§3. Британские историки о положении в англиканской церкви в правление первых Стюартов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В современной британской историографии продолжает активно изучаться история церкви Англии в первые десятилетия XVII в. П. Коллинсон считает, что история церкви времени правления Якова I до сих пор остаётся относительно менее исследованной, поскольку основное внимание историков обычно сосредоточиваюсь на Реформации и положении в церкви при Елизавете, а также на изучении роли религии в английской революции{1255}.

Британские историки в рассмотрении происхождения понятия «англиканский» придерживаются мнения, что в начале XVII в. церковь Англии ещё находилась в стадии поиска и утверждения своей идентичности. В XVI в. часто использовалось латинское выражение “Ecclesia Anglicana”. К. Рассел считал, что термин «англиканство» появился только в начале XVII в.{1256} — в 1616 г. было опубликовано исследование направлений в европейском протестантизме (Harrab Thomas. Tessaradelphus or the Four Brothers. London, 1616), в котором употреблялся термин «Anglicanisme». Слово “Anglicanism” в XVII–XVIII вв. не вошло в первые словари английского языка. Термин «англиканский» в религиозном смысле слова, по мнению Л. Сасека, впервые появляется в «Оксфордском словаре английского языка» с 1797 г. как цитата из Эдмунда Берка{1257}, а некоторые исследователи находят самые ранние примеры употребления этого слова в печати только в 1838 и 1846 гг.{1258} Термин «англиканский» в середине XIX в. популяризировали трактарианцы — деятели Оксфордского движения{1259}.

Название «англиканский» изначально подчёркивало, что у этой церкви нет крупной личности-основателя, и то, что основа этой церкви — скорее национальная, чем территориальная. Ранний апологет церкви Англии Джон Джуэл в 1560-е гг. защищал мнение, что церковь Англии не является новым установлением, созданным во время Реформации — церковь в стране была реформирована Генрихом VIII таким образом, что она сохранила универсальную католическую апостольскую веру, провозглашённую в Англии в первые века христианства. Трактарианцы в XIX в. понимали термин несколько иначе: для них «англиканство» было в первую очередь «средним путем» в доктрине, организации церкви, основанным на тонком равновесии между Писанием, традицией и разумом, а не на мнении о непогрешимости опоры только на какой-то один из этих компонентов, чем отличались пуританизм или католицизм{1260}.

Значение слова «англиканство», объём понятия в течение XVII в. стали сужаться — под давлением религиозной политики Карла I из церкви стали выпадать пуритане, в XVIII в. особое положение в церкви заняли методисты, и в этом смысле представление об англиканстве как некоем «среднем пути» подвергалось критике: это не средний путь, когда от церкви с течением времени отпадают то одни, то другие группы, поскольку происходило последовательное сужение церкви{1261}.

Исследователи отмечают, что в первые десятилетия XVII в. продолжалось повышение социального статуса епископата, подкреплявшееся также идеологически публикацией трактатов, проповедей, пропагандировавших епископальный строй церкви как божественное установление (jus divinum), имеющее апостольскую преемственность. Епископы опять стали назначаться на государственные должности{1262}. При Якове I понимание епископата как божественного установления ещё не пользовалось всеобщей поддержкой даже среди самих епископов, но, как отмечает П. Коллинсон, «высказывание такой точки зрения перестало восприниматься как скандал». Но согласие с jus divinum епископов могло представлять для королевской власти трудность в случае необходимости отрешения епископа от должности, поскольку епископ обладал властью, связанной с его саном (potestas ordinis){1263}.

Апологеты епископата при Якове I, отмечает П. Коллинсон, отличались от арминиан времени правления Карла I — они были по своим взглядам кальвинистами, и кальвинизм у них вполне сочетался с учением о божественном праве епископата. В дальнейшем Лод всегда подчёркивал, что епископат не может быть удален из церкви, и даже само по себе призвание в епископы необратимо. В отличие от такой позиции Лода, апологеты епископата времен Якова I допускали, что корона может лишить епископов не только их владений, юрисдикции, но даже права публично исполнять свои обязанности и духовные функции, хотя эти права уже принадлежали самому титулу епископа potestas ordinis{1264}.

П. Коллинсон придерживается мнения, что положение в стране и в церкви в правление Якова I отнюдь не предвещали революции середины XVII в.: по его словам, в дальнейшем «крайняя нестабильность и коллапс 1640-х гг. лишили в восприятии историков церковь начала XVII в. присущих ей достоинств, что привело к появлению в британской историографии характеристики первых десятилетий XVII в. как, по словам К. Хилла (и не только его), «предреволюционной Англии». Коллинсон же стремится показать, в какой мере церковь Англии этого времени была самодостаточной и разнообразной по характеру входивших в неё элементов{1265}.

По оценке П. Коллинсона, богословской связующей основой церкви времен Якова I был кальвинизм, который объединял конформистов и умеренных пуритан. Кальвинизм в это время смыкался с господствовавшей антикатолической идеологией, что способствовало поддержанию существовавшего политического и социального устройства. Кальвинизм в Англии этого времени был неоднородным — П. Коллинсон находит в церкви в том числе и «кальвинистский епископат» (calvinist episcopalianism). Значительная часть епископов в начале правления Якова I предпочитала примирение с пуританами, не хотела их насильно подавлять{1266}.

Современные историки показали, что кальвинистское учение о предопределении, строгое соблюдение воскресного дня, убеждение в том, что папа-Антихрист и ещё ряд идей, считавшихся ранее пуританскими, в такой же степени, как пуританские нонконформисты, разделяли и многие епископы времён правления Елизаветы{1267}.

В результате укоренения Реформации в Англии к 1600 г. в университетах увеличивалось число стипендий для детей духовных лиц, появилось больше рабочих мест для духовенства в советах колледжей, в лекторствах, капелланствах, в качестве школьных учителей. Появились династии священников, сыновья которых часто тоже становились духовными лицами, которых, как предполагают исследователи, до 1600 г. в церкви Англии не хватало. В течение XVII в. в англиканской церкви происходило увеличение численности лекторов, домашних и корабельных капелланов. В ходе экономических подъёмов в стране в 1603–1612 гг. и в 1630-е гг. происходило увеличение реальных доходов духовенства{1268}.

Среди протестантских писателей в XVI–XVIII вв. от У. Перкинса до Д. Дефо звучали сетования, что стране нужно меньше духовных лиц, но они должны быть более образованными, но Дж. Эйвлинг считает рассуждения такого рода «постоянными в истории христианской церкви и не имеющими статистического значения». По данным 1603 г., в церкви Англии насчитывают от 8600 до 9200 бенефициев, и примерно 2500 из них держали плюралисты. В составе духовенства выделяют державших приход ректоров, получавших установленное жалование викариев, капелланов, лекторов, школьных учителей из числа духовных лиц, не имевших бенефициев, университетских преподавателей, безработных священников. Неизвестно, сколько было незанятых бенефициев, а о нехватке духовенства по епархиям нет конкретной информации. В XVI–XVII вв. шёл процесс уменьшения процентного соотношения численности духовенства к численности населения страны, потому что в церкви Англии не стало монашества и часовен, а церковные власти несвоевременно реагировали на рост численности населения в стране, что частично исправлялось инициативой прихожан, создававших лекторства, доплачивавших своим приходским священникам, чтобы они могли обслуживать большее количество прихожан, приглашением капелланов. Но острой нехватки духовных лиц в Англии в течение XVII в., как считает Дж. Эйвлинг, никогда не возникало. Численность духовных лиц в Англии в XVII в. возрастала также в связи с тем, что многие выпускники университетов могли найти профессиональные занятия, соответствовавшие уровню их образования, только в церкви. Были также диспропорции в размещении духовенства на территории страны, в связи с чем, видимо, производились дополнительные возведения в сан, которых можно было избежать, если бы священники хотели в одинаковой мере жить во всех районах страны. Приток университетских выпускников в церковь приводил к тому, что для их лучшего материального обеспечения создавались плюралитеты. Существование права допуска священника в приход (advowson), которым обладали церковь, корона, отдельные светские лица, давало, по мнению Дж. Эйвлинга, возможность привлекать подходящих священников в приход практически на контрактной основе, и эту систему не решались чрезмерно нарушать даже епископы. Регулировать численность духовенства было трудно ещё и потому, что в духовное сословие шли по разного рода личным причинам, например, по завещанию родителей. Часть англиканского духовенства была занята в колониях, в посольствах за рубежом, в общинах купцов{1269}.

Среди исследователей бытует мнение, что английское духовенство в XVII в., особенно англиканское духовенство, было более искренне религиозным, лучше образованным, профессионально подготовленным и дало больше поэтов, математиков, ученых разных специальностей, чем духовенство XVI в. и даже XVIII в. Повысилась и репутация относительно учёности англиканских богословов на континенте. Корпус англиканской богословской литературы XVII в. больше по объёму, более основателен и систематичен по содержанию по сравнению с тем, что было написано англиканскими богословами реформационного периода и времени правления Елизаветы, так что англиканские богословы XVII в. оказали по сравнению с ними большее влияние на англиканское богословие XVIII–XIX вв. Хотя движущими мотивами литературной деятельности, по мнению Цж. Эйвлинга, были, в том числе, карьеризм, мода, забота патронов о своих подопечных, появление такой литературы в возраставших объёмах свидетельствовало и о росте численности читающей публики. Он утверждает, что в XVII в. духовенство в Англии было очень влиятельно в общественной жизни и в её интеллектуальной сфере и даже считает, что ранее духовенство в Англии было столь же влиятельно только в XI–XII вв.{1270}

Как отмечает Дж. Эйвлинг, в конце XVI–XVII вв. происходило активное переосмысление роли священства в английском обществе. Появилось несколько трактатов о священстве: работа У. Перкинса “Treatise of the Vocations or Callings of Men”, Дж. Герберта “A Priest to the Temple”, И. Тейлора “Clerus Domini”, Г. Бернета “Of the Pastoral Care”. Дж. Эйвлинг полагает, что эти трактаты оставляют ощущение двойственности: с одной стороны, священство рассматривается как высший божественный дар, очень важная, возвышенная и ответственная должность; с другой стороны, священство видится чем-то обычным, земным, утилитарным, естественным служением и учительством, в чём можно видеть начало процесса профессионализации духовенства. В составе священства проводилось различие между высокообразованной элитой, писателями и проповедниками (это особенно подчеркивали пуритане и арминиане), и отличавшейся от всех них массой обычного духовенства{1271}.

К. Хилл высказывал мнение, что в XVII в. в истории Англии в последний раз проявил «судорожные претензии на власть средневековый клерикализм в виде лодианства, но потерпел в этом неудачу и конечное крушение, а к концу XVII в. притязания духовенства на контроль над умами и общественной моралью были окончательно дискредитированы, и духовенство из особого сословия стало лишь одной из многих общественных профессий, причем не лучшим образом оплачиваемой»{1272}.

Среди историков дискуссионным является вопрос об эффективности преподавания богословия в английских университетах до 1642 г. С одной стороны, отмечается принадлежность известных наставников-богословов к университетам, а также большое количество дополнительных курсов в преподавании богословия, на основании чего высказываются предположения, что качество богословского образования в Англии было высоким. Но образовательные стандарты в богословии, но мнению Дж. Эйвлинга, были слабыми, учебные программы — формализованными и традиционалистскими. Рекомендуемая литература этого времени в английских университетах и состав собраний библиотек демонстрируют большую зависимость от континентального, даже католического, богословия: стали много использоваться иезуитские книги по логике, философии, риторике и этике, а также иезуитские религиозные наставления. Дж. Эйвлинг считает, что до 1642 г. университеты оставались всё же островками академической свободы, и реально на них мало влияли и власти, и пуритане. Английские университеты никогда полностью не отказывались от схоластики, и в XVII в. схоластика продолжала существовать и даже испытала определенный импульс к своему сохранению, поскольку гуманистический подход к образованию, по мнению Дж. Эйвлинга, не дал подобной схоластике целостной программы в подходе к организации университетского образования.

В англиканской церкви эпизодически возникали планы устройства отдельных от университетов семинарий. В то же время действовавший в Лондоне Грешем Колледж наводил на мысль о возможности существования деклерикализированного университета, и в 1650-е гг. революционные власти пытались создать Даремский университет как высшее светское учебное заведение{1273}.

Существование в Англии в XVII в. множества религиозных партий и споры между ними, бывало, приводились как доказательство интеллектуальной энергии духовенства. Но Дж. Эйвлинг полагает, что в религиозных спорах часто участвовали небольшие группы, представлявшие меньшинства, а крупные религиозные партии отражали скорее материальные интересы, чем собственно идеологические разногласия между полемизировавшими сторонами. Религиозно-философские споры, по его мнению, были тесно связаны с ситуацией внутри университетов, борьбой за рабочие места, за влияние на покровителей. К тому же в XVII в. духовенству казалось, что духовных лиц недооценивают, им недоплачивают, оказывают на них давление светские лица, и ещё по этой причине духовенство, как считает Дж. Эйвлинг, встревало в различные общественные споры. Поверхностная образованность многих духовных лиц и чрезмерное внимание к собственным материальным интересам, по его мнению, лишали религиозные споры в английском обществе реальной интеллектуальной силы, так что даже можно сомневаться, что острота споров в среде духовенства отражала в такой же степени социальную напряженность в обществе. В рамках всех религиозных течений XVII в. существовали яростные споры, многие из которых, по оценке Дж. Эйвлинга, не поддавались рациональному анализу при всей склонности людей XVII в. к рационализму, с чем он связывает трудности в определении основных религиозных партий этого времени. Ни у одного богослова идеи, присущие тому или иному направлению, не представлены в чистом виде, и всегда в них существовала какая-то примесь. Но между крупнейшими религиозными партиями (католиками и протестантами, пуританами и арминианами) всё же можно выявить ключевые идейные отличия, но отдельные личности в этих партиях могли не подходить под один стандартный набор идей{1274}.

По словам П. Коллинсона, применительно к первым десятилетиям XVII в., наряду с подчеркиванием подъёма джентри, надо говорить также о «подъёме приходского духовенства», причем подъём социальной роли духовенства, по его мнению, был даже более определённым явлением, чем подъем джентри{1275}. Это явление было также замечено Л. Стоуном{1276}.

В 1559–1625 гг., как отмечают исследователи, одним из важных результатов в развитии церкви Англии было то, что за это время духовенство в большей своей части стало университетски образованным{1277}. Между 1610 и 1639 гг. в Оксфорде было присуждено степеней бакалавра богословия больше, чем за любое другое двадцатилетие в истории университета, включая XX в.{1278}

Духовные лица к концу XVI в., считает П. Коллинсон, рассматривались в обществе как своего рода «псевдо-джентри». Это был гораздо более высокий статус по сравнению с тем, на который могла бы претендовать большая часть духовных лиц, если критерием было бы их материальное состояние, поскольку духовенство по уровню доходов было немного ниже йоменов, выше крестьян-земледельцев, но к образованным и учтивым священникам фактически относились как к представителям джентри{1279}.

Университеты в XVII в. ещё не готовили священников как таковых по специальному учебному плану — это стало утверждаться только в XIX в., и университетское образование было той основой, на которой ещё нужно было взращивать профессиональную подготовку священника как таковую. Специфические пасторские умения не изучались в университетах, и научиться этому священник мог, если это ему удавалось, только посредством жизненного опыта. Поэтому, по мнению П. Коллинсона, требуются дальнейшие исследования того, означал ли рост числа священников с университетским образованием в конце XVI — начале XVII вв. также ещё и появление и консолидацию духовенства как профессии, как это утверждает Р. О'Дей, опирающаяся на социологическую теорию профессионализации. Те образы священников, которые рисуются на материалах XVII в., рассуждает П. Коллинсон, действительно напоминают профессионалов, которые «также готовились к воскресной проповеди, как рыночный торговец стремился в воскресный день получить наибольшую прибыль». Подобный священник был, в определённом смысле, «представителем трудолюбивой группы людей в обществе» (the industrious sort of person), по выражению К. Хилла.

Но в то же время, по мнению П. Коллинсона, существуют серьёзные трудности в том, чтобы применить к духовенству XVII в. концепцию профессионализации. Многими исследователями давно высказывалось мнение, что только «оксфордское движение» XIX в. сделало духовных лиц установленной церкви профессионалами{1280}. П. Коллинсон настороженно относится к социологическим обобщениям и считает, что статус священника имел значительную специфику, состоявшую в том, что священник, пользовавшийся доходами со своего прихода, фактически как фригольдер, был не столько платным функционером, сколько собственником, только частично зависевшим в своём существовании от платы, которую он получал за совершение служб. В этом отношении священник после Реформации не отличался от своих дореформационных предшественников. Даже в XIX в. в психологии духовных лиц были черты, схожие с мировоззрением собственника, что отличало священников от утвердившихся в обществе как профессионалов юристов, врачей. По мнению Коллинсона, было бы также абсурдно предполагать, что дореформационное духовенство было совершенно непрофессионально.

У Коллинсона не вызывают согласия также и попытки обнаружить бюрократию в государственном аппарате впервые только при Томасе Кромвеле в XVI в., а не в XIV в. Уже в XIV в. в Англии появилось много трактатов, которые наставляли священника в особенностях его профессии, и такого количества подобных трактатов, как отмечали историки, не было даже в XVII в.{1281} Уже в период позднего средневековья было много священников, не имевших приходов, которые зависели от жалованья, как профессионалы, исполняя различные временные службы. П. Коллинсон также считает, что Англию эпохи Елизаветы и Якова I не следует относить к традиционному обществу, понятие о котором было сформулировано социологами, и он вообще задается вопросом, «существовало ли когда-нибудь такое мифическое традиционное общество». Еще и в XVIII в. священник в приходе был подобен, по словам П. Коллинсона, не профессионалу, а своего рода «патриарху прихода, его правителю, врачу, юристу, представителю власти и учителю»{1282}.

Тем не менее, по мнению Коллинсона, если термином «профессионализация» не злоупотреблять и использовать его, «не абсолютизируя и без претенциозности, то это понятие небесполезно при характеристике того, что происходило в среде английского духовенства в течение столетия после 1559 г.».

Для существования духовенства также была характерна своего рода эндогамия, как её называет Коллинсон, «священнический трайбализм». В первой половине XVII в. одна треть духовных лиц в графстве Кент была жената на дочерях других духовных лиц. К 1630-м гг. сыновья духовенства составляли 15 процентов всех поступавших учиться в Оксфорд. Среди священников у многих были многодетные семьи, но с течением времени нехватка приходов ограничивала рост их семей{1283}.

П. Коллинсон отстаивает мнение, что в начале XVII в. пуританизм мог существовать в рамках церкви Англии, Одним из выражений этого было существование такого института, как «лекции в комбинации» (чтение проповедей по очереди в рыночный день с последующим обсуждением прочитанной проповеди за обедом), которые были формой профессионального самосовершенствования внутри духовного сословия. «Лекции в комбинации» Коллинсон рассматривает как аналог пуританских «пророчеств» времени правления Елизаветы. Сообщества священников для профессиональной подготовки, существовавшие во времена Якова I — тема, недостаточно изученная историками. П. Коллинсон подчёркивает очень широкое распространение в это время «лекций в комбинации». Они были свидетельством всё большего укоренения кальвинизма в церкви начала XVII в., но занимались ими не радикально настроенные священники без бенефициев, как считал К. Хилл{1284}, а по преимуществу священники, имевшие приходы. При этом стипендиарные лекторства тоже существовали, включая в себя в некоторой мере и подрывные элементы из числа духовенства, которые и настораживали власти. К этому времени стала также происходить и консолидация духовенства как профессии{1285}.

Подбор епископов при Якове I вызывал разногласия среди историков. X. Р. Тревор-Роупер утверждал, что епископальная скамья в правление Якова I была наполнена «придворными в облачении духовных лиц», которые подбирались в соответствии с критерием близости ко двору и королю, а не за выдающиеся способности в церковных делах{1286}. А.П. Коц не соглашался с этим и утверждал, что Яков I стремился возвысить тех духовных лиц, которые проявили себя как полезные королю именно в церковных делах{1287}. Яков I также ценил хороших проповедников. После 1619 года на Якова I стал влиять Бекингем, который продвинул Уильяма Лода, не пользовавшегося расположением Якова I. Яков I позволял фаворитам в церковной политике несколько больше, чем Елизавета, но в принципиальных вопросах контролировал ситуацию в соответствии с интересами церковной политики, доктрины и личных предпочтений. Якова I больше, чем Елизавету, интересовало богословие{1288}.

Утрата большей части записей о заседаниях конвокаций делает невозможной задачу проследить за всеми важнейшими аспектами деятельности епископов. Из-за этого, по мнению П. Коллинсона, «образ церкви в Англии становится более эрастианским» — представляется, что церковь была больше подчинена государством, чем это было на самом деле{1289}.

П. Коллинсон обнаружил в церкви времен Якова I группировку пуритански настроенных епископов (Джеймс Монтагю, Артур Лейк, Сэмюэл Уорд, Джон Янг) и других высших должностных лиц, которые были связаны между собой и по сплоченности напоминали будущую лодианскую группировку. Их первоначальный пуританизм стал более умеренным, как считает Коллинсон, под воздействием изучения патристики, влияния аристократических покровителей, поездок за рубеж, контактов и полемики с католиками, а также под влиянием того, что они продвигались в церкви в административном отношении. П. Коллинсон считает, что при Якове I у многих англикан проявлялось стремление к примирению с пуританами. В этом свете, как представляется Коллинсону, выдвижение на первые роли в церкви архиепископа Лода может рассматриваться как «величайшее бедствие для церкви Англии»{1290}.

При Якове I постоянно росли расходы на содержание церковных зданий и церковную утварь, стало подходить к причастию больше прихожан, рос профессионализм духовенства, и, хотя в церкви были выдвинуты идеи о божественном происхождении епископата, очень многие пуритане чувствовали себя в церкви весьма комфортно. Кальвинисты-пуритане, отличавшиеся стремлением опираться на Писание, могли смириться с аргументацией опорой на Писание защиты божественного происхождения епископата, поскольку кальвинистам нравилось вытекавшее из этих идей стремление укрепить социальный статус церкви и духовенства при Якове I{1291}.

Дж. Соммервилл полагает, что вклад во взращивание английского арминианства, проявившего в 1620–30-е гг. нетерпимость к пуританизму, внес Яков I, поощряя разговоры о божественном праве королей{1292}.

Дж. Соммервилл утверждает, что можно было быть и кальвинистом, и сторонником абсолютизма, но П. Лейк подчёркивает, что большинство сторонников абсолютизма относилось к числу тех, кто разделял и исповедовал арминианские идеи, считая при этом, что они борются с популизмом и подрывной деятельностью пуритан{1293}.

П. Лейк полагает, что Яков I сознательно допустил возникновение группировок в церкви во время своего правления и регулировал их взаимоотношения — таково было понимание им королевской власти. Тактикой же Якова I по отношению к оппозиционным церкви Англии пуританам и папистам было стремление внести раскол в их ряды, отколоть умеренных от радикалов, интегрировав затем отколовшихся в установленную церковь. Но развитие фракционности в церкви Англии, считает П. Лейк, привело впоследствии к возникновению патовой ситуации, поскольку противоречия во взглядах между разными группами в церкви никак не исчезали{1294}.

А. Мак-Грат подчеркнул важность для истории церкви Англии подготовки Авторизованного перевода Библии, выполненного по распоряжению Якова I{1295}. Он отмечает, что Библия Якова I (1611) — самый известный и широко читаемый перевод Библии в современном мире, признанный религиозной и литературной классикой. На формирование английского языка, по его мнению, наибольшее влияние оказали сочинения Уильяма Шекспира и Библия Якова I, «сформировавшая английский литературный национализм и утверждавшая превосходство английского языка в передаче религиозной мысли». Библия Якова I, по крайней мере, до конца первой мировой войны рассматривалась как одно из лучших литературных произведений на английском языке и устанавливала литературные нормы{1296}. Благоприятную роль для подготовки Авторизованного перевода Библии Якова I, считает А. Мак-Грат, сыграло требование архиепископа Кентерберийского Ричарда Бэнкрофта (1604–1610) о том, чтобы текст не пропагандировал пуританизм, пресвитерианство или католицизм{1297}.

Яков I считал, что санкционированный им перевод 1611 г. постепенно вытеснит женевскую Библию. После 1616 г. женевская Библия не переиздавалась в Англии, но ввозилась из Нидерландов и без ограничения продавалась. Представители арминианской группировки во главе с Лодом считали, что хождение в Англии кальвинистской Библии обостряет религиозную напряженность, но они не знали, как запретить женевскую Библию, и поэтому заявляли, что её использование непатриотично, отнимает средства у английских печатников, но женевская Библия всё же доминировала на английском рынке. К тому же Библия Якова I в продаже была дороже, поскольку печаталась на основе монополии, предоставленной Роберту Бейкеру. Последнее известное издание женевской Библии на английском языке было опубликовано в 1644 г. Популярность женевской Библии основывалась не на переводе как таковом, а на кальвинистском содержании комментариев, так что была предпринята попытка соединить комментарии женевской Библии с Библией Якова I, и в 1642–1715 годах были опубликованы, по крайней мере, 9 таких изданий. В годы революции печатание женевской Библии в Англии, хотя политических препятствий для этого не было, всё же не восстановилось — возможно, предполагает А. Мак-Грат, происходило осознание того, что женевский перевод Библии на английский язык не так уж хорош. После реставрации Стюартов за женевской Библией утвердилась репутация бунтовщического по содержанию текста. Причиной окончательного утверждения Библии Якова I можно считать то, что она оказалась связанной с авторитетом королевской власти в то время, когда в страну вернулось позитивное отношение к монархии{1298}.

Британские историки в течение долгого времени невысоко оценивали деятельность Якова I. С.Р. Гардинер считал, что Якову I недоставало характера и способности к лидерству, и рассматривал его как трусливого, двуличного, нетерпимого, невнимательного к нуждам правления. Среди современных историков идет процесс переоценки деятельности Якова I в позитивном направлении — обращается внимание, в частности, на то, что ему удавалось поддерживать спокойствие в религиозно-политической сфере{1299}.

Одной из важных тем для британских историков в течение длительного времени является изучение религиозной политики Карла I, а также деятельности архиепископа Кентерберийского Уильяма Лода (1633–1645). Произведения Лода были опубликованы в XIX в.{1300} Для либералов XIX в., по словам Т. Маколея, Лод был «смешным старым фанатиком». В то же время У. Гладстон признавал Лода «самым терпимым государственным деятелем XVII в.». Для деятелей же англо-католического толка викторианской эпохи была характерна высокая оценка Лода: для них Лод был «замечательным реформатором, главным защитником рабочих и бедных, активным деятелем в области образования, администратором, который стремился искоренить коррупцию, и церковным деятелем, который стремился расширить границы церкви Англии»{1301}. С.Р. Гардинер рассматривал Лода как политического деятеля, с чем и связывал крушение его планов усиления социальной роли церкви. Современные историки не теряют интереса к рассмотрению деятельности Лода{1302}.

Историками также предпринимались усилия к тому, чтобы более глубоко рассмотреть явление, называемое в истории церкви Англии лодианством, арминианством. Э. Фостер в статье «Роль епископа: карьера Ричарда Нила, 1562–1640» проанализировал деятельность одного из крупнейших представителей лодианской группировки в церкви Англии, за время служения с 1608 г. успевшего поруководить четырьмя епархиями и поставленного с 1632 г. во главе северной Йоркской церковной провинции и введенного вместе с Лодом в Тайный совет при Карле I{1303}.

Статья Э. Фостера является одним из примеров происходящего переосмысления современными британскими историками значения понятия «арминианство» в жизни церкви Англии накануне гражданской войны. По его мнению, «так называемое «арминианство» в английском варианте совершенно невозможно отождествить с учением Якоба Арминия (1560–1609), который подверг сомнению идею Жана Кальвина о том, что избранный Богом к спасению человек никогда не отпадет от действия благодати и не будет исключен из числа избранных к спасению, что бы он ни делал в своей земной жизни». Проблематика собственно арминианских идей отличается от лодианства. Один из лидеров ар-минианской группировки Ричард Нил заявлял, что не прочитал и трёх строчек из Арминия, так что их, полагает Э. Фостер, следует называть лодианцами. По его мнению, использования понятия «арминианство» в Англии первых десятилетий XVII в. применительно к группировке во главе с Лодом и Нилом — «пример неправильного словоупотребления», до сих нор встречающегося в работах британских историков, которые вслед за современниками событий назвали «арминианством» стремление группировки Лода подчеркнуть значение таинств, церемоний, видимой церкви, апостольской преемственности епископов, поддержку ими теории о божественном происхождении нрава королей на власть, которые внешне напоминали части современников признаки движения церкви Англии обратно к католицизму{1304}.

Если более адекватно характеризовать арминианство, то, по мнению X. Тревор-Роупера, в арминианстве можно выделить три группы, частично накладывавшиеся друг на друга: голландские и другие либеральные кальвинисты, сакраменталисты в церкви Англии, высоко ценившие роль таинств, с которыми близки лодианцы, и евангелические сектанты в Англии (общие баптисты, Джон Гудвин){1305}.

Э. Фостер отмечает, что Нил не был ни талантливым проповедником, ни интеллектуалом и по характеру проявлял в первую очередь способности к администрированию и практической деятельности, но был популярным епископом, стремился к увеличению доходов священников, покровительствовал только представителям лодианской группировки. С 1617 г. Даремская епархия, будучи одной из самых богатых епархий в церкви Англии, с вступлением Нила в управление ею стала, по словам Э. Фостера, настоящим центром арминианской партии. Все епископы в церкви стремились продвигать своих ставленников, но Нил был особенно настойчив и успешен в этом, так что Нила и Лода парламент 1628–29 гг. выделил как лидеров арминианской группировки. По словам пуританина У. Принна, эта группировка была настоящим централизованным правительством. Поначалу лодианцев идентифицировали как группировку, организационным центром которой был епископ Даремский Ричард Нил (the Durham House Group){1306}.

Усиление епископов, считает Э. Фостер, во многих отношениях приносило пользу государственным делам, поскольку стало уделяться больше внимания заботе о бедных, улучшился контроль за финансами, но многие светские лица считали, что епископы стали вести себя высокомерно. Нил хотел, чтобы церковь вернула себе такую же социальную роль, какую она имела до Реформации, но приверженность его группировки тем взглядам, которые в Англии стали называть арминианскими, слишком ярая поддержка королевской прерогативы, но словам Э. Фостера, бросали тень в глазах общественного мнения на все его начинания. Заботу о бедных стали считать чересчур патерналистской, епископов обвиняли в слишком низком происхождении, недостатке внимания к проповеди в церкви, в недостаточной грамотности, в сущности, повторяя обвинения 1520–30-х гг. в адрес тогдашних католических епископов. Э. Фостер считает, что группировка Лода действовала в авторитарной манере, используя церковные суды, ограничение проповеди и лекторств, цензуру. Кульминацией этого процесса, но оценке Э. Фостера, была конвокация 1640 г., когда была предпринята попытка принять 17 «крайне новаторских» церковных канонов{1307}.

Деятельность арминианской группировки действительно укрепила церковь как институт, но, отмечает Э. Фостер, «ирония истории» состояла в том, что в 1630-е гг., когда церковь имела больше сил и влияния, чем когда-либо ранее в постреформационный период, церковь стала также вызывать ещё больше страха и ненависти, и усиление церкви оказалось для общества в Англии уже неприемлемым{1308}.

Обсуждение положения в церкви Англии в первые десятилетия XVII в. связано с рассмотрением причин Английской революции и гражданской войны. В 1989 г. был опубликован сборник статей о политической и религиозной ситуации в Англии первых десятилетий XVII в. под редакцией Р. Каста и Э. Хьюз{1309}. Рассматривая причины гражданской войны, Р. Каст и Э. Хьюз обращают внимание на то, что в современной британской историографии историки-ревизионисты стали пропагандировать идею о том, что коллективные социально-политические действия масс не ведут к прогрессивному развитию общества — скорее, массовые выступления трактуются как экстремистские по характеру и бесполезные по результатам, поэтому ревизионисты рассматривают гражданскую войну в Англии середины XVII в. как беспорядочный, бессвязный и случайный по происхождению конфликт, возникший под влиянием таких же случайных причин кратковременного действия. Историки-ревизионисты считают, что события гражданской войны оказались по большей части бесполезными в своих следствиях, не оказав серьёзного влияния на дальнейшую историю Англии, поскольку Англия и после гражданской войны оставалась обществом, которое можно отнести к государствам «старого режима»: в Англии по-прежнему господствовала монархия, рассматривавшаяся как божественное установление, официальная англиканская церковь, и такое положение сохранялось в стране до 1832 г.{1310}

Либеральная и марксистская интерпретации истории Англии, признавая позитивное историческое значение революций, по своему характеру являются прогрессистскими. Но к 1980-м гг. вера в прогресс и в то, что прогрессивное развитие Англии продолжается, в среде британских историков стала разрушаться{1311}. События гражданской войны середины XVII в., по словам Р. Каста и Э. Хьюз, стали даже смущать часть историков: они не укладывались в разрабатывавшиеся рядом консервативных по преимуществу авторов идеи о том, что историческое развитие Англии представляло собой пример постепенных изменений, когда даже в случае роста в стране социальной напряженности английские власти находили консенсусные механизмы, которые предотвращали социальные конфликты{1312}.

Для историков, работавших в либеральной традиции, гражданская война представлялась конституционно-политической борьбой между авторитарной по характеру монархией и стремлением утвердить власть закона, гарантии индивидуальной собственности и основные свободы человека, которые отстаивались оппозицией, базировавшейся в основном в палате общин. Оппозиция проявила себя также оплотом английского протестантизма в борьбе с антипатриотичной, почти что папистской религиозной политикой, которую проводил Карл I. В результате этой сложной религиозно-политической борьбы в стране, согласно представлениям либеральных историков, начала утверждаться религиозная терпимость, хотя она первоначально распространялась лишь на различные направления в протестантизме. Начало гражданской войны в 1642 г. в рамках либеральной традиции рассматривалось как результат длительного развития процессов, проявившихся ещё в последние годы правления Елизаветы I.

Марксистские истолкования гражданской войны в Англии сходны с либеральными в том, что в них прослеживаются долговременные причины в её происхождении путем анализа экономических процессов и классовых конфликтов. Гражданская война трактуется в марксистской историографии как буржуазная революция, рассматриваемая в качестве важного этапа в переходе Англии от традиционного феодального общества к современному капиталистическому обществу. Эта революция связывалась марксистами с появлением нового общественного класса, класса капиталистов, состоявшего частично из формировавшейся буржуазии, частично из видоизменившихся представителей прежних элит. Этот капиталистический класс стремился извлекать максимальные прибыли из сельского хозяйства, активно занимался ремеслом и торговлей. В связи с кризисом марксистской методологии в 1970–80-е гг. на первый план у марксистски ориентированных историков вместо буржуазии стал выходить средний класс, который преподносился как важная составная часть формировавшейся буржуазии. Историки-марксисты также обращали внимание на социальные низы, различные радикальные движения 1640–50-х гг.{1313}

Многие современные историки склоняются к мнению, что трудно провести ясное различие между религиозными и политическими, социальными и экономическими вопросами в происхождении гражданской войны. К. Хилл в работе «Экономические проблемы церкви» показал, насколько неразрывно были связаны религиозные и экономические мотивы в спорах о десятинах, о праве светских лиц на взимание десятины, о церковных землях и церковных судах{1314}. В работе «Общество и пуританизм в предреволюционной Англии» К. Хилл показал, что пуританизм был привлекателен для тех, кого он называет «трудолюбивыми людьми» — для торговцев и ремесленников{1315}. Но, по мнению Х.Г. Александера, неудовлетворительные аспекты такого понимания пуританизма, предлагаемого К. Хиллом, состоят в том, что на его основе не удаётся объяснить явную привлекательность пуританизма для многих лиц из числа джентри, юристов, более подготовленного в профессиональном отношении духовенства. Остаётся также проблема в объяснении того, почему религиозные верования накануне гражданской войны вели к активизации политической деятельности человека, а не к уходу в чисто личную по характеру религию и квиетизм{1316}.

В событийной части изложения истории революции и гражданской войны в Англии либеральные историки продолжают черпать материалы из многотомного труда СР. Гардинера{1317}, при этом рассматривая гражданскую войну как явление, которое сыграло решающую роль в продвижении Англии к установлению конституционной монархии и рыночной экономики. В качестве эпилога гражданской войны середины XVII в. при этом рассматривается «Славная революция» 1688–89 гг.

На изучение религиозной и политической ситуации в Англии первых десятилетий XVII в. в современной британской историографии с 1970–80-х гг. стала влиять ревизионистская концепция в понимании происхождения Английской революции и гражданской войны, в которой рассмотрение истории церкви Англии было составной частью предлагавшейся объяснительной схемы. Согласно аргументации К. Рассела, гражданская война была случайной и возникшей из состояния хронического непонимания, недоверия и запугивания{1318}. Этот подход проявился также в работах Дж. Моррилла, К. Шарпа, Дж. Кениона, М. Кишлански, у признававшего обоснованность ревизионистской аргументации и поддерживавшего контакты с историками-ревизионистами Дж. Элтона{1319}. Эти историки отвергают марксистскую интерпретацию английской революции, считая её необоснованной, детерминистской, опирающейся на использование ретроспективы. Ревизионисты разрывают связь между политическими конфликтами и социальными изменениями в Англии предреволюционного периода. Они не находят ничего исторически прогрессивного в сопротивлении монархии. В их трактовке, напротив, монархия в правление Карла I отличалась стремлением к введению новшеств, состоявшем в том, что королевская власть пыталась преодолеть ограниченность своих ресурсов, противостоять ограничениям, которые налагал на действия монарха обструкционистский парламент, и оказывать влияние на происходившее в Европе. Консерваторами же были оппоненты короны, особенно палата общин, которая упорно цеплялась за сохранение устаревших традиций и прав. К тому же, по мнению ревизионистов, деление участников политического процесса на консерваторов и сторонников прогресса применительно к предреволюционной Англии бессмысленно, поскольку в XVII в. в общественном сознании ещё не утвердилась идея прогресса и даже представление о желательности определенных социальных изменений, которые можно было бы планировать заранее. Идеологический раскол, существовавший в английском обществе накануне гражданской войны, не осмысливался современниками событий в понятиях деятельности прогрессивных и реакционных сил.

На формирование ревизионистской концепции происхождения гражданской войны в Англии повлияли идеи Дж. Эллиота, который в статье «Революция и континуитет в Европе раннего нового времени» (1969){1320} объявил анахронизмом проведение каких-либо аналогий между обществом с сословно-корпоративной структурой, связанным вертикальными узами родства и патроната, и обществом, разделенным на классы; между обществом, идеалы которого устремлены в прошлое, и обществом, в котором доминирует идея прогресса. Этот тезис, признающий революционными только те движения, которые характеризовались наличием идеологии, основанной на представлениях о прогрессивной направленности исторических изменений и появившейся лишь в эпоху Просвещения, был заимствован из политологии{1321} и впоследствии поддержан некоторыми историками, подчёркивавшими консервативный и даже реакционный характер идеологии участников восстаний XVI–XVII вв.{1322}. Массовые движения XVI–XVII вв. Дж. Эллиот свел к чисто политическим конфликтам и борьбе за власть. Революционной ему виделась политика абсолютистского государства, а реакционным — сопротивление ей различных общественных слоев в ответ на фискальные требования и религиозную политику правительства. Побудительными мотивами движений XVI–XVII вв. были, по мнению Дж. Эллиота, так называемый народный национализм и «корпоративный конституционализм» верхних слоев общества (аристократии, джентри, городской верхушки, духовенства и т. п.), который выражался в идеализированном представлении об общине или корпорации как реально существующем организме, наделенном специфическими обязательствами, правами, привилегиями. Эти силы стремились к сохранению своей идеализированной общности локального, регионального или национального масштаба, что в их деятельности перевешивало любые мотивы, включая религиозные. Эти движения протеста со стороны правящих классов взаимодействовали с движениями народных масс, вызванными религиозными, фискальными или социальными притеснениями. При таком подходе единственно адекватной историческим реалиям «доиндустриального» общества оказывается политическая революция, а революции раннего нового времени и революции конца XVIII–XIX вв. предлагалось понимать как типологически разные явления{1323}. В Европе в XVI–XVII вв., отмечает Дж. Эллиот, в социальных движениях в отношениях между верхушкой и народом различия в моделях взаимодействия обусловлены балансом между отчуждением правящих классов от центральной власти и его страхом перед угрозой социальных беспорядков. В английской же революции временный альянс оппозиции внутри правящего класса и сил народного протеста был укреплён общими религиозными узами. Эта концепция английской революции, которую Л.П. Ренина называет «неоревизионистской», обосновывалась также в статье Дж. Эллиота «Англия и Европа: общее бедствие?» (1973){1324}.

При этом, прогнозируя развитие религиозно-политической ситуации в Англии XVI в., Дж. Эллиот высказывал мнение, что, если бы Мария Тюдор прожила дольше, то в Англии XVI в. произошли бы события, подобные войне за независимость в Нидерландах во второй половине XVI в., что также предполагает X. Кенигсбергер и соответствует предположениям либерального исследователя английской Реформации А.Дж. Диккенса{1325}.

По словам ещё одного консервативного представителя социальной истории П. Ласлетта, в рассуждениях о событиях в Англии в середине XVII в. революция — это понятие, появившееся в XIX в., а применительно к событиям XVII в. понятию социальной революции нет места в анализе того, что происходило в английской политической жизни раннего нового времени. Как пишет П. Ласлетт, «такого комплекса событий, как английская революция середины XVII в., вообще не существовало»{1326}. Как представляется, это полемически заостренное утверждение является также результатом влияния номиналистской познавательной традиции в неопозитивистском обличье, приверженность которой характерна для консервативных британских историков.

Вместо существования в английском обществе накануне революции середины XVII в. острого и усиливавшегося религиозно-политического раскола, о котором писали либеральные историки, историки-ревизионисты утверждают, что в английском обществе существовало согласие в политических вопросах, сохранявшееся до времени накануне гражданской войны, и религиозное единство, которое, правда, было нарушено раньше — после того, как на престол взошел Карл I. Ревизионисты утверждают, что в английском обществе существовало широкое согласие в том, что власть королей божественна, но при этом монархи должны советоваться в делах управления с самыми влиятельными и знающими людьми в своем королевстве, которых они включают в состав своего совета, и с парламентом, роль которого рассматривалась как подчинённая, но тоже важная, поскольку парламент выделял финансовые средства монарху и давал ему советы. Раскол, конфликты в политической жизни рассматривались почти всеми англичанами как незаконные, неприятные явления, которых надо избегать. Считалось, что только монарх имеет право формировать правительство, принимать решения по делам высокой политики, а для существования «оппозиции» в современном смысле слова не было места. Политические партии и группировки воспринимались как раскольнические фракции, и все участники политического процесса, как предполагалось, должны были стремиться к достижению единства и гармонии. Депутаты парламента воспринимали себя как конструктивных критиков, а не оппонентов королевской политики. Политические конфликты, конечно, происходили, но, по утверждениям ревизионистов, они не несли в себе отражение прямого раскола между правительством и оппозицией, «двором» и «страной», поскольку и в составе правительства были те, кто активно высказывались за учёт интересов европейского протестантизма во внешней политике Англии, за то, чтобы парламент участвовал в управлении страной. Столкновения в парламенте в первые десятилетия XVII в. ревизионисты предлагают также рассматривать как побочный продукт соперничества и расколов во взаимных отношениях между членами королевского совета, придворными{1327}.

Ревизионисты также отвергают мнение вигских историков о том, что предреволюционный конфликт в Англии возник потому, что парламент, в особенности палата общин, становились все сильнее в политическом отношении. «Захват законодательной инициативы парламентом», о котором ранее писал либеральный историк У. Ноутстейн, по мнению К. Рассела, не был таким значительным, как это представлялось либералам{1328}. Созыв парламента, считает К. Рассел, был скорее экстраординарным событием в политической жизни, чем институциализированным, устоявшимся явлением. Созыв парламента зависел от интересов и даже капризов монарха, но многие парламентарии тоже не желали, чтобы парламент превратился в постоянно действующую часть системы управления страной. Многие депутаты парламента были консервативно настроенными представителями местных элит из графств, и в их действиях преобладали мотивы, связанные с местными интересами тех регионов, откуда они избирались в парламент, а общегосударственные дела для них зачастую находились на втором плане. Они не хотели того, чтобы парламент финансировал предприятия общегосударственного масштаба, связанные с законными интересами монархии, так что Карл I считал непродуктивным общение с теми парламентариями, которые не понимали государственных интересов. Это, считает К. Рассел, в конце 1620-х гг. привело английский парламент к реальной возможности исчезновения. Ревизионисты считают также, что вигские историки уделяли слишком большое внимание изучению палаты общин, в то время как, по мнению ревизионистов, действующие лица, которые обладали решающим влиянием в английском обществе первых десятилетий XVII в., остававшимся иерархическим и традиционным, группировались в палате лордов, при дворе, в королевском совете.

Ревизионисты предложили также своё понимание того, что происходило в церкви Англии в 1590–1630-х гг. Если ранее представлялось, что в это время развивалось противостояние между церковью Англии и пуританской оппозицией, то ревизионисты обратили больше внимания на то, что среди английских протестантов начала XVII в. трудно провести резкие различия во взглядах. Вплоть до времени, когда началось возвышение группировки Лода, по их мнению, большинство образованных английских протестантов были кальвинистами в богословских взглядах, сторонниками епископальной системы управления, ненавидели папство и были сторонниками того, что в церкви большое место должна занимать проповедь. Пуритане были, в сущности, теми же протестантами, только более рьяными и энергичными. В трактовке ревизионистов, только подъём арминианства, происходивший с середины 1620-х гг., вызвал резкий и решительный раскол в среде английских протестантов. Арминианство было вызовом для той кальвинистской по убеждениям уверенности в своем спасении и правоте, которой достигло большинство английских протестантов. Арминианство было агрессивно конформистским, отстаивавшим иерархию, таинства, церемониал, укрепление положения духовенства, и в этих чертах арминианства протестанты могли увидеть признаки попыток возвращения к папизму{1329}. Ревизионисты также считают случайностью то, что Карл I стал возвышать в церкви арминианскую группировку{1330}. Конформизм группировки Лода, полагают ревизионисты, был в значительной степени преемственным с той разновидностью конформизма в церкви Англии, который отстаивали еще архиепископы Уитгифт и Бэнкрофт{1331}.

К началу XVII в., как считают ревизионисты, в народе появилась приверженность к протестантизму. При этом пуритане в народе были непопулярны потому, что требовали обязательного присутствия на проповедях, настраивали соседей друг против друга взаимными морализаторскими требованиями. При таком понимании пуританизма он был в первую очередь не подрывным в отношении монархии, а элитарным явлением, движением меньшинства, подрывавшим традиции добрососедства, установившиеся социальные связи{1332}. Это может дать возможность по-новому посмотреть на возможные альтернативы пуританизму, в том числе и на лодианство. К. Хейг и К. Шарп утверждают, что по сравнению с пуританизмом лодианство могло стать более привлекательным для простого народа, изменив кальвинистские представления о предопределении, подчеркивая значение церемониальности в церковной жизни и считая вполне законными в свободное время такие формы отдыха, в которых не было моральных прегрешений. Но Дж. Морилл не считает лодианство привлекательным и видит в лодианской группировке ещё одно непопулярное меньшинство, предлагавшее для англиканской церкви слишком навязчивую, дорогую и способную привести к внутрицерковному расколу программу, которая была окончательно отвергнута в 1641–1642 гг., в то время как до усиления влияния лодианской группировки умеренно епископальная и умеренно церемониальная церковь Англии уже смогла приобрести значительную привлекательность.

При таком подходе получается, что гражданская война в Англии была вызвана деятельностью небольших групп экстремистов: лодианцев с их клерикальными притязаниями и внешне напоминавшей папизм тягой к обрядности, и пуритан, которых деятельность лодианцев провоцировала на борьбу в защиту Реформации. И пуритане, и лодианцы не находили отклика у большинства прихожан, которые больше тяготели к умеренности, здравому смыслу. Как писал о гражданской войне в Англии Дж. Морилл, «это была не первая европейская революция, а последняя религиозная война в Европе, вызванная деятельностью небольшой группы протестантских экстремистов, которые стремились к дальнейшему развитию Реформации в Англии в направлении, которое, как они считали, в наибольшей степени соответствовало божественным повелениям»{1333}. Дж. Морилл и Э. Флетчер полагают, что только конфликт глубоко укоренившихся религиозных убеждений мог породить раскол 1642 г, и дать толчок гражданской войне. Они считают, что все основные проблемы Карла I были связаны с религиозной сферой: в 1630-е гг. недовольство появлялось наиболее сильно в отношении королевских мероприятий в церковной политике, и, несмотря на все фракционные, функциональные, местные проблемы и личные столкновения, осложнявшие политическую жизнь, именно религиозные вопросы были основой того краха, который потерпел режим Карла I в 1640 г.{1334}

К ревизионистам примыкает также Э. Флетчер, который сходен с ними тем, что в рассмотрении происхождения гражданской войны считает, что происхождение войны связано с событиями не более чем двухлетней ретроспективы от начала войны: по его словам, великие события не всегда имеют значительные причины. Современники этих событий даже надеялись, что после созыва Долгого парламента возможно примирение соперничавших сторон, но в их среде все же возобладала вера в то, что каждая из сторон организовала заговор против друг друга{1335}. Вигская и марксистская интерпретации гражданской войны были оспорены ревизионистами также и в том, что гражданскую войну предлагалось рассматривать как фактически средневековый по характеру религиозный конфликт, а не явление, которое по своему характеру относится уже к новому времени{1336}.

Как отмечают Р. Каст и Э. Хьюз, историки-ревизионисты не представили ни одного труда, в котором содержалась бы разделяемая ими позитивная версия происхождения гражданской войны в Англии, но ревизионисты не видят в этом какого-либо недостатка, не считают себя научной школой, которая должна была бы представить одну связную версию происходивших исторических событий{1337}.

По мнению Р. Каста и Э. Хьюз, непоследовательность ревизионистов яснее всего видна в подходе к событиям религиозной истории. Пуритан они рассматривают то как агрессивное меньшинство, то как часть широкого и в целом единого протестантского блока. Арминианство представляется ревизионистами то как явление, неожиданно появившееся в церкви Англии, то проводится мысль о преемственности арминианства с более ранними конформистскими идеями в англиканской церкви. Сторонники парламента представляются у ревизионистов как упрямые консервативные защитники традиционных прав, даже как экстремисты, охваченные милленаристской экзальтацией, а роялисты выглядят как сторонники соблюдения законности, вынужденные защищать монарха.

Р. Каст и Э. Хьюз также выражают несогласие с подходом ревизионистов к работе с источниками. Ревизионисты, на их взгляд, слишком привержены буквальному, узкому толкованию источника — рассмотрение этого же источника в более широком контексте порой ведёт к другим выводам. Историки-ревизионисты также, по словам Р. Каста и Э. Хьюз, «одержимы стремлением использовать в первую очередь рукописные источники». Рассмотрение изучаемого вопроса в ретроспективе, толкование событий задним числом рассматривается ревизионистами как непоправимо предвзятое, хотя бы это и несло в себе продуктивные догадки для понимания изучаемого вопроса. У них также проявляется тенденция к отрицанию существования чего-либо, если об этом молчат современные данному явлению источники. Применительно к изучению религиозно-политической истории Англии предреволюционного времени это означает, что в том случае, если в источниках прямо не упоминается об идеологическом конфликте, существовании оппозиции, даже если можно предположить, что высказывавшийся человек в данной ситуации был просто стеснен в возможности открыто высказать то, что думает по этому поводу, ревизионисты утверждают, что в данной ситуации нет возможности найти свидетельства существования недовольства политикой королевской власти. То, что люди в это время жили и действовали в подверженном цензуре авторитарном обществе, во внимание не принимается. Особенно, считают Р. Каст и Э. Хьюз, этот подход исказил изложение ревизионистами событий 1630-х гг., когда отсутствие открытого сопротивления и оппозиции короне привело к переоценке ими стабильности режима личной власти в период беспарламентского правления Карла I. Надо учитывать, что для 1630-х гг. очень трудно найти источники личного происхождения, в которых давалась бы характеристика политической ситуации в стране. В период личного правления Карла I после 1629 г. единственным действующим источником центральной власти стали королевский двор и Тайный совет. По этой причине выражение политического несогласия с действиями властей стало гораздо более трудным делом по сравнению с тем временем, когда созывался парламент. Тайный совет с подозрением относился к любым заявлениям, сформулированным в правовых или идеологических понятиях, поэтому публичные протесты стали принимать более ограниченные формы, фокусировались на практических вопросах. В письменных текстах в эти годы сказывались влияние страха, самоцензуры, но, несмотря на эти факторы, в частных материалах этого времени всё же прослеживается большая озабоченность происходящим в стране, разнообразие мнений по поводу событий в политической и религиозной жизни страны. Ревизионисты же пытались утверждать, что большинство англичан не волновала политическая ситуация в стране, и режим личной власти оставался бы приемлемым далее, если бы не влияние неудачной войны с шотландцами{1338}.

Ревизионисты не считают нужным, как Дж. Элтон, изучать механизм функционирования парламента. Наилучшими источниками для изучения истории парламента они считают парламентские журналы, дневники парламентариев, и меньшее значение они придают еженедельным письмам с новостями, рассылавшимся провинциальным подписчикам в XVII в. (newsletters) и донесениям иностранных послов, хотя эти документы, освещающие события в более широком контексте, как считают Р. Каст и Э. Хьюз, могут пролить свет на мотивы действий депутатов парламента, которые труднее понять из парламентских источников. Ревизионисты также подвергли критике представления о противостоянии «двора» и «страны», поскольку отмечали, что многие придворные были задействованы в том, что происходило в жизни графств, и между представителями «двора» и «страны» трудно обнаружить идеологические различия. Ревизионисты подчеркивают также значение инфляции в экономической жизни страны, недальновидности парламентариев в предреволюционный период, которые ставили корону в трудное положение. Но, как подчёркивают Р. Каст и Э. Хьюз, финансово-политические проблемы в предреволюционной Англии рассматривались также и через призму моральных подходов, античных и средневековых прецедентов. Религиозному сознанию этого времени было присуще представление о том, что финансово-политические проблемы возникают у тех людей, кто расточителен, подвержен дурным влияниям, моральному разложению, что проецировалось современниками на королевский двор{1339}.

Историки-ревизионисты утверждают, что вигская историография в истолковании событий XVII в. придерживается тех подходов, которые исповедовали сторонники парламента в гражданской войне, но, как считают Р. Каст и Э. Хьюз, подходы самих ревизионистов, в свою очередь, звучат отголоском позиции роялистов XVII века. На ревизионистов явно оказал влияние труд Кларендона «История Великого мятежа», в котором подчёркивалось, что начало гражданской войны было результатом действия кратковременных причин, случайных событий, том числе и смерти графа Бедфорда, который в мае 1641 г. успешно вёл переговоры и находил компромиссы между парламентом и королем. Критики также считают, что ревизионисты испытали влияние менее известных трудов историков-роялистов, например, Уильяма Дагдейла, писавшего в 1680-е г.{1340}

Историков-ревизионистов отличает ещё и преимущественное внимание к делам высокой политики, взаимоотношениям известных политиков при дворе, в которых они предлагают искать достаточное объяснение происходившим событиям.

Несмотря на недостатки в трудах и исследовательских подходах ревизионистов, Р. Каст и Э. Хьюз считают, что их исследования основаны на тщательном изучении источников, и любая серьёзная критика ревизионистов тоже, в свою очередь, должна основываться на глубоком знакомстве с источниками. Как пишут Р. Каст и Э. Хьюз, с ревизионистами можно согласиться в том, что рассмотрение гражданской войны как борьбы между прогрессивными и консервативными силами бессмысленно, но при этом Р. Каст и Э. Хьюз исходят из других мотивов: но их мнению, обе стороны в этом конфликте пытались решать возникавшие новые проблемы, исходя из прецедентов, обычаев и традиций. Для данного исторического периода это был присущий ему способ мышления, обращенный в прошлое, хотя понимание прошлого, естественно, видоизменялось под влиянием потребностей текущего момента{1341}.

Р. Каст и Э. Хьюз обоснованно отмечают, что некоторые прямолинейные утверждения вигских историков не являются адекватными: в раннестюартовской Англии не было простого разделения и противостояния между властью и оппозицией, и при Якове I и Карле I существовали политические противостояния и внутри королевского двора, и внутри королевского совета, а палату общин после проделанной современными историками, в том числе и ревизионистами, работы невозможно представить как некое сплоченное средоточие оппозиции, и депутаты парламента не были последовательными защитниками понятий о свободе, напоминающих современный либерализм. Но, в отличие от ревизионистов, можно утверждать, что в Англии первых десятилетий XVII в. в течение долгого времени существовала идеологическая и социальная напряженность, хотя, по мнению Р. Каста и Э. Хьюз, нельзя сказать, что эта напряженность неизбежно вела к тому конфликту, который разразился в 1642 г.: продвижение развития событий к гражданской войне было сложным, противоречивым, колеблющимся. Р. Каст и Э. Хьюз, рассуждая о понимании возможности конфликта в той ментальности, которая существовала в английской культуре начала XVII в., полагают, что изучение культурных установок в начале XVII в. в праве, религии, медицине, политике позволяет сделать вывод, что раскол, конфликт мыслились англичанами как вполне возможные. Хотя сознание англичан в начале XVII в. стремилось к достижению согласия, считая именно его идеалом, этот идеал мог быть достигнут только через борьбу и конфликт{1342}.

Р. Каст и Э. Хьюз выражают несогласие с ревизионистской точкой зрения о том, что пуританизм вообще не существовал как таковой и был лишь составной частью широкого и недифференцированного кальвинистского лагеря в Англии первых десятилетий XVII в.{1343}

Как пишут Р. Каст и Э. Хьюз, пуританизм и евангелический протестантизм в целом, в сочетании с гуманистическими идеалами эпохи Возрождения, которые черпали примеры из истории античности, задавали новые образцы поведения правящей элите. Пуритане формировали образ хорошо информированного и квалифицированного, сознательного и совестливого, безупречного в моральном отношении правителя, представителя власти, который в сочинениях английских протестантов фигурирует под названием the godly magistrate («благочестивый магистрат»). Протестант, как считалось, должен был быть бдительным в противостоянии угрозе папизма, выступать за дальнейшие реформы в направлении совершенствования церкви, что стало находить выражение также и в активизации гражданской позиции человека, а это было привлекательно для многих социальных групп в Англии XVII в. Утверждения ревизионистов о том, что пуританизм лишь раздражал англичан требованиями поддержания дисциплины и порядка, обедняют представления о пуританизме{1344}.

Как считают Р. Каст и Э. Хьюз, можно согласиться с некоторыми ревизионистами, например, с Дж. Морриллом, что религия оказала решающее влияние на те общественные конфликты, которые привели к началу гражданской войны в Англии, но, на их взгляд, надо учитывать то, что религия в это время испытывала влияние всей обстановки, существовавшей в стране, и религия стала политизированной{1345}.

Историки также проводили исследования экономического положения и доходов депутатов Долгого парламента{1346}. В результате этих исследований не было обнаружено существенных экономических и имущественных различий между роялистами и сторонниками парламента: доходы их по своим размерам на одного человека были близкими. И среди роялистов, и среди парламентариев были представители экономически преуспевающего джентри, и те, кто испытывал экономические трудности, и землевладельцы патерналистского типа, и те, кто стремился к максимальным доходам. В обоих политических лагерях были лица, занимавшие государственные и административные должности, а также связанные с промышленностью, коммерцией. На стороне парламента было несколько больше экономически преуспевающих людей, но не настолько, чтобы характеризовать сторонников парламента как поднимающееся джентри или тем более буржуазию, которые задались бы целью свергнуть политический строй, который препятствовал их дальнейшему обогащению. Р. Каст и Э. Хьюз придерживаются мнения, что такая дискуссия, как «спор о джентри», когда о социальных группах речь шла как о целостностях, не очень продуктивна в познавательном отношении, потому что в XVI–XVII вв. в процессах социальной эволюции выявляются большие локальные вариации.

Рост числа бедных в стране, колебания экономического положения многих представителей формировавшегося среднего класса были факторами, которые вызывали у Карла I и его окружения страх популизма, и, по мнению Р. Каста и Э. Хьюз, боязнь беспорядков и разрушавшего социальные иерархии влияния пуританизма даже привела к тому, что относительно больше джентри пошло за Карлом I в ходе гражданской войны. С другой стороны, улучшение экономического положения части джентри и средних слоев повышали их гражданскую сознательность, заставляли интересоваться делами в своем графстве, общенациональной политической ситуацией, и эти группы тяготели к борьбе за утверждение в стране прав собственности, законности, права принимать участие в деятельности властных органов на всех уровнях, что сопровождалось обычно стремлением защитить протестантскую религию в Англии и страхом перед папизмом — эти процессы тоже подготовили начало гражданской войны в 1642 г., и целью войны виделось реформирование коррумпированной политической системы, в которой оказалась под угрозой и протестантская религия. По мнению Р. Каста и Э. Хьюз, это не означает, что религиозно-политические взгляды какой-то из противостоящих групп в английском обществе этого времени сами по себе породили гражданскую войну, но понимание особенностей социально-экономического и религиозно-политического контекста помогает прояснить происхождение гражданской войны и понять, почему носители разных религиозно-политических взглядов столкнулись друг с другом.

Р. Каст и Э. Хьюз также не хотят признавать, что религиозно-политическое противостояние сторон в гражданской войне можно редуцировать к влиянию социально-экономических причин. По их мнению, события гражданской войны нельзя считать неизбежными, но можно утверждать, что в сложившихся обстоятельствах достижение согласия стало очень трудным из-за того, что происходило в сфере религии, политики, идеологии, а также в экономике и общественной жизни. На развязывание гражданской войны, считают Р. Каст и Э. Хьюз, повлияли также и некоторые личные качества Карла I: его стремление к достижению абсолютного повиновения со стороны подданных, почти полное отсутствие у него навыков повседневной политической деятельности с необходимым умением достижения компромисса, а также неискренность и нечестность Карла I, которые разрушали доверие к нему. Религиозные пристрастия и наклонности Карла I, считают Р. Каст и Э. Хьюз, тоже оказали непосредственное влияние на произошедший в английском обществе раскол. В предреволюционной Англии приверженность протестантизму стала уже практически отождествляться со стремлением к установлению в обществе норм, связанных с соблюдением права собственности, отстаиванием права парламента на его постоянное участие в политической жизни страны, так что, судя по тому, что против Карла I была начата военно-политическая борьба, сторонники парламента уже не считали короля защитником протестантской религии в стране, в результате чего первоначальные антипапистские настроения сторонников парламента смогли затем трансформироваться даже в антимонархические действия, приведшие к казни Карла I{1347}.

Как отмечает П. Лейк в статье «Антипапизм: структура предрассудка», среди современных историков «возродилась мода на религиозный фактор в объяснении причин гражданской войны в Англии». Он отмечает, что протестанты рассматривали католицизм и протестантизм в рамках структуры бинарных оппозиций, так что каждая негативная характеристика, приписываемая Риму, подразумевала позитивные культурные, политические и религиозные ценности, на исключительное обладание которыми притязали сами протестанты. Поэтому негативный образ папизма, рисуемый протестантами, несет информацию о том, какие качества протестанты рассматривали в качестве присущих истинной христианской вере, утверждая на контрасте собственный положительный образ{1348}.

П. Лейк характеризуют обычные упреки английских протестантов в адрес католиков и отмечает, что в первую очередь подвергались критике претенциозность и манипулятивный характер католицизма. С протестантской точки зрения, попытка католиков придать обету безбрачия возвышенное религиозное достоинство была ярким примером узурпаторских и тиранических притязаний римского папы на то, чтобы изменить божественные и природные законы, согласно которым брак был установлен как вполне почтенное состояние для человека. Результатом этого было появление содомии в монастырях, фактическое смирение католической церкви с общением полов в среде духовных лиц, примером чему были публичные дома в Риме, которые лицензировались папой, пополнявшим таким образом ещё и свои доходы. Существование папства основывалось также на невежестве и легковерии светских лиц. Поверхностный блеск папистских церемоний и образов был направлен на воздействие на плотскую сущность человека. Саму мессу протестанты сравнивали с магией, относя к ней и фальшивые чудеса, способность к экзорцизму, на обладание которой претендовали католические святые и простые священники. Опора на оправдание добрыми делами в католицизме для протестантов была отражением человеческой самовлюбленности и самомнения, претенциозности, которые питались в католицизме признанием свободы человеческой воли. Утверждение Реформации представлялось протестантам просвещением народа{1349}.

Еще одной важнейшей характеристикой католицизма в сознании английских протестантов было то, что католицизм был для англичан инородным, иностранным явлением, подразумевавшим подчинение папе и признание его права на отлучение от церкви и низложение с престола христианских монархов. В массовом сознании представление об опасности католицизма сохранялось в Англии в течение XVII в. С начала XVII в. в стране, несмотря на стремление к согласию, нарастали внутриполитические трудности, и англичане искали этому объяснение, прибегая в том числе и к упоминанию о происках католиков — на помощь приходил призрак папизма и католического заговора, так что английская политическая система, церковь Англии в этом случае оказывались невиновными в этих трудностях{1350}. Действия католиков протестантское сознание помещало в эсхатологическую перспективу, что объясняло ужасную нечеловеческую силу и привлекательность католицизма, поскольку католицизм отождествлялся в этих рассуждениях с антихристом, но в то же время подчёркивалось, что в перспективе антихрист падет и Евангелие восторжествует{1351}.

Хотя в целом на основе Писания всеми признавалось, что антихрист потерпит поражение, для пуритан из-за церковной политики, проводившейся Карлом I, стал открытым вопрос о том, будет ли Англия в числе тех, кто победит вместе с Христом, или Бог накажет англичан за сохранение в стране католицизма и страна будет уничтожена вместе с антихристом. П. Лейк сравнивает функции антипапизма в предреволюционной Англии с тем, какую роль, бывало, играли в разных исторических условиях поиски в обществе какой-нибудь силы или лица в качестве козла отпущения{1352}.

По реакции на действия английских монархов со стороны населения страны можно убедиться, что религиозные проблемы всё глубже осознавались в обществе: если в XVI в. монархи могли менять религию в стране по своему усмотрению, то Яков I уже оказался не в состоянии даже спокойно устроить брак своего сына Карла с испанской инфантой-католичкой без того, чтобы вызвать волну возмущения среди английских протестантов. В такой обстановке Яков I стал внимать рассуждениям Лода, который приравнивал кальвинизм к пуританизму, а пуританизм отождествлял с популизмом и склонностью к подрывной деятельности{1353}.

Мышление сторонников Карла I, считает П. Лейк, было структурно сходным с мышлением пуритан, в результате чего к концу 1620-х гг. Карл I и его окружение были убеждены в существовании в Англии пуританского заговора, который был призван объяснить то, почему монарх в своих действиях наталкивается на противодействие подданных. Но окружение Карла I, считает П. Лейк, наряду с существованием пуританского заговора с целью подрыва монархии, подозревало также о существовании в Англии папистского заговора для подрыва религии и законности. При опоре на такую аргументацию обе стороны, и сторонники короля, и пуритане, оставляя в неприкосновенности политическую систему в стране в том виде, как она сложилась, будучи традиционалистами но своему мышлению, представляли своих противников как выразителей интересов внешних, неанглийских сил, вторгающихся в существующую систему управления с целью её подрыва. Такое мышление давало возможность обеим противоборствующим сторонам представлять именно себя как защитников английской политической системы. Но при этом две противоборствовавшие группировки, пуританская и роялистская, как считает П. Лейк, опираясь в понимании политической жизни в стране на однотипные теории заговоров, всё же одновременно делали выбор между двумя разными наборами политических, культурных и религиозных взглядов и ценностей{1354}. Эти концептуальные основы понимания происходящего в Англии, опиравшиеся на теорию заговоров, разделялись многими современниками в 1630–40-е гг., в свете чего даже война шотландцев против введения в Шотландии англиканского молитвенника представала проявлением интернационального кальвинистского заговора{1355}.

В статье «Церковная политика 1630-х гг.» Э. Фостер отмечает, что, несмотря на прямолинейность и обобщенность вигской трактовки причин гражданской войны, вигский подход давал возможность делать также и продуктивные выводы{1356}, на что обращают внимание многие современные исследователи в своих возражениях ревизионистам{1357}.

Либеральные историки заявляли, что архиепископ Лод был одной из опор деспотизма Стюартов, и видели в церемониализме, который насаждался в англиканской церкви Лодом, подражание церемониализму римско-католической церкви и покушение на английские свободы{1358}. Ревизионисты же превращают Лода в «доброго старика, которого окружающие не понимали», хотят пробудить к нему симпатию{1359}, утверждая, что он стремился к поставленным перед собой целям вполне умеренно и отнюдь не фанатично, а приказы Лоду в проведении церковной политики, как это представляется К. Шарпу, отдавал король Карл I{1360}.

Дж. Моррилл признаёт, что деятельность Лода нанесла вред церкви Англии, и в то же время обращает внимание на то, что в Англии уже в 1650-е гг. под влиянием анархии в религиозной сфере, вызванной гражданской войной, проявилась ностальгия по церковной политике Лода{1361}. К. Хейг считает, что церковная политика Лода, усиливавшая церемониальность в церкви Англии, что внешне напоминало сближение с культовой практикой католицизма, была понятнее большей части населения Англии, чем пуританский подход к организации церковной жизни с акцентом в первую очередь на совершение проповедей{1362}. В оправдание Лода также высказывалось мнение, что до него архиепископ Кентерберийский Эббот (1610–1633) ослабил давление на пуритан, не отличался выдающимися административными способностями, поэтому ужесточение церковной дисциплины при архиепископе Лоде и стало восприниматься как тирания{1363}.

В течение долгого времени знания исследователей о предреволюционной истории церкви Англии строились главным образом на изучении источников, связанных по своему происхождению с деятельностью центральной власти, материалах суда над У. Принном, Г. Бертоном и Дж. Баствиком, и на печатных работах П. Хейлина и У. Принна, которые представляли соответственно лодианскую и пуританскую точки зрения на происходящее. Гораздо слабее были изучены материалы местных архивов. Формирование ревизионистского подхода к изучению религиозно-политической истории предреволюционной Англии Э. Фостер связывает с активизировавшейся работой в епархиальных архивах. Погружение в местный материал, по его мнению, «несёт в себе некоторые подвохи и ловушки»: возникает искушение спроецировать религиозно-политическую ситуацию в одной епархии на положение в других епархиях, или посчитать успешными меры в церковной политике, примененные в одной епархии, для всех епархий. Исследователя может увлечь некритическая вера в заявленные намерения, особенно в исследовании деятельности Лода и его сторонников, в результате чего можно заблудиться в деталях в ущерб достижению более значимых познавательных выводов общего характера. Все эти черты исследовательской практики Э. Фостер находит в работах ревизионистов, и он даже называет такое погружение в детали «архетипической ловушкой, в которую попали ревизионисты»{1364}.

По мнению Э. Фостера, Лод хотел превратить епископов в подобие королевских интендантов как представителей королевской власти на местах, как это в 1630-е гг. утверждалось во Франции. Лодианская группировка стремилась также к тому, чтобы представить королю Карлу I свою версию в понимании происходящего в стране. Современные историки-ревизионисты показывают, что архиепископ Йоркский Ричард Нил и архиепископ Кентерберийский Уильям Лод могли быть гибкими в проведении административной политики в церкви, но Э. Фостер призывает к тому, чтобы, рассуждая о мягкости Лода, всё же полностью не забывать об аргументах либеральных историков, писавших о 1630-х гг. в Англии как о времени установления королевской тирании, «об отрезанных ушах Принна, Бертона и Баствика» и ещё некоторых менее известных случаях жесткого подхода к тем, кто выражал несогласие с проводимой церковной политикой{1365}.

Среди современных историков-ревизионистов работы А. Эверитта, исследовавшего предреволюционную ситуацию в графстве Кент, подрывают представление о гражданской войне как социальном конфликте, поскольку, в его толковании, применительно к XVII в. едва ли можно говорить о социальном конфликте на уровне графств{1366}. В графстве Кент он не находит социальной напряженности в отношениях джентри и социальных низов и в то же время утверждает, что существовал разрыв между теми заботами и интересами, которые волновали сообщество на уровне графств, и общенациональной политикой, хотя признает также, что в Англии происходил процесс роста национального самосознания. В сознании жителей графств политические вопросы общенационального характера, по мнению А. Эверитта, не были актуальными, и провинциальное джентри с раздражением и обструкционизмом воспринимало попытки центральной власти вмешиваться в провинциальную жизнь. А. Эверитт считал, что англичане ещё и в XVII в., говоря “my country”, имели в виду не страну в целом, а свое графство или даже часть графства. Протест против вмешательства центральной власти в жизнь графств, как считает А. Эверитт, и лежит в основе обострения политической ситуации в Англии в середине XVII в. А. Эверитт по сравнению с более ранней работой о Кенте П. Ласлетта{1367} нарисовал совершенно иную картину жизни графства в середине XVII в. Немногие историки согласны с А. Эве-риттом в том, что сообщество на уровне графств в Англии XVII в. было склонным к самоизоляции и замкнутости и не интересовалось общенациональными политическими и религиозными делами. Принадлежность к сообществу на уровне графства, считает П. Ласлетт, не закрывала возможности к тому, чтобы интересоваться жизнью страны в целом{1368}.

Критикуя идею А. Эверитта о существовании в XVII в. развитого самосознания в Англии только в рамках графства и отсутствии национального самосознания, П. Коллинсон утверждает, что «протестантские проповедники ничего не знали об этих двусмысленностях, никогда не слышали о существовании какого-то сообщества на уровне графства». Для них “my country” неизменно означало Англию: королевство, сообщество, нацию, народ. По словам П. Коллинсона, «протестанты исходили из Библии, которая ничего не знала о графствах», оперировали образами Ветхого Завета: Англия была Израилем, Лондон — Иерусалимом, для социально»политических целей активно использовалась идея договора{1369}.

Изучение регионального разнообразия и сложности положения в разных графствах Англии могло бы внести важный вклад в понимание происхождения гражданской войны, но, но словам Э. Хьюз, ревизионисты в своих трудах{1370} представляют совершенно неудовлетворительную картину причин гражданской войны как случайного по происхождению конфликта, вызванного действиями немногочисленных религиозных экстремистов. Английскую революцию предлагают рассматривать также в общеевропейском контексте, и гражданская война в Англии истолковывается как «восстание провинций», которые стремились защитить местные обычаи и традиции и сдержать процесс усиления центральной власти в государстве. Но, как полагает Э. Хьюз, надо видеть, что автономность и изоляция английских графств были гораздо меньшими, чем между провинциями и некоторыми территориями на континенте, которые были в недалёком прошлом королевствами в составе Франции или Испании{1371}. Британские историки также ссылаются на точку зрения американского историка П. Загорина, который аргументированно критикует и категорически не приемлет «локалистскую» концепцию, представляющую Англию первой половины XVII в. как объединение полунезависимых графств, а саму революцию — как вспышку местного сопротивления центральному правительству, оцениваемую таким образом, например, в работах А. Эверитта и Дж. Моррилла{1372}. П. Загорин полемизирует и с ревизионистами К. Расселом, К. Шарпом и Дж. Кенионом, принижающими роль парламента и особенно палаты общин в политической жизни{1373}. Д. Херст на огромном фактическом материале из локальных архивов показал, что ещё до гражданской войны достаточно широкие слои непривилегированных сословий могли участвовать в политической борьбе на легальной основе{1374}, так что понимание политической жизни лишь как элитарной по характеру в XVII в. нельзя считать адекватным. К 1640 г. электорат стал включать в себя от 27 до 40% взрослого мужского населения, и притязание парламента на народное представительство не было абсолютно безосновательным{1375}.

Но, согласно мнению консервативного историка П. Ласлетта, такой уровень грамотности в английском обществе на уровне одной трети взрослых мужчин одновременно означает, что в политической борьбе середины XVII в. примерно две трети населения не могли занять в полной мере сознательную позицию, подвергаясь влиянию со стороны грамотных, но оказывая также и давление на них{1376}. Ко времени начала гражданской войны в Лондоне уровень грамотности составлял примерно 78%, а в целом на территории, контролируемой парламентом, в среднем 29–30%. Эти данные основаны на парламентских переписях в каждой деревне на территории, где действовали парламентские власти, поскольку во время гражданской войны с жителей брали письменное заверение в их верности парламенту{1377}.

В полемике с ревизионистами целый ряд историков подчеркивал, что в событиях, происходивших в первые десятилетия XVII в., были важны политико-идеологические мотивы, не называя при этом гражданскую войну в Англии «религиозной войной»{1378}. Вопросы идеологии и политические! вопросы, как показали эти историки, действительно обсуждались в это время обычными людьми на провинциальном и национальном уровне. В этом отношении показательна подготовленная П. Зивером публикация дневника лондонского ремесленника Неемии Уоллингтона, относящегося к предреволюционному времени. Дневник человека, принадлежавшего к средним слоям общества, показывает, что его действительно интересовали религиозно-политические события общенационального масштаба{1379}.

Как отмечает П. Ласлетт, в Англии наблюдались также признаки сознательной позиции властей в ограничении образованности населения, поскольку в увеличении количества грамотных в народе виделась угроза социальной стабильности. Он считает, что динамику распространения грамотности в обществе по появлению в собственности книг изучить не удаётся, потому что распространение грамотности не находилось в прямом соотношении с увеличением количества книг в собственности — у многих из числа грамотных книг не было вообще. П. Ласлетт скептически относится к тезису Л. Стоуна об «образовательной революции» 1550–1640 гг., считая наши знания об этом периоде недостаточными для таких заявлений, но повышение уровня образованности в обществе определенно происходило, и П. Ласлетт даже сочувственно упоминает о статье М. Кертиса, который писал о перепроизводстве в Англии университетски образованных интеллектуалов в начале XVII в.{1380} Но, по мнению П. Ласлетта, влияние таких «отчуждённых интеллектуалов» не было широким и ограничивалось кругом грамотных лиц, которые могли воспринять их идеи. Неграмотность лишала человека даже возможности размышлять о том, что он мог бы изменить свое место в обществе и как-либо влиять на действия власти{1381}.

Как считает Э. Хьюз, реакция того или иного графства на события гражданской войны в первую очередь зависела от нескольких факторов: географического расположения, характера экономики графства и социального состава населения; степени сплоченности социальной элиты; религиозной ситуации в графстве. Э. Хьюз выражает сомнение в том, что жители графств были замкнуты лишь на местных интересах и не вникали в деятельность центральной администрации. Многие должностные лица на местах, например, мировые судьи, испытывали влияние центральной власти в ходе выдвижения своих кандидатур на выборах, так что им нужно было вести себя с учётом мнения центральной администрации, и они имели понятие о конфликтности политической жизни в стране и в графстве. Почти во всех графствах существовали религиозно-идеологические конфликты, выражавшиеся обычно в религиозной форме, или, по словам Д. Андердауна, в культурном расколе{1382}. В происхождении гражданской войны, как считает Э. Хьюз, споры по религиозно-политическим вопросам и проблемам, связанным с социальными изменениями, сливаясь и взаимодействуя, обостряли положение в стране. Социальные проблемы провоцировали религиозно-политические споры{1383}.

Заметным вкладом в осмысление религиозно-политической ситуации в Англии в правление Карла I (1625–1649) является работа Дж. Дейвиса «Пленение церкви Карлом. Карл I и новая формулировка англиканства, 1625–1641» (1992). Понимание деятельности Лода, как считает Дж. Дейвис, в среде британских историков остается во многом клишированным: его считали движущей силой всех происходивших при Карле I изменений в церкви, используя при этом не очень, по мнению британского историка, продуманное понятие «лодианство»{1384}.

Дж. Дейвис предлагает вместо использования понятия «арминианство» применительно к церковной политике архиепископа Кентерберийского Уильяма Лода введение в оборот альтернативного понятия «каролинианство» и вспомогательного по отношению к нему, менее важного понятия «лодианство». Использование понятия «лодианство» для описания тех церковных новаций, которые произошли в правление Карла I, ранее всегда создавало впечатление, что у этих новшеств был лишь внутрицерковный источник, в то время как Дж. Дейвис считает, что религиозная политика Лода в конечном счете опиралась на волю Карла I{1385}.

Каролинианство, как пишет Дж. Дейвис, представляло собой «политику Карла I по реализации сугубо личного понятия о священном достоинстве королевской власти с использованием своей прерогативы как Верховного правителя церкви». Хотя королевское верховенство в церкви никем из протестантов не ставилось под сомнение, новшества в церковной сфере времён правления Карла I стали восприниматься как угроза существовавшему церковно-политическому строю. Дж. Дейвис исходит из предпосылки, что появление той оппозиции, которая противостояла режиму Стюартов в 1630–40-е годы, может быть объяснено действием идеологических факторов и не отрицает значение либерального истолкования происхождения гражданской войны в Англии. Он также считает, что не следует, как это делают ревизионисты, применительно к XVII в. рассматривать отдельно вопросы религии и политики и при этом полагает, что религиозно-политическая дихотомия не может быть приравнена к оппозиции духовного и светского в общественной жизни. Дж. Дейвис, полемизируя с ревизионистами, считает, что крупнейшая конституционная проблема в отношениях между короной и оппозицией в 1630-е гг. не была просто лишь функциональной проблемой управления, и выдвигает мнение, что идеологические споры и конфликты по конституционным вопросам тоже развернулись из-за каролинианства{1386}.

В среде британских историков высказывалось мнение, что Карл I продолжил церковную политику последних лет правления Якова I, когда король стал более настороженно относиться к пуританам{1387}, и только конфликт из-за попытки ввести англиканский молитвенник в Шотландии в 1637 г. спровоцировал гражданскую войну, но всё же преобладает точка зрения, согласно которой Карл I своей религиозной политикой обострил ситуацию в Англии с начала своего правления, поскольку оппозиция критиковала действия монарха в религиозных делах сразу после его восшествия на престол{1388}. Согласно такому подходу, Карл I нарушил присущую англиканству и проявлявшуюся в церкви Англии в правление Якова I способность к интеграции в церковную организацию различных протестантских групп, в результате чего к 1640–1641 гг. церковь была подведена на грань распада: звучали призывы к ликвидации епископата, к отмене существовавшей формы службы, к ликвидации церковной юрисдикции{1389}.

По мнению Дж. Дейвиса, церковь Англии при Карле I представляла собой «роковое отклонение от первых ста лет существования реформированной церкви Англии». Условия королевской супрематии, считает британский историк, всегда накладывали отпечаток личности монарха на государственную церковь, но ни один из прежде правивших монархов в такой степени, как Карл I, не нарушал внутрицерковный консенсус. Дж. Дейвис полагает, что каролинианство привело к выходу из церкви Англии «многих верных англикан», так как Карл I своей церковной политикой загнал в оппозицию многих из тех, кто не симпатизировал пуританам{1390}.

Карла I называют сторонником и покровителем арминианства, но, как обращали внимание историки, он вообще не формулировал в явном виде свои взгляды, кроме того, что придерживался доктрины о божественном праве монархов на власть, порицал кальвинистские идеи о праве на сопротивление властям, стремился не разжигать религиозные споры. Если взгляды Карла I как-то поддаются определению, то их лучше назвать «антидогматическим антифидеистским эрастианством»{1391}.

Карл I также считал, что религиозная Реформация — дело властей, а не народа, и народная Реформация лишь немногим лучше восстания. Реформация в Англии, но мнению короля, должна совершаться теми, кто имеет на это властные полномочия{1392}. Х.Г. Александер приводит слова из частного письма короля 1646 г. с мнением Карла I о религиозной программе его противников: «Я уверяю, что изменения в религиозной жизни в случае их победы будут ещё хуже тех, которые произошли бы, если бы вдруг вернулся папизм, поскольку у нас тогда не будет ни законных священников, ни должным образом совершаемых таинств и общественных богослужений, но всё будет происходить в соответствии с глупыми фантазиями отдельных священников»{1393}.

Предполагают, что на формирование религиозных взглядов Карла I исходно оказал наибольшее влияние служивший в королевской часовне при Якове I Ланселот Эндрюс. Лод же в своей церковной политике, став архиепископом Кентерберийским, утверждает Дж. Дейвис, даже не следовал в полной мере указаниям Карла I{1394}.

Большой проблемой для Карла I стало также приведение Шотландии и Ирландии к церковному единообразию с Англией, предпринятое, как считают историки, по инициативе монарха. Но «злополучный шотландский молитвенник» связали с именем Лода, хотя сам Лод изначально предсказывал все потенциальные проблемы{1395}.

Среди современных историков не исчезло еще мнение о деятельности Лода как об арминианском заговоре, но это толкование действий Лода в свое время насаждал пуританин Уильям Принн и оно, как считает Дж. Дейвис, тенденциозно. Дж. Дейвис полагает, что для объяснения лодианства не надо привлекать арминианство — это отдельное явление, и, по его мнению, в 1630-е гг. не было никакого подъема арминианства, о котором писал Н. Тайэк{1396}. Как считает Дж. Дейвис, в 1620–30-е гг. в Англии не было духовных лиц, которых можно было бы подвести под определение арминианства, и отстаивает мнение, что термин «арминианство» не следует применять к лодианскои группировке, усиливавшейся в церкви Англии после 1625 г., так как взгляды её представителей, если определять их точнее, находились в спектре от умеренного кальвинизма до антикальвинизма. Но антикальвинизм Лода проявился, как отмечает Дж. Дейвис, в сущности, только в нежелании обсуждать вопрос о предопределении и был умеренным{1397}.

Несмотря на запреты короля обсуждать вопрос о предопределении в 1630-е гг., многие священники сохраняли крайние кальвинистские убеждения, придерживались учения о двойном предопределении. Сдерживая кальвинистов в эти годы, церковь Англии при Карле I также невольно питала арминианство — сторонников учения о свободе воли, но это, считает Дж. Дейвис, получилось ненамеренно. Арминианство не было причиной антикальвинизма в 1630-е гг., но его развитие стало одним из следствий сложившейся ситуации{1398}.

Лод был большим знатоком патристики. Его наставником в данной области был Ланселот Эндрюс, возможно, крупнейший английский знаток патристики в XVII в., придерживавшийся мнения, что ход Реформации в Англии испортили распространившиеся в правление Эдуарда VI цвинглианские влияния. Для лодианства было характерно внимание к церковной традиции, а не просто толкование Писания с опорой на разум, и также внимание к греческой патристике, причем большее, чем к латинской. Лод высоко ценил английское средневековое прошлое, в основном в связи с тем, что тогда более весомой была роль церкви в обществе, считал необходимым хорошее знание трудов отцов церкви, схоластов. Д. Херст считал, что понимание Евхаристии у Лода было лютеранским{1399}, но Дж. Дейвис не соглашается с этим, и утверждает, что корни лодианства — в патристике, и поэтому в нём большое значение стало придаваться освящаемым элементам, крестному знамению при крещении, освящению церковных зданий и предметов, благословению при заключении брака и по окончании службы, конфирмации молодежи, воцерковлению женщин после деторождения, исповеди, возведению в сан священников и диаконов, отлучению от церкви{1400}. На Лода, считает Дж. Дейвис, определённо повлияли также идеи Аристотеля в томистской интерпретации.

Аристотелианство привело Лода к осознанию роли умеренности, средней линии в проведении политики, что способствовало пониманию строя англиканской церкви как умеренного «среднего пути» (via media){1401}.

Эта приверженность Лода патристическим и схоластическим доктринам в понимании церкви, можно предполагать, как раз и была теоретической основой стремления усилить роль церкви в обществе, и у светских лиц возник страх, что они могут вновь попасть в зависимость от нее{1402}. К концу 1640 г. Лод своей деятельностью собрал против себя мощную оппозицию в лице юристов общего и гражданского права (чьи права были подорваны в Канонах церкви Англии 1640 г.), многих представителей знати и джентри. По мнению Дж. Дейвиса, политической судьбе Лода нанесло вред то, что Суд Высокой Комиссии при Лоде стал активно вмешиваться в дела, касавшиеся десятин, браков, супружеских измен, изнасилований, в расследование краж, других уголовных преступлений, и этот суд стал очень непопулярен у знати. Большой ошибкой Лода Дж. Дейвис считает то, что Лод принял участие в преследовании пуритан Принна, Баствика и Бертона{1403}.

Дж. Дейвис считает, что в лодианстве можно обнаружить также влияние идей европейских реформаторов Мартина Буцера и Жана Кальвина в том отношении, что лодианцы считали признаком истинной церкви поддержание в ней дисциплины наряду с проповедью и совершением таинств, и Лод вследствие этого осознанно применял пункт о необходимости поддержания в церкви дисциплины против нонконформистов-кальвинистов. Но Дж. Дейвис утверждает, что Лод — настоящий «козёл отпущения» пуританской пропаганды, в то время как, по его мнению, из церковных иерархов наиболее жёсткую линию в отношении пуритан проводили епископы Рен Нориджский и Пиерс из епархии Бат и Уэллз, которые в самом неблагоприятном для пуритан свете истолковывали королевские «Инструкции» 1629 г. об ограничении проповеди в церкви, поскольку эти «Инструкции» всё же оставляли простор для не такого уж жёсткого подхода к пуританам{1404}.

Дж. Дейвис обращает внимание на то, что работа К. Паркера о соблюдении воскресного дня{1405} серьёзно оспорила мнение Н. Тайэка о том, что в церкви Англии при Якове I существовал специфический кальвинистский доктринальный консенсус. К. Хилл, К. Райтсон и ряд других историков считали соблюдение воскресного дня в особенно строгой форме отличительной чертой пуритан, но К. Паркер пришел к выводу, что это был для английского протестантизма вполне ортодоксальный взгляд, которого придерживались многие конформисты в среде высшего и низшего духовенства, а также многие светские лица, принадлежавшие к установленной церкви. По вопросу о соблюдении воскресного дня в церкви при Якове I существовало широкое согласие, которое нарушил Карл I, который проводил по воскресеньям заседания Тайного совета, маскарады{1406}. В среде духовенства, отмечает Дж. Дейвис, не было группировок в подходе к соблюдению воскресного дня в соответствии с кальвинистскими, арминианскими или пуританскими взглядами. Например, Ланселот Эндрюс и Джон Козин — близкие Лоду «высокоцерковники» по своим взглядам, очень строго соблюдали воскресный день, в то время как известный деятель этого времени Придо, безупречный кальвинист, практически отрицал за соблюдением воскресного дня даже значение моральной заповеди. Некоторые епископы в воскресный день играли в шары, устанавливали майские шесты. Лод, как обращает внимание Дж. Дейвис, соблюдал воскресный день, видимо, строже, чем кто-либо из епископата того времени, и «огромная ирония заключается в том, что имя Лода связывают с повторной публикацией «Книги развлечений» в 1633 г.». «Книга развлечений» 1633 г., как и подобная книга 1618 г., была опубликована по инициативе монарха и запрещала травлю медведей, постановку комедий и игру в шары в течение всего воскресного дня, в дни установленных церковных праздников, при этом разрешая после вечерней молитвы в такие дни стрельбу из лука, прыжки, танцы, игры у майского шеста, выпивки на Троицу, а также украшение внутреннего пространства церкви камышом{1407}.

Исследуя особенности церковно-административной политики Лода, Дж. Дейвис отмечает, что при нём от преследований Суда Звёздной Палаты и Cyfra Высокой Комиссии страдали не имевшие лицензии проповедники, участники незаконных религиозных собраний и часть светских лиц, но не священники, имевшие бенефиции — их тревожили и осуждали мало. В 1625–1640 гг. при Карле I были лишены своих приходов, видимо, менее 20 священников, а Яков I только в первые годы допустил лишение приходов около 80 духовных лиц. При Карле I было больше, чем при Якове I, приостановлений священников в должности, а не лишений приходов{1408}.

Пуритане обвиняли епископов времени правления Карла I, и особенно Лода, в том, что они разрушили лекции в форме комбинации, связав их с необходимостью предварительного совершения литургии. По мнению Дж. Дейвиса, нет свидетельств, что Лод подавил хотя бы одно лекторство в Лондоне, хотя некоторые лекторства оттуда выехали из-за усиления давления на них, а светские лица не хотели выделять средства на основание новых лекторств, опасаясь репрессивных последствий. К концу 1630-х гг. сохранившиеся лекторства были более конформистскими по характеру, но по стране церковные власти проводили политику контроля за проповедями, а не их ликвидации{1409}.

Дискуссионным событием в истории церкви Англии, имевшим большой резонанс и усилившим критику Лода со стороны пуритан, была повторная публикация «Книги развлечений» короля Якова I 1618 г. П. Хейлин утверждал, что новая публикация «Книги развлечений» в 1633 г. была вызвана появлением сочинения Теофилиуса Брэборна «Защита дня субботнего» и спорами о проведении церковных праздников с потреблением пива в графстве Сомерсет. Брэборн в этом памфлете утверждал, что по-настоящему заслуживает соблюдения не воскресный, а субботний день (это была уже иудаистская тенденция), да ещё посвятил свое произведение Карлу I, и против Брэборна было начато преследование Судом Высокой Комиссии.

В 1633 г. несколько мировых судей из графства Сомерсет обратились с петицией к лорду-главному судье Ричардсону, в которой просили его выпустить приказ о запрещении церковных праздников с пивом и поминок в церквах. После этого но инициативе Карла 118 октября 1633 г. была опубликована «Книга развлечений». Пуритане утверждали, что Лод осудил сотни священников за отказ обнародовать «Книгу развлечений». Дж. Дейвис же уточняет, что Лед настаивал лишь на том, чтобы книга была обнародована в приходе, и даже не обязательно зачитана самим священником. В Кентерберийской епархии за отказ от обнародования книги Лод сам осудил только четверых священников, которые, к тому же, были выделены в сохранившихся источниках как явные пресловутые нонконформисты, а не просто те, кто не хотел обнародования «Книги развлечений». Несколько епископов (епископ Элийский и Нориджский Рен, епископы Пиерс из Бата и Уэллза, Керл Винчестерский, Боул Рочестерский) требовали обнародования «Книги развлечений» гораздо активнее{1410}.

При этом невозможно утверждать, что церковные суды или Суд Высокой Комиссии осуждали священника только лишь за отказ обнародовать «Книгу развлечений» — всегда были ещё какие-либо нарушения. Лишь одного священника, считает Дж. Дейвис, отстранили от должности за то, что он не обнародовал «Книгу развлечений» — Снеллинга из прихода Сент-Пол Крей в Рочестерской епархии, но это произошло по воле Карла I, а Лода пытались безосновательно обвинить в этом во время суда над ним. В целом, пишет Дж. Дейвис, отчёты церковных старост не дают возможности точно подсчитать, сколько именно священников отказались обнародовать книгу, но, видимо, такие приходы были во всех епархиях{1411}.

Современники накануне 1640 г. видели свидетельства папистского заговора в церкви Англии в церемониальных изменениях. Самыми важными изменениями были установка стола для причастия в восточной части церковного здания по оси алтаря, и возведение перил, чтобы отделить стол для причастия от остальной части внутреннего пространства церкви с попытками давать причастие прихожанам у этих перил. Перила в церкви стали устанавливаться по образцу королевских часовен, оформленных Ланселотом Эндрюсом, который утверждал, что таковы были распорядки в первые века христианства{1412}.

Дж. Дейвис, обобщая ход введения королевских требований в церковной политике 1630-х гг., приходит к выводу, что историки называют «лодианством» фактически ту политику, которую активнее всего проводил епископ Рен в епархиях Норидж и Эли после 1636 г. при полной поддержке королевского двора, с влезанием во все мелочи и судебным преследованием нарушителей{1413}.

Церковь в 1630-е гг. стала покушаться на статус местных элит в стране. Верхушка местного общества видела, что ослабление запретов, связанных с проведением воскресного дня, не давало возможности реформировать нравы социальных низов. Новации в интерьере церквей требовали новых затрат, что не нравилось светским лицам, так как на наиболее состоятельных из них приходились новые расходы. Но в то же время новшества 1630-х гг. не вызывали всеобщего отпора на местах, иначе у церковных властей вообще бы ничего не получилось в этих нововведениях. Дж. Дейвис приводит наблюдение о том, что те районы страны, где церковные суды не принуждали прихожан возводить ограждения в церкви, дольше были бастионами роялистов в годы гражданской войны: крайний запад (Эксетерская епархия), крайний север (епархии Карлайл, Дарем), граница с Уэльсом по обе стороны (епархии Герефорд и Сент-Асаф){1414}.

Дж. Дейвис проанализировал также события 1640 г., связанные с созывом Короткого и Долгого парламентов и церковной конвокации, принявшей дополнительные церковные каноны и обострившей религиозно-политические вопросы в стране. После роспуска Короткого парламента 5 мая 1640 г. Карл I, в отличие от существовавшей практики, не дал закрыть заседания церковной конвокации, поскольку нуждался в денежных средствах, которые надеялся собрать с церкви, назвав их «добровольным пожертвованием», а не субсидией, поскольку выделение субсидий должно было одобряться парламентом{1415}.

Конвокация 1640 г. приняла 17 канонов, которые закрепляли вызывавшие недовольство в стране церемониальные новшества 1630-х годов: епископ или другие должностные лица могли теперь устанавливать стол для причастия так, как они хотели, были признаны ограждения столов для причастия, предполагалось, что отлучения, штрафы и другие наказания должны были налагаться на основе полномочий, предоставленных самим епископом светскому лицу, или же самим епископом — это было попыткой уменьшить влияние в церкви юристов гражданского права, которые были светскими лицами. Карл I окончательно утвердил Каноны, принятые на конвокации единогласно, 30 июня 1640 г. В 1641 году парламент выдвинул против епископов за принятие этих канонов обвинение в praemunire, и 4 августа 1641 г. 13 епископов, подписавших Каноны, были обвинены парламентом, король же стал лицемерно утверждать, что конвокация сама приняла Каноны без его распоряжений{1416}.

Дж. Дейвис рассмотрел и события, связанные с так называемой клятвой et cetera. 18 мая 1640 г. Карл I послал письмо епископам со своей личной подписью, где требовал, чтобы они составили каноны, включив туда клятву, которую должны были давать все духовные лица. Клятва обязывала их следовать доктрине и дисциплине установленной церкви и содержала положение, что духовные лица не будут давать согласие на какие-либо нововведения и изменения. Это и была пресловутая клятва et cetera. Ее составителями, как считает Дж. Дейвис, были епископы Холл, Керл, Рен и Скиннер. В клятве была фраза о том, что принимающие клятву не допустят появления в церкви Англии каких-либо папистских доктрин. В начальном варианте клятвы при перечислении должностных лиц церковной власти упоминались архиепископы, епископы, деканы и архидиаконы, а в последующих вариантах клятвы в дополнение к этому перечислению появилась формулировка et cetera (и так далее), как будто предполагалось, что в церкви могут появиться ещё какие-то должностные лица. Затем из королевской копии клятвы и многих остальных копий исчезло упоминание о противостоянии папизму, что могло быть ошибкой при переписывании. Но при этом Карл I не приказал изъять копии, где не было упоминания о противостоянии папизму, и возникли большие недоразумения, которые привели к отказам приносить клятву. Негативное впечатление от действий короля усугубилось в ноябре 1640 года, когда собрался заранее обещавший быть трудным для короля Долгий парламент, и Карл I стал притворно открещиваться от Канонов 1640 г., от клятвы et cetera, и даже от своей церковной политики 1630-х гг. Лод уже подумывал об отмене Канонов, но вся вина за них была переведена на него, и начался процесс, который привел к ликвидации епископата и казни Лода{1417}.

Обобщая свое понимание религиозно-политического положения в Англии в правление Карла I, Дж. Дейвис выделяет несколько тезисов в подведении итогов. По его мнению, церковь Англии при Елизавете и Якове I была национальной церковью, которая в 1530–1560-х гг. была создана в сотрудничестве монархами и парламентом. Объём и содержание королевской прерогативы в церкви всегда были спорными, но Карл I, считает Дж. Дейвис, разрушил сам механизм взаимодействия с парламентом в церковных делах. В итоге, хотя королевское верховенство в церкви и не оспаривалось открыто, возникло недовольство тем, что церковь стала превращаться в один из инструментов произвольного правления короля. При Карле I развернулось беспримерное давление на духовенство судов от Высокой Комиссии до епархиального уровня — в церкви перестали терпеть нонконформистов. Реформированная церковь Англии была изначально эрастианской по характеру. Лод же стремился уменьшить влияние светских лиц в церкви, восстановить церковные права на получение десятин, вернуть церковные земли, право допуска священника в приход. Официально санкционированные церемонии и обряды в раннем англиканстве были немногочисленны, а с начала правления Карла I духовенству стали навязываться церемонии и обряды, не имевшие канонических оснований.

До времени правления Карла I евангелические пуритане, по сути дела, были неотъемлемой составной частью церкви Англии. Некоторые из них имели сомнения относительно тех или иных церемоний в церкви, но многие все же оставались конформистами. Карлу I не нравились индивидуалистические и нонконформистские черты пуританизма, и таким отношением король маргинализировал пуритан: возросло число нонконформистов, оживились пресвитериане, и религиозные причины, несомненно, способствовали росту эмиграции в Нидерланды, в Америку, даже в Шотландию, причем уезжали не только религиозные экстремисты. Карл I осложнил положение в церкви по сравнению со временем правления Якова I жёстким пресечением разговоров о двойном предопределении, фактическим осуждением почитания воскресного дня, восприятием пуритан как врагов и навешиванием на них ярлыков, прохладным отношением к европейским реформированным церквам. При Карле I пресекались дискуссии в церкви и пропагандировалось представление о священности особы короля.

Карл I правил в неблагоприятный для европейского протестантизма период «Тридцатилетней войны, и на этом фоне некоторые тенденции в церковной политике его правления — введение новых церемоний, усиление значения церкви как общественного института, утверждение власти епископов и самостоятельности духовенства, известные факты обращения в католицизм, довольно терпимое отношение к рекузантам — создавали впечатление, что король и епископы задумали то ли вернуть страну в католицизм, то ли учредить какое-то свое английское подобие папизма. Дж. Дейвис приходит к выводу, что своей политикой Карл I фундаментальным образом изменил характер англиканства с фатальными последствиями для себя и для страны. Англиканская церковь после реставрации восстановилась в менее терпимом виде по отношению к нонконформистам по сравнению с временем до 1625 г.

В 1630-е гг. в церковной политике в Англии слились два фактора, отличных друг от друга, и в то же время начавших соприкасаться и даже сливаться друг с другом. Один фактор был более длительного действия и происхождения и представлял собой рекатолизацию церкви Англии с учётом влияния патристики, исторической традиции, в результате чего церковь Англии стала видеть себя в более широком контексте и выдвинула на первый план литургию, церковную дисциплину, в меньшей степени уделяя внимание проповеди. Второй фактор отражал решимость Карла I навязать свой взгляд на королевское служение как своего рода таинство, божественное по происхождению, сформировать для церкви новую идентичность, которую Дж. Дейвис называет «англо-католической». Эти две тенденции и можно обозначить понятиями «лодианство» и «каролинианство», и даже более точным, по его мнению, было бы назвать все новации 1630-х гг. «каролинианством», т.к. роль короля была инициативной, и определял церковную политику именно монарх, причем доктрина сама но себе для него была безразлична.

Историки, как отмечает Дж. Дейвис, обычно приписывают Лоду неуступчивость, нетерпимость, авторитарность, склонность к паранойе, двуличность, но все эти качества, по его мнению, больше характеризовали самого Карла I. Как писал Кларендон, Лод высоко ценил понятие королевского достоинства и сводил к минимуму свои протесты против политики короля, а также, уважая других епископов, не вмешивался в их действия, даже если они проводили политику более жёсткую, чем он сам. Личные недостатки Лода — слишком темпераментный характер, недостаток обходительности и учтивости в непосредственном общении, убеждённость в своей правоте — привели к тому, что Лод остался изолированной фигурой, чьи истинные намерения было легко исказить его противникам. Обвинения Лода давали возможность не возлагать вину за церковную политику непосредственно на Карла I, и это, как надеялись, оставляло королю возможность для маневра в изменении непопулярной политики. Лод даже отказался предавать гласности ряд приказов короля, чтобы отвести от нею обвинения, и худшее, чего ожидал Лод, состояло в отрешении его от должности, или в том, что его затворят в его епархии{1418}.

Одна из проблем в изучении предреволюционного периода состоит в том, что оппозиция политике правительства в 1630-е гг. мало излагала свои взгляды на бумаге. Сохранившиеся документальные свидетельства представляют собой в основном административные документы, а не материалы личного характера. Политика Карла I вторгалась в личные верования, и поэтому взгляды оппозиции приобретали не только конституционно-политический, но и морально-религиозный характер. Оппозиция также сознательно распространяла слухи о короле и епископах как якобы тайных папистах{1419}.

Историки-ревизионисты, по словам Дж. Дейвиса, в изучении предреволюционной ситуации исходят из двух основных предпосылок: во-первых, что принципиальные идеологические соображения играют малую роль в мотивации действий исторических деятелей и в происходящих изменениях, и, во-вторых, что религию легко отделить от политики. Ревизионисты выдвинули точку зрения, что политический кризис в Англии накануне гражданской войны проистекал из функционального кризиса в аппарате управления, а также из революционного по своим последствиям воздействия арминианства, не принимая во внимание того, что оппозиция критиковала всю религиозную политику Карла I после 1625 г.{1420}

Содержательную работу «Католики и реформаты. Римская и протестантская церкви в английской протестантской мысли» (1995) опубликовал Э. Милтон{1421}. Он отмечает, что единства во мнениях относительно того, что представляла собой церковь Англии накануне гражданской войны, среди современных британских историков нет{1422}.

Некоторые исследователи, как пишет Э. Милтон, уже высказывали предположения, что политический конфликт в Англии середины XVII в. может быть лучше понят, если учитывать существовавшие в церкви Англии разные представления о том, чем является римско-католическая церковь и какой должна быть протестантская церковь. Историки обратили внимание на то, что в конце 1620-х гг. в церкви Англии стал развиваться конфликт между двумя подходами к пониманию того, что может быть названо протестантской ортодоксией. Особенно острыми были споры о том, как относиться к римско-католической церкви{1423}.

Э. Милтон считает необходимым изучение споров о природе церкви Англии в предреволюционные десятилетия и тех политических следствий, которые проистекали из этих внутрицерковных споров. В предреволюционный период в церкви Англии, как считает Э. Милтон, идеологическая и доктринальная идентичность церкви ещё не прояснилась окончательно, поскольку разные группы в церкви спорили о том, как можно считать церковь Англии одновременно и католической, всеобъемлющей, и протестантской, реформированной. Он обращает внимание на то, что огромный массив религиозной литературы, опубликованной в Англии в 1600–1640 гг., остается ещё не изученным, а споры между историками ведутся на основе анализа сравнительно небольшого числа религиозных текстов. В первые десятилетия XVII века современники-англичане отнюдь не рассматривали ситуацию в церкви как дуалистически-упрощённую борьбу лишь двух группировок и обращали внимание на существование различных мнений в религиозной сфере. Исследователи выявили, что, например, венецианский посол Фоскарини в 1616 г. в своем донесении сообщал, что в Англии существуют 12 различных религиозных партий — три партии католиков, три индифферентных в вопросах веры, четыре группировки по-своему поддерживали ту форму веры, которую исповедовал монарх, и он выделял также две пуританские партии. А. Милтон в связи с этим заявляет, что жёстко дуалистический взгляд большинства современных историков на религиозную ситуацию в раннестюартовский период с выделением противостояния англиканской и пуританской группировки или арминианской и кальвинистской группировки упрощает и обедняет тот широкий спектр религиозных мнений, который существовал в Англии накануне гражданской войны{1424}.

Э. Милтон отмечает, что пока не существует удовлетворительного термина для того, чтобы охарактеризовать взгляды таких видных представителей конформистской богословской мысли в церкви Англии, как Ричард Хукер и Ланселот Эндрюс. П. Лейк предлагает использовать для определения их взглядов термин «авангардистский конформизм», чтобы отличить Хукера и Эндрюса от других конформистов того времени, которые не придавали такого большого значения церемониям в жизни церкви, при этом обращая внимание на то, что о взглядах «авангардистских конформистов» с одобрением отзывались католики{1425}. Проблема состоит ещё и в том, считает Э. Милтон, что термин «англиканский» применительно к началу XVII в. не передаёт всей специфики существовавших в это время религиозных взглядов, поскольку термин «англиканский» стал входить в употребление позднее. Он относит к важнейшим религиозным группам в церкви Англии в начале XVII в. авангардистских конформистов, кальвинистов-конформистов, умеренных и радикальных пуритан{1426}.

Как обращает внимание Э. Милтон, одним из важнейших вопросов церковной политики в правление первых Стюартов было отношение королевской власти к английским католикам, поскольку это влияло на ситуацию в церкви Англии. Якова I беспокоила главным образом политическая сторона католицизма и доктрина о праве папы свергать королей, и он поощрял те антикатолические сочинения, которые теоретически противостояли этой идее в католицизме. Свою внутреннюю и внешнюю политику Яков I не хотел жёстко связывать с антикатолицизмом. Он обдумывал возможность предоставления фактической веротерпимости (но не веротерпимости de jure) умеренной части католиков, которые соглашались принести клятву верности монарху. В практической политике Яков I всегда старался проводить различие между умеренными деятелями и радикальным меньшинством, которое только и представляло обычно политическую угрозу, чтобы отделить умеренных католиков от закоренелых и убедить умеренных подчиниться существовавшему в стране режиму{1427}.

В 1604 г. Яков I нетерпимо относился к рекузантам, чтобы парламент был доволен и утвердил договор об объединении с Шотландией и необходимые королю субсидии. Убийство в 1610 г. католиками французского короля Генриха IV усилило страх Якова I перед покушением на его жизнь со стороны католиков и, как считают, даже способствовало выдвижению убежденного антипаписта Джорджа Эббота в сан архиепископа Кентерберийского. Но после 1613 г. Яков I попал под влияние испанского посла Гондомара и других тайных папистов при дворе, и в 1617 г. уже шли переговоры об испанском браке принца Карла. Яков I мотивировал свою большую терпимость к католикам также тем, что это, по его мнению, могло облегчить положение протестантов в католических странах. В последние годы правления у него усилилось недовольство пуританами, и король благоприятствовал группе авангардистских конформистов, хотя при этом антинаписты по-прежнему преобладали среди королевских капелланов и среди придворных проповедников. Яков I полностью всё же не отошел в последние годы жизни и от антинапистских настроений — вывод об этом Э. Милтон делает на основе того, что в 1622 г. король принял личное участие в дискуссии с иезуитом Фишером{1428}.

Карл I, как и его отец, в своих практических действиях по отношению к католикам руководствовался фискальными и политическими соображениями. При Карле I даже усилилось финансовое давление на английских католиков. Тем не менее, по конфессиональным мотивам католиков беспокоили меньше, их редко заставляли приносить клятву верности монарху, а королевский двор отличался беспрецедентной терпимостью по отношению к католикам{1429}. Но, как считают исследователи, всё это не означает, что Карл I колебался в своей приверженности к протестантизму{1430}. При этом король получал несомненное удовольствие от культурного общения с католиками в своем окружении, и это, в сочетании с влиянием католички-жены, создавало в Англии атмосферу, в которой стало возможным более мягкое отношение к разногласиям с Римом и даже разговоры о воссоединении с Римом. В представлении лодианцев, на которых стал опираться в церковной политике Карл I, антикатолицизм уже не был какой-то позитивной формой религиозных верований, а рассматривался, скорее, как основа для потенциально подрывной по своим последствиям деятельности{1431}. Это не означало, что группировка Лода без тревоги воспринимала обращения в католицизм, существование рекузантов. По мнению сторонников Лода, отстаиваемый ими больший церемониализм в церкви был одним из возможных способов соблазнить рекузантов к переходу в церковь Англии. Пуританское невнимание к вопросам ритуала рассматривалось лодианцами как препятствие в обращении католиков{1432}.

После утверждения протестантизма в Англии одним из символов безусловной протестантской ортодоксии для церкви Англии, как отмечают многие исследователи, стало отождествление папы с антихристом. Эта идея появилась в примечаниях к женевской Библии и в книге Джона Фокса, что способствовало её распространению. Церковь Англии не приняла этот тезис формально как положение своей доктрины и не утверждала, что его признание необходимо для спасения человека, но этой доктрины в церкви Англии придерживались и умеренные кальвинисты из числа сторонников епископальной формы управления церковью, и пуритане, и многие из числа тех, кого называли арминианами{1433}.

Ряд историков обращали внимание на изучение антикатолических настроений в Англии в первые десятилетия XVII в.{1434} Постоянная озабоченность необходимостью борьбы с католицизмом отличала не только духовных лиц, но была характерна также для депутатов парламента, мировых судей в графствах{1435}. Рациональная основа антипапизма в Англии, считает Э. Милтон, состояла в служении нескольким важным целям. Прежде всего, ненависть к папизму рассматривалась как позитивное проявление принадлежности к тем, кто исповедует истинную религию. Для пуритан повышенное чувство отвращения к папизму было одним из признаков избранности. Как отмечает Э. Милтон, для пуританизма было характерно иоляризированное мировосприятие, готовность придавать провиденциальное и пророческое значение конфликтам в мирской жизни. Истинная, с пуританской точки зрения, церковь в земной жизни всегда должна была находиться в состоянии перманентной войны с силами тьмы, поэтому конфликт с римско-католической церковью был неизбежен. Такие идеи, считает Э. Милтон, в начале XVII в. были не чужды многим конформистам{1436}.

Страх перед папизмом способствовал также активизации работы но катехизации. Многие катехизисы по содержанию было ярко выражено антипапистскими, и включали разделы о том, что говорить протестанту во время спора с католиком{1437}. Протестанты в Англии опасались прозелитической активности католиков — историки находят свидетельства обращения англичан в католицизм под влиянием католической полемической литературы. Как отмечает Э. Милтон, в жизни церкви Англии обвинение своих соперников в папизме стало также превращаться в полемическую тактику, направленную на подрыв позиции соперничающей фракции в борьбе за власть и влияние{1438}.

Идентификация папы с антихристом сыграла большую роль в понимании церковной истории английскими протестантами. Апокалиптическая традиция утвердилась в английской протестантской историографии и стала способом репрезентации истории среди английских протестантов. Они использовали также текст из Откровения 18:4 — божественное повеление покинуть Вавилон, или быть осуждённым за его грехи, что стало оправданием Реформации в ответ на обвинения со стороны Рима в том, что протестанты совершили акт схизмы. Доктрина о папе как антихристе, считает Э. Милтон, исключала возможность достижения веротерпимости для католиков в Англии. Стал развиваться своего рода «апокалиптический национализм», в котором высоко оценивалась особая эсхатологическая роль Англии в итоговом разгроме антихриста и особо подчеркивалась роль благочестивого набожного правителя в этой борьбе. Такие идеи были характерны в первую очередь для пуритан, но они были распространены и среди конформистов. Этот взгляд с присущим ему дуализмом Э. Милтон связывает с влиянием кальвинистского учения о предопределении.

Но, критикуя Рим как церковь антихриста, пуритане переходили к критике внешних черт сходства англиканской церкви с католической церковью. Такие идеи несли потенциальную угрозу для существования в Англии всеобъемлющей национальной протестантской церкви{1439}. В правление Якова I и Карла I сдержанность умеренных пуритан в использовании апокалиптической терминологии и образов возрастала по мере того, как происходила радикализация протестантской апокалиптической традиции, и многих английских богословов, особенно сторонников епископальной формы церковного управления, начинал беспокоить рост милленаристских настроений, особенно в 1620-е гг.{1440}

Лодианство, как показал Э. Милтон, принесло с собой попытки пересмотра многих идей и позиций, существовавших в английском протестантизме во второй половине XVI в. Период возвышения лодианской группировки стал временем, когда широко и открыто зазвучали отрицания отождествления папы с антихристом. Еще Ричард Хукер на рубеже XVI–XVII вв. заявил в своем сочинении «Законы церковного устройства», что римская церковь является членом семьи христианских церквей и может сохранять черты истинной церкви. При Лоде с Антихристом стали отождествлять также пуритан и сепаратистов. В то же время нет особых свидетельств о том, что доктрина о папе как антихристе отрицалась на уровне приходского духовенства. Лод же просто избегал высказываний об этом и стремился трактовать разрыв с Римом как в первую очередь юридический, правовой акт, представлял Реформацию как мероприятие, проведенное национальными церквами для того, чтобы самоопределиться, избавиться от злоупотреблений. Для Лода возможность и право на Реформацию состояли в том, что отдельные церкви имели право на то, чтобы проводить у себя реформы в том случае, если эти реформы не проводит церковь в целом. Конфликт с Римом, таким образом, переходил в плоскость спора о юрисдикции, а не о чистоте доктрины{1441}.

Для многих протестантов точный статус римской церкви оставался неясным, но всё же они обращали внимание на то, что римская церковь сохранила некоторые признаки, которые давали Риму статус церкви при всех его антихристианских действиях: даже потому, что в католической церкви уселся антихрист, в толковании английских протестантов, было свидетельством того, что римская церковь является церковью. Обычно английские протестанты придерживались мнения, что католическая церковь — всё-таки церковь, хотя и не подлинная: существовала теоретическая необходимость обеспечить признание возможности спасения для предков, которые входили в католическую церковь в дореформационный период. Необходима была также и борьба с сепаратистами, поэтому высказывался аргумент, что действенные таинства могут совершаться и в церкви, которая в чём-то ошибается в своей доктрине и в которой есть малограмотные и не способные проповедовать священники. Сущность же католической церкви для Лода состояла не в истинности или ложности её доктрины, а в том, что католическая церковь отвечала некоторым сущностным характеристиками, позволявшим относить ее к христианским церквам — проводила крещение, верила в Христа, Писание и таинства. Для лодианской группировки чистота доктрины потеряла какое-либо экклесиологическое значение. Римская церковь отрицала, что спасение возможно в протестантских церквах, в то время как протестанты считали возможным спасение в рамках римской церкви{1442}.

Группировка Лода также стала придавать большое значение членству в видимой церкви для дела спасения. Пуритански настроенные богословы в начале XVII в. жаловались, что в церкви встречается мнение, согласно которому членство в видимой церкви достаточно для спасения, что противоречило кальвинистским понятиям. Лод же утверждал, что невидимая церковь избранных может существовать только через видимую, институциональную церковь{1443}.

Англиканские антикатолические полемисты не достигли согласия в том, сколько именно ошибок было в учении католической церкви. Английские протестанты обычно критиковали культ Девы Марии, католические учения об оправдании и добрых делах, поклонение образам, папское верховенство и непогрешимость, реальное присутствие в Евхаристии, заупокойные молитвы, обращение с молитвами к святым, безбрачие духовенства, причастие под одним видом. В целом в полемике с католиками английские протестанты насчитывали до 22 спорных тем и до 150 спорных вопросов в них. Самым презренным грехом Рима английские протестанты считали идолопоклонство: поклонение образам, святым, «идолу мессы», раздувание значения папы и его авторитета{1444}.

В правление Якова I у англиканских богословов появилось стремление к поддержанию доктрины о реальном присутствии Христа в Евхаристии в связи с тем, что католики стали приписывать богословам церкви Англии цвинглианское понимание Евхаристии только как воспоминания о Тайной Вечере. Английские протестанты возражали против использования католического понятия «транссубстанциация», и в связи с этим для обозначения происходившего в Евхаристии стали использовать термин “mysterium tremendum” («великая тайна»), который подтверждал реальное присутствие в Евхаристии, в то же время оставаясь на агностических позициях в отношении понимания и определения точного характера этого присутствия. Такую позицию заняли и представители лодианской группировки{1445}. Позиция лодианцев питала мысль, что различия между католиками и церковью Англии в понимании Евхаристии незначительны. Некоторые англиканские богословы не могли смириться с таким подходом и подчёркивали, что в борьбе с католическим пониманием Евхаристии пошли на костер протестантские мученики времен Марии Тюдор, так что взгляды лодианцев на Евхаристию вызывали у них опасения. Среди лодианцев же распространилась тенденция к утверждению мнения, что учение католической церкви следует называть не еретическим, а просто ошибочным{1446}.

Некоторые представители группировки Лода (например, Ричард Монтагю) считали, что церковь Англии могла бы примириться с Римом на условиях, подобных статусу галликанской церкви во Франции, резко осуждая только деятельность иезуитов и инквизиции, но такого рода идеи не встречали поддержки даже среди тех, кого Лод выдвинул в епископы, к тому же в Риме в XVII в. в официальной форме отрицали, что католическая церковь во Франции имеет какой-то особый статус{1447}.

Самого Лода, считает Э. Милтон, «мало интересовала возможность воссоединения с Римом на условиях, подобных положению галликанской церкви». Лод был решительным образом против совместного причастия с католиками (intercommunion). Хотя лодианцы отошли от прежнего антипапизма англиканской церкви времен Елизаветы и Якова I, никто из влиятельных лодианцев, считает Э. Милтон, даже не думал об обращении в католицизм, сосредоточивая свои интересы на защите независимости церкви Англии — они искренне не видели причин для перехода в католическую церковь, которую рассматривали как не реформированную, исповедующую доктрину, уступавшую по убедительности доктрине церкви Англии{1448}.

В полемике с католиками о происхождении своей церкви в качестве своих предков протестанты стали называть раннюю христианскую церковь первых шести веков её существования и тех, кого протестанты считали «настоящими христианами» внутри католической церкви — средневековых еретиков, и национальные церкви, которые отвергали притязания папы на универсальную юрисдикцию. В распространении христианства в Британии английские протестанты обычно стремились принизить роль посланного папой миссионера Августина, и отстаивали тезис о том, что христианство пришло в Англию через деятельность Иосифа Аримафейского в I веке, а обращение англичан в христианство совершилось при апокрифическом христианском правителе Британии короле Луции за несколько столетий до появления Августина, посланного папой Григорием Великим в 597 г. Мнение о том, является ли римская церковь «материнской церковью» для церкви Англии, не стремились развивать даже сторонники Лода, тоже озабоченные доказательством самостоятельной юрисдикции церкви на Британских островах. Лодианцы принимали легенду, согласно которой при короле Луции крещение Англии было совершено двумя проповедниками, которых направил в Англию папа Элевтерий (175–189). Защитники англиканской церкви стремились продемонстрировать, что церковь Англии не изменила в доктрине, церковных порядках и таинствах той форме христианской церкви, которая сложилась в первые века существования христианства, и только вычистила злоупотребления, плевелы, проникшие в церковь за время её существования под руководством Рима. Лодианская группировка делала ещё больший акцент на ошибках Рима после Тридентского собора{1449}.

Английские протестанты, начиная с публикации труда Джона Фокса, стремились также показать, что предшественники протестантов в средние века, которые были истинной церковью в коррумпированной католической церкви, были и многочисленны, и авторитетны: вальденсов, а особенно альбигойцев и гуситов поддерживала часть знати и некоторые епископы{1450}.

В отличие от такого подхода, писатели-богословы из группировки Лода стали отвергать преемственность церкви Англии с протопротестантами дореформационного периода, поскольку опора на протопротестантов как предков порождала анти-епископальные тенденции в вопросе о! происхождении англиканской церкви. Протопротестантских сектантов лодианцы стали представлять как предков пуритан{1451}. Группа Лода стала интересоваться архиепископом Кентерберийским; Томасом Бекетом, убитым в 1170 г., поскольку он защищал церковь от: покушений со стороны светской власти. Для лодианцев перестал быть героем предшественник Реформации Джон Уиклиф, поскольку они рассматривали его деятельность как угрозу церкви и пытались его просто игнорировать, явно не осуждая. С возвышением Лода зазвучали голоса в поддержку постов, монашества{1452}.

В англиканской церкви под влиянием деятельности лодианцев стал проявляться некоторый интерес к православным церквам как «неиспорченным папизмом». При этом подчеркивалось, что христианство пришло в Британию через греков, а не через римскую церковь. Для лодианцев греческая церковь служила оправданием проводившихся ими литургических и церемониальных новаций, установки стола для причастия в положение алтаря, выступлений против кальвинистского учения о предопределении и доктрины о соблюдении воскресного дня. Но лодианцы всё же относились к православным церквам с недоверием: греческую церковь они считали виновницей появления учения о реальном присутствии Христа в Евхаристии, а также считали её инициатором иконопочитания{1453}.

Историки обсуждают также вопрос об отношениях церкви Англии с лютеранами. Лютеранскую доктрину в Англии признавали протестантской, хотя труды лютеран, как считает Э. Милтон, «в Англии знали плохо». Среди англиканских богословов преобладало мнение, что церковь лютераи недостаточно реформирована — в ней сохранились картины на религиозные сюжеты, напоминавшие образа. Главными спорными вопросами в полемике с лютеранами были лютеранское понимание Евхаристии как консубстанциации и вездесущность Христа в Евхаристии (ubiquity), понимание свободы воли и предопределения. Англикан пугало то, что у лютеран было сходство с арминианами в понимании предопределения. Позиция лютеран считалась безупречной в вопросе об оправдании верой. Англикане-сторонники епископального строя в управлении церковью критиковали лютеран относительно меньше, чем остальные кальвинисты. Существовало также политическое недоверие к лютеранам из-за частой готовностью немецких лютеран сговариваться с имперскими властями в Германии в ущерб кальвинистам в XVI в., что повторилось и в XVII в.: во время Тридцатилетней войны (1618–1648) лютеранская Саксония помогала католикам в борьбе с германскими кальвинистами. В то же время потребность в политических контактах с лютеранами не исчезала — лютеранская Швеция в 1630-е гг. превратилась в одну из опор Реформации в Европе{1454}.

Историками обсуждается также вопрос о возможном влиянии лютеран на группировку Лода. Лютеранские церкви сохранили близкий духу лодианства церемониализм: алтарь с украшениями на восточной стене, крестное знамение над освящаемыми элементами, звон колоколов при поднятии гостии, коленопреклонение в причастии, образа в церкви, распятие{1455}. Лютеранские доктрина об адиафора (второстепенных, несущественных компонентах в церковном строе), интерес к отцам церкви, претензии на католичность, вера в реликвии, личных ангелов-хранителей, антикальвинизм в понимании предопределения тоже отвечали интересам лодианцев. Лодианская доктрина евхаристического присутствия имела много общего с лютеранством, чего, как считает Э. Милтон, лодианцы не осознавали, хотя прямых лютеранских влияний на лодианство исследователи в целом не находят. Лодианцы упрекали лютеран за опору только лишь на оправдание верой в понимании спасения, не принимали злобный антикальвинизм у лютеран{1456}.

Лодианцы в середине 1630-х гг. установили контакты со шведской лютеранской церковью. Обдумывалась даже возможность создания общего вероисповедания для церквей Англии, Швеции и Дании. За этим стояла возможность создания северного протестантского союза против Габсбургов, в который организаторы не хотели приглашать кальвинистские церкви Нидерландов. Историки всё же придерживаются мнения, что переговоры о возможности объединения с лютеранами для создания северного протестантского союза были для Англии лишь политическим маневрированием, и со стороны Лода не было искренности в обсуждении вопроса о создании единого вероисповедания с лютеранами. Лодианская группировка имела пункты во взглядах, которыми не могла поступиться в отношениях с лютеранами — в первую очередь это была точка зрения о божественном происхождении епископов. Лод в своих высказываниях близко подходил к тому, чтобы отказать в статусе церквей тем континентальным протестантским церквам, в которых не было епископального строя управления, как у лютеран{1457}.

Исследователи также обращают внимание на то, что в первые десятилетия XVII в. в церкви Англии происходило переосмысление отношения к кальвинизму. Как пишет П. Коллинсон, отношения между Англией и кальвинистскими центрами на континенте никогда не были неизменными и были подвержены влиянию изменений в политической обстановке, в первую очередь внутри Англии{1458}. Д. Мак-Каллок утверждает, что кальвинизм появился слишком поздно, чтобы оказать серьезное влияние на утверждение протестантизма в церкви Англии через те парламентские акты, которые были приняты в правление Эдуарда VI и Елизаветы{1459}. Тем не менее, признано, что 39 статей были вполне совместимыми с кальвинизмом, который доминировал в английских университетах, где получало образование английское духовенство{1460}. В Оксфорде, наряду с влиянием Женевы, влиятельны были также кальвинистские богословы Цюриха и Гейдельберга. Меньше стали обращать внимание на зарубежных кальвинистов в Англии только в 1630-е гг.{1461}

Континентальный кальвинизм во второй половине XVI в. эволюционировал в направлении утверждения в нем жёсткого варианта учения о предопределении (суаралапсаризм), представленного во взглядах преемника Кальвина в Женеве Теодора Безы (1519–1605). Многие английские кальвинисты отходили от суаралапсаризма Безы, который называют ещё «высоким кальвинизмом». В Англии радикальные сторонники крайнего кальвинизма потеряли свои позиции с разгромом пресвитерианского и сепаратистского движения в конце 1580-х — начале 1590-х гг. Как считает Э. Милтон, пик английского высокого кальвинизма был достигнут в 1590-е гг., а затем в английском кальвинизме начался отход в сторону волюнтаристского акцента в толковании спасения, представленный наиболее ярко У Перкинсом с подчеркиванием значения человеческих усилий, добрых дел в теологии ковенанта. Такие волюнтаристские акценты во взглядах обычно сочетались с прочной приверженностью кальвинистскому пониманию предопределения и пяти пунктам Дордрехтского (Дортского) синода 1618–1619 гг. От супралаисаризма Безы в первые десятилетия XVII в. отошел целый ряд умеренных английских кальвинистов из числа сторонников епископальной системы управления церковью.

Высокий кальвинизм, ослабевая в Англии, усиливался на континенте. Согласно идеям высокого кальвинизма, получалось, что количество осужденных намного превосходит количество избранных к спасению. Споры о предопределении во многом стимулировали ремонстранты — сторонники идей Якоба Арминия (1560–1609), которые были осуждены на Дортском синоде как сторонники учения о свободе воли. Часть англиканских богословов занимала примирительную позицию по отношению к ремонстрантам, чтобы не провоцировать расколы в кальвинизме. Лютеране осудили отношение Дортского синода к ремонстрантам и были против их преследований.

На Дортском синоде, как показали историки, делегаты-англичане в соответствии с королевскими инструкциями и своими убеждениями стремились к тому, чтобы ремонстранты были осуждены. Но британские делегаты на заседаниях синода хотели осудить крайние кальвинистские положения, дававшие повод к антиномизму — утверждениям, что избранные к спасению могут совершать даже преступления, но при этом не будут осуждены Богом, поскольку предопределены к спасению. Кальвинистское учение о предопределении подрывало и таинства. На заседаниях Дортского синода представители церкви Англии предложили доктрину, ставшую известной как гипотетический универсализм, утверждая, что в определенном смысле слова Христос умер за всех, а не только за избранных, в результате чего последовал конфликт со сторонниками высокого кальвинизма. Хотя британские делегаты не согласились на то, чтобы назвать каноны, принятые Дортским синодом, доктриной реформатских церквей, они считали, что каноны не противоречат учению, которого придерживалась церковь Англии, и поставили свои подписи под канонами{1462}. Дортские каноны так и не были ратифицированы в Англии, хотя с их содержанием согласились и английские сепаратисты, и многие духовные лица в церкви Англии, но Лод и его сторонники осуждали Дортский синод и утвержденную на нём доктрину о предопределении{1463}.

Лод исходил из того, что церковь Англии должна быть самостоятельной по отношению к континентальным реформированным церквам и к кальвинизму. Среди англиканских богословов нарастало стремление к утверждению собственной идентичности без отождествления себя с каким-то другим направлением в Реформации, что наиболее ярко отразила группировка Лода. Представители группы Лода не поддерживали анти-арминианство, в чём проявлялся их отход от континентального кальвинизма. Обе группы в охватившем континентальный кальвинизм споре — и арминиане-ремонстранты, и противники ремонстрантов (гомаристы) — были противниками епископального строя управления в церкви, так что группировке Лода не нравились и те, и другие. С точки зрения лодианцев, арминиане, к тому же, слишком уж рьяно выступали за политику веротерпимости{1464}.

В церкви Англии с начала XVII в. появились притязания на то, что она является лучшей среди всех протестантских церквей по уровню образованности духовенства. В отношении же иностранных реформированных церквей говорилось о низких доходах священников, их слабой образованности, что не давало им необходимой степени влияния и возможности бороться с различными сектами. Карл I заявлял, что Реформация церкви Англии происходила самостоятельно и не имеет отношения к Реформации какой-либо другой церкви{1465}.

Во взаимоотношениях с континентальными протестантами у англичан с начала XVII в. также стали проявляться соперничество и ксенофобия: например, отношения с голландцами были напряжёнными в течение всего правления Стюартов. Даже пуритане признавали недостатки в голландском характере, и восхищение их сопротивлением испанцам сочеталось с критикой дерзости и жадности голландцев. Лодианцы были против того, чтобы вмешиваться в европейские дела на стороне протестантов, и считали, что интересы внешней политики страны должны определять, с кем из зарубежных протестантов можно поддерживать контакты. Лод считал существование эмигрантских протестантских церквей в Англии фактором, поддерживавшим сохранение пуритан в стране{1466}.

Так для церкви Англии, считает Э. Милтон, «умерло единое протестантское дело». Становление англиканской церкви состояло в том, чтобы отойти от ранней реформационной идентичности и занять своё собственное место. При этом лодианцы трактовали «средний путь» церкви Англии как идею о том, что она не принадлежала ни к одной из борющихся в Реформации партий. Идентичность англиканской церкви и будущая via media были возможны только при разрыве с континентальным кальвинизмом. Корни лодианства Э. Милтон находит в сочинениях Ричарда Хукера{1467}.

Э. Милтон считает, что в 1620–30-е гг. в жизни церкви Англии не только появилась лодианская группировка как новообразование — в это время претерпели трансформацию все основные группы в церкви Англии. Церковь времен правления Якова I в определённом смысле основывалась на существовании согласия между кальвинистами конформистского толка, которые были сторонниками епископальной системы управления церковью, и умеренными пуританами, но при этом стал развиваться процесс расхождения во взглядах между этими двумя группами. Э. Милтон придерживается мнения, что в церкви Англии увеличивалось количество тех, кто готов был примириться с лодианскими доктринами. Для кальвинистов во взглядах группировки Лода многое было отталкивающим, но в то же время всё более почтительное отношение к церковному зданию, таинствам, к духовным лицам не было враждебно даже взглядам кальвинистов. На этом фоне становились лучше видны непримиримые пуритане, у которых активизировался интерес к теологии ковенанта, появились радикальные милленаристские тенденции, что тревожило умеренных кальвинистов{1468}.

Лодианцы стремились порвать с умеренной пуританской традицией в церкви, сложившейся в елизаветинские времена, и сделать церковь Англии более однородной, при этом пытаясь перетянуть на свою сторону кальвинистов-конформистов, исключив при этом из церкви пуритан, что сопровождалось нежеланием высказывать почтение по отношению к утвердившимся в реформатских церквах принципам. К лодианцам не случайно потянулись, как отмеиает Э. Милтон, рекузанты, церковные паписты, что породило в предреволюционной Англии страх папистского заговора. Хотя массовое сознание не разбиралось в богословских тонкостях, недостаточно почтительные отзывы о Кальвине и Безе в устах лодианцев настораживали. 

Некоторые идеи, соответствовавшие интересам лодианской группировки, высказывались в другом контексте также оппонентами группировки Лода и по происхождению не были собственно лодианскими, но конфликт в церкви в 1630-е гг., считает Э. Милтон, был развязан ещё из-за того, что лодианцы и Карл I «нарушали риторические фигуры, характерные для существовавшего ранее внутрицерковного кальвинистского консенсуса». При этом Э. Милтон полемизирует с работой Г. Берджесса{1469}, в которой автор развивает созвучную взглядам постмодернистов идею о том, что языковые проблемы могут порождать политические проблемы, но, как считает Э. Милтон, общественные проблемы порождает не только язык: ведь король Карл I почему-то не сформулировал свои политические намерения на языке и в понятиях общего права, на котором говорила оппозиция, и вряд ли это было случайным нарушением риторических фигур. Языковые конфликты, проводит свою мысль Э. Милтон, сами являются отражением реально существующих бытийственных конфликтов, и смягчение этих конфликтов риторическими средствами не решало их. Лодианцы тоже сознательно употребляли символы и риторику антипуританского характера. Проблемы коммуникации и понимания в первые десятилетия XVII в. были, по мнению Э. Милтона, «формой выражения общественных проблем, а не языковых трудностей»{1470}.

После появления лодианства, как считает Э. Милтон, уже нельзя было создать единую церковь Англии, поскольку оно «выявило те внутренние трения и двусмысленности в церкви, которая в своем развитии уходила от синтеза, достигнутого в церкви Англии в правление Елизаветы». Лодианство не исчезло и после устранения самого Лода: кальвинисты-конформисты и умеренные пуритане уже не смогли объединить церковь, и пути развития существовавших ранее в церкви групп разошлись. Как предполагает Э. Милтон, если бы лодианство могло действовать в церкви Англии ещё с десяток лет, был бы шанс маргинализировать пуритан, все кальвинисты-конформисты могли принять сторону лодианцев, но этого не случилось: крушение правительства Карла I оставило церковь в состоянии, когда она была только наполовину «лодианизирована». Радикализировавшийся пуританизм нанес удар по епископальной церковной организации, так что реальным результатом деятельности лодианской группировки был, прежде всего, серьёзный церковный раскол и обострение ситуации в стране. По мнению Э. Милтона, само по себе это не породило гражданскую войну — «причины войны появились под влиянием кумулятивного действия различных факторов и сил, но лодианцы фатально разделили страну в религиозном отношении, и это случилось в тот период, когда ослабление центральной власти вынудило участников конфликта прибегнуть к религиозному объяснению разворачивавшегося конфликта». Религия уже не могла сыграть в этот период объединяющую роль — в течение всей оставшейся части XVII века религиозные вопросы только разъединяли англичан{1471}.

В 1990-е гг. был опубликован еще ряд работ, посвященных истории церкви Англии в правление первых Стюартов. Работа П. Уайта «Предопределение, политика и полемика: конфликт и согласие в церкви Англии от Реформации до гражданской войны» (1992){1472} представляет пример своеобразного подхода к пониманию доктрины церкви Англии. Используя приверженность учению о предопределении как показатель принадлежности к кальвинизму среди духовных лиц в англиканской церкви, П. Уайт утверждает, что церковь Англии по своей литургии и доктрине никогда не была кальвинистской церковью. Кальвинизм, как отмечает П. Уайт, занял важное место в церкви Англии и в английском богословии только к 1590-м гг., но и после этого кальвинизм был только одной из школ в английском богословии, а не господствующей школой. П. Уайт считает, что архиепископ Кентерберийский Джордж Эббот (1610–1633) не олицетворял кальвинистского характера церкви Англии и не разделял взгляды Якова I. Проблема в изучении истории церкви Англии этого периода состоит в том, считает П. Уайт, что интерпретация событий этого времени сформировалась под влиянием оценок, данных происходящему участниками событий, и эти оценки некритично восприняли последующие историки. Представление о том, что в церкви Англии существовало согласие на кальвинистской основе, которому бросило вызов арминианство, угрожавшее сползанием к католицизму, насаждал Уильям Принн. Подобным же образом идея о революции как восстании, подготовленном пуританами, коренится в сочинениях Питера Хейлина, биографа Уильяма Лода. П. Уайт считает, что любые попытки понять то, что происходило в предреволюционной Англии через призму противостояния арминианства и кальвинизма, неадекватны.

П. Уайт анализирует также представления о предопределении в трудах Теодора Безы и ответ Безе, данный Арминием. Анализ, проделанный П. Уайтом, показывает: то, что англичане в XVII в. называли арминианством, не имеет отношения к трудам и идеям Арминия. В англиканской церкви утвердилось мнение о предопределении, согласно которому предопределение зависит от воли человека и его отклика на призыв Бога, и на основе этого были составлены некоторые молитвы в англиканском молитвеннике, но такой подход, согласно которому решение Бога о человеческой судьбе зависит от того, откликнется ли человек на призыв Бога, вызывал возражения в среде английских кальвинистов. П. Уайт считает, что в англиканской теологии существовало много течений, и в её изучении не следует упрощать ситуацию. П. Уайт анализирует Ламбетские статьи 1595 г., Дортский синод (1618–1619) и утверждает, что Ламбетские статьи не были выражением триумфа кальвинизма в церкви Англии при Елизавете (это было мнение Уильяма Принна), а были попыткой сохранить мир в церкви путем запрета споров и проповедей на такие спорные темы, как предопределение. Чрезмерным упрощением, считает П. Уайт, было бы также утверждение, что англичане приняли статьи Дортского синода и признали их как доктринальную основу церкви Англии.

Сборник статей под редакцией К. Финчема «Раннестюартовская церковь, 1603 — j.642» (1993){1473} рассматривает ход «долгой» Реформации в Англии, богословие и этос духовенства в церкви Англии в начале XVII в., роль Якова I и Карла I в жизни церкви, происхождение религиозно-политических потрясений середины XVII в. Одна из авторов сборника Дж. Молтби в статье «Посредством этой книги»: прихожане, молитвенник и установленная церковь» пишет, что к началу XVII в. в Англии появилась церковь, имевшая широкую поддержку в среде населения страны. Дж. Молтби утверждает, что преданность прихожан церкви Англии выражалась не во внимании к богословским спорам, происходившим в среде духовенства, а в стремлении придерживаться содержания молитвенника, и находит случаи, когда прихожане через церковные суды заставляли своих приходских священников следовать той форме службы, которая предписывалась молитвенником, а также церковным обычаям, которые сложились к этому времени. Э. Фостер в статье «Оживление духовного сословия» отмечает достижения Якова I и Карла I в повышении жизненных стандартов духовенства церкви Англии и в привлечении в духовное сословие талантливых лиц. Выдвижение епископов на государственные должности в Англии, которое стало вызывать враждебную реакцию в обществе в правление Карла I, как показал Э. Фостер, началось ещё при Якове I и стало закономерным результатом повышения социального статуса духовенства. Э. Милтон в статье «Церковь Англии, Рим и истинная церковь: смерть согласия, достигнутого при Якове I» предлагает своё понимание того, в чем состояло согласие, достигнутое в правление первого монарха из династии Стюартов: это согласие было не доктринальным, а экклесиологическим, особенно же согласием в признании происхождения церкви Англии от церкви первых веков существования христианства, которая отличалась от римско-католической церкви посттридентского периода. Разрушение этого согласия произошло, когда Лод и его последователи стали настаивать на существование институциональной преемственности церкви Англии со средневековой церковью, в то время как радикальные английские протестанты настаивали на определении истинной церкви как состоящей из избранных к спасению. П. Уайт в очерке «Средний путь раннестюартовской церкви» развивает мнение о том, что при Якове I была предпринята попытка создать поистине национальную, церковь, которая была терпима по отношению к широкому кругу религиозных взглядов. К. Финчем и П. Лейк склонны объяснять обострение напряжённости в церкви накануне гражданской войны тем, что Лод и Карл I были чрезмерно пристрастны в церковных делах и отличались неспособностью к маневрированию в своей религиозной политике.

В 1994 г. К. Финчем издал сборник визитационных статей и предписаний по церковным делам начала XVII в.{1474}, которые, по его словам, доказывают, что церковные власти были всё же гораздо более восприимчивыми к критике в свой адрес, чем обычно считали исследователи, и пытались решать проблемы, связанные с плюралитетами, абсентеизмом, необходимостью обеспечить проповедниками по возможности каждый приход.

Дж. Молтби — известная исследовательница истории церкви Англии, и одновременно — рукоположенный священник англиканской церкви[3] в своей работе «Молитвенник и народ в Англии при Елизавете и в раннестюртовской Англии» (1998){1475} ставит своей целью рассмотреть религиозные интересы англичан-конформистов. Многие историки, как полагает Дж. Молтби, считают, что английские нонконформисты конца XVI — начала XVII вв. привлекают слишком уж много внимания исследователей, что приводит к недооценке роли конформистов в церковной жизни этого времени{1476}. Нонконформизм обильно документирован в материалах церковных судов, так что, пользуясь ими, можно определить районы распространения пуританизма в Англии. Но Дж. Молтби предлагает переосмыслить эти данные, чтобы показать, что в обнаружение нонконформистов внесли вклад как раз те лица, которые были конформистами, начавшие судебное преследование нонконформистов тоже в этих районах потому, что они были не согласны с их взглядами{1477}. Дж. Молтби опирается главным образом на материалы церковных судов из Чеширской и Линкольнской епархий. Среди светских лиц этого времени, как отмечает Дж. Молтби, видны знание литургии и желание, чтобы она совершалась в соответствии с установленными в церкви Англии нормами, что, очевидно, отражало конформистские взгляды прихожан{1478}. Дж. Молтби прямо защищает интересы установленной церкви в трактовке некоторых эпизодов церковной истории начала XVII в. Например, в приходе Эллингтон прихожане подали жалобу епископу на священника Энтони Армитиджа. Священник был замечен в пьянстве, супружеских изменах, проявлял пренебрежительное отношение к прихожанам и вдобавок был также нонконформистом. Такой образ священника не очень вяжется с пуританским нонконформизмом, но, по мнению Дж. Молтби, прихожане подали жалобу на священника именно за его нонконформизм, а не за его моральные прегрешения, даже не обсуждая возможность того, что прихожане могли приписать священнику нонконформистские взгляды для избавления себя от аморального священника{1479}. Дж. Молтби в доказательство того, что многих светских конформистов устраивал институт епископата, приводит многочисленные петиции начала 1640-х гг., в которых при нападках на конкретных епископов сам институт епископата рассматривался как древний и имеющий апостольскую преемственность. Но до настоящего времени, рассматривая события начала 1640-х гг., исследователи больше внимания уделяли требованиям пресвитериан, учитывая нараставшую религиозную напряженность накануне гражданской войны, а Дж. Молтби стремится всемерно подчеркнуть мысль о том, что в церкви Англии накануне революции значительную силу представляли собой также конформисты, противостоявшие «религиозным энтузиастам». В такой трактовке предреволюционной жизни церкви Англии можно обнаружить влияние конформистских взглядов самой Дж. Молтби.

В работе Д. Олдриджа «Религия и общество в раннестюартовской Англии» (1998){1480} на основе материалов епархиальных визитаций рассматривается религиозная ситуация в епархии Ковентри и Личфилд в 1614–1639 гг. Д. Олдридж показал, как повлияла на положение в церкви политика Лода. В епархии сооружались перила в церкви, восстанавливались алтари, покупалась посуда для причастия, светских пуритан осуждали за хождения в разные приходы для того, чтобы послушать тех проповедников, которые им нравились, а духовных лиц стали гораздо активнее преследовать за нонконформизм в проведении служб. Как полагает Д. Олдридж, пуританизм был охватывавшим набожное меньшинство движением, пустившим корни ещё в период правления Елизаветы, и это привело к тому, что церковная политика Лода в 1630-е гг. нарушила давно устоявшиеся формы церковной жизни. Хотя в 1630-е гг. в итоге были отстранены от служения лишь немногие пуританские священники, церковные власти беспокоили за нонконформистские взгляды очень многих духовных лиц, а немногие пострадавшие воспринимались остальными как мученики за веру. Труд Джона Фокса «Деяния и памятники английской церкви» утвердил среди английских протестантов мысль о том, что истинная церковь — это преследуемая церковь, и преследования утвердили пуритан в убеждении, что жизнь истинного верующего христианина — постоянная духовная борьба. Хотя пуритане рассматривали себя как меньшинство, были вопросы, в которых остальные английские протестанты были близки с пуританами: всех их отличала ненависть к католицизму, а стремление Лода утвердить значение совершения таинств в церкви за счёт проповеди внешне выглядело как попытка двинуться в церковной политике в направлении восстановления католицизма. В этом отношении повторно изданная в 1633 г. «Книга развлечений», как представлялось пуританам, прямо способствовала беспорядкам и профанации в соблюдении воскресного дня. В результате осенью 1640 г. после открытия заседаний Долгого парламента мало кто поддерживал церковную политику Лода, а пуритане уже хотели не возврата к церковным порядкам времени правления Елизаветы или Якова I — они требовали коренных реформ.

В то же время в церкви предреволюционного времени, считает Д. Олдридж, непросто провести четкое разделение между разными группами, поэтому не стоит настаивать на исключительности в мироощущении пуритан — некоторые из них так же, как и духовные лица в установленной церкви, заботились о совершенствовании видимой церкви, и в 1640-е гг., когда была разрушена епископальная система, большинство пуританских священников встали на сторону пресвитериан, а не сектантов. Следует также обратить внимание на то, что, хотя многие городские корпорации стремились создать у себя пуританские лекторства, это стремление было отнюдь не всеобщим — пуритан призывали лишь некоторые города в некоторые моменты, что ещё должно быть предметом исследования для понимания пуританизма. Д. Олдридж также обращает внимание на то, что среди английских духовных лиц были те, кто, будучи кальвинистами по взглядам, тем не менее, энергично возражали пуританским нонконформистам — то есть он не отождествляет кальвинистов с пуританами. В церкви Англии не было канона, осуждавшего кальвинистское богословие, и пуритане могли быть привлечены к ответственности церковными судами только за то, что следовали в служении нонконформистским практикам.

В работе У. Патерсона «Яков VI и воссоединение христианства» (1997){1481} автор разбирает политические инициативы Якова I Стюарта, посвященные европейским религиозным делам. У. Патерсон анализирует конференцию в Хэмптон Корте 1604 г. в контексте европейской религиозной ситуации. По его мнению, Яков I считал наиболее опасным разномыслие в религиозных делах, а различия в религиозных церемониях волновали его меньше. Итоги конференции в Хэмптон Корте, отмечает У. Патерсон, обеспечили религиозный мир в Англии при Якове I. Для решения общих протестантских политико-религиозных проблем Яков I предлагал созыв общего собора. Планировалось также проведение конференции между церковью Англии и греческой православной церковью, организовать которую предложил Марко Антонио де Доминис, труды которого о христианском единстве интересовали Якова I. При этом на заседаниях Дортского синода английская делегация защищала правоверный кальвинизм, хотя У. Патерсон задаётся вопросом о том, как это можно согласовать с внутрианглийской ситуацией в отношении к кальвинизму. Экуменические намерения Якова I по воссоединению христианства, как считает У. Патерсон, были полемикой с пуританами и пуританским пониманием церкви. Яков I, считает У Патерсон, стремился создать условия к тому, чтобы в Англии стало возможным взаимопонимание между разными группами в церкви, так что, по его мнению, не следует, как это бывало ранее среди историков, воспринимать действия Якова I как выступления «несущего чепуху болвана».

Л.Э. Феррелл{1482} утверждает, что поляризация религиозных взглядов в церкви Англии, проявившаяся при Карле I, сложилась ещё при Якове I. С начала правления Якова I существовала антикальвинистская группа придворных проповедников, которая подчеркивала в церковной службе значение таинств и стремилась дискредитировать умеренных пуритан, приравнивая их к сепаратистам, пресвитерианам и даже папистам{1483}. Правление Якова I, считает Л. Феррелл, было временем разгоравшегося внутрицерковного конфликта, который до 1620-х гг. был конфликтом по поводу понимания церемоний в церкви и прямо не касался понимания спасения. Антипуританскую партию времени правления Якова I она называет «ультраконформистами». В эти годы спорным вопросом стало опускание на колени во время причастия, которое противники пуритан преподносили как обязательное, в отличие от пуритан, считавших, что опускание на колени относится к сфере adiaphora. На основе этого противники пуритан стали представлять их схизматиками в церкви{1484}. Это было новым ходом в антипуританской борьбе — ранее пуританские священники выступали против ношения стихаря, что касалось только духовных лиц, а коленопреклонение во время причастия могло уже стать спорным вопросом для всего прихода{1485}. Так что, по её мнению, этот церемониальный по характеру вопрос стал спорным в церкви Англии ещё до усиления группировки Лода. Все эти обвинения против пуритан активно выдвигались именно в придворных проповедях, что Л.Э. Феррелл считает намеренной тактикой ультраконформистов.

Д. Бивер{1486}, опираясь на материалы епархиального суда, рассматривает теоретические вопросы о важности символов и ритуалов в формировании социальной идентичности. Он отмечает, что церковь в реформационный период использовала символы и церемонии, которые подразумевали, что сообщество верующих представляет собой церковный приход. С начала XVII в., по его мнению, стало разрушаться представление о том, что территориальные границы прихода могут быть основой существования духовного сообщества. Нонконформисты фактически развивали представление о том, что духовное влияние и авторитет не ограничиваются территориальными рамками прихода, и приход, по сути дела, является изобретением падшей после первородного греха человеческой природы, а духовное сообщество формируется на основе стремлений человеческой совести к поиску единоверцев. В этом смысле приход, полагает Д. Бивер, не пережил Английскую революцию середины XVII в., и реставрация монархии и англиканской церкви в 1660 г. уже не стали восстановлением прежнего церковного прихода. Религиозные реформаторы 1640–50-х гг., намереваясь уничтожить в Англии папизм, разрушили ранее существовавшие маркеры идентичности в сообществе, подорвав прежнее понимание церковного прихода, и у сектантов появилось новое понимание духовной общности, которое уже не было территориальным по характеру. Несмотря на преследования нонконформистов после реставрации Стюартов, приход в прежнем его смысле и значении в Англии, по мнению Д. Бивера, уже не восстановился никогда.

Как считает М. Тодд{1487}, на понимание происходившего в прошлом можно попытаться выйти, если вникнуть в то, что об этом рассказывали современники. Поэтому в изучении истории церкви Англии может иметь меньшее значение обсуждение вопроса о том, существовала ли в 1630-е гг. в церкви Англии арминианская группировка, пытавшаяся подорвать кальвинистскую ортодоксию в церкви, чем существование у современников веры в то, что такая группировка действительно существовала. Если противники Лода были убеждены, что внедрением церемониальности в церковную жизнь Лод хочет разрушить протестантскую церковь в Англии, утрачивало значение то, что на самом деле собирался сделать Лод, то есть воображаемые понятия могли определять действия тех, кто жил в это время.

Современные историки, как пишет М. Тодд, могут и не видеть в 1630-е гг. существования сплоченной арминианской группировки, но её видели кальвинисты в Кембриджском университете, обращая внимание, что в университете участились случаи антикальвинистских выступлений. Она также выявила, что кальвинисты-антиарминиане составляли в Кембридже чуть менее половины глав колледжей, что не давало им возможности решительно осудить выступления антикальвинистов. Вместе с тем, по её мнению, в Кембридже существовала и арминианская группа. Следовательно, как считает М. Тодд, в 1630-е гг. в церкви Англии всё же можно выявить существование противостоявших друг другу групп, называть ли их кальвинистами и арминианами, пуританами и «церемониалистами», контра-ремонстрантами и ремонстрантами, и эта характеристика явно точнее отражает положение в церкви, чем рассуждения о существовании кальвинистского «богословского консенсуса», «практической терпимости», о которых писали Н. Тайэк и П. Лейк{1488}. Неудивительно, что Долгий парламент в качестве одной из первых мер принял решение о создании комиссии по расследованию религиозных злоупотреблений в университетах. Поэтому для М. Тодд ясны причины гражданской войны в Англии: противостоявшие в церкви в 1630-е гг. группировки стали в 1640-е гг. пуританами и роялистами.

К последней четверти XX в. усилилось стремление рассматривать события английской истории в общебританском контексте, которое в 1990-е гг. становилось всё более явственным, но этот подход только начал претворяться в исследования конкретно-исторических сюжетов. Одним из первых выражений этой тенденции стала опубликованная ещё в 1975 г. статья Дж. Покока «Британская история: оправдание для нового предмета исследований»{1489}. Такой подход формировался во многом под впечатлением изучения истории Англии XVII в., поскольку без событий в Шотландии, а затем в Ирландии английской гражданской войны середины XVII в. могло и не быть. Само название «Английская гражданская война», по мнению сторонников такого подхода, не совсем точно, поскольку в 1640–1650-х гг. развернулся крупномасштабный конфликт, охвативший все Британские острова, и поэтому некоторые историки предпочитают говорить о «войне трех королевств», причем этот термин использовался в сочинениях, появлявшихся на гэльском языке в конце XVII в. Отражением этой тенденции стало и появление работы К. Рассела «Падение британских монархий» (1991){1490}. В эти годы события в трёх королевствах столкнулись друг с другом, по словам Д. Мак-Каллока, «как шары в биллиарде, причём попав после этого в лузы»{1491}. Но всё это не значит, считает Д. Мак-Каллок, что «Британия» и «британскость» существовали как нечто осязаемое в XVII в. или, тем более, в XVI в. Д. Мак-Каллок ссылается на Линду Колли, которая в своей работе «Британцы» (1992) утверждает, что формирование британской нации происходило в «длинном XVIII веке» от 1707 г. (Акт о присоединении Шотландии к Англии и Уэльсу) и до 1815 г., когда, по её словам, происходило «изобретение британскости». Размышления о том, что такое «британскость», считает П. Коллинсон, в современной британской историографии стимулируются ещё и отношениями с Европейским Союзом, интеграцией в него, что вызвало, по его словам, «беспрецедентную неопределенность: и переворачивающие душу размышления о британском вопросе». В Великобритании происходит также деволюционная дезинтеграция в отношениях с Шотландией и Уэльсом (появление парламента в Шотландии I и парламентской ассамблеи в Уэльсе), что усиливает чувство исторического и этнического разнообразия, в результате чего проблематизируется сама идея единой британской идентичности и нации. Для многих англичан и американцев «Британия» и «Англия» всегда были фактически синонимами. Но Англия не имеет отдельного парламентского представительства, ни национального, ни регионального, и, по словам П. Коллинсона, впору задаваться вопросом: а что такое «английскость»?{1492}.

Таким образом, к 1990-м гг. в изучении истории церкви Англии первых десятилетий XVII в. в британской историографии был сформулирован и обоснован ряд новых заслуживающих внимания положений. В работах П. Коллинсона утверждалась точка зрения, согласно которой умеренный пуританизм не был оппозиционным по отношению к епископальному строю церковного управления и мог существовать в рамках официальной церкви в правление Якова I, который сознательно давал возможность для сохранения в церкви разнообразия мнений. Соответственно, в революционных событиях в Англии середины XVII в. не было предопределенности. В работах ряда исследователей (самые известные из них — Н. Тайэк, П. Лейк) отстаивался тезис, что в церкви Англии во время правления Якова I существовал «кальвинистский консенсус», нарушенный при Карле I и нашедший своё выражение в переходе важнейших административных постов в церковной структуре к представителям лодианской группировки.

Дж. Дейвис и Э. Фостер показали, что для характеристики взглядов представителей лодианской группировки неуместно использование понятия «арминианство», поскольку арминианство представляло собой явление в развитии континентального кальвинизма, никогда не имевшее заметного влияния в церкви Англии. Дж. Дейвис отстаивает мнение, что главным вдохновителем церковной политики архиепископа Кентерберийского Лода в 1630-е гг. был Карл I и даже предлагает называть церковную политику этих лет не «лодианством», а «каролинианством».

Э. Милтон глубоко проанализировал церковную политику и богословские взгляды Лода и показал беспочвенность обвинений представителей лодианской группировки в тяготении к католицизму. Он объясняет антикальвинизм во взглядах единомышленников Лода тем, что церковь Англии вступила в стадию оформления собственной идентичности, для чего было необходимо дистанцирование от континентального кальвинизма — только так англиканская церковь в своем развитии смогла вступить на характерный для нее средний путь (via media) в европейской Реформации. Для этого было необходимо также усиление роли церкви в общественной жизни, которое могло быть достигнуто через укрепление материального положения церкви, возвращение церемониализма в протестантское богослужение, в котором в раннереформационный период на первое место вышло не совершение таинств, а проповедь. При этом большинство населения — носители массового сознания не могли вникнуть в такие детали, а внешне действия лодианской группировки напоминали попытку рекатолизации церкви Англии, вызывая опасения светских лиц, которые и по религиозным, и по материальным причинам не хотели возвращения католицизма. В анализе идейных корней лодианства, наряду с тем, что его возникновение объяснялось влиянием труда Р. Хукера «Законы церковного устройства», Дж. Дейвис показал влияние на взгляды Лода идей патристики, схоластики, аристотелианства.

На изучение истории церкви Англии первых десятилетий XVII века также оказали влияние историки-ревизионисты. Дж. Моррилл и Э. Флетчер предложили называть события 1640–1660 гг. в истории Англии не революцией и гражданской войной, а «последней религиозной войной в истории Европы», утверждая, что именно религиозный фактор был главным в формировании причин гражданской войны, и все основные проблемы правления Карла I были связаны с недовольством в стране религиозной политикой короля. Концепция историков-ревизионистов в изучении причин гражданской войны, объясняя её происхождение функциональным кризисом власти и случайным стечением кратковременных по продолжительности действия факторов, вызвала критику со стороны большинства историков, но, по общему признанию, оказала заметное стимулирующее воздействие на изучение этих проблем, поскольку ревизионисты вовлекли в оборот много нового фактического материала, чем тоже ценны их работы.

Наряду с этими важнейшими выводами, в работах современных британских историков, посвященных изучению истории церкви Англии в начале XVII в., сформулировано немало более частных по характеру утверждений и суждений, тоже углубивших понимание церковной истории этих десятилетий.

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК