В. Н. Соколов В штабе 13-го кавкорпуса
В. Н. Соколов
В штабе 13-го кавкорпуса
На фронт меня призвали рядовым. До середины октября 1941 г. воевал под Новгородом. Много дней и ночей провел в лесу. Спали всем отделением на хвойной подстилке. Одну половину шинели под себя, вторую — вместо одеяла. Ботинки всегда мокрые, так как разжигать костры строго воспрещалось. Умывались снегом и, замерзнув, давали «трепака», чтобы согреться.
18 января 42-го года мне приказали доставить пакет на КП 13-го кавкорпуса. Выдали зимнее обмундирование: полушубок и старенькие валенки взамен надоевших обмоток, в которых очень уставали икры.
Я добрался до пос. Пролетарий, где впервые за полгода переночевал в тепле. Утром в кузове «ЗИС-5» поехал в Шевелево, к переправе через Волхов. Немецкая оборона на западном берегу была прорвана, и мы переправились без происшествий. Слева были слышны короткие пулеметные очереди, да изредка ухали орудия.
Деревня Мясной Бор была начисто разрушена, уцелели лишь водонапорная башня из красного кирпича да один домишко. Неожиданно оглушил орудийный залп: наша пушка стреляла из ельника в 10 м от дороги. Боец-регулировщик поднял флажок и указал направление, как проехать вне видимости противника. Вскоре машина с бревенчатого настила вырвалась на асфальт и помчалась на предельной скорости. Но вот «асфальт» кончился, и машина вновь запрыгала по бревнам и колдобинам: то, что мы приняли за асфальт, было ледяной дорогой, построенной немцами — песчаная подушка, политая водой.
К вечеру мы были в небольшой деревушке Малые Вяжищи, где в крохотной хатке располагался командный пункт генерала Н. И. Гусева. Я сдал пакет и с ужасом ждал решения своей судьбы: направят в конную часть, а я только раз в жизни сидел в седле. Но, расспросив об образовании, меня оставили в строевом отделе штаба, и на следующий день я приступил к обязанностям делопроизводителя. Собственно, с делопроизводством справлялся пожилой сержант Сорокин, а мне предстояло вникать в обстановку, знакомиться с подразделениями и личным составом.
Начальником отдела был техник-интендант 1 ранга Карабухин — человек с крепкими нервами, без сантиментов. Моим непосредственным начальником стал зав. делопроизводством лейтенант Усольцев.
Три кавалерийские дивизии корпуса наступали в направлении Любани. Штаб перебазировался во Вдицко, затем в Чащу. 11 февраля конники достигли деревни Дубовик, но дальше продвинуться не смогли: глубокий снег, бездорожье, сена взять негде — все немцы подчистили. Под снегом — болота, в которых не было даже осоки. Кавалерия не смогла развить успех стрелковых дивизий и перешла к обороне в пешем строю.
Штаб разместился в Дубовике и оставался там до конца операции. 25 февраля в штабе корпуса побывал К. Е. Ворошилов. После его отъезда на Дубовик налетели семь «юнкерсов». Посыпались оконные стекла. Я выбежал на крыльцо и увидел, как прямо на нас, стремительно увеличиваясь в размерах, падают две бомбы. Через несколько секунд раздался двойной взрыв. Во все стороны полетели жерди, солома, комья земли. Бомбы падали одна за другой, и вскоре деревня представляла собой страшную картину перепаханной земли, окровавленного снега, человеческих рук, ног, голов, обрывков одежды и просто бесформенных кусков мяса. Такое не может привидеться даже в самом кошмарном сне. Несколько изб горели, повсюду валялись повозки, домашний скарб, трупы людей и лошадей. В зареве пожара метались люди, подбирая пострадавших. В тот день мы потеряли более ста человек.
Каждый вечер я отправлялся на склад получать продукты по строевой записке. Но 19 марта немцы впервые перекрыли «коридор» и снабжение прекратилось на целую неделю. «Мессершмитты» гонялись за каждой машиной, прорвавшейся к дороге, за каждой повозкой, каждым пешеходом. Продукты нам сбрасывали с самолетов. Однажды транспортный «дуглас», уходя от пулеметного огня «мессеров», сбросил груз возле бывшей баньки. Мешки с овсом и сухарями упали в сугроб. Большая часть мешков лопнула, и мы горстями выбирали все подряд: овес, гречневую крупу, махорку. Питались в основном кониной, пристреливая раненых лошадей. Оставшихся лошадей кормили соломой с крыш и распаренными березовыми ветками.
Вражеские самолеты навещали нас ежедневно. Мы привыкли к ним и не выходили из дома. Карабухин обычно говорил: «Вы, ребята, приберите документы, а я пока подремлю».
В новгородских домах подполы выстраивались в рост человека. В них держали овощи и мелкий скот. Входить туда можно было из дома или через утепленную дверь снаружи. От этой двери на случай отхода мы прорыли в снегу траншею до бани. Документы хранили в немецких металлических ящиках из-под мин. При каждом налете мы открывали люк подполья и перетаскивали туда ящики.
Однажды выдался пасмурный день, и мы надеялись отдохнуть от налетов. Неожиданно раздался взрыв: начался обстрел из 105-миллиметровых орудий. Выпустят несколько снарядов — часовой перерыв. До обстрелов мы спали на столах, укрывшись шинелями. Теперь пришлось перебраться на пол.
Вскоре мне присвоили звание лейтенанта. С присвоением звания появились новые обязанности — дежурства по штабу. Шалашик дежурного был сделан из жердей, покрытых еловым лапником, и находился в лесу. Крошечный комелек, телефон, коптилка, отрезок доски с картой для нанесения обстановки… Помимо дежурного, в шалаше находились еще телефонист и связной. Беспрерывно зуммерит полевой телефон: из частей сообщают о передвижении людей и техники, о пролетевшем самолете, ударившем орудии и т. п. Все это надо записать и передать оперативникам. Принимаются и передаются десятки кодированных телеграмм. В течение суток ни минуты покоя.
С едой становилось все хуже. В день получали по одному сухарю. Телефонист с утра брал топор и отправлялся на поиски конины. Варили ее без соли. Тошнило, но ели.
Немцы сбрасывали пропагандистские листовки. На одной, помню, был изображен пленный Яков Джугашвили, ему с улыбкой протягивал руку немецкий офицер.
Часто вместе с листовками сбрасывались мины-сюрпризы: разноцветные палочки с развевающимися ленточками — красивые игрушки, рассчитанные на любопытных.
С наступлением тепла все ощутимее становился запах тления. Организовали похоронные команды. Однажды ночью, возвращаясь из 80-й кавдивизии, я наткнулся на странную картину. На заснеженной поляне, освещенной луной, «стояли» трупы: похоронщики воткнули в снег найденных мертвецов, чтобы снова не искать.
26 марта проход был пробит, снабжение возобновилось, но бои под Мясным Бором не утихали: «коридор» то сужался до нескольких сотен метров, то вновь расширялся. Немцы получили подкрепление — баварский корпус.
В апреле 13-й кк начал выходить из окружения. Организованные заслоны дали возможность дивизиям выйти почти без потерь через полуторакилометровый проход у Мясного Бора. К середине мая почти все части корпуса были за Волховом. Штабы занимались эвакуацией имущества и документов.
17 мая я получил приказ начальника штаба вывезти документы строевого, оперативного и шифровального отделов. Мне выделили «ЗИС-5» и двоих красноармейцев. Мы выехали из Дубовика в Нивки, рассчитывая через Финев Луг и Новую Кересть добраться до переправы. Наша машина оказалась в хвосте 12-километровой колонны автомобилей, тягачей, повозок, санитарных машин, тракторов и другой техники. Здесь мы и застряли, продвинувшись за сутки всего на два километра. Отобрали секретные документы, остальные сожгли. Водрузили свой груз на брошенную железнодорожную тележку, на которой ремонтники возили инструменты, и отправились искать продпункт. Получили продукты на два дня, но пока за ними ходили, тележку украли.
Узкоколейка от Финева Луга до Новой Керести уже не действовала. Возле моста через Кересть кишел человеческий муравейник. Сюда вывозились раненые, войсковое имущество и снаряжение. Лес был забит штабелями седел, полушубков, валенок, попон, бочек и ящиков. По мосту медленно ползли машины и повозки, увозя раненых и больных, шли толпы красноармейцев. Постоянно возникали пробки, но через какое-то время все снова приходило в движение.
То и дело налетали бомбардировщики. Тогда в воздух летели обломки машин, повозок, имущества, гибли люди. Взметывались разрывы снарядов и мин. Мост постоянно обстреливался.
Переправившись на восточный берег Керести, мы влились в людскую колонну, растянувшуюся от деревни Кречно до Ямно на Волхове. По лесу был проложен деревянный настил, постоянно обновляемый дорожниками, но почти не замаскированный: от леса остались одни стволы без кроны и веток. Над землей висела пелена сизого дыма. В воздухе с оглушительным ревом проносились вражеские самолеты, сбрасывающие бомбы. Весь лес был в ямах и воронках.
Дорога поворачивает к Мясному Бору — самому узкому месту горловины. Впереди царит ад: гул самолетов, разрывы бомб и снарядов, глухие очереди пулеметов. Невольно в душу заползает страх остаться навсегда в какой-нибудь гнилой яме. Гонишь от себя эти мысли, оглядываешься — все ли на месте. Вот уже осталось пятьсот метров, триста, сто…
И вот, наконец, увидели Волхов. Мы прошли 30 км с грузом и остались живы. Это было 25 мая 42-го года. 2 июня немцы окончательно закрыли «коридор», и выбраться из «мешка» удалось немногим.
В. Н. Соколов,
бывш. делопроизводитель строевого отдела штаба 13-го кк