Глава шестая Воины Сиона в Новом Свете

Глава шестая

Воины Сиона в Новом Свете

Антонио Ваэс Энрикес, он же Мозес Коэн, это шпион, который изучил порядок движения флота, чтобы произвести нападение… Так он сделал, когда флот был захвачен Пиетом Хейном, с которым вместе был помянутый Антонио Ваэс[213].

На рассвете 8 сентября 1628 года Мозес Коэн Энрикес стоял на палубе «Амстердама», флагмана голландского флота, находившегося в нескольких милях от Гаваны, и смотрел в сторону запада. Неожиданно в северной части горизонта появились верхушки мачт испанского «Серебряного флота»: двенадцать судов везли девяносто две тонны серебра и сундуки с сокровищами, набитые жемчугом, рубинами и золотом. Стоимость груза оценивалась в 16 миллионов гульденов — около миллиарда долларов на нынешние деньги.

Внезапно атаковав не ожидавших нападения испанцев, голландская эскадра в составе двадцати пяти кораблей сразу отрезала и захватила практически без боя девять судов. Три галиона, шедшие первыми, в том числе флагман гранд-адмирала, направились к побережью, в сторону порта Матансас. Голландцы устремились в погоню, ворвались в гавань и взяли на абордаж два судна. Солдаты, вооруженные пистолетами, мушкетами и саблями, быстро взобрались на испанские галионы.

Как только мы поднялись на палубу, испанцы ударились в бегство, попрыгали за борт и вплавь попытались добраться до берега. Через несколько минут на месте флага со львами и замками развевалось знамя Соединенных Провинций. Затем мы направились на адмиральский корабль. Мы дали залп из мушкетов и взобрались на борт, крича «Buena Guerra!»[214].

По пути домой вице-адмирал Хейн писал в своем журнале, что сардоническое приветствие «Доброй войны!» деморализовало защитников и те, услышав этот клич, побросали мушкеты и спрятались на нижней палубе. Один моряк прыгнул за борт, рассчитывая уплыть, но был вытащен из моря и приведен к вице-адмиралу.

Я спросил его, сколько испанцев было на борту. Он сказал, примерно сто пятьдесят… Я велел ему вернуться к ним и сказать, что я обещаю высадить их на берег. Он спросил, кто я такой. Я сказал, что командую флотом. Тогда он попросил меня отправить с ним одного из наших людей, чтобы его не убили, и я согласился.

Скорее всего, с ним пошел Мозес, говоривший по-испански и пользовавшийся доверием вице-адмирала.

На следующий день:

Мы быстро перегрузили серебро, разделив между нашими судами. Мы насчитали примерно 46 ластов серебра [ласт — мера веса, равная 2 тоннам] в монетах, серебряных слитках и серебряной утвари.

При захвате «Серебряного флота» не погиб ни один голландец. Быстроходная яхта помчалась в Амстердам с новостями о захвате галионов, а в январе Хейн привел свою эскадру в Голландию. Последним в колонне шел захваченный галион гранд-адмирала. На разгрузку потребовалось пять дней, сокровища были помещены на тысячу телег и с триумфом провезены по улицам Амстердама вслед за каретой вице-адмирала. «Хейна приветствовали как иностранного князя, прибывшего с официальным визитом»[215]. По всей стране засияли праздничные огни. После поражения под Баийей финансы страны пришли в полное расстройство. Правительство исчерпало все кредиты. Теперь Голландия вновь разбогатела. Компания заявила о получении дивидендов в размере 50 процентов и — с этими средствами — начала готовить флот для нового вторжения в Бразилию.

Мозес Коэн Энрикес, справивший бар мицву в 1616 году, вскоре после смерти наставника, научился у рабби Палаччи стремлению жить так, как ему мечталось. Хотя в жилах Коэна не текла королевская кровь, его амбиции сделали бы честь любому гранду или знатному дворянину. Будучи одним из первых и наиболее ценных членов Братства, Мозес отправился в Севилью под чужим именем и вскоре собрал сведения, на основании которых руководство Компании поняло, что лучше перехватить испанский флот, перевозивший руду в Севилью, чем пытаться захватить на суше серебряный рудник. Мозесу исполнилось двадцать пять лет, и адмирал был старше его вдвое, но четырьмя годами ранее Энрикес зарекомендовал себя в боях в Баийе, и Хейн пригласил его в экспедицию.

Испанские сокровища перевозили две хорошо охранявшиеся эскадры в 20–30 судов. Одна (Tierra Firme, или «Континент», так тогда назывался Панамский перешеек) собирала богатства из городов Карибского моря и Мексиканского залива, а вторая (Flota — то есть просто «Флот» или «Серебряный флот») перевозила мексиканское серебро из порта Вера-Крус и ценные грузы из Азии, доставленные манильскими галионами. Обеспечив сохранность груза, эскадры соединялись в Гаване, чтобы вместе продолжить путь в Испанию. В 1628 году «Континент» прибыл в Гавану слишком поздно. Все суда «Серебряного флота» находились в гавани, кроме галиона гранд-адмирала, но их трюмы уже опустели. Груз был на пути в Голландию.

Отплытие флота из Испании за сокровищами в Новый Свет проходило в торжественной обстановке. Однако, по соображениям безопасности, дата отплытия менялась из года в год и хранилась в тайне. Тем не менее Мозес Энрикес выведал этот секрет — как ему это удалось, остается неизвестным. Возможно, ему сообщил эти сведения агент Бенто Осорио, занимавшийся в Севилье вопросами нелегальных торговых операций главы Братства[216]. Так или иначе, но Мозес сообщил Компании назначенную дату отплытия «Серебряного флота», что дало голландцам достаточно времени для снаряжения двадцати пяти кораблей, укомплектования экипажей и отправки их на Кубу, где эскадра поджидала испанцев.

Чтобы избежать сезона ураганов, суда «Серебряного флота» ушли из Испании за месяц до «Континента». В июле 1628 года они прибыли в Вера-Крус. Это город на болотах, как всегда в таких случаях, превратился в праздничную ярмарку, переполненную торговцами, игроками, жуликами и гуляками. Торговцы собирались в городе, чтобы приобрести азиатские товары — шелка, нефрит, слоновую кость, фарфор, ковры и пряности. Эти грузы в Акапулько доставляли манильские галионы, а оттуда по суше караваны мулов перевозили товары в Вера-Крус. Город веселился до начала августа, когда «Серебряный флот» отправился на Кубу, забрав мексиканское серебро и азиатские сокровища[217]. Остров Куба лежал всего в нескольких сотнях миль от Вера-Крус, но северные ветры того лета вынудили суда идти к Флориде и потом повернуть южнее. В результате флот добрался до Кубы с северной стороны. У острова их поджидали вице-адмирал Пиет Хейн и его молодой помощник, прибывшие с голландским флотом двумя неделями ранее. До того времени были предприняты пятьдесят попыток завладеть испанским флотом с сокровищами, но только Хейну и Энрикесу это удалось.

Возвращение победоносного флота в Амстердам было бурно отпраздновано молодыми еврейскими авантюристами, несколькими годами ранее участвовавшими в захвате Баийи. После поражения они пали духом, но успех Мозеса вдохновил их на новые свершения. Грандиозная победа после горького поражения убедила евреев Амстердама в том, что успех и провал определяются по прошествии достаточного времени. Этот урок они могли усвоить и от родителей, прошедших через суды инквизиции, прежде чем вдохнуть воздух свободы в Амстердаме, или от рабби Палаччи, который сначала прятался в доме французского дипломата, но затем возобновил борьбу.

Мозес недолго оставался в Амстердаме. На следующий год он оказался в Ресифи, столице бразильской провинции Пернамбуко, где совместно с тамошним подпольем готовил почву для нового голландского вторжения. Затем он вернулся в Амстердам и присоединился к флоту. Это открылось через четыре года, во время работы мадридского трибунала, расследовавшего обстоятельства вторжения. Голландский перебежчик рассказывал:

За захват Пернамбуко ответственны амстердамские евреи, в первую очередь Мозес Коэн Энрикес. Он прибыл вместе с голландцами, обучил их и передал планы, показывающие, как захватить местность. Ранее он немало времени провел в Пернамбуко и хорошо знал все входы и выходы. Голландцы проделали это благодаря раскрытым им секретным сведениям[218].

Историки не оценили важную роль, сыгранную этим бесстрашным молодым человеком, который: 1) участвовал в первом вторжении в Баийю, 2) спланировал захват «Серебряного флота» и также принял в нем участие, 3) проник в Ресифи, чтобы заручиться поддержкой «пятой колонны», и 4) вернулся в Амстердам и присоединился к флоту, чтобы участвовать в новом вторжении. Исследователи отметили только, что в 1630 году Мозес получил приглашение быть «гостем Компании», но не смогли объяснить, за что он был удостоен такой чести[219]. Если бы не показания предателя, приведенные выше, роль Мозеса в военных предприятиях Голландии вообще осталась бы неизвестной. А ведь это было всего лишь начало его бурной жизни, в течение которой он правил собственным пиратским островом, а потом консультировал прославленного ямайского буканира Генри Моргана.

Четырнадцатого февраля 1630 года голландский флот высадил в Ресифи семь тысяч солдат. На следующий день Мозес, названный лишь «гостем Компании», повел еще три тысячи солдат на берег, к северу от порта. Там его встретил Антонио Диас Папарробалос, лидер местного подполья, с двумя мулатами-туземцами, готовыми стать проводниками[220]. Через две недели, подавив слабое сопротивление, голландцы стали хозяевами Северо-Восточной Бразилии, района, включавшего провинцию Пернамбуко, порт Ресифи и другие территории. Бразильские конверсос вышли из тени вторично за десять лет. Об этом сообщал португальский священник отец Мануэль Каладо, который жил в голландской Бразилии с 1630 по 1646 год и ненавидел как кальвинистов, так и евреев: «[Конверсос] приветствовали голландцев, с облегчением отказавшись от двойной жизни и отбросив верность католической религии».

В своем отчете церковному начальству отец Каладо описал первую лихорадку свободы, охватившую евреев:

У евреев, прибывших из Голландии, было много родственников в Пернамбуко, живших в соответствии с законом Христа. Однако после голландского завоевания страны эти люди сорвали с себя маски, сделали обрезание и открыто провозгласили себя евреями… Я часто слышал от евреев, что все конверсос в Пернамбуко на самом деле были евреями, и те, кто еще не провозгласил себя евреем, просто боялись, что Бразилия может вернуться под власть Португалии. Иначе все бы открыто объявили о своем еврействе[221].

Одному из конверсос пришлось пожалеть о своем бурном энтузиазме. Когда голландские офицеры шли по улице, празднуя победу, торговец вином Симон Драго распахнул двери своего магазина и пригласил их войти. Гордо объявив себя евреем, желавшим отпраздновать победу голландцев и свою новую свободу, он предложил офицерам ящик лучшего вина. Выпив его залпом, они потребовали еще. Утверждая, что заслужили вино тем, что освободили хозяина и его народ, офицеры утащили восемь бочонков вина. Об этом стало известно через несколько лет, когда Драго подал иск в Амстердаме, обвинив офицеров в том, что они опустошили его склад[222].

После завоевания Бразилии Мозес поселился в Ресифи и сделал удачную карьеру капера. На свою долю добычи, составившую тонну серебра, он купил корабли, снаряжение и необитаемый островок у берега Ресифи. Островок стал его базой. В насмешку над страной происхождения, он назвал остров своим христианским именем — Антонио Ваэс[223].

Офицерами и моряками у него служили другие евреи-бунтари, которые отвергли спокойную жизнь в Амстердаме ради приключений за испанский счет. Неизвестно, сколько судов захватил Мозес, но действия голландских каперов в Карибском море были весьма успешны. С 1623 года по 1636 год (когда Мозес продал остров губернатору Монсу) голландские каперы захватили 547 испанских судов — по одному в неделю[224].

В отличие от Мозеса, первенца в семье, большинство еврейских поселенцев были младшими сыновьями, которые не могли рассчитывать на долю в семейном бизнесе. Они обычно приезжали в каких-то лохмотьях, составлявших все их имущество[225]. Дела быстро налаживались. Свободно владея голландским и португальским, они стали связующим звеном между новоприбывшими голландскими и старыми португальскими поселенцами. Вскоре многие заняли выгодную нишу коммерческого посредничества между двумя группами. Одним из самых значительных среди них был младший брат Мозеса Абрахам, который стал агентом по закупкам колонии и пользовался широчайшим уважением. В трудные времена обе стороны обращались к нему за посредничеством в улаживании конфликтов.

Компания назвала завоеванную колонию Новой Голландией. Несмотря на тщеславие, победители были не настолько глупы, чтобы изгнать людей, которым регион был обязан богатством. Хотя португальских сахарозаводчиков можно было осуждать за папизм и идолопоклонство, им позволили остаться и богатеть, как и евреям. Принц Мориц снова издал эдикт о религиозной терпимости. В эдикте говорилось о гарантиях свободы для испанцев, португальцев и туземцев, будь они римскими католиками или евреями: «Их взгляды достойны уважения, и никто не смеет преследовать их за то, что является делом их совести»[226].

Его указ превратил Новую Голландию в действительно свободную страну: католики, новые христиане, евреи, кальвинисты и индейцы жили и работали бок о бок. Большинство евреев жили в Ресифи, где они сформировали первое законное еврейское поселение в Новом Свете и управляли общиной полуавтономно. Португальские католики приняли пришельцев, но своих конверсос считали предателями, отвергнувшими веру и вернувшимися в иудаизм после прихода голландских евреев. По сравнению с царившей в мире религиозной нетерпимостью в Новой Голландии существовала гармония. Каждая община получала долю от богатства страны и работала на превращение голландской Бразилии в крупнейшего производителя сахара в мире.

Своим успехом Новая Голландия обязана губернатору Йохану Морицу Нассау. Он прибыл в январе 1637 года со свитой из художников и ученых и правил семь лет. Принц Нассау (он предпочитал, чтобы к нему обращались именно так) был образованным человеком, разбиравшимся в науках и искусствах, и талантливым дипломатом, поддерживавшим хорошие отношения со всеми общинами. Португальцы ощущали его сочувствие к своему положению, кальвинисты считали его своим, а евреи называли «мудрецом» — высший комплимент с их стороны[227].

Через несколько недель после прибытия губернатор получил жалобу кальвинистских торговцев, утверждавших, что в колонии слишком много евреев: «Страна переполнена евреями, каждый корабль привозит их»[228]. Они требовали, чтобы Новая Голландия завозила колонистов-христиан, а не евреев, перечислив все старинные аргументы против «убийц Христа». Губернатор рассердился. Размахивая копией Хартии колонии, он заявил жалобщикам, что никакого протекционизма не будет: «Тридцать второй параграф гарантирует защиту людям еврейской и католической веры»[229].

Хотя губернатор отверг требования кальвинистов, проблемы существовали. Как и в Амстердаме, евреи не могли занимать правительственные посты, проводить религиозные службы публично или вступать в любовную связь с христианами. Но по сравнению с другими странами эти ограничения были слабыми. Народ Книги постоянно сталкивался с презрительным отношением, но в Бразилии евреи имели фундаментальные права. Более того, в евреях нуждались. Они называли свою общину «Цур Исраэль» — «Твердыня Израиля», с намеком на Ресифи, который называли «Твердыня Бразилии». Но в этом названии было и мессианское значение, почерпнутое из книги Исаии (30:19–29): «Народ будет жить на Сионе в Иерусалиме… как у идущего со свирелью на гору Господню, к твердыне Израилевой»[230].

По соображениям безопасности, губернатор хотел перенести резиденцию на остров Антонио-Ваэс, контролировавший вход в гавань. Мозес согласился продать остров. Проживая в рассеянии, будучи чужаками в чужой стране, евреи давным-давно поняли, что следует поддерживать хорошие отношения, особенно финансовые, с правящими классами. Мозес не особенно нуждался в деньгах, но был рад случаю снискать расположение принца Нассау. Случайно или нет, но позднее губернатор нанял Абрахама, брата Мозеса, и Яакова, его племянника, агентами по закупкам колонии.

Остров, купленный губернатором, пустовал. Построенные Мозесом док и несколько лачуг да развалины заброшенного монастыря — вот все, что можно было увидеть на Антонио-Ваэс[231].

Губернатор нанял строителей и переименовал остров — отныне он назывался Морика. На острове появился величественный замок из цезальпинии с птичником, зоопарком и рыбным прудом. («Он поселил там множество птиц и животных».) Принц Нассау также разбил парки с эстрадами для оркестров, посадил тысячи кокосовых пальм и фруктовых деревьев. Так возник новый город Мавритания, и два моста соединили его с материком. «Сюда приезжали компании, чтобы провести летние отпуска, насладиться пикниками, концертами и азартными играми… Принцу нравилось показывать всем коллекцию своих редкостей и рассказывать, откуда что взялось»[232].

Когда голландцы прибыли сюда, Ресифи был деревней на полтораста домов; через двадцать лет, когда голландцы ушли, он превратился в развивающийся порт, в котором имелось две тысячи домов[233]. Во времена расцвета колонии все амстердамские еврейские семьи имели родственников или друзей в Ресифи. Число бразильских евреев достигало полутора тысяч (для сравнения: в самом Амстердаме жили тысяча двести евреев). Работая сообща как финансисты, брокеры, судовладельцы, импортеры и страховщики, они контролировали торговлю между двумя странами[234].

В 1640 году евреи владели сотней судов, занятых в сахарной торговле. Семья Перейра в Амстердаме владела заводами, на которых коричневое сырье превращалось в вожделенные белые кристаллики. Ресифи получил известность как «еврейский порт», а главной улицей города была «Еврейская улица» (Rua dos Judios)[235].

Хотя в абсолютных числах разница между еврейским населением Бразилии и Амстердама была невелика, соотношение еврейского и христианского населения в колонии и метрополии сильно отличалось. Если в 1640 году в Амстердаме евреи составляли менее 2 процента горожан, то в Ресифи их было 30–40 процентов от белого населения. Благодаря еврейской торговой жилке «христианские торговцы вскоре оказались зрителями при еврейском бизнесе»[236]. Однако, выучив португальский, они решили, что больше не нуждаются в еврейских посредниках, и запротестовали: «Почти вся торговля сахаром оказалась в руках евреев, которые лгут, используют поддельные гири и практикуют ростовщичество»[237].

Соперничающие торговцы пытались заставить Высший совет (руководство колонии) если не выгнать евреев, то хотя бы заставить их носить красные шляпы или желтые знаки: «Везде в мире этот лживый и нечестный народ должен носить отличительные знаки на одежде, чтобы показывать свою неполноценность»[238].

Принц Нассау, Вест-Индская компания, Генеральные Штаты защищали евреев от завистливых и враждебных кальвинистских торговцев и португальских плантаторов. Руководители колонии признавали и ценили вклад евреев в то, что Ресифи стал богатейшим портом Нового Света после Гаваны. Они также понимали, что евреи, натерпевшиеся от инквизиторов, могут оказаться самыми стойкими защитниками колонии[239].

Компания владела монополией на работорговлю и зарабатывала 240 процентов на продаже каждого раба. Еврейские торговцы, как посредники, получали немалую долю, покупая рабов на аукционах Компании и продавая их плантаторам в кредит под 40–50 процентов. Долги обычно выплачивались сахаром, и евреи вскоре стали крупными торговцами этим товаром. Благодаря высокой прибыли, около 300 процентов за рабов и 700 процентов за сахар, они покупали дома в Ресифи и владели десятью из ста шестидесяти шести сахарных плантаций, в том числе «лучшими плантациями вдоль речной долины в Пернамбуко»[240].

Учитывая их ведущие позиции, а также стародавние предрассудки, можно понять возмущение торговцев-конкурентов. «Евреи завладели всей торговлей, — жаловались владельцы тростниковых плантаций, — теперь негры-рабы слишком дороги, а проценты — чересчур высоки»[241]. На эти жалобы обратил внимание голландский путешественник, прибывший в Бразилию в 1640 году. Он писал: «В основном евреи занимаются делами, которые были бы прибыльны и при обычных правилах ведения коммерции, без таких крайностей»[242].

Хотя их прибыли и процентные ставки были слишком высокими, в защиту евреев следует сказать, что Новая Голландия являлась обществом фронтира, форпостом Нового Света, окруженным врагами. Несмотря на относительное богатство колонии, капитал был невелик, а инвестиции — рискованными. Евреи, составлявшие около трети населения, имели право лишь на треть всех брокерских лицензий. Чтобы обойти ограничение, они продавали свои доли другим евреям. Это возмущало конкурентов, писавших губернатору: «Евреи покупают весь груз судна и распределяют его между собой, согласно купленным долям». Отвергнув жалобу, губернатор напомнил: «Ранее голландские брокеры и торговцы утратили доверие народа из-за спекуляций и небрежности, что и дало евреям возможность преуспеть»[243].

За время существования Новой Голландии Компания доставила в Бразилию двадцать шесть тысяч рабов[244]. В последующие два столетия их число достигло миллионов, и работорговля распространилась по всему Новому Свету. Этим ремеслом занимались все европейские страны, имевшие хотя бы одно океанское судно. Вдоль западного побережья Африки курсировали датские, английские, французские, шведские, испанские, португальские, немецкие и голландские суда, вывозившие рабов.

В Восточной Африке работорговлю контролировали арабы. В Западной Африке европейцы вели дела вместе с африканцами: африканцы продавали африканцев европейцам для обслуживания других европейцев. Роль евреев в этом коммерческом процессе показывает, что они были не хуже и не лучше других народов в те времена, когда моральная сторона работорговли не имела никакого значения. Цвет кожи тоже не играл особой роли — белые покупали и продавали других белых, африканцы порабощали других африканцев. Рабы были монетой в любой стране, и европейские морские нации ревностно охраняли право продавать африканцев в христианский Новый Свет. Как пишет историк Эли Фабер, после исчезновения Новой Голландии участие евреев в работорговле стало незначительным[245].

Евреи Бразилии были свободнее в вопросах своей религии, чем в Голландии. В Амстердаме религиозные лидеры общины десятилетиями правили железной рукой, а в Ресифи занимали свои посты год, не имея права переизбираться. Споры решались большинством голосов в «Маамаде», и любой член общины мог потребовать повторного разбирательства, если не доверял объективности вынесенного суждения. В Голландии бывшие тайные евреи ждали три года и лишь после этого могли сделать обрезание и открыто присоединиться к общине. В Ресифи период ожидания составлял год. Ашкеназские евреи не могли ходить в сефардскую синагогу или вступить в брак с сефардскими евреями. В Ресифи же царило полное равноправие. Их хазаном был Исаак Абоаб, раввин-каббалист, впоследствии вернувшийся в Амстердам. Он голосовал за отлучение Спинозы, а затем его заподозрили в том, что он стал последователем салоникского лжемессии Шабтая Цви.

«Цур Исраэль» поддерживала несколько благотворительных программ, в том числе по выкупу пленных единоверцев, обеспечению приданым бедных незамужних женщин из Голландии, желавших выйти замуж в Бразилии, сбору денег для палестинских евреев, выплате долгов христианам (если другие источники были исчерпаны). Чтобы финансировать все эти проекты, члены общины отдавали «Маамаду» долю с каждой сделки. За нарушение этого правила их могли изгнать. Мозес и прочие пираты не были свободны от этой повинности и вносили в общий фонд 3 процента добычи[246].

Проблемы выплат заполняют большую часть протоколов общины «Цур Исраэль». Другие записи относятся к постановлениям «Маамада», управлявшего общиной. Две из них особенно интересны, так как дают представление о популярных пороках — игре и разврате. «Маамад» запретил азартные игры после полудня в пятницу, так как слишком много членов общины опаздывали к субботней трапезе, а чтобы охладить чересчур похотливых, приказал штрафовать на пятьдесят флоринов каждого еврея, который пойдет с христианкой в микву[247].

Большинство членов общины прибыли из Голландии, но были там и сефарды из Испании, Турции, Португалии и Северной Африки, а также ашкеназы из Венгрии, Польши и Германии[248]. Возможно, они слишком увлекались азартными играми и женщинами, но таков был Новый Свет. Немногие поселенцы думали о морали и нравственности. Индейские и африканские наложницы были в порядке вещей, но христианские женщины, какими бы соблазнительными ни представлялись, оставались запретными. Не все евреи занимались торговлей, но, вне зависимости от рода занятий, все соблюдали традиции иудаизма. Однажды во время праздника Симхат Тора они устроили шумное шествие по улицам с Торой. Кальвинисты обвинили их в «бесстыдной дерзости» и оскорблении христианства, и принц Мориц велел впредь проводить религиозные церемонии частным образом — «чтобы никто их не слышал и не видел»[249].

Настроения колонистов частично можно понять, познакомившись с показаниями уже упоминавшегося информатора, раскрывшего роль Мозеса Коэна Энрикеса. Информатор, капитан Эстебан де Фонсека, был еврей-изменник, уехавший из Амстердама обратно в Испанию. В апреле 1634 года он выступал в Мадриде перед инквизиторами. Давая показания об ущербе, причиненном испанской короне голландскими евреями, он сообщил, что восемнадцать судов в Амстердаме готовятся перевезти в Бразилию сотни евреев. Но для начала они собирались отправиться к португальской Коимбре. Там трибунал инквизиции недавно отправил на костер двести евреев. «Они планируют пойти в Коимбру… изгнать инквизиторов и освободить узников, а также разграбить монастырь Санта-Крус»[250]. Фонсека утверждал, что деньги на экспедицию были собраны по подписке среди всех голландских евреев и что армаду вел еврей, который привлек к этому еще сотню евреев: «Я назову только главных, ибо перечисление всех будет бесконечным». Затем Фонсека назвал имена десяти евреев (миньян), включая близкого друга Мозеса Абрахама Исраэля, которого он назвал адъютантом флота (офицером по административным вопросам). Помимо раскрытия пиратской и шпионской деятельности Мозеса, Фонсека сообщил, что тот составил особенно дерзкий план по захвату Гаваны с помощью африканских воинов, замаскированных под рабов: «Они должны высадиться под флагом перемирия, утверждая, что бежали от голландцев. [Оказавшись в городе], они под покровом ночи взяли бы в руки оружие и перебили солдат».

Ни того ни другого не случилось. Нет никаких свидетельств того, что флот, следовавший в Бразилию, останавливался в Португалии и изгонял инквизиторов, как и о том, что Гавана пала благодаря хитрости, подобной троянскому коню. Возможно, предводители еврейской армады узнали, что их планы раскрыты, и отказались от задуманного. Или же показания Фонсеки были всего лишь разговорами, подслушанными в пивных. Однако же его свидетельство проливает свет на характер Мозеса и его товарищей. Они играли в карты, пили ром, курили сигары и обсуждали разные дела, от торговли сахаром до работорговли и контрабанды серебра из Потоси, — но также замышляли разрушить империю инквизиции.

Пока губернатором оставался Йохан Мориц, Новая Голландия процветала. Общины колонии конфликтовали, но продолжали работать вместе. Ежегодное производство сахара возросло с пятнадцати тысяч тонн в начале XVII века до тридцати тысяч во время правления Морица. В результате сахар в розничной торговле подешевел в два раза и стал доступен не только богачам[251].

Пока братья Коэн Энрикес с друзьями завоевывали нишу в Бразилии, их родня в Амстердаме богатела на импорте товаров со всех концов мира. Голландские капитаны, нелегально торговавшие с агентами-конверсос в испанских портах, привозили товары прямо в Амстердам. В Перу, где евреи контролировали торговлю серебром, руда из шахт обменивалась на китайский шелк, доставляемый через Мексику, перец из Ямайки оказывался в Голландии, где его применяли при копчении сельди, венесуэльский жемчуг стал популярной «разменной монетой» во всем мире. Испанские торговцы не выдерживали конкуренции цене и качеству товаров[252]. Евреи из Амстердама поддерживали контакты с сефардскими торговцами в Средиземноморье и, выступая посредниками между ними и Новым Светом, получали прибыль от сделок с обеих сторон.

В 1640 году, после шестидесятилетия единства, Португалия снова отделилась от Испании. В Лиссабоне был совершен бескровный переворот, в результате которого на трон взошел герцог Браганца. Новый король, вступивший на престол под именем Жуан IV, послал делегацию в Голландию, чтобы подписать договор о мире и сформировать союз против Испании.

В результате в Бразилии сложилась непростая ситуация. Голландия, став союзником Португалии, продолжала оккупировать большую часть ее колонии. Вместо того чтобы понять странность этого положения и предоставить определенные привилегии португальскому населению Бразилии, Генеральные Штаты велели принцу Нассау захватить как можно больше сопредельных территорий. Принц не стал терять времени для осуществления этого макиавеллевского замысла. Пока он вел переговоры о мире с правителями соседних провинций, принадлежавших Португалии, его солдаты оккупировали эти земли. Одновременно он отправил флот в Африку, чтобы захватить остров Сан-Томе и порт Луанду в Анголе.

В 1642 году Голландия контролировала большую часть северо-востока Бразилии и африканские форпосты, через которые в колонию поступал основной поток рабов[253]. Колония достигла зенита могущества, но ненадолго. Когда срок полномочий принца подошел к концу, Генеральные Штаты сочли, что его правление обошлось слишком дорого, и решили не продлевать каденцию. Действительно, Новая Голландия оказалась самой дорогой колонией голландской державы, но она и производила огромные богатства. Тем не менее в сентябре 1643 года принцу было велено вернуться в Голландию. Лидеры религиозных общин Новой Голландии просили его остаться. Письмо евреев восхваляло его «мудрое и счастливое правление», благодарило за защиту, а также обещало, что если принц останется, то «его годовой доход утроится»[254]. Но если он все-таки уедет, то евреи хотели бы купить его замок и устроить там синагогу. Против этого резко возражали кальвинисты, убедившие губернатора отказать евреям[255].

Какими бы соображениями ни руководствовались Генеральные Штаты, отзыв Морица стал недальновидным шагом. Судя по всему, Генеральные Штаты не рассматривали вероятность нарушения мирного договора со стороны Португалии, хотя сами голландцы выхолостили его своими действиями. Когда принц разместил войска в соседних провинциях, португальское население начало готовить мятеж для восстановления своей власти. За два месяца до отплытия принц узнал, что португальцы захватили одну из пограничных провинций. Март 1644 года стал началом конца Новой Голландии.

Мятеж возглавил Жуан Фернанду Виэйра, глава португальской общины, поклявшийся отдать жизнь и собственность на дело «восстановления отечества»[256]. Вместе с восемнадцатью сообщниками он составил план убийства руководителей голландской администрации. Португальцы хотели пригласить «голландских вождей» на банкет в доме Виэйры по случаю дня рождения одного из святых, и убить их всех разом. Среди заговорщиков был еврей-конверсо Себастьян Карвальо, который сообщил о плане главе «Маамада» доктору Абрахаму де Меркадо. Тот, в свою очередь, написал письмо Абрахаму Коэну, изложив детали заговора и подписавшись A Verdade Plus ultra («Высшая истина»). Коэн сообщил о заговоре принцу, и тот попросил его помочь в задержании предателя[257].

Виэйра, узнав, что заговор раскрыт, собрал людей и бежал в джунгли. Коэн с несколькими друзьями погнался за ними. В короткой стычке погибли два еврея. Коэн и другие богатые евреи сочли, что «за смерть надо отомстить», и оплатили правительственную карательную экспедицию. Вскоре в погоню за Виэйрой устремились шестьсот голландских солдат и триста индейцев, но преследователи сами попали в засаду. Так началась гражданская война. Ее ожесточению способствовали плохие урожаи сахарного тростника 1642, 1643 и 1644 годов, из-за чего повстанцев поддержали португальские плантаторы, которые отказались выплачивать долги.

Летом 1645 года произошел инцидент, возымевший значительные последствия. Мятежники захватили остров возле Ресифи и взяли в плен голландских ополченцев. Среди них оказался отряд из тринадцати евреев под командованием еврея-офицера. Португальцы отделили их от прочих пленных и повесили. Для командира мятежников евреи были не просто вражескими солдатами, но предателями. Поэтому он считал себя вправе вздернуть их, а офицера заживо сжечь[258].

Когда об этом узнали в Ресифи, Верховный Совет направил официальное послание португальскому предводителю, где содержался язвительный вопрос: «Почему пленных евреев убили таким зверским способом? Разве они не такие же люди, как мы?»[259]

В Амстердаме Еврейский совет («Парнасим»), возглавляемый Абрахамом да Костой, младшим братом Уриэля да Косты, направил петицию в Генеральные Штаты: «Наши сердца обливаются кровью. Мы просим правительство в Бразилии гарантировать, чтобы во всех договорах с неприятелем евреям гарантировали такое же отношение, как и голландским солдатам. Еврейские солдаты добровольно пошли бороться с мятежниками и доказали свою лояльность, раскрыв заговор Йохана Виэйры, который был провален только благодаря Абрахаму Коэну и доктору Меркадо»[260].

Апеллируя к истовой вере кальвинистов в Ветхий Завет, где Израиль назван народом Бога, авторы послания напоминали Генеральным Штатам: «Всевышний любил и защищал еврейский народ во все времена и помогал спастись от любой опасности тем, кого Он назвал Своим народом… Бог наградит тех, кто дружески и с добротой относится к этому бедному, гонимому народу». В заключение они привели цитату из обращения царицы Эсфири к царю Ахашверошу: «Если царю благоугодно, то да будут дарованы мне жизнь моя, по желанию моему, и народ мой, по просьбе моей!»[261][262]

В ответ на обращение еврейских лидеров Генеральные Штаты издали «Patenta Onrossa» («Почетная хартия»), в которой указали, что евреи Голландии считаются подданными Соединенных Провинций и пользуются почти всеми правами бюргеров. Этот документ, изданный 7 декабря 1645 года, стал первым европейским законом о равноправии евреев[263]. Верховный Совет Новой Голландии получил следующие предписания:

Еврейская нация в Бразилии должна быть защищена от любого ущерба личности или имуществу, как и все граждане Соединенных Нидерландов… И мы должны относиться… к еврейской нации во всех случаях… не делая различий между нею и другими нациями… Тем самым еврейская нация будет охотнее служить этой стране и Вест-Индской компании[264].

Из-за гражданской войны многие голландские колонисты вернулись на родину, и полторы тысячи оставшихся евреев составили уже половину белого населения Новой Голландии. Ресифи был осажден бунтовщиками. Немецкий сотрудник Компании писал, что в обороне города принимал участие полк в составе трехсот пятидесяти евреев. Он отмечал: «Евреи, по сравнению с другими, находились в отчаянном положении и предпочитали погибнуть с оружием в руках, ибо в случае победы португальцев их ожидал костер»[265].

Позднее главный раввин писал: «Богатые и бедные одинаково не могли раздобыть еду… ничего не осталось, мы голодали. Даже черствая корка хлеба считалась роскошью»[266]. Мятежники дали голландцам три дня на сдачу и пообещали евреям «помилование, если они признают Господа Иисуса Христа своим Спасителем». Предложение было отвергнуто, хоть и после долгих горячих споров. Абрахам Коэн убеждал товарищей не поддаваться на уловку и не верить, будто мятежников удовлетворит крещение. Он твердил, что, попав в руки португальцев, они все будут сожжены[267]. Позднее из города сбежали четыре голландца, и они рассказали осаждающим, что «евреи больше всех возражают против сдачи и поклялись дорого продать свои жизни»[268].

Несмотря на лояльность евреев, некоторые священники продолжали винить их. Когда началась осада, они жаловались в Верховный Совет, что в Святое воскресенье евреи держали магазины открытыми, посылали детей в религиозные школы и заставляли рабов трудиться. Евреи предпочли не настаивать на том, что только суббота должна быть днем отдыха от трудов, и согласились почитать еще и воскресенье, чтобы умиротворить священников. Враг стоял у ворот, и у них имелись более серьезные проблемы.

Коэн собрал деньги, позволившие продержаться до весны, когда прибыли долгожданные суда с помощью. Не все были довольны, среди сторонников сдачи нашлись и такие, кто обвинил Коэна в подкупе Совета для продолжения «еврейской войны»[269]. После завершения осады обвинения сняли, а Коэн получил почетную награду за свои действия.

Первая проверка действенности «Patenta Onrossa» произошла два года спустя, когда португальцы захватили в плен десять евреев с голландского корабля и приговорили их к смерти, как «богохульных отступников»[270]. Генеральные Штаты выразили протест королю Португалии и потребовали обращаться с евреями так же, как и с другими голландскими подданными. В августе 1649 года король ответил, что мятежники пообещали отпустить тех голландских евреев, кто не принимал крещения, но добавил, что «не может вмешиваться в дела, связанные с мнимыми конверсос»[271]. Среди последних оказался Абрахам Буэно Энрикес, двоюродный брат братьев Коэн Энрикес. Так как он родился и крестился в Португалии, то его объявили еретиком и выдали инквизиторам. Приговор, вынесенный ему, неизвестен.

Тем временем король Жуан, говоря, что не собирается поддерживать восстание, на деле поощрял мятежников. Он даже решил привлечь на свою сторону португальских новых христиан, пообещав им полное прощение и торговые концессии. Ожидая победы, один из самых богатых конверсос Португалии Дуарте да Сильва предложил монарху создать Бразильскую компанию («Compania du Brasil»), по образцу голландской Вест-Индской компании. После победы компания занялась бы экспортом из Бразилии сахара, красильного дерева и других товаров и импортировала бы вино, масло и пшеницу. Работорговля не упоминалась. В обмен король пообещал, что поместья конверсос не будут конфискованы инквизиторами, а также гарантировал прощение всех старых проступков.

Горькая ирония истории в том, что люди, приложившие усилия для разрушения первой открытой еврейской общины Нового Света, по рождению были португальскими представителями этого же народа. Да Сильва рассчитывал возглавить Бразильскую компанию, но вышло иначе. За год до окончания «войны божественного освобождения» он был арестован за исповедание иудаизма, и бразильские дела перешли в распоряжение короля[272].

Последний бой начался 20 декабря 1653 года, когда к Ресифи подошла португальская армада, снаряженная новыми христианами. Хотя у оставшихся защитников хватало провизии и оружия, чтобы продержаться до прибытия подкреплений из Голландии, боевой дух практически отсутствовал. Двумя месяцами ранее Голландия отозвала два корабля, охранявших Ресифи, так как опасалась нападения Англии и собирала силы для защиты метрополии.

В начале января Абрахам Коэн сообщил военному командованию Новой Голландии о подслушанной беседе голландских солдат, из которой явствовало, что они скорее ограбят дома богатых евреев, чем продолжат воевать. Командование пришло в сильнейший гнев и призвало население подняться на защиту от собственных солдат. Это была тщетная попытка. Все понимали, что массовое дезертирство вело к поражению[273].

Исторические документы, касающиеся Новой Голландии, свидетельствуют о безусловной причастности Абрахама Коэна ко всем значимым событиям колонии. Когда Верховный Совет решил захватить лидера мятежников Виэйру, его члены обратились к Коэну; когда у голландцев кончились деньги для выплаты жалованья солдатам, Коэн нашел нужные средства; когда торговцы собирались бежать, он убедил Верховный Совет раздать оружие евреям, которые согласились остаться. Еврейский поэт из Амстердама Даниэль Леви де Барриос (1625–1679) написал сонет, прославлявший патриотизм Коэна[274]. В частности, там говорится: «Ныне Абрахам Коэн обласкан всеобщим вниманием… Девять лет подряд он помогал и евреям, и христианам, оказавшимся в ужасном положении…»

Двадцать шестого января 1654 года Новая Голландия сдалась. Через два дня португальцы оккупировали Ресифи, во дворце Морица разместились инквизиторы, а общинное здание «Цур Исраэль» превратилось в военные казармы[275]. Евреям дали три месяца сроку на отъезд. В противном случае их ждал суд инквизиции. Среди шестисот пятидесяти евреев, остававшихся до самого конца, были братья Коэн Энрикес и их амстердамские товарищи. Двадцать четыре года Ресифи был «Твердыней Израиля». Теперь, под угрозой смерти в «Святом огне», евреям пришлось вновь выйти на знакомую дорогу изгнанников. Все они задавались вопрос — что будет дальше?

В то время, когда существование общины «Цур Исраэль» еще казалось незыблемым, на других территориях Нового Света полыхали костры инквизиции. В 1630-х и 1640-х годах руководители двух крупных тайных еврейских общин Мексики и Перу были арестованы по подозрению в умысле добиться свержения испанского владычества. В обоих случаях евреям вменяли участие в «Великом заговоре» («La Complicidad Grande»). Еврейские лидеры Перу оставались под стражей три года, после чего их отправили на костер, в Мексике восьмилетнее заточение в «тайных камерах» также закончилось смертью на костре.

Разрушение двух главных еврейских общин Нового Света значительно повлияло на тех, кто собирался бежать в Ресифи. Чтобы понять воздействие Святого террора на настроение еврейских первопроходцев, необходимо рассмотреть их подъем и приход к обретению доминирующего финансового положения. Приводимые ниже сведения почерпнуты из трудов известного историка Сеймура Либмана, изучавшего «Великий заговор» в Мексике и Перу[276].

Начало процветанию еврейской общины самой богатой колонии Нового Света было положено, когда пастух, вытаскивая из земли какой-то куст, с удивлением обнаружил, что камешки, прилипшие к корням, на самом деле являются серебряными самородками. Так была открыта Серебряная гора, а при ней стала расти владевшая местностью еврейская община. Со всех концов Нового Света съезжались евреи, чтобы заняться добычей серебра, из которого чеканили песо — главную испанскую валюту того времени. Лучшие из них стали торговцами серебром в Потоси.

Потоси, контролировавший Серебряную гору и располагавший множеством индейцев для безостановочной добычи металла в шахтах, напоминал одновременно Калифорнию времен золотой лихорадки и Египет времен фараонов. В 1622 году это был крупнейший город Нового Света с населением в сто двадцать тысяч человек, большинство которых составляли индейцы. При этом город, как сообщалось, был «переполнен» евреями. Отчеты инквизиторов гласили: «Потоси кишит португальцами, все они — из евреев… Экспорт серебра полностью оказался в руках тайных евреев».

В 1630-х годах, до прибытия Великого инквизитора и его свиты в белых капюшонах, евреи Перу, Мексики и Ресифи поддерживали постоянные контакты, и все предпринимаемые ими действия оплачивались торговцами серебром. Богатство и влияние евреев в Новом Свете достигли своего пика. Но к концу десятилетия Серебряная гора привлекла множество лицемерных святош, и перуанских евреев начали преследовать. Протоколы инквизиторских процессов в Лиме содержат тысячи имен. Главный инквизитор Андрес Хуан Гаэтан, руководивший процессами, говорил, что действовал против ереси и заговора, а вовсе не из алчности. Однако чистота его помыслов была поставлена под сомнение, когда он начал разъезжать в серебряной карете, запряженной шестеркой лошадей в серебряной упряжи и с серебряными подковами.

Вместе с тем, учитывая опыт Ресифи, где местные евреи помогли голландским завоевателям, можно предположить, что перуанские тайные евреи склонялись к попытке свержения власти испанцев в союзе с голландцами. Как уже сообщалось ранее, узнав о нападении, португальцы сообщили королю Испании, что евреи и голландцы стремятся не к сахару Бразилии, а к серебру Перу.

В перуанской столице Лиме местные торговцы вывозили из страны серебро, добытое в шахтах, и вскоре сравнялись в богатстве с поставщиками этого товара. Не собираясь играть по правилам, они обходили Севилью и торговали с Европой напрямую. Во время перуанского «Великого заговора» 1636 года их нелегальная торговля по масштабам превосходила легальную торговлю Перу с Испанией. Либман приводит цитату из письма осведомителя инквизитору Гаэтану:

Город просто битком набит ими. Все проходит через их руки. Они полностью контролируют товарооборот, от парчи до мешковины, от бриллиантов до семян тмина… от прекраснейших жемчужин до уродливейших черных гвинейцев. Они — повелители торговли.

Испанских христиан, желавших торговать серебром, еврейские купцы считали нарушителями, посягнувшими на их монополию. Христианам полагалось «заниматься добычей серебра, а не торговлей им». Христианский торговец получал доступ на рынок, только если обзаводился еврейским партнером, причем последнего должен был одобрить Мануэль Батиста Перес, которого инквизиторские документы называют самым богатым и самым образованным евреем. Он родился в Севилье в 1593 году. В Лиму Перес приехал с женой и детьми, а также с большими деньгами от братьев, оставшихся в Испании. Они поручили ему вложить средства в выгодное дело. Будучи испанцем, Мануэль называл себя португальцем, так как испанским новым христианам запрещалось селиться в Новом Свете.