Глава LV

Глава LV

Сквозь крутящуюся пыль мы увидели, что Акаба лежит в руинах. Постоянные бомбардировки французских и английских военных судов разрушили это место до состояния первозданного хлама. Бедные дома стояли, разломанные, грязные и презренные, у них не было ни тени того достоинства, которое выносливость придает древним развалинам, бросившим вызов времени.

Мы бродили в тенистой роще пальм, у самой кромки волн и сидели там, глядя на наших людей, что рядами текли мимо, с обгорелыми лицами, ничего не выражающими, и этим людям было нечего нам сказать. Месяцами Акаба была горизонтом для наших умов, целью; мы не думали, мы отказывались думать о чем-либо помимо нее. Теперь, достигнув цели, мы слегка презирали существа, которые тратили предельные усилия на объект, достижение которого ничего радикально не изменило для их духа или тела.

В слепящем свете победы мы едва различали себя. Мы говорили с удивлением, сидели в прострации, ощупывая наши белые одежды и сомневаясь, способны ли мы понять или различить, кто мы. Шум вокруг был нереален, как сон, пение в ушах тонуло, как в толще воды. В изумлении перед этой непрошеной продолжающейся жизнью мы не знали, что делать с нашим даром. Особенно это было тяжело мне, потому что, хоть я и обладал острым зрением, но не видел очертаний людей, всегда всматриваясь, представляя себе духовную реальность того или другого: и сегодня каждый владел тем, чего желал, настолько полно, что пресыщение придало ему бессмысленный вид.

Голод вызвал нас из транса. Теперь у нас было семьсот пленных вдобавок к собственным пяти сотням людей и двум тысячам ожидаемых союзников. У нас не было денег (по существу, не было и рынка); и ели мы в последний раз два дня назад. Наши верховые верблюды обеспечили бы нас мясом на шесть недель, но это была плохая диета, и к тому же дорогая, поблажка, которая лишила бы нас в будущем подвижности.

Зеленые финики усыпали пальмы над головой. Их вкус в сыром виде был почти так же отвратителен, как голод, который они должны были утолить. После готовки они не делались лучше; и вот мы с нашими пленными встали перед печальной дилеммой: постоянный голод или отчаянные боли в кишечнике, вызываемые обычно обжорством, но никак не нашей скромной диетой. Тело англичанина до того привыкло к регулярному питанию, что точно в срок каждого приема пищи в желудке происходит нервное возбуждение: и мы иногда почтительно называем голодом сигнал о том, что у нас в утробе осталось пространство, чтобы впихнуть туда еще что-нибудь. Голод по-арабски — это вопль давно не кормленного изнуренного тела, падающего от слабости. Арабы существовали за счет внутренних ресурсов, и их организм до предела использовал все, что имел. Кочевая армия скупо унавоживала землю отходами.

Сорок два наших пленных офицера были невыносимой помехой. Они с отвращением узнали, насколько плохо мы снабжены; на самом деле они отказывались верить, что мы не обманываем их, чтобы позлить, и осаждали нас, требуя деликатесов, как будто у нас Каир был спрятан в седельных сумках. Насир и я спасались от них, засыпая. Мы всегда пытались отметить любую дарованную нам задержку лишней минутой покоя; ведь в пустыне нас оставляли в покое люди и мухи, только когда мы лежали на спине, закрыв покрывалами лица, и спали, или притворялись, что спали.

Вечером наша первая реакция на победу прошла, мы задумались, как удержать Акабу, раз мы завоевали ее. Мы постановили, что Ауда вернется в Гувейру. Там он будет прикрыт уступом Штара и песками Гувейры. Это обеспечит необходимую безопасность. Но мы еще добавим ему безопасности, в избытке осторожности. Мы поставим аванпост на двадцать миль к северу, в неприступных развалинах Набатейской Петры и установим связь между ним и постом в Делаге. Также Ауда должен послать людей в Батру, чтобы его ховейтат залегли полукругом на четырех позициях вокруг края высокогорий Маана, покрывая все подступы к Акабе.

Эти четыре позиции существовали независимо. Враг заучил дерзкие максимы Гольца о взаимосвязи укрепленных постов. Мы ожидали, что турки предпримут энергичное наступление против одного, и застрянут там на долгий месяц, не способные атаковать еще три, и станут чесать в затылке, удивляясь, почему не сдаются остальные.

За ужином мы пришли к выводу, что необходимо послать новости за сто пятьдесят миль, к британцам в Суэц, чтобы те выслали судно в подкрепление. Я решил добраться сам с отрядом из восьми человек, большей частью ховейтат, на лучших верблюдах отряда — среди них была даже знаменитая Джеда, семилетняя верблюдица, из-за которой клан новасера сражался с бени-сахр. Проезжая вокруг бухты, мы обсудили, как будем путешествовать. Если мы поедем не торопясь, щадя животных, они могут пасть от голода. Если мы поедем быстро, они могут сломиться от истощения или захромать посреди пустыни.

Наконец мы договорились ехать шагом, какой бы привлекательной ни была дорога, однако выдерживать столько часов в сутки, сколько позволит наша выносливость. В таких испытаниях человек, особенно иностранец, обычно сдавался прежде животного; а я при этом в течение последнего месяца проезжал по пятьдесят миль в день и был почти на пределе сил. Если я продержусь, мы достигнем Суэца за пятьдесят часов марша, и, чтобы исключить остановки на приготовление еды в дороге, мы взяли куски вареной верблюжатины и жареных фиников, завернутые в коврики, приторочив к седлам.

Мы въехали на откос Синая по дороге паломников, вырубленной в граните, со ступенями около трех с половиной футов. Подъем был трудным из-за спешки, и когда мы достигли гребня до заката, люди и верблюды дрожали от усталости. Одного верблюда мы послали назад как непригодного для дороги; других направили через равнину к каким-то колючим зарослям, которые они щипали около часа.

Около полуночи мы достигли Темеда, единственных колодцев на нашем маршруте, в чистой долине перед заброшенной караулкой Синайской полиции. Мы дали верблюдам отдышаться, напоили их и напились сами. И опять вперед, рысью через безмолвие ночи, такое глубокое, что мы то и дело вертелись в седле, нам мерещился шум вдали, под покрывалом звездной ночи. Но этот шум производили мы, с хрустом ступая по душистым зарослям вокруг нас, как среди призрачных цветов.

Мы шли до медленного рассвета. На восходе мы были далеко на равнине, через которую струи воды собирались к Аришу; и мы остановились, чтобы на минуту дать верблюдам поесть, хотя пастбищем это можно было назвать очень условно. И снова в седло, до полудня, и после полудня, когда за миражом поднялись одинокие развалины Нехля. Мы оставили их справа. На закате мы сделали часовой привал.

Верблюды были вялыми, а мы сами совсем устали; но Мотлог, одноглазый владелец Джеды, призвал нас к действию. Мы снова сели в седло и машинально поднялись на горы Митла. Луна появлялась и исчезала за их вершинами, очерченная в контурах пластами известняка, сияющими, как кристаллы снега.

На рассвете мы прошли дынное поле, посаженное каким-то отчаянным арабом на этой ничейной земле между армиями. Мы сделали еще один драгоценный часовой привал, отпустив верблюдов с отвращением искать пищи в песчаных долинах, а сами разбили незрелые дыни и освежили потрескавшиеся губы их мякотью. Затем — снова вперед, по жаре, еще один день, хотя жара в долине канала, постоянно освежаемая бризами с залива Суэц, никогда не была чрезмерно гнетущей.

К полудню мы были за дюнами, после веселого подъема и спуска по их волнам, как по горке, и на ровной поверхности за фризом неопределенных точек угадывался Суэц, среди кривляющегося и пузырящегося марева впереди, во впадине канала.

Мы дошли до крупных линий траншей, с фортами и колючей проволокой, дорогами и рельсами, все это было в разорении. Мы прошли их без помех. Нашей целью был Шатт, порт напротив Суэца на азиатском берегу Канала, и мы достигли его наконец, около трех часов дня, через сорок восемь часов после выхода из Акабы. Для вылазки кочевников это было хорошее время, а ведь мы были уставшими еще до выезда.

Шатт был в необычайном беспорядке, не было даже часовых, чтобы задержать нас: два-три дня назад сюда пришла чума. Так что старый лагерь был поспешно очищен и оставлен, а войска разбили бивуак в голой пустыне. Конечно, мы ничего об этом не знали и рыскали по пустым кабинетам, пока не нашли телефон. Я позвонил в штаб Суэца и сказал, что хочу переправиться.

Там сожалели, но это было не их дело. Управление Внутреннего водного транспорта ведало переправой через канал, пользуясь своими собственными методами. Подразумевалось, что они не совпадают с методами Генерального штаба. Не теряя надежды, так как я никогда не был поклонником своего номинального ведомства, я позвонил в канцелярию Внутреннего водного транспорта и объяснил, что прибыл в Шатт из пустыни со срочными новостями для штаба. Они извиняются, но именно сейчас у них нет свободных лодок. Они наверняка пошлют первую же утром и доставят меня в карантинный отдел: на этом они повесили трубку.