Глава L

Глава L

Представлялось разумным предпринять что-нибудь конкретное в том же направлении за ту неделю, которую мы должны были провести в Баире, и Ауда решил, что Заал должен поехать со мной во главе отряда, чтобы атаковать железную дорогу около Дераа. Заал лично выбрал сто десять человек, и мы ехали интенсивно, восьмичасовыми переходами с промежутками в один — два часа, днем и ночью. Для меня эта поездка была событием по тем же причинам, которые делали ее скучной для арабов, а именно — потому, что мы были обычным разбойничьим отрядом, который ехал по общепринятым путям, общепринятым порядком и строем, эффективность которого подтверждена была практикой поколений.

На второй день мы достигли железной дороги, прямо над Зергой, черкесской деревней к северу от Аммана. Жаркое солнце и быстрая езда были испытанием для наших верблюдов, и Заал решил напоить их у разрушенной римской деревни, подземные резервуары которой были наполнены последними дождями. Она лежала в пределах мили от железной дороги, и нам пришлось быть осмотрительными, так как черкесы ненавидели арабов и проявили бы враждебность, если бы увидели нас. К тому же там был военный пост из двух палаток на высоком мосту прямо над путями. Турки казались активными. Впоследствии мы слышали, что там ожидали генеральскую инспекцию.

После водопоя мы проехали еще шесть миль, и в ранних сумерках повернули к мосту Дулейль, о котором Заал доложил, что он крупный и годится для разрушения. Люди и верблюды остановились на возвышенности к востоку от железной дороги, чтобы прикрыть наше отступление, если что, пока Заал и я отправились осмотреть мост. Турки были в двухстах ярдах от него, а рядом — множество палаток и костров. Мы не могли объяснить такого скопления, пока не достигли моста и не обнаружили, что его перестраивают: весенний поток воды смыл его четыре арки, и пути были временно проложены в стороне. Одна из новых арок была завершена, у другой свод был только что завершен, а для третьей была уже готова деревянная сердцевина.

Конечно, было бесполезно тратить силы на разрушение моста в таком состоянии; так что мы тихо отошли пешком, чтобы не переполошить рабочих, ступая по разбросанным камням, которые подворачивались под наши босые ноги, требуя от нас осторожности, если мы хотели избежать растяжения связок. Один раз моя нога попала на что-то подвижное, мягкое и холодное, и я оступился; возможно, это была змея, но все обошлось. Сверкающие звезды бросали на нас неверный свет, не освещая, но скорее увеличивая прозрачность воздуха, тени от каждого камня были несколько удлиненными, и земля вся серая, поэтому идти было трудно.

Мы решили пройти дальше на север, к Минифиру, где Заал считал землю подходящей для минирования поезда. Поезд был лучше, чем мост, ведь наша задача была политической — заставить турок думать, что наши главные силы в Азраке, в Сирхане, за пятьдесят миль к востоку. Мы вышли на ровный участок, пересеченный очень извилистым узким руслом из мелкой гальки. Через него мы легко шли, когда услышали долгий грохот. Мы прислушались, гадая, что бы это могло быть; и с севера показалась пляшущая вспышка огня, перекошенная от сильного ветра. Она, казалось, осветила нас, расширяя дымовую завесу над нашими головами, так близко были мы к рельсам; и мы прижались к земле, пока поезд мчался мимо. Было бы у меня две минуты до того, я бы взорвал его локомотив.

Затем наш путь проходил тихо до рассвета, когда мы оказались в узкой долине. У истока был резкий поворот налево, в амфитеатр скал, где гора уходила вверх разломанными ступенями к гребню, на котором стояла массивная каменная пирамида. Заал сказал, что оттуда видны рельсы, и, если это было так, место было идеальным для засады, так как верблюды могли пастись без какой бы то ни было охраны в яме, на отличном пастбище.

Я сразу же взобрался на эту пирамиду, развалины арабской сторожевой башни начала нашей эры, которые возвышались над великолепнейшим видом обильных пастбищами высокогорий за рельсами, огибавшими подножие нашего склона ленивой кривой, открытыми для глаз примерно на пять миль. Внизу слева была квадратная коробка «кофейни» и платформа, по которой мирно прохаживались несколько солдатиков. Мы лежали, по очереди сторожили и спали долгими часами, пока по твердому уклону медленно не посыпалась земля от поезда. Мы планировали спуститься к путям этой ночью, туда, где место казалось лучшим для минирования.

Однако ранним утром с севера стала приближаться черная масса. Наконец, оценив ее размер, мы решили, что это отряд около ста пятидесяти верховых, скачущих прямо к нашей горе. Это выглядело так, как будто о нас донесли; что было возможно, поскольку по всей этой местности паслись овцы племен белга, и пастухи, увидев нашу скрытность, могли принять нас за грабителей и поднять тревогу.

Наша завидная позиция напротив железной дороги была капканом, в котором нас могла захватить превосходящая подвижная сила. Поэтому мы объявили тревогу, сели в седло и проскользнули через долину там, где вошли, и через ее восточный хребет на небольшую равнину, где могли перейти на легкий галоп. Мы поспешили к низким холмикам на ее дальней стороне и были уже там, прежде чем враг мог занять позицию, с которой увидел бы нас.

Там местность лучше подходила для нашей тактики, и мы ждали их; но они были, по меньшей мере, неправильно информированы, так как проехали мимо нашего старого убежища и быстро двинулись к югу, оставив нас в недоумении. Среди них не было арабов — все солдаты, и у нас не было опасности быть пойманными, но снова нам показалось, что турки встревожены. Это отвечало моим желаниям, и я был рад, но Заал, на котором лежала военная ответственность, был обеспокоен. Он держал совет с теми, кто знал местность, и, в конечном счете, мы снова сели в седло и поскакали к другому холму, севернее нашего прежнего, но подходившему нам. В частности, там не было бы сложностей с племенами.

Это был тот самый Минифир; заросший травой холм с круглой вершиной и двумя уступами. Высокий перешеек между ними обеспечивал нам с восточной стороны широкий путь, идеально закрытый с севера, юга и запада, что позволяло безопасно выступить в пустыню. Вершина перешейка была похожа на чашу, и на собранных в ней осадках и плодородной почве было обильное пастбище, но верблюды, отпущенные на волю, требовали постоянного внимания, так как если бы они забрели на двести шагов вперед, их можно было бы увидеть с железной дороги, за четыреста ярдов от западной стороны нашего холма.

С каждой стороны уступы выходили вперед шпорами, и рельсы пересекали их мелкими отрезками. Выкопанная земля была отброшена в качестве насыпи; через центр высокий кульверт обеспечивал увлажнение небольшого зигзагообразного оврага с перешейка, сходившего в большую поперечную долину.

К северу пути уходили в сторону, круто в горы, до широкой равнины южного Хаурана, растянутого, как серое небо, и испещренного маленькими темными тучками — мертвыми городами византийской Сирии, выстроенными из базальта. К югу была пирамида, с которой мы могли просматривать долину не меньше, чем на шесть миль.

Высокогорье перед нами на западе, Белга, было усыпано черными палатками летних селений крестьян. Они могли видеть и нас в нашей чаше, так что мы послали им весть, кто мы такие. После этого они молчали, пока мы не ушли, а затем с пылким красноречием доказывали, что мы скрылись на восток, к Азраку. Когда наши посланники вернулись, у нас был хлеб — роскошь, поскольку вода Баира, обходившаяся слишком дорого, сократила наш рацион до сухого зерна, которые наши люди, не имея возможности готовить, жевали сырым. Это было слишком крутым испытанием для моих зубов, так что я ехал голодным.

Мы с Заалом зарыли этой ночью у кульверта крупную мину Гарланда, автоматическую и сложную, взрывающую три заряда параллельно мгновенным запалом; и затем легли спать, уверенные, что услышим шум, если поезд придет в темноте и взорвется. Однако ничего не случилось, и на рассвете я убрал детонаторы, которые (в дополнение к спусковому механизму) были положены на шпалы. Затем мы ждали весь день в сытости и покое, под освежающим ветром, который шипел, как морская волна, шурша по холму, заросшему плотной травой.

Часами ничего не происходило; но, наконец, между арабами прошел шепоток, и Заал вместе с Хабзи и несколькими более активными людьми бросились к путям. Мы услышали два выстрела под нами на мертвой земле, и через полчаса отряд вернулся, ведя двух оборванных турецких дезертиров из вчерашней верховой колонны. Один был тяжело ранен, когда пытался убежать к рельсам; и днем он умер, горюя о себе и своей судьбе. Это было исключением, потому что, когда смерть становилась верной, большинство людей чувствовало, что их ждет покой могилы, и они шли туда не без охоты. Другой был тоже ранен выстрелом в ногу, но он был очень слаб и упал в обморок, когда холодная земля стала причинять ему боль. Его тощее тело было так покрыто синяками — клеймо армейской службы и причина его бегства — что он осмеливался лежать только ничком. Мы предложили ему остатки своего хлеба и воды и делали все, что еще могли сделать для него: но это было немного.

В конце дня по рядам прошло возбуждение, когда пехота на мулах появилась вновь, двигаясь вверх по путям в нашу сторону. Им предстояло пройти прямо под нашей засадой, и Заал с людьми готовились к внезапной атаке. Нас было сто, их — чуть больше двухсот. У нас было высокое расположение, и мы могли надеяться первой очередью опустошить несколько седел, а затем ринуться в бой на верблюдах. Верблюды, особенно вниз по мягкому склону, догоняли мулов в несколько шагов, и их спуск закрутил бы водоворотом более легких животных вместе с седоками. Заал клялся, что никакая регулярная кавалерия, не говоря уж о пехоте на мулах, не может справиться с верблюдами кочевников в стремительном бою. Мы взяли бы не только людей, но и их ценных животных.

Я спросил его, сколько жертв мы можем понести. Он предположил — пять или шесть, и тогда я решил ничего не делать, дать им пройти. У нас одна цель — захват Акабы, и, только чтобы прийти туда, мы должны провести турок, распустив слух, что мы в Азраке. Терять пять или шесть людей ради подобной демонстрации, хоть это и могло принести выгоду, было бы глупостью, если не хуже, потому что нам нужны все до последней винтовки ради взятия Акабы, жизненно важной для нас. После Акабы мы можем бросаться людьми, если у нас хватит черствости, но не раньше.

Я изложил это Заалу, и он был недоволен, а разъяренные ховейтат грозили ринуться с гор на турок, хочу я того или нет. Они хотели поживиться мулами, а я как раз этого и не хотел, потому что это отвлекло бы нас. Обычно племена шли на войну, чтобы добыть честь и богатство. Тремя видами почетной добычи были оружие, верховые животные и одежда. Если бы мы взяли триста этих мулов, наши люди, гордые, забросили бы Акабу и погнали их домой через Азрак, к своим палаткам, чтобы похвалиться перед женщинами. Что до пленных, Насир вряд ли будет рад двум сотням лишних ртов: так что нам придется убить их или отпустить, раскрыв нашу численность врагу.

Мы сидели и скрежетали зубами, но дали им пройти: суровое испытание, из которого мы едва вышли с честью. Это сделал Заал. Он вел себя как нельзя лучше, ожидая осязаемой благодарности от меня впоследствии; и в то же время он был рад показать мне свой авторитет среди бедуинов. Они уважали его как представителя Ауды и как знаменитого воина, и в одном-двух небольших мятежах он выказал сознательное превосходство.

Теперь обстоятельства искушали его до глубины души. Хабзи, двоюродный брат Ауды, восторженный юнец, когда турки в неведении маршировали меньше чем в трехстах ярдов от мушек наших винтовок, вскочил на ноги и с криком побежал вперед, чтобы привлечь их и завязать бой; но Заал настиг его в десять шагов, швырнул на землю и дубасил до тех пор, пока мы не испугались, как бы он не добился невольно своей цели, привлекая турок уже совсем другими криками.

Было печально видеть легкую и приятную маленькую победу, по нашей воле уплывающую из наших рук, и мы были мрачны до вечера, когда убедились, что поезда опять не будет. Это была последняя возможность, ведь нам грозила жажда, и наутро верблюдов надо было напоить. Поэтому после наступления ночи мы вернулись к рельсам, заложили тридцать зарядов гелигнита под самые изогнутые рельсы и не спеша зажгли их. Изогнутые рельсы были выбраны, поскольку туркам пришлось бы привозить новые из Дамаска. В самом деле, это отняло у них три дня; а потом их ремонтный поезд натолкнулся на нашу мину (которую мы оставили как крючок позади приманки — разрушенных рельсов) и повредил свой локомотив. Движение прекратилось на три дня, пока на рельсах искали другие ловушки.

В тот момент, конечно, мы не могли предвидеть ни одного из этих прекрасных результатов. Мы произвели подрывные работы, печально вернулись к нашим верблюдам и вскоре после полуночи были в пути. Пленного отпустили за вершину горы, так как он не мог ни идти, ни ехать, а у нас не было для него транспорта. Мы опасались, что он умрет от голода там, где лежал; он уже и так был очень болен; и вот на телеграфном столбе, сваленном поперек поврежденного участка рельсов, мы приделали записку на французском и немецком, чтобы оповестить, где он, и что мы взяли его в плен в тяжелом бою.

Мы надеялись, что это, может быть, спасет его от наказаний, которым подвергали турки пойманных дезертиров, или от расстрела, если бы его заподозрили в связи с нами; но, когда мы вернулись в Минифир шесть месяцев спустя, кости двух тел лежали разбросанными на земле нашего старого лагеря. Мы всегда сочувствовали рядовым турецкой армии. Офицеры, добровольцы и профессионалы, вызвали войну своими амбициями — почти что самым своим существованием — и мы желали им испытать не только положенную им долю несчастий, но все то, что приходилось по их вине выстрадать рекрутам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.