"Счастливая случайность"

"Счастливая случайность"

Госпожа де Сталь была очень популярна в России первых десятилетий XIX столетия; когда Вяземский начал ее критиковать, Пушкин попросил не обижать писательницу: "Наш брат!" Посетив Россию в 1812 году, когда в страну вторгся столь ненавистный ей Наполеон, Жермена де Сталь многое увидела, позже о многом написала (хотя, естественно, ряд важных вещей понять не сумела). Однажды она обращается к Александру I: "Ваш характер, государь, — конституция Вашей империи, а Ваша совесть — ее гарантия".

Александр I: "Если это бы и было так, то я был бы только счастливой случайностью".

Ж. де Сталь

Разговор этот в высшей степени примечателен; знаменитая писательница, чей отец, популярный министр Неккер, стоял, можно сказать, у колыбели французской революции (его отставка была поводом к штурму Бастилии), — эта умная женщина должна была многое увидеть и во многом разочароваться, чтобы предпочесть просвещенного императора революциям и конституциям; меж тем среди высказываний госпожи де Сталь сохранилось также иное изречение о русском правлении, известное в пересказе Пушкина и явно противоречащее только что приведенному: "Правление в России есть самодержавие, ограниченное удавкою". Понятно, это насмешливый комментарий к свержению Павла I и Петра III. Вероятно, Александр I, вполне соглашался с афоризмами мадам де Сталь: признавая самого себя "счастливою случайностью", он подчеркивает отсутствие в русском обществе гарантий против очередного деспота и самодура.

Впрочем, если царь все понимает, отчего бы ему не переменить систему, не закрепить "счастливую случайность" счастливыми гарантиями? К тому же он заявляет однажды, что следует различать «преступления» и «принципы» французской революции.

Александр I действительно пытается кое-что сделать. Несколько тысяч человек амнистированы, возвращаются из павловских тюрем и ссылок; восстанавливаются гражданские права и свободы для дворян; даются некоторые, впрочем очень небольшие, послабления крестьянам (между прочим, запрещено было сообщать в газетах о продаже крепостных; отныне писали — "отпускается в услужение кучер… прачка… повар"). В узком кругу приближенных императора стали серьезно поговаривать о конституционных проектах.

Горячее других выступал за реформы уже знакомый читателям Павел Строганов, ученик Жильбера Ромма — бывший якобинец, "гражданин Очер". Возвращенный на родину, он получил богатство, высокие чины, но — остался человеком благородных правил, возвышенных стремлений. Позже, в генеральском чине, он будет героически сражаться с Наполеоном; в бою, можно сказать, на глазах Павла Строганова, погибнет его юный сын, и отец ненадолго его переживет…

Но это — после. А пока одним из немногих людей, к мнению которых недоверчивый Александр особенно прислушивался, является его прежний учитель, швейцарский просветитель и государственный деятель Лагарп. Этот человек, немало перенявший у французских вольнодумцев, по мнению Павла, был как бы тайным агентом французской революции возле русского престола; когда Суворов приближался к Швейцарии, ему было передано секретное распоряжение императора Павла об аресте и доставке в Россию Лагарпа. Теперь же 24-летний император Александр спрашивает у своего 47-летнего учителя — как царствовать?

16 октября 1801 года Лагарп подает царю секретную докладную записку, где размышляет насчет предотвращения на будущее "ошибок предыдущего царствования и доктрин, проповедуемых на юге Европы" (очевидно, подразумевается французская революция).

Программа бывшего воспитателя Александра, конечно, весьма осторожна и умеренна.

"Ужасно, — пишет Лагарп, — что русский народ держали в рабстве вопреки всем принципам; но поскольку факт этот существует, желание положить предел подобному злоупотреблению властью не должно все же быть слепым в выборе средства для пресечения этого".

Путь к прогрессу для просветителя Лагарпа ясен: образование (насаждение грамотности, школ, университетов), а также разумное законодательство, но не из рук парламента или иного представительного учреждения, а волею самодержца (разумеется, в его просвещенном, александровском варианте). Следствием просвещения и законодательства должны явиться меры к постепенному ослаблению крепостничества (ограничение покупки и продажи крестьян, показательная эмансипация на землях, принадлежащих царской фамилии, и пр.). Самое интересное в записке Лагарпа (в общем не противоречившей планам царя и его круга) — откровенный и во многом пророческий разбор тех сил, которые будут за реформы и против.

"Против" — все высшие классы, почти все дворянство, чиновничество, "которое держится за табель о рангах", большая часть торгового слоя, "почти все люди в зрелом возрасте", почти все иностранцы, те, кто боятся французского примера.

Кто же «за»? Образованное меньшинство дворян, некоторая часть буржуа, "несколько литераторов"; возможно, "младшие офицеры и солдаты".

Силы не равны, но Лагарп кладет на "весы прогресса" авторитет самого императора и считает, что — довольно! При этом из обоих списков исключается "народ в своей массе", который, как понимает Лагарп, желает перемен, но поведет их "не туда, куда следует".

Субъективные цели швейцарского просветителя возвышенны. Он отдает дань уважения русской нации, которая "обладает волей, смелостью, добродушием и веселостью. Какую пользу можно было бы извлечь из этих качеств и как много ими злоупотребляли, дабы сделать эту нацию несчастной и униженной!"

Надежды, время надежд, что просвещенный монарх многое переменит в стране без всяких "якобинских крайностей". Однако выйдет ли?