Глава V Проблемы единой экономики

Глава V

Проблемы единой экономики

И. Б. Орлов

Поиски государственного знаменателя рыночной стихии

Перестройка экономики на «социалистический лад» к началу 1921 года резко разошлась с задачей выхода народного хозяйства из кризиса. Именно преодоление последнего потребовало возврата к рыночным отношениям. Но не нэп «развязал» рынок, а скорее загнанный в подполье рынок породил и подталкивал нэп дальше. Материалы 1918–1920 годов показывают неустранимость рынка из хозяйственной практики этого периода. Чекистские источники представляют богатую информацию относительно того, что во время Гражданской войны на советской территории жил полнокровной жизнью рынок земельных угодий, строений, предприятий, ценных бумаг и пр. Показательно, что почти все обвиняемые в середине 1920-х годов в крупных хозяйственных преступлениях в 1918–1921 годах служили или в Красной армии или в государственных учреждениях. Нелегальный частный капитал этой поры вырос в годы Гражданской войны: снабжение армии было «золотым дном»[381].

После перехода на продналог развитие страны, рассчитанное на товарообмен через Наркомпрод и кооперацию, во многом под давлением неурожая и голода пошло по пути дальнейшего развития рыночных отношений. К осени 1921 года планы «социалистического обмена» окончательно трансформировались в идею государственного регулирования торговли и денежного обращения. Партия становилась на позиции «государственного регулирования капитализма», причем последний воспринимался уже не как один из укладов хозяйственного строя, а как целостная, хотя и противоречивая, система. Поэтому процесс реанимации рыночных отношений сопровождался восстановлением или созданием государственных учреждений, которые должны были взять на себя функции регулирования рынка. Так, в октябре 1921 года в распоряжении государства появился новый действенный инструмент регулирования хозяйства, и в первую очередь его государственного сектора, — Госбанк. Первоначально, при учреждении главного банка страны предполагалось, что он будет пользоваться монополией в области банковского дела. Но уже в 1922–1923 годах монополия Госбанка была существенно ограничена созданием Банка потребкооперации, Российского коммерческого банка, Торгово-промышленного банка и сети коммунальных и городских банков[382].

Однако ощутимые изменения в хозяйственном механизме произошли только в 1922 году: было ликвидировано фондовое и нарядовое распределение, резко сократилась натурализация обмена и зарплаты, начал проводиться курс на сокращение эмиссии и создание твердой конвертируемой валюты, возродилась оптовая торговля, были ликвидированы пайки, упразднены трудовые армии, трудовые повинности и милитаризация отраслей. В мае 1922 года при СТО была создана Комиссия по внутренней торговле (КВТ), распоряжения которой на местах проводились через местные органы СТО — экономические совещания.

Формирование рынка с переходом к нэпу шло стихийно и весьма противоречиво. Характер и темп восстановления товарно-денежных отношений и рынка определяла частная торговля и вышедший из подполья частный рынок, которые придавали этому процессу спекулятивный характер. Начало процессу утверждения частника в торговле, как наиболее доходной сфере, было положено летом 1921 года: в июле установлен разрешительный порядок открытия торговых заведений, а декретом «О взимании платы за товары, отпускаемые государством для частного хозяйства» была заложена правовая основа договора купли-продажи. До 1922 года крупный капитал не решался выйти из подполья. Характерными признаками частной торговли первых лет нэпа были ее распыленность и небольшие размеры торговых предприятий. Первоначально формы частной торговли были достаточно примитивными: преобладала лоточная торговля, а торговля из стационарных помещений составляла менее ¹/₅ всех оборотов. Только с весны 1922 года разносных и разъездных торговцев начали постепенно заменять частные лавки и магазины.

Если в начале своей деятельности торговцы выступали под вывеской всевозможных товариществ и объединений, то вскоре нэпман вступил в оборот под собственной фирмой. А конкурентная борьба наметила тенденцию поглощения мелких предприятий крупными и перелив частного капитала из розничной торговли в оптовую. Менялась и география частной торговли: из сельских и периферийных районов она переносилась в городские центры. В 1922 году на долю частников приходилось 95 % розничных торговых заведений и 75 % розничного товарооборота, в оптово-розничной — 50,4 % товарооборота, а в оптовой — 14,5 %. Однако по характеру своих операций частная торговля была на 80 % посреднической[383].

В 1922 году правительство предприняло попытку обеспечить «цивилизованное взаимодействие» всех укладов на рынке с помощью формирующейся с лета 1921 года по инициативе торговой общественности сети товарных бирж. Если первые биржи (Саратовская, Пермская, Вятская, Нижегородская и в Ростове-на-Дону) были чисто кооперативными, то образование в конце декабря Московской Центральной товарной биржи ВСНХ и Центросоюза положило начало новому этапу развития биржевого дела, когда чисто кооперативную биржу заменяет «смешанная» с органами ВСНХ. В соответствии с концепцией «организованного рынка» большинство из возникших в первом полугодии 1922 года бирж были реформированы в соответствии с уставом Московской биржи, в котором перед биржей были поставлены задачи выявления спроса и предложения, регулирования торговых операций, контроля за правильностью и экономической целесообразностью сделок. Практически, на рынке промтоваров, более подверженному регулирующему воздействию государства, посреднические функции биржи отходили на второй план перед функциями учетно-контрольными. По своему содержанию подобная контрольная деятельность, противоречащая свободе торговли, совпадала с функциями торговой инспекции Наркомата РКИ[384].

Первоначально биржевой оборот был слабым. Несмотря на приказ ВСНХ от 2 января 1922 года об участии государственных предприятий и организаций в биржевых операциях, школы «торговой грамотности» ими саботировались. Котировка на Московской бирже началась спустя 10 месяцев со дня ее образования, и вообще до второй половины 1922 года котировка производилась лишь на 24 из 39 существующих бирж[385]. Слабость товарооборота на биржах объяснялась и тем, что с июля 1921 года до принятия 22 августа 1922 года постановления СТО «О товарных биржах» действовала практика полного устранения частных лиц и предприятий из сферы биржевого оборота. Чтобы избежать этого, ВСНХ еще в июне 1922 года издал специальный циркуляр с указанием на отсутствие в законодательстве положений о желательности устранения частной торговли из биржевого оборота, а в августе был снижен ценз для частных предприятий, желающих участвовать в работе бирж[386].

Но к каким-либо существенным изменениям в деловом климате это не привело. Частные лица не могли быть членами биржи, хотя допускались на биржевые собрания, если были постоянными посетителями и уплачивали ежегодный взнос. Однако Саратовская биржа не препятствовала принятию в ее члены частных юридических лиц, а Петроградская — русских и иностранных фирм и частных лиц с совещательным голосом. Ввиду этого доля участия частного капитала при совершении биржевых сделок значительно уступала удельному весу государственных структур. Так, в 1923 году средний годовой процент падающего на частный капитал биржевого оборота не превышал 15,5 %, и темпы его роста были значительно меньше государственных оборотов: 11 % против 45 %[387]. Посреднические функции биржевых маклеров рассматривались как второстепенные, мало значимые по сравнению с функциями консультаций и наблюдений за экономической целесообразностью биржевых сделок. Государство активно вмешивалось в работу маклеров, которые должны были стать проводниками государственной политики в области хозяйства. Делались даже попытки создания коллективных маклерских коммун, где все комиссионное вознаграждение шло в общий «котел» и распределялось поровну[388].

Настоятельная необходимость существования бирж и рост их популярности выражались в быстром расширении биржевой сети: в 1923 году насчитывалось уже 70 бирж[389]. Но государство не было заинтересовано в расширении рыночных отношений. Задача «овладения рынком» понималась как создание госсектора торговли и вытеснения частника из этой сферы. В целях усиления контроля государства за сделками частных лиц и расширения государственного присутствия в биржевой торговле, в сентябре 1922 года СТО обязало госорганы обязательно оформлять на бирже сделки, совершенные вне биржи. Поскольку биржи взимали более высокие сборы за регистрацию внебиржевых сделок по сравнению с биржевыми, то данное постановление способствовало искусственному увеличению биржевых оборотов.

Оздоровление финансов

Признание де-факто и де-юре товарно-денежных отношений поставило перед советским правительством задачу оздоровления финансов.

Примечательно, что с конца 1920 года Наркомфин углубился в поиски нового универсального измерителя ценности взамен денежного. Даже распределение денег стало переходить в ведение Совнаркома, а функции НКФ все больше сводились к техническим операциям печатания и рассылки денежных знаков. Основная же работа по оздоровлению финансово-кредитной система легла на правительство и Финансовую комиссию ЦК РКП(б). Отказ от аннулирования денежного знака был вызван тем, что легализовавшийся рынок вышел за рамки местного оборота. В постановлении ВЦИК от 10 октября 1921 года интересы казны возводились в степень высших государственных интересов, а перед финансовым ведомством ставилась задача сокращения эмиссии и развития банковских операций в целях развития государственного хозяйства[390].

«Твердый» бюджет и конвертируемую валюту можно считать высшими достижениями финансовой политики первых лет нэпа. Одним из средств решения этих проблем стала реанимация налогов и превращение их в крупный ресурс государственного хозяйства. Придя к власти под лозунгом «долой налоги!», с переходом к нэпу большевики были вынуждены забыть об этой утопии. В феврале 1921 года был подготовлен проект декрета о полной отмене налогов, сбор которых был приостановлен. Переход к нэпу отмел эти планы, хотя и породил весьма громоздкую, характеризующуюся многочисленными сборами систему обложения. Причем центр тяжести был перенесен на группу косвенных налогов: акцизы, таможенные, гербовые и прочие сборы. В 1921 году на них пришлось 66,3 % от общей суммы налоговых сборов, а за 9 месяцев 1922 года они составили 72 %[391].

В промышленности первым денежным налогом стал введенный в июле 1921 года промысловый налог, который состоял из патентного и уравнительного сборов. Но в 1921 году уравнительный сбор вводился только в 58 крупных городах и составлял всего 3 % с оборота, так как к обложению не привлекались государственные, коммунальные предприятия и кооперативные заведения, распределяющие среди населения предметы первой необходимости. Перелом в налоговой политике наступил в феврале 1922 года, когда к промысловому налогу были привлечены государственные и коммунальные предприятия, отменялись льготы для кооперации и повышались ставки патентного сбора, стоимость которого вносилась теперь по курсу довоенного рубля. Была также проведена дифференциация ставок налога в зависимости от видов товаров с повышенным обложением предметов роскоши. В ноябре этого года был введен подоходный налог, в отличии от промыслового учитывающего не величину оборота предприятия, а его доходность.

При всем при том значительная часть бюджета 1921–1923 годов оставалась натуральной, так как основной, продовольственный, налог взимался в натуре. После того, как обнаружилась нереальность «твердого» бюджета 1922 года, был составлен «ориентировочный», действовавший до октября месяца. В этом «ориентировочном» бюджете промышленность выделялась в самостоятельное хозяйство. Первоначальное наделение из бюджета крупных предприятий и трестов денежными средствами ограничивалось оборотными средствами, причем оно происходило постепенно, по мере роста доходов бюджета. Бюджет как бы переложил определенную долю своих затрат на восстановление промышленности и других отраслей на кредитную систему. Свою роль сыграло также подчинение ценообразования возможным ресурсам бюджета. Наряду с использованием предельных и восстановительных цен, которые по сути были заниженными против рыночной стоимости, экономию на расходах бюджета давала практика хронической задолженности государства как бюджетного потребителя, а нередко и просто неплатежи. Покрытие дефицита бюджета происходило не путем эмиссии бумажных денег, а кредитными операциями: госзаймами, вкладами населения и общественных организаций в сберкассы, фондами государственных имуществ и личного страхования и т. п.

Гиперинфляция, которая развивалась под воздействием страшного голода (за октябрь 1921 — май 1922 годов розничные цены выросли в 50 раз), стала решающим доводом в пользу введения параллельной валюты. Правда практическая реализация введения банкноты для кредитования крупной промышленности и торговой деятельности задержалась до ноября 1922 года, так как летом, ввиду хорошего урожая, гиперинфляция прекратилась. Однако длившаяся с мая по сентябрь 1922 года полоса относительной стабилизации совзнака была перечеркнута не только его чрезмерной эмиссией в августе, но и превращением иностранной валюты и золота в легальные средства платежа. Поэтому 11 октября 1922 года Совнарком декретировал выпуск червонцев — билетов Госбанка достоинством 1, 2, 3, 5, 10, 25 и 50 червонцев и золотой монеты достоинством в 10 рублей, а 28 ноября первая банкнота была выпущена в обращение. На валютном рынке как внутри страны, так и за рубежом, червонцы свободно обменивались на золото и иностранную валюту по довоенному курсу царского рубля: 1 доллар за 1,94 рубля.

Благодаря существенному ограничению в первый период использования банкнот для покрытия государственных расходов, Наркомфину удалось добиться сокращения расходов на содержание госаппарата и финансовую поддержку промышленности и транспорта. Эта мера способствовала сокращению бюджетного дефицита. Правда удержать рост бюджетных расходов в пределах разумного не удалось, так как принципиальные решения о размере бюджета принимало политическое руководство страны, которое не проявляло необходимой компетентности и твердости при рассмотрении заявок ведомств. Более того, по мере внедрения банковских билетов в оборот менялось их положение. Если вначале они служили ценной бумагой, то потом постепенно превратились в денежный знак. Банкнота, не став выразителем кредитного обращения, встала в конкурентные отношения к казначейским деньгам и стала жить за счет казначейской эмиссии. С целью удержать равновесие между валютами 7 июля 1923 года было принято решение ВЦИК об ограничении месячной эмиссии совзнака 30 миллионами рублей. Но одновременно летом были приняты решения о взимании налогов и тарифов в золотом исчислении и переводе на золотое исчисление расходной части бюджета, что подтолкнуло рост совзначных цен.

Население стало прятать червонцы про запас, а тресты, страхуясь от обесценивая совзнака, в сентябре — октябре взвинтили цены. В условиях острого разменного голода и нехватки средств на обеспечение хлебозаготовительной кампании осенью 1923 года в руководстве страны окончательно определилась политика ликвидации совзнака. Наркомфин терял контроль над совзначной эмиссией: в августе — сентябре в отдельных регионах страны появились суррогаты мелких денег — боны, талоны, знаки.

Обострило ситуацию на рынке и смещение приоритетов в области ценового регулирования в сторону прямого администрирования. Само по себе регулирование цен в различной мере и с различной эффективностью стало применяться уже с начала 1922 года, а с осени можно уже говорить о регулировании цен по всему спектру товаров. В целом воздействие государства на рынок с помощью политики цен осуществлялось методами прямого, через предельные или твердые цены, и реже — косвенного регулирования: через налоговую, таможенную и тарифную политику, а также, с конца 1922 года — с помощью товарной интервенции. Хотя прямое установление цен, как метод государственного регулирования, получило широкое распространение только с осени 1923 года, но попытки подобной практики заметны также с начала 1922 года. Постоянное совещание при Главметалле ВСНХ устанавливало с весны 1922 года минимальные цены на черные металлы и изделия из них, обязательные для участников совещания при отпуске им товаров. Бюро съездов химической промышленности подобным образом устанавливало цены на химические продукты.

Толчком к прямому вмешательству государства в дело ценообразования послужило утверждение Комвнуторга, главными задачами которого стали не только наблюдение за рыночным оборотом, организация бирж и ярмарок, но и установление предельных накидок на товары на разных ступенях товарооборота. Правда, до конца 1923 года роль ведомства была невелика, ввиду того, что оно не было наделено административными функциями. Кроме того, широкомасштабное регулирование цен затруднялось необходимостью непрерывного пересмотра совзначных цен. В то же время комиссии были предоставлены самые широкие права в области регулирования цен. Уже во второй половине 1922 года Комвнуторг применил свои регулирующие права в отношении цен на хлеб, соль, сахар и мануфактуру. А когда после хорошего урожая потерял актуальность вопрос о регулировании хлебных цен, комиссия переключилась на промышленные цены, ограничиваясь директивным установлением оптово-отпускных цен по группам товаров[392].

Кризис 1923 года

К лету 1923 года экономическое положение в стране сильно обострилось в результате «кризиса сбыта» промышленной продукции, недовольства рабочих дифференциацией зарплаты в различных отраслях и ростом безработицы в результате курса на концентрацию производства. Кроме того, заработная плата в столицах, как правило, на 30–35 % превышала заработок в провинции, что сильно обостряло обстановку на местах и приводило к усиленному потоку безработных и сельского населения в столицы и прежде всего в Москву[393]. В июне — июле по стране прокатилась волна забастовок из-за задержки зарплаты. Осенью 1923 года во многих губерниях страны наблюдался голод, а количество забастовок в сентябре — октябре достигло 217. В них приняло участие 165 тыс. человек. В сводках ОГПУ прямо отмечалось, что «политическое настроение рабочих неудовлетворительно»[394]. Серьезную угрозу для власти представляло то, что 96,5 % общего числа конфликтов на госпредприятиях страны в 1923 году прошло без ведома и даже вопреки решению профсоюзов[395].

Нэп не был бескризисной моделью, но в ряду кризисов двадцатых годов кризис 1923 года занимает особое место. К концу года нэповская система в общих чертах сложилась, поэтому «кризис сбыта» проявился как системный, став начальной гранью перехода нэпа на новую стадию создания всеобъемлющей системы государственного управления экономикой. Кризис впервые со всей очевидностью поставил вопрос о трудностях осуществления индустриализации страны, обнажил коренные социально-экономические противоречия развития нэповской экономики.

Следует подчеркнуть некоторую условность и неточность термина «кризис сбыта» применительно к сложившейся ситуации осени 1923 года. Трудности сбыта коснулись в большей степени сельскохозяйственных машин и инвентаря, но так как главной проблемой того времени была «смычка» города и деревни — город остро нуждался в хлебе, а промышленность в сырье, — то кризис и стал оцениваться как «кризис сбыта». Тот факт, что кризис проявился не столько в недостатке сбыта, сколько в невозможности при наличных оборотных средствах расширить производство до нормальных размеров, отмечен материалами по анализу промышленной конъюнктуры осени 1923 года, подготовленными ВСНХ[396].

Надо учитывать, что торговые запасы росли постепенно в течение 1922/23 года и достигли к осени в некоторых отраслях размеров 3–4-х месячного производства. При обычных условиях эти накопления опасности не представляли: в довоенное время нормы запасов достигали размеров 9-месячной потребности[397]. Но при бедности промышленности оборотными средствами даже небольшая заминка в сбыте грозила опасностью срыва нормальной работы. Избытка товаров не было, исчерпание платежеспособного спроса населения произошло при весьма незначительном размахе индустриального производства. Промышленность в 1923 году дала всего 35 % довоенного производства, а если выделить отдельно предметы крестьянского потребления, то это составит ¹/₄ — ¹/₆ довоенного уровня[398]. Кризис 1923 года скорее можно считать кризисом перепроизводства только внутри промышленно-городского цикла, а с точки зрения всего народного хозяйства в целом — кризисом недопроизводства и недопотребления.

В исследованиях причин кризиса 1923 года в качестве отправной точки берется до сих пор явление «ножниц» цен на промышленные и сельскохозяйственные товары. Но это далеко не бесспорно. «Ножницы» в России до войны были вдвое больше, чем на 1 октября 1923 года, но это не вызывало кризисов в сбыте промышленной продукции[399]. Конечно, «ножницы» цен, подрезав и без того невысокую покупательную способность сельского населения и емкость внутреннего рынка, в значительной степени способствовали созданию «кризиса сбыта». И все же, являясь отражением хозяйственной конъюнктуры 1922/23 года, сами по себе они не могли привести к столь острому кризису, разразившемуся неожиданно для государственных органов в конце августа 1923 года.

Признаки кризиса наблюдались еще с осени 1922 года, когда возникло падение, а в ряде случаев и полный застой сбыта как промышленных, так и сельскохозяйственных товаров. Особенно это отразилось на сбыте продукции табачного, трикотажного и ряда других трестов. Заминки в сбыте резко проявились в январе 1923 года, когда оборот снизился по отношению к декабрю почти наполовину. Но в феврале-марте произошло некоторое оживление сбыта, сменившееся затем в первой половине апреля новым резким падением. К весне 1923 года наблюдалось два явления: с одной стороны, «кризис сбыта», который определялся не только снижением покупательной способности деревни, но и тем, что деревня предпочитала покупать продукцию кустарно-ремесленной промышленности, как более дешевую и более приспособленную к ее потребностям, а с другой стороны, наблюдался товарный голод, во многом связанный с несовершенством торгового аппарата. Но в июне Президиум Госплана принял постановление, в котором отмечалось, что кризис сбыта конца 1922 года миновал и в будущем до конца хозяйственного года не следует ожидать его повторения[400]. Возможно, такой оптимистический прогноз диктовался настроениями в партийном руководстве. Диаграмма ценовых «ножниц», продемонстрированная Троцким на XII съезде партии, скорее послужила иллюстрацией изменяющейся конъюнктуры, нежели сигналом к принятию срочных и решительных мер по изменению торговой и промышленной политики хозяйственных органов.

Сокращение сделок трестов, синдикатов и товарных бирж в июле — сентябре 1923 года переросло в настоящую торговую депрессию: осенью сокращение оборота составило 27 %[401]. В октябре — ноябре торговая депрессия охватила все районы и все группы товаров, хотя наиболее остро проявлялась она на рынке промтоваров. Наиболее острыми центрами депрессии были центральные, северные и восточные районы страны. К началу ноября кризис стал задевать не только сферу торговли и кредита, но и область производства: налицо было разорение некоторых трестов и напряженное финансовое положение для других. На объемах производства, за исключением Моссукна, Резинтреста, Сельмаша, Фармоправления, Шелкоправления, кризис не отразился: валовая продукция за октябрь являлась рекордной, не замечалось сокращения и в ноябре[402]. Но темпы развертывания промышленного производства упали. Особенно кризис охватил сельскохозяйственное машиностроение и транспортные заказы, так как транспорт, переведенный с октября на бездефицитную эксплуатацию, был вынужден сократить свое потребление, не выдержав цен на металл.

Если конъюнктура 1921/22 года была убийственно неблагоприятна для промышленности, работавшей себе в убыток, то в 1922/23 года конъюнктура резко повернулась лицом к промышленности. Эта стихийная экономическая конъюнктура была дополнена столь же благоприятной для промышленности конъюнктурой экономической политики, постепенного возврата к плановому хозяйству, введения нэпа «в границы абсолютно необходимого». Действовал целый рад факторов, часто субъективного характера, осложнивших хозяйственную конъюнктуру осенью 1923 года, когда стала ясно намечаться тенденция к схождению «ножниц».

В ряду факторов, поставивших промышленность и торговлю перед лицом кризиса осенью 1923 года, следует выделить просчеты торговых органов. Урожай 1923 года запоздал: уборка хлеба закончилась на месяц позже обыкновенного. Когда действовала Нижегородская ярмарка, урожай еще не был снят. Руководство, ориентируясь на осеннее оживление в торговле, не приняло в расчет того обстоятельства, что крестьянин предпочтет вначале внести единый сельхозналог, а потом торговать. Кроме того, задержка кредитов на хлебозаготовки привела к их позднему развертыванию на местах. Сыграло свою роль и желание промышленности произвести побольше товаров на осеннее оживление торговли, связанное во многом с реализацией урожая. Однако в большей степени на это оживление ориентировалась торговля: кризис произошел при скоплении товаров не на складах фабрик, а на складах кооперативных обществ и торговых организаций.

Но за очевидностью спекулятивного спроса торгового аппарата, надеявшегося выгодно использовать осеннюю конъюнктуру, нельзя не видеть того, что «заминки» в сбыте и временная приостановка роста промышленности объяснялись в значительной мере ошибками экономической политики. В числе таких ошибок наиболее важной явилась банковская политика осени 1923 года. Начало кризиса было ускорено сокращением с сентября банковских кредитов, которое банковские деятели объясняли желанием воздействовать на политику цен хозяйственных органов, якобы пользовавшихся кредитом для задержки товаров на складах и взвинчивания цен, необходимостью перестройки активов Госбанка в связи с началом хлебозаготовительной кампании и сокращением эмиссии банкнот в целях повышения курса червонца, угрожающе понижавшегося в последние месяцы хозяйственного года.

Если весной и летом 1923 года промышленность ежемесячно расширяла объемы своего кредитования на 18–19 млн руб., то в сентябре и октябре промышленность получила всего 6 млн руб.[403] Промышленности пришлось платить по векселям в условиях отсутствия реализации, что еще более усугубило кризис. Кроме того, так как не было вовремя проведено кредитование хлебозаготовок, то крестьяне не смогли продать хлеб и купить продукцию промышленности. Сжатие кредита началось за 2,5 месяца до того, как реализация урожая стала давать ощутимый эффект для оборота с промышленностью. Когда осеннее оживление себя не оправдало, то «кризис сбыта», замаскированный кредитной политикой лета — осени 1923 года, обнаружил себя в полной мере.

Кроме внутренних факторов, важную роль в образовании и развитии кризиса сыграли советский протекционизм, слабость внешней торговли и отгороженность российской экономики от мирового рынка. С переходом к нэпу монополия внешней торговли не претерпела каких-либо существенных изменений. 9 августа 1921 года. Наркомату внешней торговли было предоставлено право самостоятельных заготовок и реализации экспортных товаров[404]. А для непосредственного проведения коммерческих операций была создана Государственная экспортно-импортная торговая контора «Госторг». Первую трещину монополия внешней торговли дала осенью 1922 года, когда части организаций была предоставлена возможность, хотя и под строгим государственным контролем, заключать сделки. Второй трещиной стало упрощение весной следующего года системы экспорта-импорта и разрешение создания внешнеторговых синдикатов и акционерных обществ.

Но в целом сохранявшаяся монополия Внешторга и недостаточность средств тормозили развитие экспортно-импортных операций. К середине 1920-х годов по объему внешнеторгового оборота СССР находился на 24-м месте в мире. Особенно сильное сужение оборота произошло по сравнению с дореволюционными показателями. До 1923 года экспорт почти не развивался, что было связано с блокадой Советской России и ее рецидивами. Хотя по составу вывозимых товаров создалось более благоприятное соотношение, чем до революции. Больший процент общего количества экспортируемых товаров составляла продукция добывающей промышленности и относительно меньший процент — сельскохозяйственная продукция. Показатели импорта 1921–1922 годов, свидетельствующие о его росте, не отражали развитие собственно внешней торговли: цифры импорта этих лет демонстрируют чрезвычайные закупки за золото железнодорожного оборудования, продовольствия и топлива для борьбы с голодом и разрухой[405].

В основу антикризисной программы, принятой на вооружение партийно-государственным руководством, было положено узкое понимание кризиса осени — зимы 1923/24 года как «кризиса сбыта». Отсюда попытки ликвидировать «заминки» в сбыте любой ценой. Хотя на экстренный характер принимаемых мер повлияло обострение социальной обстановки в стране, все же при принятии тех или иных экономических решений преобладали, как правило, политические и идеологические факторы. Весь этот комплекс мер, оказавших первоначально оздоравливающее воздействие на экономику, но проводимых жестко, непоследовательно и часто без учета изменений конъюнктуры рынка, привел на практике к неоднозначным и противоречивым результатам.

Некоторые частные меры были вполне обоснованы и приемлемы. Так, для реализации сельхозмашин в ноябре 1923 года выход был найден в предоставлении долгосрочных льготных кредитов сельскому населению и в распределении запасов сельскохозяйственных орудий со скидкой в 30–50 %[406]. Это дало весомый эффект в оживлении торгового оборота и в преодолении кризисных явлений в отраслях, связанных с сельскохозяйственным машиностроением. Оживили сбыт окончание продналоговой кампании и переход с 1 января 1924 года на уплату единого сельхозналога только деньгами и облигациями займов. Но в последующем и эта мера, лишившая государство натуральной части налога, в условиях хронического недостатка промтоваров привела к обострению проблемы хлебозаготовок.

К декабрю 1923 года кризис начал смягчаться, что отразилось на некотором оживлении торговли и кредита. Однако частичное оживление сбыта в этот период было связано с усилением активности частного торгового капитала, бросившего крупные наличные средства на закупку товаров госпромышленности[407]. А оборот госпредприятий и грузооборот оставались на прежнем уровне. Реализация промышленной продукции осуществлялась до конца года не в полной мере, а запасы промышленных товаров продолжали расти. Промышленность и к концу года оставалась в тяжелом положении: ряд организаций находился на грани ликвидации, сырьевые заготовки не были обеспечены финансированием, росла задолженность по векселям, в отдельных случаях предприятия оказывались не в состоянии выплатить зарплату[408].

«Кризис сбыта» дал толчок первым шагам, направленным на свертывание рынка и на подмену еще не развившихся рыночных отношений бюрократическими подпорками. Борьба за «овладение рынком» опиралась, главным образом, на политику низких цен. Стратегия регулирования внутреннего рынка государством состояла в поддержании сельскохозяйственных цен на уровне, делающим экспорт рентабельным, и в достижении низких безубыточных цен на промтовары путем снижения их себестоимости и торговых наценок. Снижение цен промышленности преследовало цель выбить частника с крестьянского рынка, даже с известными жертвами для государства. Хозяйственная политика «большинства» ЦК партии исходила из стремления установить рыночные цены независимо от размеров производства, исходя из желательного соотношения цен промышленности и сельского хозяйства. А так как это соотношение было неблагоприятным для последнего, отсюда и стремление снизить промышленные цены во что бы то ни стало.

Кампания по принудительному снижению отпускных цен трестов развернулась сразу после октябрьского (1923 г.) пленума ЦК. Выбранный путь административного снижения цен промышленности принес нужный и в общем то приемлемый результат только на короткое время, как временная и тактическая мера. В результате начавшейся кампании по снижению цен промышленности уже в конце 1923 года обанкротился Центросоюз. Кажущиеся легкость и эффективность решения сложнейших задач экономики путем административного воздействия на цены перекрывали в глазах руководства оборотную сторону проблемы. Снижение отпускных цен промышленности почти не доходило до потребителя — весь эффект сводила на нет плохая торговая организация и спекуляция. Происходила перекачка с таким трудом накопленных средств из промышленности в торговлю, что было весьма разрушительно для экономики на стадии восстановления. Помимо этого, использование методов «военного маневрирования» — завоз промышленных товаров в сельские магазины к моменту сбора урожая, — привело к возникновению дефицита товаров в сырьевых районах Нечерноземья и в крупных городах. Но руководство посчитало товарный кризис временным явлением, продолжая политику неуклонного снижения цен[409].

Ф. Э. Дзержинский, утвержденный на посту Председателя ВСНХ 2 февраля 1924 года, стал проводником «топорного», по его собственному признанию, снижения цен. Выступая в феврале 1926 года на XXII чрезвычайной партконференции в Ленинграде, он признал, что в ходе этой кампании промышленные цены были снижены значительно ниже восстановительных, при которых окупаются издержки и обеспечивается развитие производства[410]. Не удивительно, что Центр часто терял контроль над обстановкой, пропуская необоснованные повышения цен трестами. Последние находили способы обходить декреты о снижении цен путем ухудшения качества продукции, особенно в текстильной промышленности, сокращения производства ходовых товаров, на которые распространялась политика нормированных цен, и расширения производства неходовых.

Оживление на рынке предметов легкой индустрии в январе-феврале 1924 года было вызвано не покупательским спросом, а закупками частных фирм и лиц. Массовые закупки мануфактуры в кредит имели своей целью страхование частником своих средств в условиях падения курса червонца. Если осенью 1923 года частники вкладывали совзнаки в червонцы, то в начале следующего года — в товары. Ожесточенное наступление частного капитала наблюдалось и в других областях: массовые заготовки дров вытесняли с рынка донецкий уголь, на хлебном рынке развернулась спекуляция хлебом, закупленным в период низких цен осени 1923 года. Развитие товарооборота в сложившихся условиях пошло в направлении роста цен, прежде всего на продовольствие. Усиленная казначейская эмиссия, сыграв свою роль в преодолении «кризиса сбыта», привела к излишку денежных средств и инфляции денежного рынка. Обесценивание совзнака (3–5 % в день) смягчило депрессию на рынке, так как держатели совзнаков стремились обратить их в товары. Да и крупные учреждения усилили оборот, стремясь избавиться от обесценивающихся денег[411]. Но вскоре усиленный выпуск совзнаков, ведущий к росту товарных и падению червонных индексов, стал дестабилизировать рынок. Поэтому в январе 1924 года было принято решение о ликвидации системы параллельных валют путем обмена совзнака на червонец.

5 февраля декретом ЦИК и СНК СССР был объявлен выпуск государственных казначейских знаков в купюрах 5, 3 и 1 рубль в червонном исчислении, а с 14 февраля была прекращена эмиссия совзнаков. 7 марта в последний раз был объявлен официальный курс червонца в совзнаках: 1 червонный рубль менялся на 50 тыс. рублей образца 1923 года или на 50 млн рублей образца 1921 года. Назначение такого курса преследовало фискальные цели, для чего и был форсирован темп падения совзнака. Эта мера ударила по держателям последнего, прежде всего по широким слоям сельского населения. Выкупная операция была завершена к 31 мая 1924 года, а кампания по снижению цен промышленности была использована для закрепления денежной реформы.

Быстрое введение твердой валюты стимулировало рост товарооборота, но положительный эффект оказался кратковременным. Червонец сыграл роль регулятора: потребители, вкладывая деньги в устойчивую валюту, воздерживались от покупок, тем самым оказывая дополнительное давление на промышленность. Товарный голод, прерванный проведением денежной реформы, возник вновь, постепенно превратившись в хроническое явление советской экономики. Повышение сельскохозяйственных и снижение промышленных цен лишь временно сняло проблему «кризиса сбыта», но не устранило опасность «качелей» в деле ценообразования — стихийного отхода при неприятии товаров рынком и нового скачка при необходимости платить зарплату рабочим. Положение с выплатой зарплаты не улучшалось. Комиссия ЦК и ЦКК, срочно образованная в связи с острыми конфликтами рабочих с администрацией по поводу задержки зарплаты, сообщила на заседании Политбюро в конце августа 1924 года о том, что в течение летних месяцев задолженность по зарплате составила 4 млн руб. Причем задолженность по зарплате имела место преимущественно в промышленности союзного значения, главным образом, в тяжелой индустрии. И это с учетом того, что она в цугпромовских предприятиях несколько ниже, чем по промышленности в целом[412].

Задача преодоления кризисных явлений в промышленности была осложнена тем, что XIII съезд партии в мае 1924 года выдвинул задачу приоритетного развития металлопромышленности в условиях продолжающегося снижения промышленных цен трестов. Партийный форум окончательно утвердил концепцию, согласно которой регулирование цен стало одним из основных принципов и методов нэпа. Речь шла об администрировании, но в оболочке экономических терминов, что весьма характерно для творца этой политики Бухарина. Снижение цен сделалось орудием в руках государства в борьбе за повышение производительности труда, часто без учета того предела, который ставили технические условия производства того времени, и во многом за счет повышения интенсивности труда рабочих.

Репрессии против частного капитала

Трудности выхода из «кризиса сбыта» открывали возможности перекладывания вины за обострение экономической и социальной обстановки в стране на частный капитал. На фоне разгоравшегося кризиса, в конце ноября 1923 года ОГПУ начало операции по административной высылке из Москвы, а затем и из других крупных городов, спекулянтов, контрабандистов, валютчиков и других «социально опасных элементов». Причем репрессии обрушились на лиц, связанных как с черной, так и с официальной валютной биржей. В феврале следующего года более тысячи нэпманов были обвинены в спекуляции и сосланы из Москвы на север. Эти репрессии загоняли спрос на валютные ценности в подполье. Хотя в целом они не достигли таких масштабов, чтобы развалить валютный рынок, но затруднили проведение денежной реформы. Поэтому в начале марта 1924 года по предложению Г. Я. Сокольникова Политбюро дало указание ОГПУ прекратить репрессии против биржевиков[413].

В целом 1924 год открыл второе крупное наступление на частника, подготовка к которому началась еще в прошлом году. В течение 1923/24 года размеры банковских кредитов частной клиентуры были снижены в несколько раз, а налоги увеличились в 16 раз по промысловому обложению и почти в 5 раз — по подоходному. 1924 год обозреватели иностранных газет назвали «годом второй революции», так как было закрыто около 300 тыс. частных предприятий. В целях борьбы с «рыночной стихией» были предприняты меры по установлению административного надзора за самыми мелкими предприятиями. Частникам было запрещено продавать продукцию государственной промышленности[414].

Подобная практика не была чем-то новым в отношении властей к частному капиталу. Речь скорее шла о масштабах репрессий. Бурное развитие частного предпринимательства в конце 1921 — вначале 1922 года «спровоцировало» волну хорошо организованных процессов над частными предпринимателями по обвинению в нарушении трудового законодательства. В декабре 1921 года в Москве прошел один из первых таких процессов, который носил показательный характер. Со второй половины следующего года увеличилось давление на предпринимателей со стороны профсоюзов. Возрос и налоговый пресс. Особенно обременительными были ставки промыслового налога. Дело в том, что частные предприниматели дважды платили уравнительный сбор с одной и той же продукции — с оборота в производстве и с оборота от продажи в своем магазине. Циркулярным распоряжением по Центроналогу от 24 января 1923 года к промысловому обложению были привлечены водяные и ветряные мельницы, сельские кузницы и т. п. По новой классификации, принятой Наркомфином РСФСР в июле 1923 года, ставки промыслового налога с госпредприятий были в 2–4 раза ниже ставок частных предприятий. И это не считая подоходного налога и местных сборов, принудительных займов и высокой арендной и квартирной платы. Посредством налогового обложения изымалось до 90 % доходов частных предпринимателей[415].

Все это вынуждало предпринимателей переходить к нелегальным формам деятельности: к подпольной раздаче работы на дом, созданию лжекооперативов и фиктивных артелей и т. п. А это, в свою очередь, вызывало очередной виток карательной практики по отношению к частному сектору. И не только к нему. При переходе к нэпу «забыли» реорганизовать органы контроля как в центре, так и на местах. Отсюда и кампании по борьбе со взяточничеством и стихийная «чистка» госаппарата, в том числе и милиции. Например, в Нижнем Новгороде кампания по борьбе со взяточничеством продолжалась с середины октября 1922 года до мая 1923 года[416].

Все это подпитывало негативное отношение к нэпу, как в высших эшелонах власти, так и в широких массах, которые с влиянием нэпа связывали возвращение к «старым порядкам». Так, прием нового рабочего или получение более высокого разряда сопровождались выставлением «угощения» мастеру. Власти делали все, чтобы нелепая фигура толстого человека во фраке и в котелке сделалась непременным атрибутом многочисленных театрализованных шествий. Неудивительно, что в глазах рядовых граждан российские предприниматели представали в столь карикатурном облике: «Видим, идет семипудовая тетка с заплывшим от жира лицом, в пышном наряде, напыщенная косметикой, за ней идут дети, также нарядные, самодовольные, счастливые. Идут очкастые, усастые, в три обхвата дяденьки, с золотыми, блестящими кольцами»[417].

Очевидно, что все неудачные попытки в создании «единой экономики» были свалены на частный капитал, несмотря на то, что в 1923/24 году на его долю в основных капиталах всей промышленности приходилось весьма скромная часть — всего 12 %, а в цензовой промышленности она была ничтожна — 0,7 %[418]. Но причины этого явления лежали глубже. Во-первых, функционирование государственного (крупное производство) и негосударственного (мелкое производство) секторов не было органически увязано единым рынком. Во-вторых, превращения многоукладной экономики в смешанную не произошло из-за политизации и усиления государственного вмешательства. Завершенная весной 1924 года денежная реформа застала уже начавшееся разрушение рынка путем вытеснения частника из товарного оборота, проведения систематической политики снижения цен (можно особо выделить кампании осени 1923 года, февраля — марта и июля — сентября 1924 года), замены рыночного товародвижения «планами завоза» и т. п. Государственное регулирование все больше охватывало процессы заготовки сырья, условия производства и продажи промышленной продукции в общественном, кооперативном и частном секторах экономики. Тем самым были сделаны важные шаги на пути превращения так и не сложившейся «единой экономики» в экономику единственной собственности.

Выход из кризиса осени — зимы 1923–1924 годов совпал со смертью В. И. Ленина. Состоявшийся 31 января 1924 года пленум ЦК партии призвал членов партии, монолитность которой подверглась серьезному испытанию в ходе внутрипартийной дискуссии 1923–1924 годов, «изжить создавшееся обострение и укрепить полное единство радов»[419]. Ленин, как политический символ, выполняющий мобилизационную функцию, стал олицетворять в массовом сознании коммунистическую партию, советскую власть и социализм. Эта ипостась образа настойчиво культивировалась, например, в ленинской вербовке в партию в 1924 году. В пропагандистских целях стал широко использоваться мифологический мотив — образное выражение «лампочка Ильича», что задавало кампании нужный идеологический контекст. Электрификация неотделима от Ленина: она усиливала мотив вечности вождя и его идей, наделяя его светоносностью и вездесущностью ассоциируемого с ним электрического света. Символично, что электрификация сел и деревень приурочивалась не к дате рождения Ленина, а к дате его смерти[420]. Для страны начинался как бы новый отсчет времени, в котором не находилось места «проклятому прошлому» в силу всеобщей ослепленности «призраком будущего».