Глава 12 ПОСЛЕДНЯЯ ТАЙНА СИОНА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 12

ПОСЛЕДНЯЯ ТАЙНА СИОНА

Собственно, для этого и придумывать ничего не надо: все уже придумано, найдено и перепробовано до нас, в эпоху утопического модерна. Нам, постмодернистам поневоле, достаточно лишь перетасовать мозаику. Читателю (а тот, кто читает не одну только Маринину, наверное, и сам не без писательского грешка) остается не слишком тяжкий труд свести ряд предположений в романтическую схему, наложить ее на имеющуюся фактологию и развернуть все в романическое панно.

И действительно, многие детали и нюансы, сами по себе не очень значительные, под определенным углом зрения приобретают совсем иной, подчас многослойный смысл. Итак, что говорят и о чем умалчивают источники?..

В ПВЛ, где нередко отсутствуют важнейшие сведения, нашлось все же место для «теории» (и опровержения оной) о Кие-«перевозчике»: «Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду… говорят, что великих почестей удостоился от царя…» А ведь одно другому вовсе не помеха, если вспомнить, что «перевозчик» — это калька термина «навигатор», синонима верховного магистра Ордена Сиона — pastor et nauta — и тамплиеров (как Лоцман и Рулевой — эпитеты Ману).

И может быть, совсем не случайны такие выделенные летописцем моменты, как «кроткий и тихий» обычай отцов полян и их «великая стыдливость» (типичное «братство чистоты»). Сюда же дуальное (ма-нихейское) противопоставление полян древлянам, притом, что археологически никаких культурных различий между этими племенами не обнаружено. Насильственная (возможно, ритуальная) смерть Ас-кольда и Дира, последних магистров манихейского Ордена, не осталась неотомщенной — три последующих князя-язычника умерли также насильственной смертью вдалеке от дома…

Может быть, это слишком уж лихо для затравки, но сейчас мы немного сбавим обороты, постараемся избежать невероятных гипотез и обратимся к фактам.

Начало многих национальных историй, в том числе славянской, у авторов с раннего Средневековья до XVII в. представляет собой попытки возведения своих народов к библейским персонажам. Наиболее повторяющимися именами являются Гог и Магог, а также потомство Иафета и Гомера — Ашкеназ, Мосох, Рифат, Тогарма. И в этом случае мы неизбежно выходим на изначальное «родство» германских, скифо-сарматских и славянских народов. У Длугоша, Кранца, Меховского и Стрыйковского потомок Иафета, Вандал — родоначальник славян. А троянская, греческая, генеалогия конкурентна библейской, хотя обе они связаны для Европы с Востоком. Скифо-сарматская генеалогическая линия является здесь неким нейтральным связующим звеном между этими двумя тенденциями, кроме того, она хорошо соответствует логике географического рассмотрения исхода народов[112]. Любопытно, что в ряде этногенетических сюжетов вышедшие из Трои племена, прежде чем прийти в Европу, какое-то время проживали в Меотиде (Приазовье).

В древней «Истории франков» говорится: «Приам и Антенор погрузили оставшееся войско, двенадцать тысяч человек, на корабли и привели их с берегов Дона. Они прошли через болота Меотиды в чьей близости они, наконец, прибыли в Паннонию и выстроили город, которому дали, в память о своих предках, название Сикамбрия, там жили они много лет и стали большим народом… Они покинули Сикамбрию, прибыли к лежащим, на отдаленнейших [местах по] Рейну, городам Германии и со своими предводителями Маркомиром, сыном Приама, и Сунно, сыном Ан-тенора, поселились там… После смерти короля Фара-мунда избрали они королем с вьющимися волосами его сына Хлодиона в государстве его отца. С этого времени стали правилом короли с вьющимися [волосами]… Хлодион умер после 20-летнего правления, и Меровей, происходивший из того же рода, принял государство. По этому дельному королю короли франков и полупили имя Меровингов».

Как пишет Стефан Лебек («Происхождение франков V–IX века». М.: Скарабей, 1993, с. 101): «Миф о троянском происхождении франков… зрел в их умах с VI века, прежде чем появилось его письменное воплощение в хронике лже-Фредегера в середине VII века…» Но он «зрел» в умах не одних только франков.

Об исходе из Меотиды рассказывают также Нен-ний в «Истории бриттов», Снорри Стурлусон в «Круге Земном» и ряд других авторов. Современные апологеты троянского «следа» опираются на устойчивую тысячелетнюю традицию (правда, традицию мифа). При всей мифологизации сюжета, эта далекая от культурной ойкумены область, считавшаяся границей между Европой и Азией, — страна, откуда регулярно исходят или в которой живут исторические «варварские» племена; и она же — родина мифических народов, Гога и Магога, ванов и асов, амазонок, поляниц, великанов.

В «Круге Земном» Снорри пишет: «..длинный залив, что зовется Черное море. Он разделяет трети света. Та, что к востоку, зовется Азией, а ту, что к западу, некоторые называют Европой, а некоторые Энеей. К северу от Черного моря расположена Великая, или Холодная, Швеция… С севера с гор, что за пределами заселенных мест, течет по Швеции река, правильное название которой Танаис. Она называлась раньше Танаквисль, или Ванаквисль. Она впадает в Черное море. Местность у ее устья называлась тогда Страной Ванов, или Жилищем Ванов. Эта река разделяет трети света… Страна в Азии к востоку от Танаквисля называется Страной Асов, или Жилищем Асов, а столица страны называлась Асгард. Правителем там был тот, кто звался Одином… Так как Один был провидцем и колдуном, он знал, что его потомство будет населять северную окраину мира. Он посадил своих братьев Be и Вили правителями в Асгарде, а сам отправился в путь и с ним все дии и много другого народа. Он отправился сначала на запад в Гардарики, а затем на юг в Страну Саксов. У него было много сыновей. Он завладел землями по всей Стране Саксов и поставил там своих сыновей правителями. Затем он отправился на север, к морю…» Интересно, что, сравнивая обычаи ванов и асов, Снорри рассказывает, что у первых практиковались браки на близких родственниках, запрещенные у асов.

Этот сюжет весьма напоминает то, что писал об обычаях полян и древлян создатель ПВЛ.

Говоря о Меотиде, не следует, конечно, забывать о весьма слабых представлениях средневековых хронистов о реальной географии. Ср. схолию в хронике Адама Бременского: «Восточное море, море Варварское, море Скифское или Балтийское — это одно и то же море, которое Марциан и другие древние римляне называли Скифскими, или Меотийскими, болотами, гетскими пустынями или скифским берегом. А море это, начинаясь от Западного океана и пролегая между Данией и Норвегией, простирается на восток на неизвестное расстояние». И там же — «Полагаю, что древние знали вышеописанные воды под именами Скифских, или Меотийских болот, "гетских пустынь", а также "скифского берега, густо населенного множеством разнообразных варваров"»[113].

Но и в некоторых славянских легендарных историях первопредки приходят из Сарматии в область Дуная (Хорватия / Иллирия; Паннония; Норик), откуда, оставив Скифа и/или Бастарна, идут к северу (к горам Рипейским — историческая гора Ржип в Богемии[114]) Рус, Славен, Крок (Крак), Лех и Чех (детали разнятся). Правда, Сарматия здесь могла пониматься более широко, чем украинские степи; Мартин Вельский (опиравшийся здесь на взгляды Ваповского и Кромера) в третьем издании своей хроники (1564 г.) писал, что предки славян «заселяли обширную область между реками Волгою и Днепром… и жили в то время языческим обычаем, как ныне татары…».

Еще раз можно повторить сакраментальную фразу — «Свет с Востока!». Это самая древняя традиция из всех существующих, она зародилась еще в мифах первобытных народов, относивших происхождение первопредков к стороне солнечного восхода, и продолжилась уже на иных, более рациональных основаниях у греков, писателей Ближнего Востока и авторов средневековых хроник. «Теории» средневековых писателей особенно легко ПОНЯТЬ: ведь, помимо чисто литературной традиции, подобный тип этногенеза оправдывался вполне реальными, историческими событиями, и не в последнюю очередь — известиями о передвижениях скифов, сарматов, готов и тюркских народов на территории Восточной Европы…

В целом Причерноморье, Циркумпонтийская область, тысячелетиями служило связующим звеном между культурным Югом, с одной стороны, и Севером и Западом — с другой. Это касается культурных воздействий самого различного рода, в том числе информационного характера. Где-нибудь в Крыму или на Кавказе перемешивались не только народы, но и идеи, уже оттуда направляясь в более дальние регионы. На деле мы очень мало знаем о реальной ситуации в тех местах, особенно в эпохи Великого переселения народов.

Среди прочих загадок нашей истории немало вопросов остается по поводу начала русской письменности. Вспомним, что во время своей «хазарской» (а по мнению Ламанского и Карташева — русско-славянской) миссии Кирилл-Константин ознакомился у херсонского ученого «самарянина» с Евангелием и Псалтирью, написанными «русьскими» («роушькими») письменами[115]. Отсюда становится ясно, что еще до проявлений греческого прозелитизма русы испытывали активную религиозную экспансию (в первую очередь с Востока), и тут были возможны влияния любого толка.

Рад ученых говорит об обилии богомильских воззрений в древнерусской литературе и даже связывает с ними волхвов Северной Руси. Некоторое арианство исследователи отмечают в символе веры при крещении Владимира, а в «речи философа» (ПВЛ) — апокрифические и даже еретические элементы. На широком конфессиональном пространстве Юго-Восточной Европы сталкивались болгарские богомилы, готы-ариане, армяне-монофизиты, персы-маздакиты и персы-несториане, тюрки-караимы и близкие к ним евреи-ананиты, и прочая, и прочая.

Исследователь еретических влияний на древнерусское христианство М.А. Буданов (http://tower.vlink.ru/ говорит о наличии на Руси в X–XI вв. следов ариан-ской, богомильской, ирландской и других религиозных традиций. Арианские черты, по его мнению, могли быть занесены из Крыма, Среднего Подунавья или Болгарии. Буданов упоминает точку зрения латинского духовенства на глаголицу как на готское (ариан-ское) письмо. «В дальнейшем, — пишет он, — глаголицу восприняли богомилы и патарены, которые распространили ее в Западной Европе. Можно предположить, что глаголица имела хождение среди различных неортодоксальных общин в качестве тайнописи… В Моравии, где было создано "Житие Кирилла", русской называли именно глаголическую письменность… Новосоставленная кириллица была призвана вытеснить глаголицу и тем самым подорвать в славянской среде воздействие еретических воззрений».

Он также обращает внимание на то, что «орнаментика в славянских глаголических рукописях и русских народных изделиях прикладного искусства… повторяет зооморфические мотивы крымских археологических памятников того же времени, что и символы», а так называемые Корсунские книги, «скорее всего, вообще не были славянскими, а принадлежали неизвестному нам народу русов, проживавшему в одном из районов Северного Причерноморья…».

По поводу грамматики «неизвестного народа», как и влияния на Кирилла зооморфных орнаментов (прямо-таки всюду их искал и обрабатывал!), весьма сомневаюсь. Столь же сомнительны предположения о том, что Кирилл мог использовать германские либо какие-то иные руны (в том числе славянские черты ирезы). Последние хороши для кратких посвятительных надписей, для поэтических заклинаний, но не для того, чтобы излагать ими библейские книги. В качестве маргинального довеска упомянем еще о высказываниях наших старых знакомых, Гриневича и Чудинова.

О том, какой язык мог изучать Кирилл в Корсуни, Гриневич пишет: «такое обучение было возможно лишь в случае близости языка книг, найденных Кириллом, к языку самого Кирилла». Странная логика (впрочем, для Гриневича это как раз нормально).

Еще оригинальнее выгладит теория Чудинова, который, в соответствии с собственными взглядами на появление и строение древних алфавитов, переворачивает принятую хронологию и, фактически, не признает за Кириллом заслуги по созданию азбуки: «вопреки мнению большинства исследователей, видевших в глаголице в силу сложного начертания знаков признаки создания ее одним автором, а не черты эволюционного процесса… глаголица может быть понята как азбука, созданная как на основе заимствования (из слогового письма, германских рун, греческого алфавита и под влиянием кириллицы), так и в процессе развития на собственной основе».

Что тут можно сказать? Только то, что рассуждение это весьма вольное. Солидаризируюсь с очевидным мнением о сложности начертания глаголицы без всяких заметных («эволюционных») упрощений. Какое-либо «предваряющее» письмо должно было быть передано в уже опосредованном виде, т. е. в виде некой «протоглаголицы». И мешать в одну кучу возможные сходства различных алфавитов нельзя: например, коптское письмо прямо происходит из греческого, и какая-либо нужда в его привлечении необъяснима.

Также и зооморфные символы сначала должны были быть приведены в целостную идеографическую систему. Сомнительны все соотнесения глаголических букв с другими алфавитами: здесь явно не просматривается системы, а отдельные сходства могут быть случайны. Иначе говоря, авторская работа здесь вполне логично предполагается.

Но вопрос о вероятных истоках глаголицы и возможного этнокультурного определения корсунского «следа» остается открытым.

В целом есть сомнения в точности передачи и понимания сведений о «Корсунских книгах», и напротив, почти несомненным кажется наличие помех в информационной «цепочке» и правки полученных сведений. В «Толковой Палее» вопрос решается, согласно логике вероисповедания, фидеистически: «а грамота русскаа явилась Богом дана в Корсуне руску, от нея же научися философ Костянтин, отуду сложив, написав книгы рускым гласом, и еврейстей грамоте тогда же извыче от самарянина в Корсуни. То же муж русин бысть благоверен помыслом и добродетелью, в чистей вере един уединився и той един от руска языка явися преже крестьяный и не ведом ни-кимь же откуду есть бысть».

Готское и еврейское «направления» кажутся здесь наиболее перспективными и чаще прочих разрабатывались[116]. Однако, не отрицая в целом такого подхода, можно взглянуть на вопрос несколько под иным углом.

Интересна версия, высказанная еще А.И. Соболевским, а впоследствии развитая А.В. Исаченко, Д. Дзиф-фером и другими авторами: в двух известных списках «Жития Кирилла» в перечне народов вместо слова «соури» (сирийцы) читается «роуси», т. е. перепутаны «с» и «р». Исходя из этого наблюдения, Исаченко видит такую же простую ошибку переписчика и в слове «русьский». Дзиффер же делает вывод о сознательном искажении рукою русского редактора текста «Жития». А поскольку такое «искажение» присуще всем дошедшим до нас спискам, этот исследователь считает архетип «Жития» ранней восточнославянской переработкой.

Но можно предположить еще кое-что. «Роуськие письмена» — это не просто «сирские», в смысле «сирийские», а — генетически — от «сирены», мифологической поющей полуптицы, и, следовательно, имеется в виду особый, элитарный и тайный, для посвященных, волшебный, ангельский, адамов, «птичий язык». Он же, по черноризцу Храбру, праязык как таковой.

В таком случае это было бы первое, более древнее появление в славянском понятия и образа сирены, еще до того, как оно вторично (из-за маргинальнос-ти первого случая) попало в русский язык с Запада (а туда из латыни). Этому не противоречат и возможные языковые ассоциации с «сиреной»-свирелью или сирианом/сурянином/зырянином (см. в словарях Фасмера и Черных). Согласно черноризцу Храбру, первым из всех языков был сотворен Богом сирийский язык — «несть бо Бог сотворил жидовьска языка преже, ни римска, ни еллинска, но сирски имже и Адам, глагола»; на нем говорили и Адам, и все люди до Вавилонского столпотворения («О письменах»)[117]; в апокрифических «Вопросах, от скольких частей создан был Адам», утверждалось, что Бог «сурьянским языком хощет всему міру судити».

Этот сирский, или сурьянский, язык понимают не только ангелы, но и бесы (падшие ангелы). Преподобный Илларион, изгоняя беса, вопрошает его «сир-скы»; в другом эпизоде его же жития некий муж, одержимый бесом, «сирьскы отвечает» (см. «Житие преподобного Иллариона», входящее в Великие Минеи Четии). Святой Андрей Цареградский, Христа ради юродивый, «преврати язык… на сирьску речь, и нача седя повести деяти с ним сирьски, еликоже мыш-ляше и хотяше»… В источниках, говорящих именно о «грамоте» и «письменах», либо имелась в виду непо-нятность//рунообразность//вид как от птичьей лапы этого письма, либо, скорее, первоначальный смысл был не понят (т. е. понят фактически как ошибка в слове) и переделан в «роушьские».

Следует также учесть, что предварительное изучение (в Крыму) Кириллом «жидовского» языка и письмен логически безупречно совпадает с его миссией в иудейски ориентированную Хазарию. Но самое интересное здесь для нас в «Житии Кирилла» — это подчеркнутое составителем жития «чудо» изучения Кириллом трех языков — жидовского, самарянского его диалекта и русьского. Это или готский (как считал Ф. Дворник, забывая о том, что сам Кирилл называл готов готами), или язык русов-скандинавов (но у них еще не могло быть никаких книжных переводов библейских текстов!), или словенский (с тем же, как у скандинавов, историческим исключением, плюс еще тот факт, что Кирилл уже знал язык славян).

Вероятнее всего, в окончательной редакции протографа (составителем или, скорее, переписчиком) «русьский» уже идентифицировался со славянским, но так ли это было изначально?.. Если принять мнение о возможном влиянии на глаголицу, помимо византийского минускула (скорописи), самарянской разновидности письма, то возникает естественный вопрос: а не имела ли последняя наименования «сирийской», «сирской»? (В ПВЛ: Сурия = Сирия). «Сирский» язык активно использовался в эпоху раннего христианства, особенно в самой монофизитской Сирии. Р. Якобсон и А. Вайан отмечают исправленный «сурский»-сирийский, который логически дополняет изучение Кириллом семитских языков в Корсуни (согласно «Проложному Житию Кирилла», он владел греческим, римским, еврейским и сурским языками). Кстати, «адамов язык» в апокрифической традиции считался еврейским (он, якобы, не подвергся Божьей каре при вавилонском смешении).

Итак, помимо «рационального» исправления переписчиком «сирского» на «русьский», мы можем еще допустить непреднамеренную контаминацию и путаницу в источниках понимания сурского и сирского как языка сирийского и языка сирен. Последнее допущение в какой-то степени снимает вопрос о реальности искомого языка, частично переводя его в область возникшей некогда рефлексии на оригинальную форму созданной Кириллом глаголицы. А поскольку возникают определенные логические возражения против использования Кириллом любого из упомянутых исторических языков, то изначальная ситуация может быть понята как очередной литературный сюжет: «чудо формы» в нем погружено в контекст сакрального мифологического содержания, в символику божественного праязыка, прачеловека и волшебных созданий.[118]

Не остались в стороне от этих споров и наши любимые конспирологи.

Рене Генон в свое время тоже был «в курсе» южнославянских известий о праязыке и древней письменности, из чего пришел к выводу, что «адамическим языком» был «сириакский язык», который не имел ничего общего ни со страной, именуемой Сирия, ни с одним из более или менее древних языков, сохраненных человечеством до наших дней. Этот «сириакский язык» есть, согласно истолкованию его имени, язык «солнечного озарения». Т. е., по Генону, — Сурьи. Но Сурья есть санскритское имя Солнца, и это могло бы указывать, что его корень sur — один из тех, что обозначают свет, и сам он принадлежит к этому древнему языку. Речь идет, стало быть, о той изначальной Сирии, о которой Гомер говорит как об острове, расположенном «за пределами Огигии», что делает ее (Сирию) тождественной гиперборейской Туле, где совершается полный оборот Солнца.

Здесь все хорошо, кроме слишком уж «прыткого» объединения слов из разнородных языковых семейств, требующего, в свою очередь, доводов в пользу былой реальности языка ностратического (являющегося пока лишь теоретической конструкцией лингвистов), и уж после всего этого стоило давать «зеленый свет» происхождению семантики солнечного света из Гипербореи[119]. Впрочем, Генона, Вирта и их последователей тоже можно понять: ведь постулируемая ими реальность мифологических стран сама опирается на символику мифов и требующее обоснований языковое родство. Но в чем и прелесть логического круга: в нем ничего нельзя до конца доказать, однако нельзя и полностью опровергнуть. Поэтому столь притягательно это бесконечное «кружение», которое можно отнести к «искусству для искусства».

Естественно, что наши неопаганцы, смешивая древние символы и геноновские отождествления со своими собственными, «натягивают» всю эту мифологию на рош-рус-вендел-варяг-франкский остов в духе Классена-Венелина, где всё славянско. Нет настолько древней истории, которая могла бы укрыться от современной идеологии и политики. Владимир Карпец: «Вот какой "славянский" язык принес с собою Міровей-Винделик, вот на что восставали латинские магнаты, будущие Пипиниды-Каролинги, истинные создатели Римо-католичества и исконные враги "державы князя Рош", одновременно "Новой Франкии" и "Старой Руси"!»

Вот как слишком далеко идущие пожелания могут испортить хорошую, в общем-то, идею! Если излишний скепсис выплескивает с водой и ребенка, то неумеренная жажда творчества способна этого ребенка вовсе в воде утопить.

И каков же будет наш вывод из всего сказанного? А очень скромный: за выявленным здесь «сирским сюжетом» могут скрываться целые пласты неизвестной истории, неведомое количество недошедших до нас произведений культуры и не оставившие материальных следов невиданные идейные битвы…

История очень легко претворяется в миф, гораздо труднее увидеть за мифом реальность.

Что до культурных веяний с Востока, то и идеи, и вещи обычно приходят вместе с людьми. Свою важную роль сыграло присутствие в Крыму еврейских общин, какие-то идеи пришли на Запад вместе с германскими племенами (среди которых были также аланы и славяне), но наибольшее значение всегда имела международная торговля. С Ближнего Востока и Кавказа, от Тамани и Палестины, через Грецию и Балканы, по морям, рекам и трансъевропейским дорогам в Испанию и на юг Франции протянулись невидимые, но прочные культурные «нити». На этих путях сновали евреи, сирийцы, арабы, армяне, русы, готы, греки и итальянцы. Среди них были православные, ариане, несторианцы, мусульмане, манихеи, огнепоклонники и неисчислимое количество разного рода сект и «уклонов», но в целом большинство этой публики являлось самыми настоящими космополитами и, если хотите — либералами.

Юг Франции — Нарбоннская Галлия, Гасконь, Прованс, Лангедок, Септимания — это места необычайно пестрого этнического котла (кельты, выходцы из Рима, визиготы, бургунды, баски, кантабры, евреи, мавры, греки). Здесь скопилось наибольшее количество диалектов и других специфических отличий от Центральной Франции, в том числе немало городов, управлявшихся собственными городскими коммунами. Т. е. это был регион во всех отношениях наименее французский и совершенно не удивительно, что туда в свое время был направлен Крестовый поход. Но и самые первые христианские общины II в. (а не только еретическое движение катаров) возникли именно в области Массилии-Марселя. Нет сомнения, что еврейские купцы находились в первом ряду тех, кто был переносчиком культурных влияний в районе от Западного Средиземноморья до Сирии и Меотиды. (Между прочим, не удивительно, что именно в таком поликультурном месте, как Прованс, возникла поэзия трубадуров.)

Стефан Лебек («Происхождение франков. V–IX века», М.: Скарабей, 1993, с. 96) пишет: когда франкский король в 585 г. приехал в Орлеан, его, по сведениям современника событий Григория Турского, приветствовали на языке сирийцев, на латыни, «а в иных местах также на языке самих-евреев». (Здесь, правда, имеется некоторая неясность: дело в том, что сирийцы, игравшие в раннем Средневековье важную роль в международных культурных связях, говорили по-арамейски; Г. Турский вряд ли отличал иврит от арамейского и, видимо, под сирийским имел в виду все же арабский).

Также из книги Байджента и соавторов (указ. соч., СПб., 1993) мы узнаем о южно-французских катарах и евреях (см. выше о княжестве «Разес» и «ар-раза-нийа»), «которые в VI и VII вв. поддерживали самые сердечные отношения со своими вестготскими правителями, а те были тесно связаны с арианскими христианами, так что их равно называли и готами и евреями».

Но нет, не только «уклоны»! Иоанн Кассиан, анахорет-подвижник из Вифлеема и ученик Иоанна Златоуста, основал на Западе в 410 г. первый касси-анский монастырь, а в Марселе (Массилии) две семинарии: одну для женщин, другую — для мужчин. Он также учредил монастырский устав (традиции которого продолжил Св. Бенедикт), отстаивавший независимость от организованной епископальной церкви. Кассиан считался «скифом», так как родился на Нижнем Дунае, но, конечно, он уже не мог быть классическим скифом, скорее всего, он был готом или аланом (нельзя, конечно, полностью исключить возможность славянского его происхождения, но — не посчитайте меня русофобом — вероятность оного больно уж ничтожна).

На Западе мы находим немало топонимов с корнем рос-/рус-, и часть из них, безусловно, можно связать с русско-славянским присутствием, вот только неясно, какую. Но некоторые из подобных названий можно довольно легко объяснить с помощью местных реалий. Например, из франц. roc, rocher «скала», rose «розовый», rouss- «рыжий», roug- «красный», ruisseau «ручей»; др. — герм. hrods «славный», немец, ross «конь», rus «сажа, копоть», riister «вяз»; кельт, (вал-лийск.) ros «мыс, полуостров», rhos «болото», rose, rosh «долина между холмами»; среднеангл. rous «рыжеволосый».

В районе Пиренеев — местные названия Руссийон (Roussillon), Ruscino, Rousses (Руссы). Юг Франции — территория кельтского племени рутенов. Область Рустрингия в Западной Европе — это засвидетельствованный в переписке епископа Бонифация (VIII в.) латинизм, от rustica «языческий» (из rus «сельский»; а как быстро это становится городской, «руссоистской» идеологией!). Название «Руссильон» произошло от центра племени сардонов (сардов), населявших эту территорию, — Русцино (лат. Ruscfno) с тем же значением. Отсюда французское rustique «деревенский», rustre «неотесанный мужлан».

Но серьезные события часто не оставляют следов. Мы способны о чем-то догадываться, кое-что предполагать и всегда можем ошибиться, хотя иногда и ошибки помогают пониманию ситуации. Не имея прямых доказательств, мы зато обнаруживаем столь огромное количество фактов косвенных, такую массу различного рода намеков, аллюзий, многозначных деталей и тонких нюансов, что передать их со всеми подробностями не представляется возможным. Но поскольку я не собираюсь строить из этих материалов очередной готический роман, то, не задерживаясь долго на каждом сюжете, изложим их тезисно.

Итак, рискнем предположить, что манихейское, гностическое и арианское конфессиональные влияния, наряду с чисто христианскими веяниями, дали на славянской почве, «удобренной» наследием Ама-лов, всходы наподобие западного рыцарства. Причем произошло это, вероятнее всего, еще до того, как возникло на Западе движение катаров и прочих сект, и задолго до появления духовно-рыцарских орденов.

Начало мы полагаем от легендарного Кия и его братьев; допускаем реальность не столько самого Кия, западнославянского Крака (и Помпилиуша-Попеля), сколько тех вождей, кто жил и действовал в тех краях и в те времена. Ранее мы уже упоминали об Ас-кольде и Дире, но после их смерти кто-то должен был их заменить, и это не мог быть ни Вещий Олег, ни Игорь, ни Святослав, ни даже Владимир Красное Солнышко. «Рулевыми» являлись, конечно же, христиане, которые могли быть сколько угодно «еретичны», — со своей собственной точки зрения все еретики «православны».

Ряд оставшихся кандидатур не слишком широк, но весьма значителен в личностном плане — князь Мал, Малк Любечанин, Добрыня Нискинич. Несмотря на желание некоторых исследователей видеть в Малке древлянского князя Мала, с лингвистической точки зрения такой подход совершенно неверен: имя Малк можно рассматривать только как семитское малик — «царь». Тем не менее, оба этих лица можно объединить по другим признакам. О насильственной смерти или казни Мала ничего неизвестно, притом, что послов его казнили весьма изощренно, поэтому вполне логично предположение, что благородного («священной крови Амалов») пленника держали в любечском замке, а дочери «приора» стали княжескими женами. Что до нового имени, то его следует рассматривать как иудейское либо мусульманское переложение славянского термина «светлый князь» в Свет-малик (известный по книгам арабских историков).

С другой стороны, последний термин можно соотнести с именем Свенельда; в некоторых источниках засвидетельствовано имя рода Святолдичей. Све-нельд, как не раз говорилось, довольно загадочная фигура в русской истории. Представляется даже, что он-то и был главным правителем на Руси. Независимо от того, сколько людей насчитывалось в истории под этим именем (ср. еще Свенки и Сфенкел) и сколько прожил на свете сам Свенельд (для одного человека явно многовато), его вероятные потомки — Вышата, Путята и Ян Вышатич не только «отметились» в Начальной летописи, но и оказали непосредственное влияние при ее написании. Связь Святолдичей с Древлянской землей и с Добрыней также свидетельствует, что они не были посторонними для Амалов (во всяком случае, в матримониальном плане; и здесь они оказываются родственниками Рюриковичей). Соответственно ничто, происходившее в те годы на Руси, не могло происходить без их участия. Но, как мы можем судить по летописям, само это участие тщательно маскировалось.

Не так проста и ситуация с княгиней Ольгой. Мы сейчас не будем углубляться во все вопросы, с ней связанные, напомним лишь о неоднозначной истории ее отношений с греческой и латинской церквями на фоне также не совсем стандартных отношений с собственной родней. Кроме того, если мы можем с полной определенностью говорить о том, что Добрыня и Путята возглавили самый настоящий Крестовый поход на языческий Новгород, то с Ольгой все немного сложнее, хотя и нельзя не упомянуть о факте существования поселения Ольгин Крест в бассейне Нарвы[120].

В отличие от нашей проблемной истории, с западной все как-то более определенно. История первых духовно-рыцарских орденов и крестовых походов довольно хорошо известна, но мы коснемся лишь нескольких, может быть, не самых известных моментов. (По материалам сайтов http://nhistory.narod.ru/html/roman9.htm и http://www.rencorn.bryansk.org, с моими сокращениями, комментариями и дополнениями).

При патриархе Иерусалимском существовало Братство, носившее имя «сепулькриеров» — хранителей Святого Гроба. В качестве своего герба они использовали «иерусалимский крест» как символ «обличения заблудших и для утверждения православия». Вот на их основе и образовался «Орден Святого Гроба, что в Иерусалиме» (Ordo Eguestris S.Sepulcri Hierosolymitani), который был колыбелью всех орденов на Святой Земле. Первоисточники дали ему множество имен, это: «Братство всадников Богоматери Сиона», или «Братство всадников Усыпальницы Богоматери Иерусалимской», но самое известное они получили после того, как разделились в 1188 г. с тамплиерами. Первый «самостоятельный» Великий Магистр Ордена Сиона Жан де Гизор сменил название братства на «Приорат Сиона» — «Prieure de Sion», а герб — на золотого грифона…

В организационном отношении Генеральное собрание «Приората Сиона» состояло из 729 провинций, 27 комтурств (округов духовно-рыцарского ордена) и таких подразделений, как Курия и Ковчег. Каждое комтурство насчитывало 40 членов, провинция — 13. В Курии 13 ее членов подразделялись следующим образом: 9 коннетаблей, 3 сенешаля и рулевой (навигатор) — руководитель Курии. Сенешаль (франц. senechal, от франкского siniskalk, латинизир. siniskalkus — старший слуга) — королевский чиновник, глава судебно-административного округа (се-нешальства). В Курии — девять главнокомандующих королевскими войсками (девять рыцарей Святого Иоанна Крестителя), представлявших девять королевств, и чрезвычайная тройка (три принца Богоматери).

Иоанниты-госпитальеры — «Рыцарский орден госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского», католический орден, основанный около 1070 г. купцами из Амальфи, которые построили больницу и приют для паломников в Святую землю. (Амальфи — итальянский порт на Средиземном море, в Средние века — независимый город, игравший большую роль в торговле с Востоком. Кстати, монахи-амальфийцы некогда построили и на Афоне свой монастырь.) Второе название, «госпитальеры», иоанниты получили по своим странноприимным домам. Позже слово «госпиталь» примет нынешнее, чисто медицинское значение, а первоначально оно восходило к латинскому «госпиталис» — «гость».

Иерусалимскому госпиталю присвоили имя патриарха Александрийского, жившего в VII в., - Св. Иоанна. Близ госпиталя (он находился между рынком и церковью Святого Гроба) жили обслуживавшие его монахи, взявшие на себя заботу о паломниках, прибывавших в Палестину. После завоевания Иерусалима крестоносцами эти монахи стали членами иоаннитского ордена. (Несмотря на все, засвидетельствованные очевидцами, кровавые события того времени, в Палестине, также как и на варяжских путях, нормальная жизнь не прерывалась, и торговля оставалась торговлей. Как писал в 1184 г. мусульманский хронист Ибн Джубайр, купцы между собой легко договариваются, платят пошлины и т. п., «воины заняты войной, народ же пребывает в мире».)

Орден Тампля основали девять рыцарей под руководством Гуго де Пэйна (Hugues de Payns), чье имя в документах ордена писалось как Hughes de Poganes. Таким образом, предполагают отечественные конспирологи, он был «из поганых», то есть из степняков (кочевников). Из тех самых библейских «Гогов, Ма-гогов и князей Роша, Мешеха и Фувала»… Короче, наш человек.

Это было бы, на мой взгляд, слишком удачным «попаданием» в нашу историю. И слишком легким. Если подойти к вопросу немного строже, то не сам Гуго, а дед его, Тибо де Пэйн, происходил из «гардильских мавров», т. е. историческая связь здесь, скорее, с сарацинской или еврейской стороной или, может быть, с вестготским арианством, либо, наконец, с лангобардами (некогда союзниками славян), т. е. речь, в первую очередь, должна идти о связи с традициями Средиземноморья и французского Юга. «Темный» термин — «гардыл-» — можно также сравнить со словами, приводимыми для объяснения имени Грааля: gradalis от гр. «кратер, чаша» или от лат. градуалис — «церковное пение». А из сохранившихся на юге современных топонимов я нашел только аббатство Ла-Гард-Дье на юге Франции, оз. Гарда в Северной Италии, р. Гардон, приток Роны, и Гардан — топоним в районе Марселя. При желании можно притянуть сюда тюрк. Горданлы — крымский топоним и личное имя Гардан, наконец, скандинавский термин Руси-Гардарики, но об этом позже.

Отец Гуго (1070–1136) — сир Монтиньи-Лагессо, граф и хозяин замка Пэйн в Шампани. В других источниках граф Гуго Шампанский — покровитель Г. де Пэйна. Однако если понимать второе его имя как производное от топонима, то «паганство» в названии далекого от Испании замка Пэйн сочетается, скорее, с дохристианской эпохой франков. И, разумеется, созвучие герм, имени Гуго/Хьюго с др. — ерр. Гог случайно, но ничто не мешало воспринимать его как закономерное.

В 1127 г. Гуго де Пэйн и некоторые его товарищи возвратились на Запад, где они были приняты с триумфом. В следующем году папа собирает совет в Труа, где находился двор графов Шампанских, сюзеренов Гуго, под духовным руководством Святого Бернара. На этом совете тамплиеры были официально признаны членами общества, одновременно военного и религиозного; по этому случаю Гуго де Пэйн получает звание «великого магистра». В 1146 г., во время правления папы Евгения III, на белом плаще тамплиеров появляется красный крест с раздвоенными «лапчатыми» концами, и во II Крестовом походе, возглавляемом французским королем Людовиком VII, они участвуют уже под этим символом. Алый крест, расположенный слева, над сердцем, папа утвердил в качестве их герба.

Официально орден Тампля был создан в 1118 г., но не исключено, что он возник на несколько лет раньше в виде Ордена Сиона. В документах XIII в. упоминалось также одно из названий Ордена Сиона — «Ормус»; М. Байджент, Р. Лей и Г. Линкольн (указ. соч.) неверно объясняют его, подгоняя к своей теории, хотя совершенно очевидно, что речь здесь должна идти об Ормузде (Ахурамазда) и, тем самым, омани-хейской философии дуализма (вышедшей из зороастризма с его противопоставлениями тьмы и светй, добра и зла, Ахримана и Ахурамазды).

Еретическое течение катаризма, как мы знаем, было разгромлено в течение XIII в. Но и Орден Храма, несмотря на все свое могущество и богатство (а во многом благодаря ему), был в конце концов убран как «игрок» с современной им политической и экономической арены. 1314 г. — Орден тамплиеров разгромлен королем Франции Филиппом Красивым, а его великий магистр Жак де Моле (родившийся, кстати, в год падения Монсегюра), вместе с Готфридом Шарни, сожжен как еретик. Одно из обвинений, предъявленных рыцарям Храма, — «тайное поклонение Образу»; возможно, речь идет об Образе с Плащаницы. Если все прочие инкриминируемые им реликвии и Сакральные тайны тамплиеры могли найти на Святой Земле в пору Крестовых походов, то Плащаница могла оказаться в их руках после взятия Константинополя.

По свидетельству епископа Вильгельма Тирского, в 1171 г. император Мануил Комнин показывал ему и королю Иерусалимскому, Амори I, Святую Плащаницу Христову, хранившуюся тогда в дворцовой базилике Буколеона в Константинополе. Иначе говоря, рыцари-крестоносцы не знать о существовании Плащаницы не могли. По некоторым сведениям, сама Плащаница была перевезена в Константинополь из Эдессы в 944 г. Интересно, что в том же году состоялся неудачный поход Игоря («Хулагу») на Константинополь, после которого был заключен мирный договор с Византией. Не желал ли Игорь заполучить как-либо это сокровище (он сам был, конечно, язычник, но при такой супруге, как Ольга, это значения уже не имеет)?..

Тут мы зададимся вопросом: а не было ли среди пропавших сокровищ катаров — Плащаницы (см. в гл. 5 о «свертке» из Монсегюра), похищенной из Константинополя в 1204 г.? Здесь еще важен факт появления тогда же в Константинополе торгового квартала марсельцев. Нет никаких сведений, чтобы кто-то из рыцарей хвалился тогда такой необычной находкой, так что это больше похоже на продуманное похищение (как сейчас принято говорить — «заказуху») и дальнейшее тайное хранение реликвии[121]. Потом, через тамплиеров (по слухам, укрывавших катаров), Плащаница могла попасть к Жоффруа де Шарни, чей тезка (или, скорее, предок) был сожжен вместе с Жаком Моле. В середине XIV в. Плащаница объявляется в деревушке Лирэй возле Труа (Франция) у графа Годфрида (Жоффруа) де Шарни. В 1453 г. Маргарита Шарни, наследница рода Годфрида, передала Плащаницу жене герцога Людовика Савойского Анне Лузиньян (представительницы рода кипрских королей, ведущего свой род от волшебницы Мелю-зины), которая приказала построить специально для ее хранения часовню в Чембери.

Маловероятно, чтобы в связи с Плащаницей у тамплиеров мог возникнуть культ поклонения Голове[122], хотя длинные волосы Образа, в глазах храмовников, могли действительно восприниматься как архетип в связи с легендой о Меровингах.

Судя по специфическому — «духовидческому» — отношению катаров к Христу, отрицавших значение воплощения, земных страстей и мук Господа, Плащаница как будто бы не должна была представлять для них особую ценность (критика собственных гипотез — вежливость историка). Хотя в целом еретичество манихейского толка[123] нельзя слишком уж противопоставлять средневековому мировоззрению: и на Западе, и на Востоке духовная оппозиция «Бог — Дьявол» была, можно сказать, повсеместной. А идейные причины, из-за которых убиваются миллионы людей, глядя со стороны, понять вообще невозможно (какую эпоху ни возьми).

Мы несколько отошли от русской тематики, хотя и недалеко, но будем все же избегать слишком вольных утверждений. Мнение научного обозревателя Веле Штылвелда («Москва была одним из комтурств тамплиеров, городом-убежищем»; http://www.statya.ru/) о рижских и московских следах тамплиеров и еще более смелые гипотезы о том, что даже возвышение Москвы произошло в XIV в. на деньги из вывезенных сокровищ тамплиеров, всерьез принять невозможно. Сюда же отнесем и конспирологию вокруг фигуры Андрея Боголюбского в сериале 1-го телеканала «Искатели» и художественную фантастику романов А. Синельникова и В. Сухачевского.

Ирма Хайнман, автор работы «Еврейская диаспора и Русь», заметила, что в некоторых былинах Днепр имеет название Сафат, или Израй-река (правда, неверно его этимологизирует, связывая с «Самбатас»). На самом деле название происходит от «Асафатовой долины» русской апокрифической литературы, т. е. — изначально — от Иосафатовой, где, согласно Книге пророка Иоиля, должен был состояться суд над народами («Иосафат» дословно — «Яхве-Судья»; такое же название было у караимского кладбища в Чуфут-Кале, и где-то в тех местах Св. Кирилл срубил дуб язычников).

Являлось ли появление такого названия результатом хазаро-иудейского влияния или более позднего, христианского? В любом случае такая семантика, дожившая до нового времени (от времени создания фольклора до времени его собирания фольклористами), свидетельствует об особом сакральном значении реки. Это не только река крещения (что еще отразилось в имени Иорданских озер у Оболони), но и река «страшного суда», река христианства, но с ветхозаветным, и даже с фольклорно-языческим смысловым наполнением.

Неизвестно, является ли название «Сафет» только случайным созвучием с предыдущим именем? Палестинский замок Сафет рыцари Храма получили в 1169 г. Так как он находился в стратегическом месте — преграждал подступ к Акре, замок постоянно подвергался осаде. При одной из таких осад замок пал и был полностью разрушен. Епископ Марсельский, Бенедикт, посещавший Святую Землю, слезно просил магистра Ордена Храма Армана Перигорского восстановить замок Сафет. Замок Сафет был взят Саладином в декабре 1188 г. после ожесточенной осады. Орден восстановил крепость летом 1240-го, но повторно замок был взят мусульманами летом 1266 г.

Тамплиеры в Иерусалиме обосновались в аббатстве Нотрдам-дю-Мон-де-Сион. («Сионъ» также один из синонимов Богоматери в сербской апокри-фике, а синоним Иисуса — «Параклет», Утешитель, как и прозвание Мани.)

Но, как мы убедились ранее, древлянская крепость на утесе Искоростень не уступала по своему значению и грандиозности любым рыцарским цитаделям. Лысая гора в Киеве некоторыми учеными определяется как летописная Хоревица, и вполне вероятно происхождение названия от библейской горы Хорив, что подчеркивает ее сакральную сущность. На горе открыты следы постоянного местопребывания скандинавской дружины, причем значительная часть артефактов говорит о смешении скандинавских культурных признаков с восточными, позволяющими предположить их происхождение из Дербента (Бердаа) в результате похода русов 945 г. (Ср. с этим былинный поход Ильи Муромца и Добрыни по морю Хвалынскому.)

Но Палестина и Западная Европа — не единственные места, где стояли твердыни рыцарей-монахов. До наших дней сохранились руины замка (Сафет?) в поселке Среднее на Западной Украине, построенного тамплиерами в конце XII в. Средненский замок состоял из одной четырехугольной башни-донжона, построенной по примеру приграничных римских оборонительных башен вдоль Рейна и Дуная. Высота средненской башни достигала 20 метров (в 3 яруса), а толщина стен — 2,6 метра. Вход был расположен на уровне второго яруса, около восточной стены на полу сохранился квадратный фундамент, на котором стояла постройка цилиндрической формы небольших размеров. То есть мандала.

Ранние фундаменты христианских храмов представляли собой восьмиугольную основу или делались в форме ковчега (ср. Монсегюр), иногда принимающего антропоморфные очертания[124]. Довольно часты восьмиугольные («краеугольные») основы в инсигниях, крестах и храмовых постройках и на Востоке, и на Западе (восемь золотых пластинок и полукружий в венце Каролингов, восьмиугольник дворцовой капеллы в Аахене, представлявшей собой образ «Небесного Иерусалима» и т. п.).

Восьмиконечный крест (обычно с подножием или ступенями — «степенями») символически воплощал в себе Крест Константинов. Он непосредственно представлял собой «эмблему православия». Русские воинские знамена с восьмиконечным степенным крестом нередко встречаются в иконографии. В самой Византии знамя с изображением Константинова креста возглавляло священные знамена империи.