Чудная чудь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Чудная чудь

Но если с духами, бродившими в пустыне, при нашей реконструкции хода событий все становится более-менее ясно, кто же в таком случае сыграл роль «подозрительных» готских колдуний?

Безусловно, предками гуннов, судя по их привычкам, были народы, стоявшие на самых низких ступенях человеческого развития, иначе говоря, очень дикие. Среди восточноевропейцев наиболее отсталыми в древности числились народы финно-угорской группы. По своим традициям, обычаям и особенностям восприятия мира, равно как и языку, эти племена всегда стояли в Европе особняком, резко отличаясь во всем от германцев, славян, кельтов и ираноязычных кочевников. И финны, и угры ведут свою родословную не от общего индоевропейского народа-предка, а, вероятнее всего, являются потомками древнего полумонголоидного населения севера Русской равнины. По крайней мере, многие представители данной языковой семьи унаследовали в очень смягченном варианте такие характерные для азиатских рас черты, как слегка приплюснутый нос, пониженную волосатость, чуть более плоское лицо.

О дикости этих аборигенов Северо-Востока Старого Света среди цивилизованных народов ходили легенды. Помните, как поэтически описал жизнь финнов Корнелий Тацит: «Их пища — трава, одежды — шкуры, ложе — земля»?

Но согласимся с тем, что одной только дикости было явно недостаточно, чтобы вызвать гнев новых хозяев этих мест — германцев. Отсталых народов в регионе — пруд пруди, но на блуждания в пустыне обречено оказалось только одно племя. Значит, изгнанники должны были еще чем-то отличаться от остальных собратьев. Может быть, в качестве этого что-то выступала склонность к колдовству, недаром Иордан называет их «ведьмами»?

Европейцы приписывали пристрастие к черной магии и умение наводить порчу на соседей большинству финно-угорцев. В какой-то степени ведьмачество можно считать неотъемлемым свойством многих народов этой группы. Отечественный историк Николай Карамзин еще в начале XIX века отмечал, что «не тольков Скандинавии, но и в России финны и чудь славились волшебством»{98}. О тяге финноязычных этносов к чародейству и ворожбе бесстрастно свидетельствует их древнейший эпос — «Калевала».

Дело в том, что волшба, конечно, встречается в древних сказаниях практически всех этносов планеты Земля, но в подавляющем большинстве случаев это привилегия отрицательных персонажей, вредящих при помощи черной магии главным героям, изредка она удел второстепенных фигур: добрых фей и волшебниц, ставящих свое искусство на службу добрым людям. И только в «Калевале» колдуют все без исключения. Магия здесь не оправдывается и не осуждается, не выступает в качестве исключительного средства, а является повседневным, глубоко рутинным и обыденным делом, как утреннее умывание или ежедневная растопка печи.

Вот собирается за невестой в чужую холодную и мрачную страну Похъелу молодой охотник Лемминкяйнен из цветущего и приветливого края Калевалы. Родители его отговаривают от задумки, ведь Похъела славится как страна злых волшебников. Но сынок и сам оказывается не без талантов. Явившись в гости к хозяйке этой северной местности, редкозубой ведьме по имени Лоухи, в избе которой сидят чародеи по лавкам, а колдуны на печи, Лемминкяйнен заявляет:

«Знай, что я сюда к вам прибыл Не без знанья и искусства, Не без мудрости и силы, Не без отческих заклятий, Не без дедовских познаний».

И тут же все упомянутое «искусство» демонстрирует, превратив грозных колдунов в серые камни и разбросав их по полям и болотам{97}.

Иначе говоря, в финском эпосе одни маги и волшебники, добрые, противостоят другим, злым, а сама волшба выступает синонимом силы, мудрости и высших знаний. Кто ею не обладает, тот не может быть героем.

Стало быть, само по себе колдовство вряд ли могло спровоцировать столь бурный гнев германцев. Иначе им пришлось бы выселить в пустыню добрую половину обитателей Северо-Востока Европы. Со своей стороны нам необходимо как-то сузить круг наших поисков. Обратим внимание при этом на ряд важных обстоятельств. Во-первых, судя по всему, изгнанные финно-угорцы должны были проживать гораздо южнее основной массы своих сородичей, скорее всего на Днепре, непосредственно в местах проживания самих готов. Поскольку Иордан пишет о том, что обнаружились «ведьмы» «в скифских землях», среди германцев. Во-вторых, козни их проявились сразу же, как только готы пожаловали в здешние места, еще при царе Филимере. Следовательно, какие-то привычки и обычаи будущих гуннов тут же сделали их «подозрительными» в глазах новых хозяев Восточной Европы.

Что же могло поразить воображение готских владык настолько, чтобы подвигнуть их на самые решительные меры? Ведь немало этносов они видели, множество народов покорили и присоединили к своему царству. Готы явились в эти края через пять веков после внезапного исчезновения скифов. Однако поскольку вплоть до появления германцев на Днепре этническая ситуация здесь в целом отличалась завидной стабильностью, не исключено, что завоеватели еще застали на своих местах племена, жившие на северных окраинах скифской державы. Окружение кочевников, как известно, было детально описано Геродотом.

Эврика! В сочинении великого грека, безусловно, есть один народ, который наверняка должен был вызвать ненависть к себе со стороны пришельцев. Как там записано у отца исторической науки? «Среди всех племен (Скифии) самые дикие нравы у андрофагов. Они не знают ни судов, ни законов и являются кочевниками. Одежду носят подобную скифской, но язык у них особый. Это единственное племя людоедов в той стране»{38}.

Конечно же, андрофаги со своими отвратительными привычками, скорее всего, показались готам более чем «подозрительными». При этом водились геродотовы любители человечины именно там — на левом берегу Среднего Днепра, — куда географ Птолемей впоследствии поместит своих «хуни» и где столетием позже объявятся восточные германцы.

Если наша догадка верна, становится предельно ясно, за какие именно прегрешения лесное финно-угорское по языку племя колдунов и каннибалов, происходившее от геродотовских кочевников — андрофагов, в готское время подверглось принудительному изгнанию. Людоедство, в древности широко распространенное у многих народов Земли, встречающееся изредка и сейчас у наиболее отсталых представителей Африканского и Азиатского континентов, вовсе не реакция на голод, как это представляется многим. Но практически везде и всегда — элемент примитивной магии, первобытного чародейства, желания посредством поглощения чужой плоти овладеть силой, энергией и мужеством другого человека. И это первобытное колдовство было воспринято пришедшими в регион готами как вредоносное, направленное лично против них. Тем более что объявившиеся в Поднепровье восточные германцы вполне могли в новой для себя области столкнуться с болезнями, иммунитета против которых у них не было. Данные напасти в древности частенько увязывали с кознями иноплеменников.

Конечно, споров нет: андрофаги — самый подозрительный этнос Северного Причерноморья, первые претенденты на роль готских ведьм. Но было бы неплохо проверить нашу версию со всех сторон. Что ж, давайте попробуем проделать это, опираясь на сведения этнографии.

Финно-угорские племена хорошо были известны не только римлянам или германцам. Еще лучше их знали восточные славяне — предки русских, которые называли своих ближайших лесных соседей «чудью» или даже «чудаками». Еще дореволюционный классик науки Василий Ключевский подметил, что предки считали их более чем странными людьми. Возможно, что слова русского языка «чудо», «чудной» (в значении «диковинный, необычный») произошли от этнонима этих загадочных и колдовских этносов.

«Древнейшие жители сего края — поганые сыроеды и белоглазая чудь, кои, приходя в пределы Белозерские, делали великие опустошения: поджигали селения, младенцев и отроков пожирали, взрослых и престарелых разнообразно умерщвляли», — записано в XVIII веке по местным преданиям в Белозерских летописях. Сыроедение — то есть потребление пищи, в первую очередь мясной, не прошедшей тепловую обработку, — черта, которую античные авторы отмечали у гуннов. Людоедство, как известно, отличало андрофагов. Получается, что древняя чудь совмещала в себе привычки обоих племен. Любопытно также, что среди чудских племен еще, по крайней мере, вплоть до XII века существовал довольно нелепый, с европейской точки зрения, обычай. Девушки, выходя замуж, начисто избавлялись от волос. Новгородский архиепископ Феодосий с омерзением писал о погрязших в язычестве чудаках: «Замужние жены и вдовы головы бреют и тем безчинием велико поругание женскому полу» наносят. Как тут не вспомнить, что волосатость у гуннов в целом рассматривалась в качестве отклонения от нормы, с ней всячески боролись{7, 127}.

Похоже, пробил час подвести некоторые промежуточные итоги нашего исторического следствия. В отличие от большинства современных историков, мы решились пойти по следам древней легенды, рассказанной Иорданом, и обнаружили, что большинство привычек, навыков и особенностей этих свирепых дикарей сближает их с традиционными обитателями Восточной Европы, а не с далекими кочевниками монгольских полупустынь. По нашей версии событий, готские «ведьмы» — не кто иные, как финноязычные охотники Левобережья Днепра, которых раньше греки называли андрофагами. Они бежали в степи Азиатской Сарматии, обезлюдевшие в результате гражданской войны, где и встретились с некими монголоидными племенами, выходцами из Сибири или Средней Азии.

Между прочим, в самом факте появления людей североазиатского расового типа в этих местах ничего необычного нет. Сибирские монголоиды издревле проникали на территорию Восточной Европы. Достаточно сказать, что все финские и угорские племена несут в своей крови некоторую толику этого элемента. Кроме того, античные писатели наблюдали в регионе и чистых монголоидов. Таковы, к примеру, аргиппеи Геродота — лысые люди, о которых сказано: «Все они, как мужчины, так и женщины, лысые от рождения, плосконосые и с широкими подбородками»{38}.

Археологи также фиксируют широкое распространение азиатской расы по всей Северной Европе еще со времен неолита. Хотя центр сложения сибиридных монголоидов находился, безусловно, несколько восточнее, в землях собственно Сибири и Забайкалья. Именно там, еще в начале каменного века большая часть племен примитивных таежных охотников и рыболовов отличалась теми же чертами внешности, что были подмечены античными писателями у гуннов, — коренастостью, коричневым цветом кожи, узкими глазами, приплюснутыми, вдавленными носами, широкими и круглыми лицами.

Но черепа подобных монголоидов во множестве встречаются археологам и несколько западнее — на территории Восточной Европы. Причем наиболее ранние находки датируют V–IV тысячелетиями до нашей эры. Проще говоря, низкорослые, темнокожие сибиряки проникали сюда во все времена. Скорее всего, именно они и были тем элементом, что, по словам античных авторов, портил породу восточноевропейцев — бастарнов, феннов и сарматов на рубеже тысячелетий.

Словом, для готских «ведьм» — андрофагов не составило особого труда отыскать темнокожих и узкоглазых «нечистых духов» в степях Северного Причерноморья, чтобы, слившись с ними в единое целое, породить новый народ — свирепых гуннов. Для возникновения этого этноса оказалось вовсе не обязательно «гнать» кучку бедных хунну так далеко на Запад из-под Великой китайской стены.

Конечно, современные историки, включая того же Гумилева, не могут не сознавать, что различий между гуннами и теми, кого они им прочат в прародители, слишком много. Одной лишь «деградацией» все объяснить невозможно. Под давлением аргументов своих оппонентов Гумилев вынужденно признает участие в генезисе будущих «сотрясателей Вселенной» местных восточноевропейцев, не отказываясь, впрочем, при этом от своей главной идеи: «Тезис о широкой метисации пришлого, тюркского элемента и местного, угорского, элементов, — пишет он, — при нашей реконструкции хода событий подтверждается, а это объясняет проблему несходства хунну и гуннов»{59}. Оставим пока без внимания тот факт, что Лев Николаевич безапелляционно записал хунну в разряд тюрок, хотя само это замечание более чем спорно.

Поговорим об ином. Обратим внимание на тот антропологический вариант смешения, что нам предлагает отечественный классик. Итак, обладающие незначительной монголоидной примесью северокитайские хунну завоевали и поглотили еще более европеоидных угров (неких родственников современных венгров) и в результате образовались гунны с их ярко выраженной монголоидной внешностью — низкорослые, темнокожие, круглоголовые, плосконосые, почти лысые, своим видом шокировавшие римлян и готов. Можно ли в это поверить? Если какой-нибудь собаковод-любитель будет уверять всех, что, скрестив английского дога с немецкой овчаркой, он получил в потомстве болонок, разве не подымут в обществе на смех подобного фантазера? Или законы генетики на человеческие расы уже не распространяются?

Факт участия в этногенезе гуннов какого-то из местных — очевидно, угорских или финских — племен на сегодняшний день, как видим, уже никем не оспаривается. Но чтобы получить на выходе людей с гуннским обликом, необходимо в качестве другого элемента метисации взять народ с резким преобладанием тех черт внешности, которые отметят европейцы у «сотрясателей Вселенной». Хунну таковыми быть не могли.