждый раз рядом с Бакстоном в авангарде, я упорно вырывался вперед со своими пятью дозорными; особенно когда подо мной была Баха, необычайно высокая, широкая в кости, величавая, получившая свое имя за хриплый голос, которому она была обязана ранением навылет в подбородок. Она была прекрасно обучена, но отличалась дурным характером, была наполовину дикой, и у нее никогда не хватало терпения идти, как все. Вместо этого, подняв нос, с взъерошенной на ветру шерстью, она скакала в неудобном танце, ненавистном моим аджейлям, потому что это напрягало их поясницы, но для меня не лишенном забавности.

Вот так мы обгоняли британцев на три мили, искали клочок травы или сочные колючки, лежали среди теплого свежего воздуха и отпускали наших животных пастись, пока нас не догоняли; а Верблюжий корпус, приходивший к нам, представлял собой прекрасное зрелище.

Сквозь знойное марево, в котором вспыхивали сияющие камни на хребтах, мы сначала видели только тяжелую коричневую массу колонны, витающую в дымке. Когда она подходила ближе, то обычно разделялась на небольшие изгибающиеся группы, они распадались и сходились друг с другом. Наконец, совсем близко, мы могли различить отдельных всадников, как крупных водоплавающих птиц, по пояс в серебристой дымке, и атлетическую фигуру Бакстона, с прекрасной посадкой, ведущего своих загорелых, смеющихся людей в хаки.

Странно было видеть, насколько по-разному они держались в седле. Кто-то сидел естественно, несмотря на неудобные седла; кто-то выставлял заднюю часть и наклонялся вперед, как деревенские арабы; другие припадали к седлу, как австралийцы на лошадях. Мои люди, судя по внешнему виду, едва удерживались от насмешки. Я сказал им, что из этих трехсот я могу выбрать сорок людей, которые дадут фору в скачке, в бою и в выносливости любым сорока из армии Фейсала.

В полдень у Рас Мухайвер мы остановились на час или два, потому что, хотя жара сегодня была меньше, чем в Египте в августе, Бакстон не хотел вести своих людей без перерыва. Верблюдов отпустили, а мы лежали, обедали и пытались заснуть, не обращая внимания на тучи мух, которые проделали вместе с нами путь от Баира, обжившись на наших потных спинах. Тем временем моя охрана бродила вокруг, ворча на то, что перевозить грузы ниже их достоинства, они уверяли, что никогда прежде не знали такого стыда, и божились, что никто не узнает о том, как я их тираню.

Это было для них двойной горестью, поскольку вьючные верблюды были из Сомали, и величайшей скоростью для них было около трех миль в час. Отряд Бакстона делал почти четыре, я — больше пяти, так что переходы были для Зааги и его сорока разбойников медленной пыткой, когда единственным развлечением было подгонять упиравшихся верблюдов или перевешивать груз.

Мы усугубляли их положение, звали их гуртовщиками и кули, предлагая купить их товар, когда они придут на рынок, пока волей-неволей они не начинали смеяться над своей ролью. После первого дня они держались рядом с нами, удлиняя переходы ночью (лишь немного, потому что эти животные в темноте слепли из-за офтальмии), урывая время от утренних и полуденных привалов. Они привели свой караван, не потеряв ни одного из своих подопечных; прекрасная работа для таких расфранченных господ, возможная лишь потому, что, несмотря на все франтовство, в Аравии было не найти лучших мастеров в обращении с верблюдами.

Эту ночь мы проспали в Гадафе. Бронемашина догнала нас на привале, проводник-шерари торжествующе ухмылялся со своей башенки. Через час-два прибыл Зааги, доложив, что все в сборе и все в порядке. Он просил, чтобы Бакстон не убивал верблюдов, которые не выдерживали похода, прямо на дороге, потому что его люди превращали каждое новое тело в повод для пира и для задержки.

Абдулла никак не мог понять, зачем британцы пристреливают своих брошенных животных. Я напомнил, как мы, арабы, пристреливаем друг друга, если тяжело ранены в бою, но Абдулла возразил, что так мы избавляем друг друга от таких мучений, которые могли бы опозорить нас. Он считал, что вряд ли кто-нибудь из живущих не предпочел бы постепенную смерть от слабости в пустыне внезапному пресечению жизни; поистине, на его взгляд, самая медленная смерть была и самой милосердной, ведь отсутствие надежды уберегает от досады за проигранный бой и оставляет естество человека раскрепощенным, чтобы он мог вручить его и себя воле Бога. Довод англичан, что всех, кроме человека, гуманнее убивать быстро, он не принимал всерьез.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.