Глава XII Противоречия индустриализации

Глава XII

Противоречия индустриализации

И. Б. Орлов

Попытки индустриализации в рамках нэпа

Долгие годы советская историография 1920-х годов находилась в зависимости от сталинской концепции индустриализации, сводящей последнюю, прежде всего, к созданию тяжелой индустрии. Ускоренное развитие последней, определяемое как особенность социалистической индустриализации, рассматривалось в качестве основы индустриального преобразования остальных отраслей экономики. Но необходимость ускоренной индустриализации исходила не только изнутри, но и в значительной степени извне — от Запада с его растущим уровнем промышленного развития и военной мощи. Хотя большевистский вариант модернизации страны во многим ориентировался на односторонние представления о технологической и военной эффективности Запада. Весьма произвольная привязка начала индустриализации к решениям XIV съезда ВКП(б) привела к искусственному разделению истории 1920-х годов на восстановительный и реконструктивный периоды. На самом деле и после XIV съезда партии еще продолжались восстановительные работы, прежде всего в тяжелой индустрии. В 1926–1928 годах основные средства расходовались на капремонт и на переоснащение действующих предприятий. Но уже в 1926–1927 годах шло сооружение и новых предприятий: Уралмашзавод, Турксиб, Днепрострой, свинцовый завод в Казахстане и др.

К концу 1925 года было восстановлено 4087 предприятий крупной промышленности, возведены Шатурская, Каширская, Нижегородская, Кизеловская и другие электростанции. К концу 1925/26 года общий объем промышленного производства, по официальным данным, впервые превзошел уровень 1913 года. Но вряд ли этим цифрам можно доверять. Экономическая информация того периода была весьма неточной. В 1926 году Ф. Э. Дзержинский характеризовал отчетность промышленных трестов как «фантастику», квалифицированное вранье[942].

Советская национализированная промышленность производила товары весьма плохого качества. Рельсы, из которых треть не выдерживали испытания, железобетон, выдерживающий напряжение на 30 % меньше нормального, галоши, которые носятся два месяца, — такими характеристиками изделий отечественной промышленности пестрели страницы советских газет и журналов. Если количественно учесть это понижение качества изделий, то пришлось бы внести значительные поправки в исчисления объема производства и себестоимости изделий.

Общая стоимость продукции госпромышленности достигла 5,3 млрд руб., что было на 42 % больше, чем в 1924/25 году. Но план капитального строительства был выполнен только на 92,8 %, причем в строительство новых заводов было вложено всего 12,3 % общего объема инвестиций. Поэтому за восстановительный период были сделаны весьма скромные шаги в деле организации новых производств: в 1925/26 году было выпущено всего 813 тракторов вместо 7018 по плану. В 1923–1925 годах осуществлялась достройка и перестройка автомобильных заводов, но производство автомашин в 1924/25 году составило только 126 штук[943].

Восстановительный процесс в СССР опережал эти процессы в странах Европы, однако в качественном отношении наблюдалось значительное отставание: более высокая себестоимость в сочетании с нехваткой товаров вела к росту промышленных цен. Себестоимость промышленной продукции возросла в 2–2,5 раза по сравнению с 1913 годом. Соответственно и цены на промтовары в 1926 году в два раза превышали довоенные цены и в 2,4–2,5 раза были выше, чем в ведущих капиталистических странах[944]. А периодические кампании по снижению отпускных цен трестов лишь увеличивали число убыточных производств. Дороговизна проката задерживала ход строительных работ. В 1924 году в районе Нижнего Новгорода строилось сооружение из прокатного металла. Оказавшийся здесь случайно некий английский инженер подсчитал, что при поставке проката из Англии он обошелся бы почти в два раза дешевле, чем местный[945].

Попытки вырваться из этого «заколдованного круга», начиная с 1925 года, связывались с задачей ускоренного развития промышленности, прежде всего тяжелой. Январский (1925 года) пленум ЦК санкционировал значительное увеличение вложений в металлопромышленность — на 15 % сверх утвержденной СТО в ноябре 1924 года программы, и выдвинул задачу разработки плана не только восстановления отрасли, но и расширения ее путем постройки новых заводов. Выполняя решения пленума, в апреле 1925 года Госплан поставил задачу строительства металлургических заводов. Намечалось с 1926 года приступить к строительству новых заводов на юге (Александровский, Запорожский, Криворожский и Керченский), а с 1927 года — на Урале (у горы Магнитной) и в Кузбассе. Но уже в 1925 году была начата постройка и проектирование 111 новых заводов и шахт. В приказе ВСНХ от 9 апреля 1925 года о проведении плана капитального строительства в госпромышленности на 1925/26 год указывалось, что выполнение этого плана явится «приступом к осуществлению мероприятий, связанных с индустриализацией СССР»[946].

Дальше — больше. По докладу Ф. Э. Дзержинского XIV партконференция в апреле 1925 года взяла курс на еще большее, на 26 % расширение заданий металлопромышленности и выдвинула задачу нового строительства в качестве первоочередной. Причем на III съезде Советов в мае 1925 года развитие промышленности было поставлено в зависимость, прежде всего, от внутренних источников накопления[947]. 20 августа этого же года на заседании правления Главметалла был предварительно утвержден план строительства металлозаводов (6 по общему и 8 по сельскохозяйственному машиностроению). 17 февраля 1926 года СТО в основном утвердил программу металлопромышленности на 1925/26 год, предложенная ВСНХ, которая предусматривала производство металлопродукции на сумму 652,5 млн руб. Намечалось увеличение производства черной металлургии на 68 %, общего машиностроения — на 72 %, а также строительство трех металлических, одного вагонного, одного инструментального завода и нескольких предприятий общего и сельскохозяйственного машиностроения[948].

Заложенные в план, вопреки протестам НКФ, непосильные масштабы развития капитального строительства и тяжелой промышленности были связаны с ожиданиями хорошего урожая зерновых, а значит, роста хлебного экспорта и, соответственно, импорта оборудования и сырья для промышленности. Но планирующие органы недоучли то обстоятельство, что после предыдущего неурожайного года, крестьянство значительную часть хлеба отложит про запас. Кроме того, в предыдущий период, когда вводился в строй старый основной капитал, средства, в обычное время отпускавшиеся на обновление техники (амортизационные отчисления), прибыль промышленности почти целиком шли на пополнение оборотных капиталов предприятий. В новый период, когда старые производственные мощности были в основном задействованы, требовалась значительную часть прибыли и амортизационные отчисления выделять на обновление техники и на расширение функционирующих заводов. «Свободные» суммы стали жизненно необходимыми для расширенного воспроизводства, а руководство финансовым ведомством продолжало считать их «свободными» и решило выделить значительную их часть — свыше 200 млн руб. — на новое строительство.

Предприятия бросились изымать из банков свои сбережения, предъявили усиленный спрос на кредиты и предметы, необходимые для капитального строительства. Но малые объемы реальных кредитных сумм привели к удлинению сроков, а затем и к замораживанию строительства новых объектов. По промышленности также ударило уменьшение импорта сырья и оборудования. В итоге задания 1925/26 года в области промышленного производства по основным показателям были выполнены, но в хозяйственной жизни проявился ряд трудностей: не удалось обеспечить запланированный объем хлебозаготовок, экспорта и импорта, капитальных вложений, вместо предполагавшегося снижения цен начался их рост, обнаружился излишек денег в обращении. Последним оплотом оставался червонец. Однако широкие капиталовложения в промышленность с середины 1925 года, не подкрепленные накоплениями, привели и к падению последнего[949]. Только в результате замораживания нереального капитального строительства удалось выправить хозяйственное равновесие. Замораживание нового капитального строительства, загрузка последних неиспользуемых мощностей, водка, рост косвенных налогов, трата валютных и золотых резервов, — такова «плата» за выход из кризиса 1925 года. Ясно, что надолго таких «резервов» хватить не могло.

Ход промышленного развития, наряду с более высокими темпами, чем в других отраслях народного хозяйства, продемонстрировал ряд дефектов в области планирования и управления отраслями, в сфере производства и финансов, в состоянии оборотного капитала и рабочей силы. Финансово-производственные программы определялись не по техническим и коммерческим расчетам, а в значительной степени согласно имеющимся наличным заказам и потребностям, то есть расчеты часто оказывались нереальными. Пример тому, производственные программы Южного машиностроительного треста (ЮМТа) и Югостали. Неточные технические расчеты при составлении программ тянули за собой неправильные коммерческие расчеты, повышая себестоимость продукции. А нерациональное распределение оборотных средств ставило ряд предприятий и трестов в крайне тяжелое финансовое положение, а иногда даже вело к финансовому кризису, как это случилось с ЮМТом. Наблюдалась почти полная несогласованность в работе цехов, не связанных единым планом работы. Контроль качества продукции не охватывал всех процессов по стадиям производства. Это приводило к тому, что изделия из сборочных цехов возвращались обратно в производственные подразделения по 5–6 раз. Сильная изношенность оборудование заводов, дороговизна ремонта, большие простои из-за неисправности оборудования, отсутствия инструментов и материалов вели к увеличению вдвое сроков производства, замедлению оборота капитала и повышению себестоимости продукции.

Данные показывают ряд серьезных неувязок и дефектов в проведении капитального строительства. Так, новое строительство в текстильной промышленности было недостаточно продумано: строительство велось в тех областях, которые имели наименьшие возможности быть обеспеченными собственным сырьем. ВСНХ производило постройку новой камвольной прядильной фабрики (камвольная промышленность почти полностью работала на дорогом импортном сырье), а грубосуконная промышленность, продукция которой шла на удовлетворение нужд беднейших слоев населения, оставалась в первобытном состоянии. Имел место прием заказов заводами без учета своих производственных возможностей, главным образом, из стремления получить оборотные средства в виде авансов. Например, трубочный завод Военпрома в 1925 году имел портфель заказов в 15–25 раз превышающий месячный выпуск завода[950].

Сокращение вложений в сферу промышленности оздоровило финансовую обстановку и в определенной мере сбалансировало отрасли народного хозяйства. Но после относительно благополучного 1926/27 года уже с конца 1927 года вновь нарастают хозяйственные затруднения. Одной из причин кризисных явлений в экономике стало нарастание финансовых вливаний в индустриальный комплекс. В феврале 1927 года пленум ЦК наметил увеличение капитальных вложений в промышленность до 1100 млн руб., причем ¹/₄ средств предполагалось вложить в металлопромышленность. На протяжении 1927 года на различных уровнях были приняты решения о максимальном увеличении темпов развития промышленности и перераспределении средств через бюджет в пользу тяжелой индустрии. В связи с осложнением международной обстановки на первый план вышла задача образования валютного, хлебного, сырьевого, топливного резервов при сохранении намеченного темпа индустриализации, а также приоритетного развития оборонных отраслей[951].

XV съезд партии в декабре 1927 года в основу экономической стратегии положил идею достижения в ходе социалистической индустриализации «наиболее благоприятного сочетания» трех важнейших взаимообусловленных целей: индустриальной реконструкции экономики, причем в самой индустрии — особое внимание на развитие отраслей тяжелой индустрии; систематического повышения удельного веса социалистического сектора экономики; повышения жизненного уровня народа. Здесь был заложен «оптимальный план», исходящий не из максимума накоплений на ближайший период, а из такого состояния элементов народного хозяйства, которое обеспечивало бы длительно наиболее быстрый темп развития. Это была программа постепенной трансформации, а не резкого свертывания нэпа. Но не были учтены возможности изменения политической и экономической ситуации. Весь это вариант исходил из того, что нэп есть тот путь, на котором «только и возможно социалистическое преобразование хозяйства страны»[952].

Победа «плана» над «финансами»

В 1927–1928 годах начал формироваться и другой вариант стратегии индустриальных преобразований. Зародыши этого курса можно найти в постановлении XV съезда партии по отчету ЦК и в резолюции «О работе в деревне», принятой по докладу В. Молотова: принцип равнозначности заменен идеей решающего ускоренного роста промышленности и реконструкции народного хозяйства на промышленной основе. Эта стратегия исходила из того, что равномерное движение ко всем трем целям практически нереально, поэтому приоритет отдавался индустриализации и, в первую очередь, развитию тяжелой индустрии. Одной из причин столь резкого поворота в промышленной политике было почти полное отсутствие собственного станкостроения, не позволявшее модернизировать страну на основе собственного производства оборудования и остро ставившее проблему импорта станков, а значит и экспорта для получения необходимой валюты. С завершением восстановительного периода перед страной вставала задача развития тяжелой промышленности и энергетики — отраслей с высоким органическим строением капитала, срок оборота которого составлял 3–5 и более лет.

Не приходилось серьезно говорить об индустриализации без разрешения транспортной проблемы. Причем, учитывая российские просторы, железнодорожное и иное дорожной строительство требовало колоссальных капиталовложений, огромного количества металла и мобилизации значительных трудовых ресурсов. И это в условиях металлического и топливного голода, почти полного отсутствия импорта капитала. Оборудование в легкой промышленности было сильно изношено. Значит, нужно было ввозить его из-за границы или производить самим, для чего был необходим, в частности, металл. То есть дилемма была жесткой: или интеграция в мировое хозяйство, или увеличение капиталовложений в тяжелую промышленность. Опять замкнутый круг.

На промышленные планы, в сторону их увеличения, весьма существенное внимание оказали вопросы укрепления обороноспособности страны. Одновременно с проведением в 1924–1925 годах реформы вооруженных сил началось реформирование военной промышленности, в основу которой был положен комплекс специальных промышленных предприятий, способных, независимо от уровня технико-экономического развития соответствующих отраслей производства, производить предметы вооружения и боевой техники на уровне мировых стандартов. Но оценивая состояние обороноспособности СССР, начальник Штаба РККА М. Н. Тухачевский в своем докладе в Политбюро в декабре 1926 года отмечал низкую мобилизационную готовность советской промышленности[953]. Для руководства страны необходимость подготовки промышленности для нужд обороны определялась невозможностью накопления достаточных мобилизационных запасов готовой промышленной продукции в мирное время и сжатыми сроками проведения мобилизации в случае войны. Поскольку будущая война связывалась с неизбежной блокадой, то на первый план выдвигалось увеличение производственных мощностей тех отраслей, которые находились в зависимости от импорта.

Хотя черная металлургия росла более быстрыми темпами, чем вся промышленность в целом, но к началу 1927 года ни в области чугуна, ни стали не были достигнуты довоенные размеры производства. Положение в цветной металлургии оставалось еще хуже: сохранялась зависимость от заграницы и диспропорция между производством и спросом на цветные металлы. По уровню обеспеченности автотранспортом страна находилась на 41 месте в мире.

Что касается чисто военной промышленности, то в начале 1927 года производственные мощности советских военных заводов определялись ниже, чем казенных и частных военных заводов в 1916 году. Наибольшее отставание имело место в производстве артиллерийского выстрела: в 1927 году его производство исчислялось 6 млн штук, тогда как в 1916 году было произведено 30,9 млн. На уровне 30–50 % от уровня 1916 года на советских военных заводах производились порох, взрывчатые и отравляющие вещества. Восстановление мощностей ВПК по состоянию на начало 1927 года в СССР, в лучшем случае, было завершено наполовину. По сравнению с Францией, военная промышленность СССР имела мощности по производству боевых самолетов в 7 раз ниже, по танкам — в 20 раз, по пулеметам — в 2 раза и т. д. Проверка военных заводов в 1927 году выявила, что по отношению к стоимости основного капитала военной промышленности произведенные капитальные затраты составили всего 0,75 % при минимальной норме 4 %[954].

Причины столь низкой готовности ВПК к выполнению задач обороны страны во многом лежали в политике, проводимой по отношению к «оборонке» в 1924–1925 годах. В начале весны 1924 года были урезаны дотации на содержание военно-промышленных предприятий, а в 1924/25 году финансирование оборонных отраслей из бюджета составило 92,5 % от уровня предыдущего года. Хотя в следующем году расходы на военную промышленность несколько возросли, но удельный вес финансирования предприятий оборонного комплекса по отношению к мирным отраслям сократился. 12 действующих военных заводов (из 62-х) перешли в состав трестов гражданской промышленности и сменили свой производственный профиль. Оставшиеся в ведении ГУВП ВСНХ предприятия вынужденно приступили к поиску и размещению на недогруженных производственных мощностях мирных заказов[955].

Положение резко меняется в конце 1926 года, когда продукция военной промышленности включается в единый государственный план. Обновление изношенного оборудования и развитие спроса на технически сложную мирную продукцию, способную быть изготовленной на военных заводах, определило перспективы их перевода на трестовский хозрасчет. В декабре 1926 года ВСНХ СССР были сформированы 4 военно-промышленных треста: орудийно-арсенальный (14 предприятий), патронно-трубочный (8 предприятий), военно-химический (12 предприятий), оружейно-пулеметный (5 предприятий). Позже к ним добавляется авиационный трест (11 предприятий). Концентрация военно-промышленных производств на специально отведенных для них производственных мощностях ограниченного числа предприятий продолжала оставаться отличительной особенностью формирования советского ВПК.

1926/27 год дал резкий скачок расходов на развитие военной промышленности — 362,7 % по сравнению с 1923/24 годом. В бюджете на 1927/28 год общие расходы на оборону возрастали до 1 млрд руб. по сравнению с 780 млн руб. в предыдущем году. Удельный вес военных затрат в объеме общегосударственных расходов вырос с 15,4 % до 17,3 %[956]. Увеличение расходов приходилось в основном на дотации военной промышленности, на оборонное строительство в системе НКПС, на финансирование закупок стратегического сырья и материалов за границей, на создание фондов финансирования оборонных предприятий и т. д. «Военная тревога» 1927 года положила начало созданию государственного оборонного комплекса — системы государственных мобилизационных органов. В свою очередь, повышенные планы военного ведомства стали одним из решающих факторов давления на цифры первого пятилетнего плана.

В соответствии с планами ускоренного промышленного развития, с 1925 года возрождается утопия всеохватывающего плана, а удаление из НКФ в начале 1926 года Г. Сокольникова официально и формально закрепило поражение финансового ведомства и «победу» планового. Окончательная «победа» последнего была обусловлена общим кардинальным изменением политического курса после 1927 года. Вся хозяйственная стратегия становления социалистического сектора исходила из признания плана истинным социалистическим направлением развития, которое противостоит рынку, ограничивает его. А в условиях экстремальных, связанных с нарастанием товарного дефицита, низкой эффективностью хозяйствования лишение хозяйствующих субъектов самостоятельности становится генеральной линией. Усиление административного вмешательства в экономику сказалось, прежде всего, на ужесточении системы планирования: если до 1925 года планы носили ориентировочный характер, то затем они стали приобретать обязательный, директивный характер. В июле 1927 года по представлению Госплана в СТО была сконструирована новая плановая величина (средний процент прибыли для всей промышленности и отдельных отраслей), которую стали включать в калькуляции отпускных цен. По директиве СТО в распоряжении предприятий оставалась только сверхнормативная прибыль, полученная за счет сверхпланового снижения себестоимости.

Очевидной тенденцией эволюции натурального планирования стало его расширение и проникновение на все уровни и во все звенья хозяйственной системы. Система обязательных госзаказов, нормирование цен, практика генеральных договоров, планирование товарооборота и кредита, централизация и жесткое регулирование капитального строительства, разрешительный порядок открытия новых, даже мелких, предприятий в ряде отраслей, — все эти мероприятия радикально изменили лицо советского рынка. В области промышленности это нашло свое отражение в новом Положении о трестах от 29 июня 1927 года, в котором исчезли принципиальные положения хозрасчета о прибыли трестов и возможности свободного установления цен. В новом Положении место прибыли занял план.

В промышленности со второй половины 1920-х годов стали получать поддержку идеи перспективного планирования на несколько лет вперед как директивная система цифровых заданий, носивших всеобъемлющий характер для всех звеньев экономики. Созданное в марте 1925 года при Президиуме ВСНХ Особое совещание по восстановлению основного капитала в промышленности (ОСВОК) занялось разработкой перспективного плана, пытаясь зафиксировать более высокие темпы развития тяжелой индустрии. Но даже планы ОСВОК не удовлетворяли партийное руководство, ориентированное на высокие темпы экономического роста. Постепенно центр тяжести в работе Госплана переносится на вопросы организации и распределения, составления операционных планов государственного хозяйства и утверждения программ развития отдельных отраслей и территорий. В этих условиях дезорганизация финансовой системы рассматривалась как благоприятный фактор для налаживания планового хозяйства.

К 1925 году были подготовлены контрольные цифры народного хозяйства на год, а затем Госплан перешел к разработке перспективного планирования и составлению пятилетних планов. Первые варианты пятилетнего плана, подготовленные Госпланом и ВСНХ, не были одобрены партийными инстанциями. В декабре 1927 года вопрос о первой пятилетке был вынесен на рассмотрение XV съезда ВКП(б), но резолюция съезда содержала только общие принципы подхода к плану. Соотношение промышленности и сельского хозяйства, тяжелой и легкой промышленности, накопления и потребления еще предполагалось определить. Отдавая приоритет развертыванию тяжелой индустрии, решения съезда предусматривали и рост отраслей легкой промышленности. Президиумом Госплана было принято решение составить пятилетний план в двух вариантах — отправном и оптимальном, для чего 30 декабря 1927 года в Госплане была создана Центральная комиссия перспективного планирования (ЦКПП) во главе с Г. М. Кржижановским. Отправной вариант плана был принят Президиумом Госплана за основу 12 февраля 1929 года. В марте V съезд президиумов Госпланов признал этот вариант научно и экономически обоснованным.

В недрах ВСНХ под руководством В. В. Куйбышева разрабатывался только оптимальный вариант. В основу плана, подготовленного ВСНХ, легли «Контрольные цифры пятилетнего плана промышленности ВСНХ СССР», в которых задания по росту тяжелой индустрии, особенно черной и цветной металлургии, машиностроения, химической и строительной отраслей были сильно завышены. В ноябре 1928 года пленум Постоянного планового совещания ВСНХ разработал окончательные директивы пятилетки, предусматривающие рост промышленности на 134,6 %, в том числе, тяжелой — на 150,2 %, а легкой — на 121,4 %. Однако, руководствуясь решениями ноябрьского (1928 года) пленума ЦК ВКП(б) о необходимости усиления роста тяжелой индустрии, ВСНХ в середине декабря 1928 года подготовил новый проект контрольных цифр, предусматривающий рост всей промышленности на 167 % (тяжелой — на 221 %, легкой — на 130 %). 23 апреля 1929 года на заседании правительства, несмотря на возражения Кржижановского, был принят оптимальный вариант пятилетнего плана, одобренный в апреле XVI партийной конференцией и утвержденный в мае V Всесоюзным съездом Советов. А уже в июле — августе 1929 года ЦК принял ряд постановлений о форсированном развитии многих отраслей тяжелой промышленности[957].

Составной частью курса на индустриализацию был не только рост государственного сектора и внесение планово-директивного начала в управление, но и попытки сокращения непроизводительного потребления, жесточайший режим экономии. Все экономические проблемы партийное руководство стремилось решать путем интенсификации труда, что вызывало недовольство многих групп рабочих. Жесткий курс ВСНХ на интенсификацию производства вылился на деле в ряд отрывочных мероприятий, на что рабочие отвечали таким же «неравномерным» забастовочным движением. В этих условиях руководство было вынуждено пойти на компромисс — некоторое расширение производственной демократии и существенное повышение зарплаты. В феврале 1926 года Политбюро создало комиссию по вопросам зарплаты и производительности труда, а в сентябре утвердило предложения этой комиссии о повышении зарплаты рабочим каменноугольной, рудной, металлической, текстильной и химической промышленности, а также железнодорожникам. Борьба за режим экономии, рационализацию производства и трудовое напряжение рабочих за 1925/26 и 1926/27 годы позволили увеличить производительность труда на 26,7 %. Но даже такой значительный рост не обеспечил плана снижения себестоимости промышленной продукции: в 1925/26 году она повысилась на 2 %, а в 1926/27 году снизилась всего на 1,8 % вместо 5 % по плану[958].

В самой рабочей среде подобная политика вызывала, по меньшей мере, недоумение: «Каждый год — новые лозунги. Ведь их даже не запомнишь всех. Только возьмемся все дружно за одно, проглядим другое. «Борьба с излишеством», «Поднятие производительности труда», «Снижение накладных расходов», «Товарный кризис» и т. д., и мы, как бараны, все бросаемся к одному, где горит, не обращая внимания в это время, что делается в другом месте»[959].

Особенно бурную реакцию широких слоев рабочего класса вызвала инспирированная партийной верхушкой кампания по проведению «режима экономии», широко развернувшаяся в 1926 году. Для коммуниста Г. А. Казакова, обратившегося в ЦК ВКП(б) по этому поводу, нет сомнений что «такой путь борьбы через диктатуру рабочего класса к социализму не годится», так как «мы режимом экономии сотни тысяч рабочих и служащих выбрасываем на улицы»[960]. Рабочие осознавали необходимость проведения «режима экономии», но разумно, а не так, кто кого перещеголяет: и сокращением штатов, и зарплаты. Многие из пишущих во властные структуры понимали, что нельзя верить всему, что пишут на страницах газет: «У нас говорят, что нет сокращения или снижения зарплаты с рабочих, но мне кажется, что таковое имеется и у нас, только оно устроено очень хитрым образом». А именно: «Мы поддерживаем зарплату остальных рабочих, оставшихся на предприятии, нагрузив, конечно, работой за счет сокращения. И этим мы поддерживаем предприятие и рабочих, выбросив, конечно, часть на улицу на произвол судьбы. Разве это не будет снижение зарплаты, если одна часть живет за счет другой? Или разве это не будет снижение зарплаты, если и не сокращаем часть рабочих, но непосильно их нагружаем?»[961].

В условиях, когда осью всей хозяйственной политики становилась ускоренная индустриализация страны, на первый план выходила проблема капиталовложений. Перелом наступил в 1924/25 году, когда в цензовую промышленность была вложена сумма, примерно равная текущему износу[962]. Но немалая часть капитальных затрат шла на строительство жилья для рабочих, и только меньшая — на новое строительство и на рационализацию производства. Особенно плохо обстояло дело с капвложениями в провинции. В 1926 году сибирские организации на промышленное строительство затребовали от ВСНХ 200 млн руб. на пять лет, но центральные плановые органы обещали только 119 млн. Да и выделенные средства в госпромышленности направлялись в основном на переоборудование действующих предприятий, на новое же строительство в 1926–1927 годах было израсходовано 16,2 %, а в 1927–1928 годах 18,2 % средств[963]. В 1925–1926 году промышленность Центрально-Черноземной области, перерабатывающая сельскохозяйственное сырье, фактически оставалась без специальной финансовой поддержки[964].

Начало индустриализации Поволжья сопровождалось большими трудностями, которые были вызваны значительным отставанием промышленного развития региона, малочисленностью и распыленностью рабочих, технической отсталостью, недостатком материалов, оборудования, финансовых средств, квалифицированных рабочих, отсутствием опыта крупного промышленного строительства. В регионе в 1927/28 году только завершалось восстановление промышленного производства. Энергетические ресурсы находились на низком уровне. В экономике Саратовской губернии к 1927 году частичное развитие получили лишь отрасли промышленности, которые были связаны с сельским хозяйством: мукомольная, маслобойная, винокуренная и кожевенная. Приток крупных капиталовложений в промышленность Нижнего Поволжья стал возрастать только с 1927 года. Но в основном они направлялись в Сталинградскую губернию, где с 1925 года началось строительство крупнейшего в стране тракторного завода. Тогда как в целом по региону число промышленных предприятий за период нэпа осталось практически неизменным. Промышленное производство в 1928 году достигло лишь 75,5 % довоенного времени. А в Астраханской губернии к 1928 году произошло даже падение роста валовой продукции промышленности. Все это свидетельствовало о том, что каких-либо серьезных перемен в развитии промышленности в крае в период нэпа достигнуто не было[965].

Вполне понятно, что индустриализация страны не могла основываться на том уровне машиностроения, который был достигнут к концу восстановительного периода. В 1925 году Л. Д. Троцкий считал, что вряд ли в настоящее время будет выгодно производить машинное оборудование у себя более чем на ¹/₅ или в лучшем случае ¹/₂, чтобы не нарушить пропорцию между отраслями хозяйства и не снизить коэффициент роста[966]. В 1926–1928 годах Советский Союз удовлетворял свои потребности в металлорежущих, металлодавящих станках и паровых турбинах на 60–90 % за счет импорта. В 1928 году удельный вес импортных станков для машиностроения составлял 66 %[967]. Потребность в машинах для текстильных фабрик за счет внутреннего производства страны была удовлетворена в 1926/27 году только на 35 %. В 1927 году добыча нефти в СССР превзошла уровень 1913 года в значительной степени за счет использования американских технологий на нефтепромыслах Грозного и Баку: бурения скважин с помощью вращающегося бура, применения «глубоких насосов» для извлечения нефти из скважин и установок для улавливания естественного нефтяного газа и переработки его на бензин и т. п.[968]. Но даже в 1928 году из-за небольших объемов экспорта СССР смог обеспечить лишь половину импорта оборудования по сравнению с дореволюционной Россией. И чтобы добиться этого, пришлось пожертвовать импортом предметов потребления, который сократился по сравнению с довоенным уровнем в 10 раз, что, конечно, снизило уровень жизни населения.

Помимо внешнеторговых операций предпринимались попытки решения проблемы импорта оборудования и технологий через развитие концессионной практики. Уже в 1923 году было подписано 10 договоров о технической помощи иностранных фирм советским предприятиям. Во второй половине 1920-х годов для государственных органов было характерным заключение договоров о технической помощи, подразумевающих в основном переоснащение уже имеющихся в стране производств. Именно поэтому основное количество договоров было заключено в базовых отраслях промышленности. За 1923–1929 годы из 50 заключенных договоров 48 приходилось на различные отрасли индустрии (строительство Днепростроя, металлопромышленность, горная и лесобумажная промышленность). На практике с помощью импортного оборудования, поставленного по договорам о технической помощи, были построены ГАЗ, Днепрогэс, Государственный подшипниковый завод. С 1927 года этап оказания СССР технической помощи со стороны крупнейших американских фирм стал стимулироваться разгоравшимся в США кризисом. В основном договорами предусматривались разработка проектов и строительство предприятий в нашей стране. Общая стоимость договоров оценивалась в сотни миллионов долларов. Так, 26 ноября 1927 года в Главном концессионном комитете при СНК СССР состоялось подписание договора с американским предпринимателем Фаркуаром о предоставлении Советскому правительству 6-летнего кредита на 40 млн долларов для перестройки и переоборудования Макеевского металлургического завода. Наиболее крупными и значимыми были соглашения с «Хью Купер» о проектировании и участии в строительстве Днепрогэс, с «Дюпон» и «Нитроген инжиниринг» о строительстве химических заводов, с «Дженерал электрик» о перевооружении советской электротехнической промышленности. К концу 1920-х годов из США ввозилось в СССР оборудование заводов в полном комплекте[969].

Курс на ускоренное индустриальное развитие тех отраслей (группа «А»), отдача от которых в ближайшей перспективе была сомнительна, поставил проблему источников индустриализации в практическую плоскость. В решениях апрельского (1926 года) пленума ЦК и XV партконференции в ноябре 1926 года упор был сделан на внутренние накопления: прибыль от национализированных промышленности, внешней торговли, банковской системы и госторговли; использование излишков накопления в стране через кредит, кооперацию и внутренние займы в интересах промышленности; политика цен (через снижение промышленных и сельскохозяйственных цен); резервные накопления в промышленности; режим экономии; повышение налогового бремени на кулаков и нэпманов и т. п.[970]. Это вполне вписывалось в общую концепцию «строительства социализма в одной стране».

Но осуществить индустриальный рывок только на основе накоплений отечественной промышленности, ввиду ее слабости и длительного «проедания» основного капитала, было невозможно. Хотя и существовали проекты проведения индустриализации за счет «нефтедолларов», но серьезных попыток вывести отрасль за пределы Кавказа в это время не предпринималось. Перелив капиталов в крупную государственную промышленность из частного сектора блокировался «антинэповским» законодательством: частный капитал в крупную промышленность умышленно не допускался. Оставалась перекачка средств из крестьянских хозяйств, но рыночные возможности ее в данных хозяйственных условиях были весьма ограничены. На приток же средств извне особенно рассчитывать не приходилось.

Желание сохранить намеченные темпы заставляло искать все новые пути и каналы привлечения средств. В 1925–1927 годы индустриализация осуществлялась в подавляющей степени за счет траты валюты и эмиссионного налога. Прекращение поступлений в бюджет от эмиссии было с лихвой компенсировано «водочным налогом». С 1927 года была расширена продажа водки населению, доход от реализации которой составил около 500 млн руб. Причем согласно сталинскому догматическому подходу вопрос стоял так: или водка или кабала у капиталистов[971].

Начиная с 1924 года стремительно растут косвенные налоги. В доходной статье бюджета процент доходов от акцизов повысился с 7,1 % в 1922/23 год до 24,1 % в 1926/27 год. В 1926/27 год было выпущено три выигрышных и два процентных займа, причем основной, 100-миллионный заем февраля 1927 года, был распределен на 90 % среди городского населения[972]. В условиях нехватки финансовых ресурсов летом 1927 года советское правительство впервые прибегло к принудительным займам: 1-й заем индустриализации 24 августа 1927 года в размере 200 млн рублей был размещен среди городского населения по коллективной подписке с рассрочкой платежа. Это свидетельствовало о том, что в 1927 году был достигнут потолок в извлечении финансов обычными способами.

Не оправдала ожидаемых надежд и концессионная практика второй половины 1920-х годов. На 1 ноября 1927 года было 163 концессии, но по отношению к предложениям доля заключенных договоров составляла всего 7,5 %. Причем половина предложений была отклонена из-за нежелания советского правительства сдавать объекты. Общий объем капиталов концессионных предприятий на 1 октября 1928 года составлял всего 90 млн руб., из которых на иностранные инвестиции приходилось 58 млн руб. или 0,6 % по отношению к капиталу всей государственной промышленности. Хотя доля концессионных предприятий была более высокой в добывающих отраслях (от 11 % в меднорудной до 62,2 % в свинцоворудной промышленности) и в производстве одежды и галантереи (22,3 %), но в общем объеме продукции госпромышленности доля концессий в различные периоды не превышала 0,6 %, в производстве средств производства к 1926/27 года достигала лишь 1,2 %[973].

Кризис кадров

Помимо бедных материальных и финансовых ресурсов, индустриализация СССР тормозилась отсутствием достаточно профессиональных кадров управленцев. Пристальное внимание на острую нехватку руководящих кадров в промышленности было обращено в 1925 году в связи со вставшей проблемой индустриализации страны. Об этом в июле 1925 года прямо заявил председатель ВСНХ Ф. Дзержинский. Кадровый кризис был непосредственно связан с отсутствием системы подготовки и переподготовки руководителей. Решение проблемы упиралось в первую очередь в отсутствие материальной базы. Поэтому 31 марта 1925 года ЦИК и СНК СССР издали декрет об установлении с 1924/25 хозяйственного года 1 % отчислений с зарплаты рабочих и служащих для субсидирования вузов. Началась планомерная подготовка кадров промышленности. В Москве, в частности, их готовили Промышленно-экономический институт им. А. И. Рыкова (для металлообрабатывающей и текстильной промышленности) и Институт народного хозяйства (для электропромышленности). С сентября 1927 года в столице начала действовать Промакадемия для подготовки высших кадров промышленности, основу слушателей которой составили выпускники курсов клуба красных директоров Москвы им. М. И. Ульяновой, открывшихся еще в апреле 1925 года. В 1927 году в составе ВСНХ был образован Институт повышения квалификации административного и инженерно-технического персонала, а во всех крупных промышленных городах (Ленинграде, Москве, Харькове, Свердловске и др.) было открыто 10 курсов, 1700 слушателей которых являлись руководителями предприятий. В начале марта следующего года состоялся пленум ВСНХ СССР, на котором специально рассматривался вопрос о специалистах в промышленности. Было отмечено, что привлечение иностранных специалистов проблему кадрового дефицита не решает. На 440 трестов приходилось только 103 иностранных инженера. А для решения задач индустриализации отечественных специалистов не хватало катастрофически. В. В. Куйбышев привел такие цифры: в Ленинграде на 1 тыс. рабочих приходилось 11 инженеров, в Москве — 9, на Урале — 4[974].

Обстановка нэпа, образ жизни «новых капиталистов» не мог не воздействовать на повышение интереса к материальным благам в среде хозяйственных руководителей. Слова «растрата» и «взятка» в 1920 годы были у всех на слуху. Письмо неизвестного рабкора из Вятки в редакцию журнала «Голос кожевника» с характерным заголовком «21 удовольствие» рисует типичную картину жизни директора заштатного завода: «Получает спецставку и немаленькую. … Трест арендует для спеца квартиру из 4 комнат, избавив его от оплаты. … Конечно, у него имеется отдельная выездная пара (мы об этом ничего не говорим), но, к сожалению, директор выезжает в Вятку всегда на 2-х парах: на первой «сам» с дочкой, а на второй — жена со второй дочкой»[975].

Нэп не внес существенных изменений в отношение большевиков к так называемым «буржуазным специалистам». Не в последнюю очередь этому способствовала сама стратегическая установка нэпа, ориентировавшая партию на продолжение классовой борьбы. Острейшая внутрипартийная борьба первой половины 1920-х годов не оставляла времени и возможности для проведения глубоких стратегических перемен. Да и сама техническая интеллигенция в этот период не давала повода для обращения на нее более пристального внимания большевистского руководства. Поворот наступил с провозглашением задач индустриализации[976].

Постановление ЦК партии «О работе специалистов» от 18 сентября 1925 года, которое можно назвать самым «либеральным» документом эпохи нэпа, кроме призывов улучшить условия, содержало ряд конкретных предложений. Во-первых, предписывалось прекратить травлю интеллигенции в печати и шире освещать положительный эффект деятельности технической интеллигенции. Во-вторых, намечалось облегчить доступ детей специалистов в вузы, улучшить жилищные условия спецов, предоставить им налоговые льготы, ввести систему индивидуальных и коллективных премий и пр. Кроме того, рекомендовалось при оценке специалистов принимать во внимание не классовое происхождение, а производственный стаж и заслуги в области определенной специальности[977].

Официальный курс на изменение отношения к специалистам был провозглашен XIV съездом партии, но уже на XXII чрезвычайной ленинградской партконференции вновь прозвучали угрозы в адрес неких абстрактных враждебных сил среди инженерно-технических кадров. Враждебное отношение к технической интеллигенции не исчезало по мановению волшебной палочки. Дефицит инженерно-технических кадров советской промышленности не делал старого специалиста желанным гостем на государственных фабриках и заводах. Рабочих, особенно низкооплачиваемых, раздражало многое: независимое поведение заводских интеллигентов и то, что оклады ИТР заметно превышали заработок рабочего. Немалая доля ответственности за разжигание антиспецовских настроений лежала на печати. Если верить статьям, то спецы на производстве только и делали, что занимались вредительством. Подобные материалы обычно печатались на видных местах с хлесткими заголовками: «О вумности инженера Госрыбтреста Колесова», «Машинист Лебедев утер носы спецам» и т. п. Постоянное внушение рабочим идеи об их авангардной роли способствовало возникновению среди них чувства вседозволенности. В рабочей печати во второй половине 1920-х годов нередко обсуждались случаи избиения рабочими специалистов и даже директоров. Это явление получило название «быковщина» по имени молодого рабочего Быкова, который застрелил мастера Степанкова на ленинградской фабрике «Скороход»[978].

Если в целом уровень безработицы среди работников умственного труда в период новой экономической политики был одним из самых высоких среди социально-профессиональных групп городского населения СССР и составлял 12–15 %, то среди технических работников он был еще выше. Причем официальная статистика преуменьшала данные: на учет бирж ставились прежде всего члены профсоюза, таких даже в 1927 году среди технических работников насчитывалось не более 60 %[979].

Во второй половине 1920-х годов стали сильнее культивироваться подозрительность и неприязнь к интеллигенции в целом, а к спецам особенно. Их относили к классово-чуждому элементу, а образ спеца отождествляли с образом меньшевика. Укоренившийся в советском новоязе термин «спецы» нес не только профессиональную, но и значительную отрицательную идеологическую нагрузку. «Спецеедство» — так в публицистике 1920-х годов называли кампанию критики, а фактически — травли специалистов. В печати стали регулярно появляться сообщения о вредительстве спецов и их привлечении к судебной ответственности. Тема вредительства систематически подкреплялась «разоблачениями», фабриковавшимися органами ОГПУ. Даже в относительно «спокойные» 1925–1927 годы власти стремились любую неудачу специалиста исправить с помощью статей Уголовного кодекса. При этом обвинения были настолько несостоятельны, что 80 % дел завершались оправдательными приговорами или прекращались еще на стадии следствия.

Значительная часть старой интеллигенции стояла на сменовеховской политической платформе, отражающей два главных момента: сотрудничество с Советской властью в деле хозяйственного и культурного возрождения страны, а также уверенность в том, что в ходе этого процесса будет происходить постепенная эволюция государственной власти в сторону буржуазно-демократических порядков. Н. Валентинов вспоминал, что известный инженер-текстильщик Федотов в разговоре с ним так характеризовал переход к нэпу: «Мы точно вышли из склепа, где не было воздуха, стали дышать и, засучив рукава, принялись за настоящую работу»[980].