Анатолий Прохоров Не только пациент

Анатолий Прохоров

Не только пациент

Прохоров Анатолий Николаевич с 1956 г. работал в IV Главном управлении Минздрава СССР. С 1967 г. был лечащим врачом А. Н. Косыгина

В Объединенной спецбольнице бывшего IV Главного управления Минздрава СССР я проработал более трех десятков лет. Долгое время был заместителем главного врача по лечебной части, и мне по долгу службы полагалось следить за состоянием здоровья многих руководителей партии и государства. В 1967 г. я стал лечащим врачом А.Н. Косыгина. Рассказывая сейчас об Алексее Николаевиче, я менее всего хочу говорить о нем как о своем пациенте, ибо продолжают существовать такие незыблемые понятия, как медицинская этика, врачебная тайна. Хотя, конечно, без некоторых сведений о состоянии его здоровья тоже не обойтись.

Как-то особенно удивляла меня память Алексея Николаевича, в частности его поистине феноменальная способность к вычислениям. В уме он мог быстро сделать очень сложные расчеты. Сам он вовсе не связывал этот талант с какой-то своей личной одаренностью, а говорил, что в этом, мол, ничего особенного нет – просто раньше так хорошо учили, в частности, на уроках коммерческой арифметики. Во время занятий на столе перед учащимися ничего не должно было находиться. Все задачи и примеры решались только в уме. Для быстрого умножения, деления, других действий, как рассказывал Алексей Николаевич, существует много различных способов, или методик.

До конца дней у него, в отличие от некоторых руководителей того времени, практически не было ни клинических, ни поведенческих проявлений склероза головного мозга. Этим, кстати, и объясняется ясность его ума, прекрасная память.

А память у него была не только чисто математическая. Сопровождая Алексея Николаевича в многочисленных поездках по Союзу, я не раз убеждался, что он досконально знал не только об экономике страны в целом, но и о хозяйстве почти любой республики, многих краев и областей. Более того, он очень хорошо помнил, сколько, где и чего в каком году было произведено, какие случались трудности. Его осведомленность во многих вопросах подчас была более полной, глубокой, чем, скажем, у иного секретаря обкома, председателя облисполкома – они знали свое хозяйство хуже, чем Косыгин. Об этом я могу судить по реакции многих руководителей, которые искренне поражались его памяти и с удивлением говорили об этом между собой.

Обширные познания Косыгина проявлялись и за рубежом. Алексей Николаевич очень тщательно готовился к таким поездкам – изучал историю страны, ее культуру, внешнюю и внутреннюю политику, экономику. Он запоминал множество сведений, цифр, дат, фактов и других данных, поэтому всегда мог на равных обсуждать многие вопросы со своими зарубежными партнерами. И еще одна, чисто техническая, подробность – сопровождал я не только лично Косыгина, но, как правило, приходилось обслуживать и всю нашу делегацию, куда входили и министры, и специалисты, и ученые, и журналисты. А их нередко набиралось человек двадцать-тридцать. Если ехали по стране, я вступал в контакт с местными органами здравоохранения – ведь ситуация могла сложиться такой, что одному не справиться.

В командировках, поездках на какой-нибудь объект или предприятие обычно нас приглашали перекусить. Заходим в ресторан или столовую – там уже все накрыто бог знает на сколько персон. Всего в изобилии. Алексею Николаевичу это не нравилось.

– Нет, – говорил он. – Я чашку чаю – и поехали. Все!

Конечно, местных руководителей осуждать я не могу, тем более в те времена это было в порядке вещей. Однако подобных больших застолий, да еще во время служебных поездок Алексей Николаевич не переносил.

– Ну зачем они это делают? – спрашивал он, когда мы оставались наедине. – Мне что, все это нужно?

* * *

Не раз я сопровождал Алексея Николаевича на отдых в Кисловодск, чаще в последние годы. Там проложена извилистая прогулочная дорожка, уже позже ее неофициально окрестили тропою Косыгина. На Малое и Большое Седло с ним ходили. В одном месте, у «Красного солнышка», есть очень крутой, метров на двадцать-тридцать, почти вертикальный подъем на «Синие камни». Особенно трудно туда взбираться после дождя. Однако Алексей Николаевич почти ежедневно, невзирая на погоду, отправлялся на эту прогулку. Поднимались, и он, переведя дух, удовлетворенно говорил мне: «Ну вот и взошли, а вы боялись…»

Как-то отдыхал он в Сочи на госдаче, рядом находился санаторий. В санатории два корпуса, один – старой, еще довоенной постройки, в этаком «дворцовом стиле», с колоннами. Второй – современный десятиэтажный корпус у моря. Мы с Алексеем Николаевичем там часто гуляли, общались с отдыхающими, на пляж ходили. Однажды он говорит мне:

– Давайте-ка, Анатолий Николаевич, посмотрим, как кормят отдыхающих, и сами пообедаем.

В санатории две столовых, и кормили в них практически одинаково. Мы договорились, что обедать пойдем в старый корпус. Я, конечно, предупредил главврача, чтобы все было как обычно, никаких разносолов.

Вошли на территорию. Встречает нас главврач:

– Алексей Николаевич, мы там столик накрыли. – И кивнул в сторону старого корпуса.

– Да нет, – вдруг неожиданно отозвался Косыгин, – нет, там я знаю, как кормят, а мы пойдем в приморский корпус. Вы что, нас троих не найдете чем покормить? (Он имел в виду еще и начальника охраны.)

– Но там не готово…

– Да ничего, мы просто посидим.

Смотрю, главврач вроде даже побледнел от неожиданности, все-таки неприятно, если что окажется не так…

Сели за столик. Алексей Николаевич сразу все приметил:

– В том-то корпусе помидоры красные, а здесь почему дают мелкие и зеленоватые? Неужели в Сочи не вызревают? – И, повернувшись ко мне, добавил с усмешкой: – Я что, не знаю, как он там приготовил? Мне же хотелось посмотреть, что здесь подают.

Потом мы прошли через обеденные залы, их там несколько – народу-то много отдыхает. Он хоть в тарелки и не заглядывал, но приметил, что подают, и говорит главврачу:

– Вы же на берегу Черного моря живете, а рыба у вас бог знает какая.

Тот замялся:

– Алексей Николаевич, да мы продукты со спецбаз получаем.

– Так неужели не можете наладить связи с рыбоколхозами? И плюньте на все эти спецбазы. Я даже барабульку оттуда есть не могу – сам ловлю и ем.

Вообще в еде он был очень скромным и пищу предпочитал простую, а любимым напитком его был чай. Причем из простого самовара, чтобы с дымком. Деталей уж не помню, но у Косыгиных всегда ставили самый обычный угольный самовар. Приедешь, бывало, к Алексею Николаевичу, а он предлагает после осмотра:

– Чайку, Анатолий Николаевич?

– Да нет, благодарю, я уже утром пил.

– Нет, нет, ничего, давайте-ка со мною за компанию.

Ну как тут откажешься? И из кипящего самовара наливает. Чай такой горячий, что и стакан в руку не возьмешь. А ему хоть бы что – пьет да еще посмеивается:

– Разве чай можно пить холодным? Нет, он обязательно должен быть горячим, тогда это настоящее удовольствие.

К чаю обычно подавали сладкую сырковую массу, варенье или джем.

* * *

Косыгин был человеком высочайшей самодисциплины – если что намечено, то непременно должно быть исполнено. Мне, как врачу, очень импонировала его собранность, пунктуальность. Наблюдать Алексея Николаевича доводилось по-разному: обычный профилактический осмотр я проводил дома, на даче, иногда у него на работе. Инструментальные процедуры, такие, как рентгеноскопия, стоматологическое лечение, проводились в поликлинике на улице Грановского, а позже в клинике, на Мичуринском проспекте. К слову, именно по настоянию Алексея Николаевича при строительстве этого здания был добавлен еще один этаж, что позволило с минимальными затратами увеличить число коек. Тем самым мы получили возможность обслуживать большее количество больных и рациональнее использовать уникальное медицинское оборудование.

В принципе, Алексей Николаевич был физически крепким, здоровым, спортивного склада человеком. Он очень любил плавать. Например, во время отдыха где-нибудь на черноморском побережье заплывал очень далеко и мог по два-три часа находиться в воде, что вызывало у меня даже беспокойство. Конечно, скоростных заплывов он не совершал, да и вода потеплее, чем в Подмосковье, но все-таки… Кстати, именно с плаванием связан один интересный эпизод.

Дело, помнится, было в Марокко, где Алексей Николаевич находился с визитом. В честь главы Советского правительства король устроил прием. Как нам рассказывали, обычно такие церемонии проводятся только раз в году – в день рождения монарха.

Но на сей раз для Алексея Николаевича, видимо, было сделано исключение. Эти торжества устраиваются во дворце, расположенном на самом берегу Атлантического океана, неподалеку от Касабланки.

Особенность приема состоит в том, что все приглашенные, включая дипломатов, должны быть в свободной одежде, можно даже в спортивных костюмах, для того чтобы после официальной части гости могли в непринужденной обстановке отдохнуть, расслабиться, поиграть, а если пожелают, то и искупаться. К столу подаются только рыба и другие дары моря. Словом, экзотика!

Ну, мы и решили искупаться. Рассудили так: побывать в Африке у самого океана, да не поплавать? Король тоже вроде бы с нами собрался, однако дальше, чем по щиколотку, не пошел. А мы, нас было человек шесть, что называется, без оглядки бросились в воду. Но дело оказалось не таким уж простым: накатистая волна все время норовит выбросить пловца на берег. И ее необходимо пронырнуть. Так и поступили. Словом, поплавали в свое удовольствие. Но когда решили, что пора возвращаться, выяснилось, что и это надо уметь сделать.

Плавали-то мы все хорошо, не говоря уж об Алексее Николаевиче. А вот выбраться на берег оказалось весьма сложно. Плывешь, плывешь, а волны снова и снова относят тебя от берега. Серьезную угрозу представляют и камни, которые несут с собой волны. В конце концов нам удалось все-таки благополучно выбраться на сушу. Уже потом, в Москве, Алексей Николаевич, не раз вспоминая эту историю, улыбался: «А король-то не поплыл с нами. Он, конечно, знал, что это за купание…»

* * *

Не могу сказать, что Алексей Николаевич был страстным охотником, хотя ему и по «протоколу», а то и просто по приглашению Брежнева нередко приходилось участвовать в этих мероприятиях, которые устраивали для высокого начальства и зарубежных гостей обычно в Завидовском военно-охотничьем заповеднике. Нередко после таких поездок он говорил мне: «Ну какая же это охота? Взял я на мушку оленя или кабана. В оптику вижу прекрасно – да как же можно стрелять? Олени – просто красавцы, все звери ручные – сами приходят к кормушкам».

Правда, отдыхая в Литве, он иногда ездил на уток в устье Немана. В отличие от зверовой, эта охота носит несравненно более спортивный характер. Ведь от стрелка здесь требуется мгновенная реакция, отличный глазомер, мастерское умение владеть оружием. Однажды во Франции президент де Голль пригласил Алексея Николаевича на фазанов. Надо сказать, охота там совсем другая, чем у нас, в России. Птиц там великое множество, и когда загонщики «выставляют» ее на охотников, то задача состоит скорее всего в том, чтобы, как шутил Алексей Николаевич, отстреливаться от дичи.

А вот рыбачил он с увлечением. В той же Прибалтике блеснил щук, на Черном море ловил ставриду. Интересное это занятие – спускаешь в воду со спиннинга леску с десятком голых, без наживки, крючков. Потом сматываешь катушку, смотришь – пять-семь рыб попалось. После рыбалки Алексей Николаевич обязательно сам готовил уху. Разводил костер, ставил на него котел. Когда вода закипит, бросал в нее рыбу, соль, лук, лавровый лист, черный перец. Словом, священнодействовал. Это было для него большим удовольствием.

Одной из давних и постоянных его привязанностей была гребля. Он вспоминал, как в молодые годы, еще во время учебы в Ленинграде, они с товарищами брали спортивные лодки и отправлялись в плавание по Неве.

И надо же было такому случиться, что летом 1976 г. на Москве-реке с ним произошел несчастный случай.

Скажу сразу – я не был непосредственным свидетелем случившегося. Но, конечно, сразу же состоялся самый обстоятельный разбор события. И вот что установлено достоверно.

В тот день стояла хорошая теплая и тихая погода. Днем, перед обедом, Алексей Николаевич решил поплавать по реке. У него была спортивная лодка-одиночка, со скользящим сиденьем, с фиксацией ног. Он только-только успел отплыть от мостков. Следом, на обычной лодке, отчалила охрана. Помнится, Алексей Николаевич нередко подтрунивал над ними: «Смотрите-ка, молодые, крепкие ребята, гребут – все в поту и в мыле, но никак не могут угнаться за мной. Я-то ведь уже в годах…»

Буквально через несколько минут у него произошло (тут не обойтись без медицинского термина) небольшое субарахнаидальное кровоизлияние: в паутинной оболочке головного мозга, видимо, лопнул небольшой сосудик. Алексей Николаевич потерял сознание. Лодчонка верткая, неустойчивая – перевернулась. И, считаю, это великое счастье, что его ноги были надежно закреплены и он не выскользнул из лодки. Подоспела охрана, спасла его. Хотя у него и не было активного дыхания в этот момент, вода в легкие все же набралась, со всеми вытекающими последствиями…

Это сегодня на компьютерном томографе мы можем сразу посмотреть, где и что произошло, но в то время такой аппаратуры не было.

– До самого последнего момента я все помнил, – рассказывал мне позже Алексей Николаевич. – Вот самолет летит – вижу. Шум доносится – слышу, а потом вдруг шум исчез. Я еще успел подумать – почему самолет вижу, а шума нет? И все – дальше ничего не помню…

* * *

Как я уже говорил, Алексей Николаевич был здоровым, физически крепким человеком. Сердце его не беспокоило, хотя он переносил очень большие нервные и физические нагрузки. Осенью 1979 г. у него внезапно произошел сильный инфаркт. Более двух месяцев он провел в больнице, затем долечивался в санаториях, в Барвихе под Москвой, затем в Кисловодске. Немного окрепнув, он стал исподволь увеличивать нагрузки. Скажем, во время прогулок стремился выбирать тропинку или дорожку покруче, я же старался провести его по более ровному месту, пытался его сдерживать.

– Нет, – сопротивлялся он, – хочу себя испытать.

– Алексей Николаевич, вам не стоит так активно двигаться, сердце следует поберечь.

– Сердце, сердце, – говорил он сердито. – Если оно такое дрянное, если не может работать нормально, то и черт с ним.

До поры до времени это все сходило с рук.

В октябре 1980 г. у Алексея Николаевича случился второй обширный инфаркт. Его положили в клинику на Мичуринском проспекте. Для всех подобных больных вероятность летального исхода достаточно высока, а у него, после двух тяжелейших инфарктов миокарда, это могло случиться в любой момент. Но ведь все индивидуально, и мы предпринимали усилия, чтобы уменьшить эту вероятность.

Понемногу он стал поправляться, ему были даже разрешены прогулки по территории больницы.

Но вот я узнал, что Алексею Николаевичу предложили подать заявление об отставке. Чья это была инициатива, сказать не берусь. Но какой-то звонок был. Думаю, что звонил все-таки не Брежнев, скорее всего с Алексеем Николаевичем говорил Черненко. Алексей Николаевич написал небольшое заявление, потом прочитал его мне. Подробно содержание теперь, конечно, не помню, но слова, что он благодарен ЦК, Верховному Совету и Совету Министров за многолетнее доверие, в нем были. Это точно. Заявление он послал фельдсвязью, но передал не совминовскому курьеру, как обычно (я их почти всех знал в лицо), а специально приехавшему гонцу из ЦК.

Конечно, Алексей Николаевич сильно переживал случившееся, что сказалось на его моральном состоянии, самочувствии.

– Правильно ли я поступил? – спросил он меня.

Я-то вижу, что решение он принял, обратного пути нет:

– Конечно, Алексей Николаевич.

…В то утро, 18 декабря 1980 г., предстоял обычный врачебный обход – мы просто должны были его осмотреть. Алексей Николаевич сидел на постели. Он посмотрел на нас, улыбнулся и вдруг – завалился. Возникла внезапная острая коронарная недостаточность с остановкой сердца. Здесь же у кровати был установлен дефибриллятор, другая аппаратура. Через несколько секунд мы приступили к реанимации. Однако, увы, запустить сердце так и не удалось…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.