2.3. Критика либеральной концепции в изучении истории Реформации в Англии в работах К. Хейга

Наибольший вклад в критику либеральной концепции А.Дж. Диккенса в изучении истории Реформации в Англии, в формирование и развитие ревизионистского направления в современной британской историографии истории английской Реформации внесли труды К. Хейга^{257}.

Как отмечает К. Хейг, вигскую интерпретацию Реформации удобно излагать в виде рассказа: история Реформации становится обозримой, укладывающейся в определённые рамки. Но историю Реформации в Англии сейчас надо писать так, чтобы быть справедливым и по отношению к католикам, и к протестантам, к необразованным англичанам и к богословам, чтобы показать взаимодействие группировок и сил в центре и в регионах страны и проследить изменения в религиозных взглядах народа в разных районах Англии. По мнению К. Хейга, это путь к тому, чтобы показать прошлое во всем его разнообразии и сложности без упрощений^{258}.

Одна из причин популярности той версии истории Реформации, которую представляет концепция А.Дж. Диккенса, как считают ревизионисты, состоит в том, что она базируется на прочно устоявшейся традиции в английском историческом сознании. В концепции А.Дж. Диккенса видны характерные черты, присущие либеральному историзму, и даже более ранние историографические паттерны, восходящие к тому, как осмысливалась история Реформации в Англии в середине и второй половине XVI в. самими английскими протестантами того времени. К. Хейг утверждает, что главная работа А.Дж. Диккенса — это усложнённая и утончённая версия той истории, которую впервые рассказал Джон Фокс в 1563 г. в своем труде «Деяния и памятники английской церкви». При всём обилии содержащегося в нем достоверного фактического материала Джон Фокс выступал в нём и как историк, и, в сущности, как апологет протестантизма в Англии. А.Дж. Диккенс в своей работе, как считает К. Хейг, преследовал три цели: описать глубоко укоренённые в истории Англии причины коренных изменений в религиозной сфере в 1529–1559 гг.; подчеркнуть роль протестантской идеологии, а не политического и конституционного давления в том, что эти изменения произошли; показать влияние этой революции в религиозной сфере на жизнь простого народа^{259}. Решением всех этих задач впервые занялся, в сущности, уже Джон Фокс^{260}, который своим трудом создал образец протестантской пропаганды с тем, чтобы способствовать делу дальнейшей Реформации в Англии, дискредитируя «исповедовавших ложную религию кровожадных католиков» и превознося «истинных смиренных мучеников и служителей Бога»^{261}. По мнению К. Хейга, у Диккенса с Фоксом очень много общего во взглядах на английскую Реформацию и в источниках. Оба они видели то, что происходило в Англии в эпоху Реформации, как подъём имеющего реформаторский потенциал протестантизма за счёт дискредитировавшего себя ущербного католицизма, подчёркивали значение деятельности лоллардов как идейных предшественников английской Реформации, а суды над еретиками и их преследования накануне Реформации они рассматривали как свидетельство распространения протестантизма.

Как и другие либеральные историки в соответствии со своими методологическими подходами, А.Дж. Диккенс считал необходимым искать глубокие причины долговременного характера для объяснения событий периода 1529–1559 гг., когда произошли основные события, обеспечившие на законодательном уровне утверждение протестантизма в стране как официальной религии и закрепившие положение монарха как главы церкви Англии. Движущей силой Реформации для Диккенса было распространение в Англии протестантских идей, утверждение их в народе, в результате чего в оценке событий политические и конституционные реформы Генриха VIII, провозгласившего в 1534 г. королевскую супрематию в церкви Англии, по своему значению, как получалось, уже не имели сами по себе такого кардинального влияния на исторические судьбы страны, поскольку проводилась мысль о том, что Реформация успешно развернулась в Англии после 1534 г. в первую очередь потому, что в стране уже действовали носители реформационных идей. Но концептуальная схема А.Дж. Диккенса — пример характерного для либеральных историков эволюционистского понимания историзма, когда утверждается, что предыдущая стадия исторического развития готовила все необходимое для того, чтобы это развитие вышло именно на эту следующую стадию. В известном смысле историческое развитие общества так и происходит, но современные критики концепции Диккенса отмечают и то, как внезапные изменения в сфере политической жизни того или иного общества могут придать другое направление ходу развития событий (примеры этого есть в истории Англии XVI в., и в английской истории других периодов, в целом их можно обнаружить в истории практически любой страны). Диккенс же в начале своего труда рассуждает о причинах, в течение довольно длительного времени подготавливавших начало Реформации, и легко находит эти причины — если Реформация произошла, это искушает сделать вывод о том, что она была подготовлена долговременными процессами и необходима, была оправданным протестом против вопиющих недостатков позднесредневековой церкви. Данный подход, к тому же, настраивает и на поиски недостатков в церкви, так как в стране развернулась и победила Реформация.

В то же время многие современные британские историки, занимающиеся этими проблемами, обращают внимание на то, что к недостаткам позднесредневековой церкви нужно подходить более исторично. В предреформационной церкви в восприятии рационального сознания многое видится как недостатки и предрассудки, но предрассудки с современной точки зрения для того или иного периода в прошлом могут быть ещё функциональными элементами духовной жизни этого периода. Например, сельский приходской священник в начале XVI в., предлагая прихожанам молитвы для защиты от опасностей жизни или выступая как экзорцист, изгоняющий злые силы, не воспринимался массовым сознанием как носитель невежества, идолопоклонничества и магизма — сначала должен был появиться его протестантский конкурент, другой священник, который пояснил бы прихожанам, что существует очищенное от предрассудков и магизма истинное духовное христианство. Но такая протестантская критика поначалу не пользовалась популярностью. Многие прихожане по-прежнему считали одной из функций религии то, что она была призвана выполнять еще и функции протективной магии^{262}.

Церковь Англии в предреформационный период, как отмечают исследователи, не была в такой степени, как на европейском континенте, затронута так называемой «порчей церкви». Многие епископы в это время проявляли реальную заботу о подчиненном им духовенстве, о выполнении священниками обязанностей по отношению к прихожанам, а церковные суды давали возможность для удобных решений местных проблем без больших финансовых расходов^{263}. Но атака реформаторов на церковные суды ослабила их авторитет, не дала возможности продолжить работу по совершенствованию церковной юрисдикции: Реформация блокировала возможность дальнейших спокойных реформ в рамках существовавшей церковной организации.

Историки Реформации из поколения в поколение, начиная с XVI в., приводили примеры аморальности и плохого выполнения своих обязанностей духовенством, что было, в их толковании, фактором, подготавливавшим Реформацию. Критики же либеральной концепции А.Дж. Диккенса стали обращать внимание на то, что такие случаи предосудительного поведения духовных лиц не были всё же слишком частыми, и даже монастыри, на которые обрушился первый удар английской Реформации в 1536–1539 гг., в большинстве своем были религиозными общинами, духовная атмосфера в которых была вполне благоприятной. Монастыри также давали приют путникам, играли образовательную роль в обществе, а также отправляли необходимые, в восприятии современников, душеспасительные молитвы за души умерших^{264}.

Если бы в самом деле английское духовенство было настолько неквалифицированно, инертно и корыстно, как утверждали либеральные историки, то невозможно было бы объяснить значительные пожалования церкви со стороны светских лиц в предреформационный период и стремление значительного количества мирян попасть в число духовных лиц, свидетельства чего ревизионисты находят также в работах современных исследователей^{265}. По мнению критиков концепции Диккенса, в английской церкви накануне Реформации можно увидеть и недостатки, но, если оставаться в рамках взвешенных суждений, церковь Англии была в это время вполне адекватным, живым социальным институтом, а Реформация не была продуктом разложения церкви, да ещё долговременного, так как приверженность к традиционной религиозности в предреформационный период не убывала, а нарастала. Такие выводы можно сделать также на основе конкретных работ историков, которые сами по себе не относятся к ревизионистам^{266}.

В истолковании событий начала реформационного периода для объяснения того, как по преимуществу католическая страна быстро приняла, в сущности, в мирной форме Реформацию историки, придерживавшиеся позиции А.Дж. Диккенса, разрабатывали тезис о росте антиклерикализма в Англии накануне Реформации. Согласно этому подходу, недовольные моральным обликом своего духовенства и недостатками церкви англичане хотели ограничить социальную роль церкви^{267}. Свидетельством того, что в английском обществе начала XVI в. действительно распространилось отчуждение от институционального католицизма, перераставшее порой и в антиклерикальные настроения, Диккенс считал деятельность лоллардов. Сторонники концепции Диккенса полагали, что лолларды могли оказывать поддержку первым протестантским проповедникам в Англии, а понимание таинств у лоллардов повлияло на взгляды английских протестантов^{268}.

Критики же концепции Диккенса отмечают, что остается неясным вопрос о численности сохранившихся лоллардов и о степени их влияния на религиозное сознание в Англии начала XVI в. То, что Реформация произошла, не означает, что она была желательна для народа, утверждают ревизионисты. Сведения о деятельности лоллардов исследователи в основном черпают из материалов об их преследованиях, судах над ними, а большинство этих известий было собрано еще протестантским апологетом Джоном Фоксом для своего основного труда «Деяния и памятники английской церкви».

Современные историки подняли и вопрос о понимании преследователями взглядов лоллардов: их допрашивали юристы и богословы, которые в своих вопросах, последующих отчетах о допросах лоллардов могли придавать ответам подозреваемых в ереси не присущую им самим по себе связность и последовательность, в результате чего скептицизм, а чаще недопонимание чего-либо в учении церкви у простых людей могло в толковании богословски образованных лиц при соответствующем настрое, или данной церковными властями установке на обнаружение еретиков приобрести внешний вид каких-то последовательных еретических взглядов. Рост численности лоллардов, прослеживаемый по источникам в XV — начале XVI в., может отражать, в первую очередь, ужесточение их преследований со стороны властей под влиянием каких-то казусов, или периодически посещавшие церковные власти мысли о том, что еретиков не следует оставлять в покое, так что эти отчеты могут быть ещё и отражением административных опасений и страхов епископов. Как пишет К. Хейг, лоллардизм в известной мере своими действиями создавали и власти — он был зеркалом их страхов, хотя в целом «лоллардизм всё же не был фикцией, выдумкой епископов»^{269}.

О распространении лоллардов по территории Англии известно, что их общины определённо были в крупнейших городах — Лондоне, Бристоле, Ковентри, Норидже, в районах распространения ткачества в графствах Бакингемшир, Эссекс и Кент, а в остальных районах страны, считает К. Хейг, лолларды выглядели как «случайно встречающиеся индивиды с отклоняющимся поведением». Лолларды обычно происходили из мелких торговцев, ремесленников, преимущественно ткачей. Британские историки из числа оппонентов Диккенса отмечают неоднократно встречающиеся свидетельства о том, что отношение к лоллардам в остальной массе народа было довольно враждебным, так что есть основания для утверждений о том, что, если бы лоллардов было действительно много, уровень их выявления церковными властями был бы довольно высоким^{270}.

В оценке деятельности лоллардов в начале XVI в., как отмечают историки, возможно, что лоллардизм расширял число своих приверженцев накануне Реформации, но следует учитывать и то, что с началом Реформации в Европе некоторые епископы стали проявлять ещё большее рвение в преследовании ереси, как, например, епископ Ленглэнд в Линкольнской епархии, фактически искоренивший лоллардизм в графстве Бакингемшир^{271}. Из-за последующей победы Реформации, отмечает К. Хейг, есть опасность придания непропорционально большого значения лоллардизму, в то время как, по его мнению, существование лоллардов — слабый аргумент в пользу необходимости, обусловленности и подготовленности Реформации в Англии^{272}.

К. Хейг подчёркивает также, что нельзя говорить о существовании в предреформационный период в Англии какого-либо серьёзного недовольства прихожан священниками — конфликты между ними были единичными, общей враждебности к духовному сословию не было. Критицизм, всё же проявлявшийся в адрес духовенства в это время, как считает К. Хейг, был связан с деятельностью особых заинтересованных групп — юристов общего права, которые конкурировали с церковными судами за расширение объёмов судопроизводства, лондонских торговцев и ремесленников, наиболее состоятельных в Англии и постоянно недоплачивавших церкви десятину, за что она их порицала, а торговцы и ремесленники, в свою очередь, платили церкви неприязнью, а также придворных политиков. Стремление к более содержательной религиозности у более грамотных мирян, считает К. Хейг, могло быть удовлетворено в рамках церкви.

В Англии в 1520-е гг. также усилилось недовольство деятельностью папского легата в стране, кардинала Томаса Уолси, приобретшего чрезмерное влияние на политическую жизнь и большое материальное состояние. Это недовольство привело к стремлению ограничить влияние церкви среди части мирян, в том числе знати, так что в основе критики церкви лежали не реформаторские устремления, а политические причины, которые не были связаны с существованием антиклерикальных настроений среди лоллардов, и о существовании антиклерикализма как заметного явления в общественном сознании, определявшем происходящее в стране, вообще нет возможности говорить. К. Хейг заявляет даже, что декларируемые историками, сторонниками концепции Диккенса, причины Реформации — кризис и разложение позднесредневековой церкви, враждебность светских лиц по отношению к церкви, выделяемые как её причины на европейском материале — в Англии могут оказаться иллюзиями историков, которые сформировались под влиянием приверженности либеральному историзму^{273}. По мнению К. Хейга, в рассмотрении причин английской Реформации может быть оспорено существование в течение долгого времени недовольства церковью в Англии и значение протестантизма как прогрессивного идеологического движения, и показаны сохранявшиеся популярность и престиж католической церкви в стране накануне Реформации. Начало Реформации может быть объяснено политическими причинами как результат борьбы существовавших группировок за влияние и должности^{274}.

К. Хейг, полемизируя с либеральной концепцией английской Реформации, предложил своё понимание вопроса о том, что представлял собой антиклерикализм в английском обществе накануне и в начале Реформации^{275}. Антиклерикализм использовался либеральными историками как удобное понятие для объяснения английской Реформации. Духовенство накануне Реформации, в толковании либеральных историков, должно было быть непопулярным, иначе труднообъяснимой становилась Реформация. Считалось, что под его влиянием появилось антиклерикальное законодательство начала Реформации, разрыв с Римом, были распущены монастыри, началась борьба с суевериями и предрассудками^{276}.

В отличие от либеральных историков, К. Хейг считает, что оценка роли антиклерикализма в начале Реформации держится на выборочном цитировании и очень узком круге примеров. В рамках того подхода, который развивает К. Хейг, Реформация оценивается как долгая борьба, связанная больше со случайностями политической жизни, а не с идеологией или социальными движениями, и само понятие «антиклерикализм» может быть излишним и потерять свою прежнюю объясняющую роль. Можно признать, что в начальный период Реформации существовали различные разновидности антиклерикализма — эрастианские по характеру идеи о необходимости подчинения церкви государству, реформационное учение о всеобщем священстве, негативное отношение прихожан к священникам на основе того, что эти священники не выполняли свои обязанности, но обычно все эти оттенки в идеях и настроениях исследователями не дифференцируются, и антиклерикализм начинает восприниматься как некое единое явление. Но, как считает К. Хейг, способность к абстрактному мышлению и обобщениям у англичан первых десятилетий XVI в. не была такой развитой, как у либеральных историков — сторонников концепции А.Дж. Диккенса. Свидетельства начала XVI в. показывают, что острота противостояния светских лиц и духовенства не была сильна и выглядит спекулятивной. Исследовательская установка либеральных историков такова, что, поскольку в среде духовенства можно было найти абсентеизм, плюралитеты, непотизм, формализм, значит, светские лица под влиянием этих фактов и сформировали антиклерикальные настроения. К. Хейг, в отличие от такого подхода, обращает внимание, что нет достаточных свидетельств, чтобы установить, что эти явления действительно вызывали недовольство. Прослеживаются лишь единичные случаи упоминаний о том, что священники злоупотребляли своим положением в отношениях с женщинами, жалобы на нерегулярность служб, на их совершение не должным образом, о том, что священники не могли самостоятельно проповедовать, не посещали больных. Бывали также и жалобы на старость и слабость самих священников, но всё это нельзя, как считает К. Хейг, назвать антиклерикализмом^{277}. С другой стороны, отмечает К. Хейг, можно обнаружить рост числа критических выступлений против духовенства при Елизавете, но это был, по его мнению, уже постреформационный антагонизм, и антиклерикализм был, скорее, результатом, а не причиной Реформации^{278}.

Слабая материальная обеспеченность многих приходских священников, как считает К. Хейг, вызывала по отношению к ним в массе народа скорее сочувствие, а не антиклерикальные настроения. К тому же приходские священники чаще всего были родом из этих же мест или даже из этого прихода. Только верхушка церкви жила жизнью, похожей на образ жизни знати или верхушки джентри, что создавало предпосылки для отчуждения между ними и простонародьем. Основной социальный водораздел в английском обществе в XVI в., утверждает К. Хейг, пролегал между лицами, обладавшими собственностью и теми, кто её не имел, и даже не между духовными и светскими лицами.

К. Хейг призывает осторожнее относиться к использованию в качестве исторических источников антиклерикальных литературно-художественных произведений, например, стихотворений Джона Скелтона, поэм Джерома Барлоу «Похороны мессы» (Burial of the Mass), Саймона Фиша «Мольба нищих» (Supplication for the Beggars), Уильяма Тиндейла «Практика прелатов» (Practice of the Prelates). Эти произведения были образцами пристрастной пропаганды, а трое последних авторов были вдобавок сторонниками лютеранства. Стихотворения Джона Скелтона были написаны в 1521–1522 гг. против кардинала Уолси. Относительно же мотивов появления произведений, написанных сторонниками лютеранства, у консервативных епископов были основания считать их результатом лютеранского заговора^{279}.

К. Хейг также обращает внимание, что жалобы на духовенство, представленные реформационному парламенту в 1529 г., были выдвинуты особыми группами, имевшими свои специфические интересы, и видную роль в этом играла компания торговцев шелком и бархатом (Mercers' Company), которая была втянута в споры с кардиналом Уолси о налогообложении и своих торговых привилегиях. Сам религиозный вопрос в 1529 г., считает Хейг, обострился ещё и в связи с критикой в адрес Уолси. Уолси стремился сосредоточить в своих руках утверждение завещаний, якобы брал за это высокую плату, но заметного подтверждения этого где-либо найти не удается, хотя отсутствие таких свидетельств может быть объяснимо. В 1529 г. в связи с церковными делами парламент принял Акт о мортуариях (the Mortuaries Act: mortuaries — взнос священнику на помин души покойника, мог доходить до одного фунта или даже больше, но этот взнос брали не всегда, бедных стремились освободить, и споры об этом в целом были редкими), Акт о плюралитетах (the Pluralities Act), Акт о завещаниях (the Probate Act). Плюралитет в церкви по количеству случаев увеличился скорее в правление Елизаветы, и к этому же времени, а не к периоду до Реформации, относится наиболее активная его критика, как и критика за пренебрежение пасторскими обязанностями. Плата за утверждение завещаний была относительно большей для тех, кто обладал движимым имуществом, от этого страдали торговцы. Особых злоупотреблений на территории Англии по взиманию этого платежа, считает К. Хейг, тоже не было, а бедных освобождали от этих платежей. После принятия этих статутов 1529 г. в суде казначейства (the Exchequer Court) были рассмотрены 210 дел с обвинениями духовных лиц в соответствующих нарушениях, но только 14 из них были доведены до обвинения, поскольку основная масса обвинений была выдвинута доносчиками и смутьянами. Далее в течение 1530-х гг. в Лондоне выдвигались подобного рода обвинения лишь против семи священников^{280}.

К. Хейг призывает также пересмотреть оценку историками парламента 1529 г. как антиклерикального^{281}: парламент этого года в целом утвердил 26 законопроектов, из которых только три относились к религиозным делам, а остальные регулировали вопросы уголовного права, аренды земли, торговли, и характеристика парламента как антиклерикального, по его словам, даже вызывает недоумение. В реформационном парламенте законопроекты, подготавливавшие выход церкви Англии из-под власти Рима, как обращает внимание К. Хейг, не проходили беспроблемно. Билль об отмене аннатов прошел даже через палату общин с большими трудностями лишь после того, как Генрих VIII заявил, чтобы те депутаты парламента, кто против этого билля, встали для подсчёта, что воспринималось как королевская угроза. В 1533 г. при обсуждении законопроекта о запрещении апеллировать к папе из Англии английские купцы опасались ответных дискриминационных мер в торговле со стороны испанского короля и германского императора Карла V^{282}.

Вопросы о том, что представлял собой предреформационный антиклерикализм, вызывает также документ, обсуждавшийся в парламенте 1532 г. — «Мольба общин против служащих церковных судов» (Commons Supplication against the Ordinaries)^{283}, в составление которого был вовлечен Томас Кромвель. Дж. Элтон считал, что этот документ был внесён в палату общин Томасом Кромвелем, чтобы поднять новую волну протестов и осуществить задуманную атаку на церковные суды, с применением к парламентариям запугиваний и манипуляций^{284}. Можно предполагать, что Кромвель пытался использовать палату общин, чтобы побудить Генриха VIII к проведению более радикальной политики в церковных делах^{285}.

В тексте «Мольбы» было выдвинуто обвинение против церковных судов в том, что они действуют медленно, неэффективно, дороги, ведут производство так, чтобы получить максимальные прибыли для служащих там должностных лиц, а не добиться справедливого разрешения дела для тяжущихся сторон, но все эти обвинения было трудно обосновать конкретными фактами. Звучали также жалобы на дороговизну процедуры получения церковного бенефиция, непотизм епископов, на то, что во время уборки урожая было слишком много церковных праздников^{286}. Епископы, признавая отдельные недостатки в деятельности церковных судов, считали саму по себе их систему справедливой. К. Хейг высказывает мнение, что действительной основой этой критики церковных судов был страх ряда мирян перед преследованиями за ересь: в 1531–1532 гг. прокатилась целая волна сожжений за ересь, причем пострадали образованные представители духовенства, лондонцы, а не неграмотные лолларды, и возникали мысли, что церковь пытается этими репрессиями подавить критику в свой адрес.

От критики церковных судов очевидно выигрывала одна группа — юристы общего права. Как отмечает К. Хейг, по не вполне понятным причинам ещё с начала XV в. наблюдался упадок в объеме производства дел вестминстерских судов Королевской скамьи (King's Bench) и Общих тяжб (Common Pleas). Временами объём производства в этих судах опять несколько увеличивался, но как раз в 1520-е гг. была полоса кризиса, и юристов общего нрава в эти годы по количеству было больше, чем находилось дел для них. Конкурентами юристов общего права были Звездная палата, Канцлерский суд. Суд консистории в Кентербери тоже рассматривал массу дел, связанных с долгами, нарушением контракта (под рубрикой «нарушение веры»), которые раньше рассматривались в Суде общих прошений (Common Pleas)^{287}. Так что появление «Мольбы» в парламенте, где были широко представлены юристы общего права, видимо, было тактическим приёмом в борьбе с церковными судами^{288}.

Авторитет церковных судов был поколеблен ходом Реформации, но он был довольно высок в предреформационный период, когда явка в суды была очень высокой — от 75% и выше, в то время как к началу XVII в. средний по стране уровень явки в церковные суды составлял 40%. Реформация изменила отношение к церковным судам в народе, по словам К. Хейга, от «уважения с ворчанием» до широко распространившегося пренебрежения церковными судами^{289}.

С 1400-х гг. объём дел в церковных судах уменьшался из-за того, что юристы общего права использовали статуты prohibitions и praemunire, чтобы перехватить дела, связанные с нарушением контрактов, из производства церковных судов. После нападок 1530-х гг., что характерно, объём дел в церковных судах вновь возрос, и в них по-прежнему слушались дела о клевете, завещаниях, поскольку церковные суды были по-прежнему доступны, эффективны и относительно дешевы.

Общее отношение светских лиц к церковным судам, считает К. Хейг, определить трудно, поскольку у разных групп в обществе оно различалось. С 1580-х гг. церковные суды усилили борьбу за внедрение моральных норм в жизнь общества, преследовали сексуальную распущенность, и увеличилось число недовольных^{290}, но это был уже антиклерикализм особого рода.

Раздражение и споры в среде светских лиц вызывало также взимание церковной десятины, но надо иметь в виду, отмечает К. Хейг, что споры по поводу десятины были спорами по поводу её размеров, а не в принципе о том, взимать её или не взимать — этого светские лица не оспаривали. К. Хейг приводит известные исследователям количественные данные о случаях судебных разбирательств по поводу десятин по отдельным епархиям, и показывает, что эти случаи единичны. Сложнее было положение в Лондоне. Здесь существовала проблема личных десятин, и в 1521–1546 гг. в одной трети из лондонских приходов были судебные разбирательства о десятинах, но при этом также обращает на себя внимание то, что в Лондоне 70% завещаний включали пункт «забытые десятины», на которые оставлялись деньги, и свидетельства о таких же пунктах в завещаниях есть по другим епархиям. Ещё до Реформации встречались также случаи недовольства при выплате десятины священникам-абсентеистам. Споры о десятинах участились в 1540–1560-х годах, когда инфляция уменьшала реальную ценность обращенных в денежную форму десятин, и духовные лица пытались усиливать давление, что стало вызывать недовольство^{291}.

Социальный престиж священников накануне Реформации, как считает К. Хейг, был достаточно высок: приходский священник совершал необходимые спасающие таинства, был миротворцем, одним из самых влиятельных лиц в деревне. В любой форме коллективного действия жителей деревни представители духовенства были на первом плане, не только потому, что они были грамотными и могли сформулировать выдвигаемые требования, но также и потому, что их присутствие и участие придавало законность протесту, и люди по понятным причинам обращались к ним за руководством. В начале XVI в. довольно значительным было количество тех, кто стремился к рукоположению в священники, хотя все знали, что многие из ставших священниками не будут получать больших доходов. В 1520-е гг. относительно возрастали темпы посвящения по количеству по сравнению с предшествовавшим временем. Среди духовенства, наряду с приходскими священниками, были те, кто жил на средства от завещаний на совершение поминальных служб, на средства религиозных братств, на добровольные пожертвования светских лиц, то есть общество было согласно содержать такое количество духовных лиц. Завещания в пользу церкви стали сокращаться в объеме только в 1530-е гг. Словесная брань в адрес священников не прослеживается до Реформации в сколько-нибудь заслуживающих внимания масштабах, а ко времени правления Елизаветы это уже стало общим местом, обыденным явлением. Бывали случаи, когда критическое отношение к недостаткам священников сочеталась с верностью ортодоксальному католицизму, но такой «антиклерикализм» не был протестантским^{292}.

Более резкий по характеру антиклерикализм был порожден в ходе Реформации с распространением пуританизма с его упрощёнными службами, долгими, морализирующими проповедями. Клерикальным по характеру, профессионально сплочённым, как полагает К. Хейг и еще ряд историков, было как раз постреформационное духовенство с университетским образованием, вызывавшее появление антиклерикальных убеждений^{293}. Церковь в ходе Реформации, по мнению К. Хейга, стала ещё более явно репрессивным учреждением, когда стали осуждаться моральные проступки и средних слоев, и верхов, что формировало как индифферентизм, так и антиклерикализм. К. Хейг утверждает, что антиклерикализм не был причиной Реформации — он был её результатом^{294}. В конце XVI в. священник, который подчеркивал необходимость чтения Библии в проповедях перед в значительной степени неграмотной аудиторией прихожан, который осуждал цикл постов и праздников, связанный с ходом сельскохозяйственного года, который заменил ритуальную часть службы утомительными проповедями перед прихожанами и отказывался заниматься протективной магией, был гораздо менее популярен, чем его предреформационный предшественник. Как подчеркнул К. Томас, подъём деятельности гадателей и колдунов в реформационный период отражал мнение прихожан, считавших, что отказ протестантских священников заниматься этими практиками был их слабостью и недостатком^{295}.

Переосмысления требуют, как считают историки-ревизионисты и ряд современных историков английской Реформации, и утверждения А.Дж. Диккенса о том, что в 1530-е гг. происходил рост числа приверженцев протестантизма среди элиты английского общества, шёл процесс евангелизации, распространения протестантизма в самом обществе, которое с энтузиазмом восприняло духовно освобождающее влияние протестантизма. Происходившее в Англии в 1530–40-е гг. виделось А.Дж. Диккенсу как взаимодействие между официальной, проводимой государством Реформацией и народной Реформацией, имевшей якобы характер довольно широкого духовного движения. В понимании этих проблем, по мнению современных историков, Диккенс ускорил и спрямил процесс утверждения протестантизма в Англии. Исследования хода Реформации в Англии на локальном уровне, проведенные в 1960–90-е гг., подтвердили мнение о том, что протестантизм в XVI в. не был и не мог быть сразу же воспринят в народной среде как привлекательная религия. Характерные для протестантизма подчеркивание необходимости чтения Библии, учение о предопределении, оправдании верой ограничивали поначалу восприятие протестантизма в народе. Только к 1580–90-м гг., в правление Елизаветы I (1558–1603), из университетов вышло поколение убеждённых священников-протестантов, которые могли внедрить протестантские идеи в приходах по территории страны, но и на рубеже XVI–XVII вв. утверждение протестантизма происходило в народном сознании не беспроблемно^{296}.

Ревизионисты отстаивают мнение, что Реформация должна, скорее, рассматриваться как совокупность зависящих от многих привходящих обстоятельств событий, которая всё же имела тенденцию к укоренению в стране и к победе. Отдельные стадии проведения Реформации в стране растянулись более чем на 30 лет, а каждый новый шаг в её развитии предпринимался властями, не исходя из заранее спланированной повестки, а потому, что отвечал в данный момент непосредственным интересам монархов и политиков, а также благоприятствовавшим политическим обстоятельствам. К. Хейг даже заявляет, что в Англии произошла «эрзац-Реформация», которая была «анемичным суррогатом европейской Реформации». Реформация на континенте происходила со страстями и насилием, а в Англии — сдержанно, в подчинении королевским указаниям. Алтари и образа в Англии сносила не толпа, а специально нанятые для этой работы каменщики и плотники по приказу монарха^{297}.

А.Дж. Диккенс утверждал, что реформы в религиозной сфере в Англии двигала сила протестантизма, укоренившегося в стране, но этот подход тоже является в основном отражением характерной для либеральной историографии стратегии в объяснении событий, когда считалось, что такие процессы должны отличаться эволюционностью, планомерностью. Критики же Диккенса утверждали, что это королевская Реформация, начатая Генрихом VIII, принесла в страну протестантизм, а не протестантизм, распространившийся в Англии, повлек за собой Реформацию, так что роль протестантизма как движущей идеологической силы в английской Реформации может быть преуменьшена. Реформацию в Англии двигала расстановка политических сил в стране, определенный элемент случайности, проявившийся в наследовании английского престола в XVI в. Современные критики концепции Реформации, разработанной А.Дж. Диккенсом, активно подчеркивают характерный для консервативной британской историографии тезис о том, что решающее влияние на историческое развитие страны оказывает то, что происходит в сфере политической истории, так что приоритетной исследовательской областью должна оставаться политическая история.

А.Дж. Диккенс считал, что утверждение протестантизма в Англии в 1559 г. в результате восшествия Елизаветы I на престол было результатом силы и влияния протестантизма в стране. Ревизионистский подход строит объяснение иначе — окружение Елизаветы само по себе состояло из протестантов, которые проводили протестантскую политику ещё при Эдуарде VI, и продолжали бы поддерживать протестантскую церковь далее, если бы политические обстоятельства позволили им это делать, так что после восшествия на престол Елизаветы эта верхушка административного аппарата управления как раз и смогла реализовать свои протестантские планы. К тому же епископат в это время был ослаблен рядом смертей в его рядах^{298}. Так что, в толковании ревизионистов, только расстановка политических сил и повлияла на решение религиозного вопроса в 1559 г. При Елизавете сохранялись значительные региональные и локальные различия в восприятии протестантизма, и даже в протестантских по репутации районах сохранялся католицизм.

Рассмотрение критиками концепции А.Дж. Диккенса Реформации как процесса, в котором не было предопределённости и предзаданности, способствовало также определённой реабилитации английских католиков эпохи Реформации, поскольку ранее католики были, в сущности, «париями и изгоями либеральной историографии» и преподносились, по сути дела, как бестолковые жертвы исторического процесса, не понимавшие того, что они со своими верованиями заняли позицию поперек вектора, в котором направлялся ход самой истории. Так проявился еще один акцент, характерный для ревизионистов — подчёркивание сохранявшегося влияния католицизма в реформационный период, что позволяло более глубоко и адекватно объяснить специфические характеристики религиозной ситуации в Англии в XVI — первой половине XVII в. и последующее сохранение католицизма в протестантской Англии. Это означало также и расширение предметного ноля в изучении Реформации в Англии: для понимания религиозно-политической ситуации в Англии в реформационный период становилось необходимым и по-новому обоснованным внимание также и к изучению истории английского католицизма в XVI–XVII вв. Когда над современными британскими историками перестала довлеть необходимость объяснить начало протестантской Реформации в стране упадком католической церкви, стало объяснимым то, что католическая набожность в Англии накануне Реформации не демонстрировала признаков упадка и даже процветала, и Реформация началась по воле короля, а не из-за разложения церкви. По этой же причине, поскольку особого стремления к протестантизму в народе при Генрихе VIII не прослеживалось до его смерти в 1547 г., традиционная религиозность сохраняла в стране прочные позиции. Лучше объяснимой стала и сравнительно беспроблемная реставрация католицизма в Англии при Марии Тюдор в 1553–1558 гг. Активное восстановление порушенных образов и разграбленной утвари в церквах, происходившее в эти годы, демонстрировало скорее определённый религиозный энтузиазм, чем вынужденный неохотный конформизм по отношению к католицизму, поскольку в среде светских лиц опять стало увеличиваться число тех, кто стремился быть рукоположенным в священники. Церковь при Марии унаследовала огромные проблемы — уменьшившиеся доходы, обветшавшие церкви, доведённое до бедности духовенство, авторитет которого ослаб. Но архиепископ Кентерберийский Реджинальд Поул, как отмечают ревизионисты, активно используя в подкрепление своих выводов также работы историков, которые сами но себе ревизионистами не являются, всё же строил планы реформ, а епископ Лондонский Боннер был способным администратором^{299}. Процесс восстановления католицизма был оборван из-за краткости правления Марии и наследования престола протестанткой Елизаветой, что ещё раз обращало внимание на большое значение политической истории для хода развития страны, которое всегда подчеркивали консервативные британские историки, и опять выводят на первый план современные критики либеральной концепции А.Дж. Диккенса.

В то же время ревизионисты осознают, что их общая трактовка характера Реформации в Англии может выглядеть парадоксально: накануне Реформации в Англии не было враждебности в обществе к католической церкви, протестантизм до конца XVI в. был слаб, католицизм оставался популярным — и всё же в стране развернулась и состоялась религиозная Реформация. Осмыслить всё это можно в том случае, считают ревизионисты, если происходившие в религиозной сфере процессы не рассматривать как драматическую протестантскую революцию. Это современные историки в ретроспективе так видят и суммарно трактуют содержание разворачивавшихся в Англии с конца 1520-х годов процессов как начало Реформации, а для современников такой исход событий, которым они были свидетелями, далеко не был таким очевидным. Современники, считают ревизионисты, и такая трактовка имеет свои резоны, воспринимали происходящее как последовательную серию специфических ситуаций, возможностей, принятых решений, которые в совокупности и совершили то, что для Англии стало религиозно-политической Реформацией. В таком понимании Реформации сразу вспоминается подход М. Оукшотта к истолкованию исторического процесса, ставший одним из важных идейных источников для историков-ревизионистов. Люди обычно не знают, чем в полном смысле станет в истории страны тот момент, который они сейчас переживают, и точно не знают, что случится в будущем. В начальный период Реформации политическая жизнь в Англии, как и ранее, была борьбой придворных группировок за должности и влияние^{300}, и в конце 1520 — начале 1530-х гг. для современников было большим вопросом, происходит ли в стране Реформация. Все происходящее выглядело как вынужденная цепь взаимосвязанных ситуаций: это были развод с Генриха VIII с Екатериной Арагонской, возникшая ссора с Римом из-за отказа папы Климента VII дать согласие на развод, оттеснение от власти кардинала Уолси, не добившегося в Риме от папы согласия на королевский развод, выдвижение Анны Болейн по той причине, что королю был нужен наследник престола мужского пола, так что даже католические епископы не осознавали того, что происходит вокруг них до того времени, когда было слишком поздно. К тому же и Генрих VIII демонстрировал умеренность и консерватизм в религиозных делах, явно контрастировавший с ходом европейской континентальной Реформации, так что среди епископов сохранялось мнение, что разрыв с Римом из-за развода может быть лишь тактическим маневром короля, а не переходом в протестантизм, поэтому епископы в подавляющем своем большинстве и не противостояли королю. Еще летом 1546 г. на Генриха VIII решающее влияние оказывали консерваторы — семья Хауард, епископ Гардинер, но ко времени смерти Генриха VIII Тайный совет был уже под контролем протестантов^{301}. В 1549 г., воспользовавшись волнениями в стране, протектора Сомерсета совместно отстранили от власти консерваторы и действовавший в соответствии со своими корыстными политическими планами Джон Дадли, граф Уорик, и опять возникала угроза неопределённости в проведении реформаторской политики в религиозной сфере. Только в 1559 г. при Елизавете I уже стало ясно, что в стране происходит протестантская Реформация, но даже и в последующие годы в стране были надежды, слухи о том, что религия опять переменится. Намеренно или ненамеренно, получилось так, что, растворив Реформацию по этапам, частям, её удалось привить в стране и в народе. В каждый конкретный из узловых моментов Реформации, как пишет К. Хейг, не надо было переваривать сразу слишком много новшеств, и это было одним из ключей к успеху Реформации — по словам К. Хейга, «англичане съели её небольшими порциями»^{302}.

В результате исследований ревизионистов оказалось возможным объяснение истории Реформации без предположения о существовании мощного протестантского движения или поиска признаков разложения католицизма. Вместе с тем, ревизионисты отмечали, что такое крупное явление, как Реформация, трудно представить лишь как результат махинаций придворных группировок и их борьбы за власть. Непопулярная Реформация не могла быть такой мирной, какова была Реформация в Англии. Поэтому ревизионисты считают, что утверждение Реформации в стране было ещё и свидетельством большого влияния королевской власти, престижа монархии и всех важнейших решений, которые исходили от всех монархов, будь то Генрих VIII, Эдуард VI, Мария или Елизавета. К тому же наказание за государственные преступления при Тюдорах были очень жёсткими и непослушание было смертельно опасно^{303}.

В начальной стадии Реформации при Генрихе VIII её развитию, как отмечают историки, способствовал и административный талант Томаса Кромвеля, который требовал, чтобы мировые судьи следили за священниками, а священники за мировыми судьями в их религиозных взглядах, чтобы они доносили друг на друга. Это создало в стране нервную обстановку в сфере административного управления, но по-своему помогало делу Реформации^{304}.

К. Хейг не идеализирует ревизионистский подход к изучению Реформации и не считает, что несбалансированная вигская версия понимания Реформации должна быть заменена несбалансированной ревизионистской версией. Хейг признает, что официальная Реформация проводилась монархами и политиками, исходя из своих интересов, но она стала возможной потому, что получила реальную поддержку некоторой части знати; наряду с законодательной реформацией стала происходить настоящая религиозная Реформация с подлинными обращениями, хотя этот процесс и был медленным. Реформированную религию восприняло меньшинство, но его тоже не следует игнорировать. Хотя можно оспаривать значение долговременных причин Реформации, это не значит, что не было никаких предварительных условий, которые сделали Реформацию приемлемой для общества. Реформации также способствовала развивавшаяся теория национального суверенитета и идея о превосходстве общего права. Юристы общего права стремились воспрепятствовать церковным судам вторгаться в сферу общего права с тем, чтобы церковные суды занимались только духовными и церемониальными делами. Сам бракоразводный процесс Генриха VIII был захватом полномочий, которые ранее принадлежали ведению церковных судов, а король поставил себя над ними, к чему стремились и суды общего права^{305}. Реформация была вполне приемлема для юристов — особенно после того, как диссолюция монастырей породила массу дел, связанных с земельной собственностью. Юристы были одним из влиятельных меньшинств, интересам которого отвечала Реформация^{306}.

Как отмечает К. Хейг, в середине XVI в. в Англии 70% мужчин и 90% женщин были неграмотны и мало восприимчивы к протестантской доктрине, но ситуация стала меняться в лучшую сторону, когда шире распространилась практика проповеди. Протестантизм лучше воспринимался среди более грамотной верхушки общества, хотя католики пытались представить протестантизм как веру бунтовщиков и общественного сброда. Реформацию восприняли сельские джентльмены, купцы и ремесленные мастера, йомены и ремесленники. В обществе это были меньшинства, но они занимали важные, иногда ключевые позиции^{307}.

К. Хейг обращает внимание на то, что существовало некоторое сопротивление протестантской религии во всех социальных группах в обществе, и это, по его мнению, не дало протестантизму стать классовым по характеру движением: например, эмигранты времен Марии Тюдор, бежавшие из страны, были в основном из верхушки общества, мученики времен Марии происходили в основном из низших классов. К. Хейг считает, что в восприятии протестантизма разделение шло главным образом внутри общественных классов, а не между классами. Везде, где проникал протестантизм, он нес в общественные отношения главным образом раскол: возникшие сплочённые группы протестантов высмеивали иконы, ритуалы старой религии, которые были дороги консерваторам, а католики называли протестантов еретиками, «людьми, начитавшимися книг стоимостью по два пенса». В целом английская Реформация была мирной, но отнюдь не полностью лишённой каких-либо общественных столкновений.

Как считает К. Хейг, протестанты одержали победу в целом к 1580-м гг. К этому времени они контролировали Тайный совет, королевский двор, парламент, мировые комиссии в графствах, гражданское управление и в значительной степени контролировали церковь и школы. Исчезали старые священники, которые ещё использовали католические церемонии, а католики стали самоорганизовываться в своего рода «сеньериальную секту». Протестанты победили католиков, но не смогли подчинить своему контролю народ: попытки ликвидировать майские шесты, распитие пива в Троицу, танцы в костюмах героев легенды о Робин Гуде, навязать более строгое соблюдение воскресного дня вызывали масштабное сопротивление, которое в некоторые годы, как в 1588–89 гг., принимало форму уличных демонстраций, намеренного соблюдения запрещаемых обрядов и праздников. К. Хейг приходит к заключению, что Реформация не создала единую сплочённую протестантскую Англию, а способствовала появлению глубоко расколотой Англии^{308}.

Как пишет К. Хейг в своей крупнейшей обобщающей работе по истории английской Реформации «Английские реформации. Религия, политика и общество в правление династии Тюдоров» (1993), он стремится создать версию истории английской Реформации, которая бы интегрировала в себе динамику событий высокой политики с анализом разнообразия откликов на эту политику на локальном уровне. Источниками для написания такой истории могут быть материалы центральных государственных учреждений, материалы заседаний церковных судов (the act books) и епископских визитаций, отчеты церковных старост, привлечённые им примерно из 200 приходов^{309}. В начале 1970-х гг., отмечает К. Хейг, его подход к изучению истории Реформации в Англии подозревали в симпатиях к католицизму, но К. Хейг считает, что «оценки событий ему подсказывали сами источники». Как пишет К. Хейг, если кому-то покажется интересным и существенным, каковы его религиозные взгляды, то он с готовностью может раскрыть их: в детстве он был воспитан в методизме, в тинэйджерском возрасте был пресвитерианином, далее в его биографии был короткий первый брак с католичкой, после чего, как он с определённой иронией замечает, «на десять лет стал убежденным атеистом», но далее еще десять лет он был индифферентным к религии, а потом стал исповедовать разновидность агностицизма англиканского толка^{310}.

У Хейга, как он сообщает, сохранилась «кипа писем» от Дж. Элтона с призывами ещё раз обо всем подумать в формулировании своих представлений о Реформации. К публикации своей работы «Английские реформации» (1993) К. Хейг пришёл, выдвинув уже не только свои критические замечания к прежней традиционной версии истории Реформации, но и предложив в ней позитивное, альтернативное объяснение изменений, которые произошли в ходе Реформации. К. Хейг считает, что его исследования тоже не будут последним словом в изучении английской Реформации, но он надеется, что он продвинул вперед изучение этих проблем^{311}.

По мнению К. Хейга, события Реформации в Англии следует называть «религиозными реформациями» во множественном числе, чем и объясняет название своей работы 1993 г. Религиозная Реформация не была ограничена только временем правления династии Тюдоров, и религиозные преобразования, по его мнению, не представляли собой связной программы, имели только ограниченный успех. Они не сделали церковь и народ в XVI в. ярко выражение протестантскими, и впоследствии поэтому были попытки более энергичной религиозной Реформации в середине XVII в., когда были введены более протестантские формы церковного управления и религиозного культа, а также в конце XVIII в., когда методисты и евангелисты предложили «более пылкую веру тем, чья протестантская вера была лишь номинальной или минимальной». Изучая историю Реформации в Англии, считает К. Хейг, надо рассматривать несколько «реформации» и увидеть то, как они происходили, чего они достигли и почему не смогли достичь большего^{312}.

К. Хейг оспаривает мнение, что Реформацию в Англии можно рассматривать лишь как локальное проявление более широкого общеевропейского движения, как неотъемлемую составную часть той «Реформации», в которой личный бунт Мартина Лютера стал широко распространившимся движением против власти и предрассудков римско-католической церкви. Вместе с тем, в определённом смысле утверждения о европейских связях и влияниях на развитие событий в Англии справедливы, так как английские реформаторы заимствовали идеи Лютера, Цвингли и Кальвина, и в этом смысле стали протестантами, частью более широкого европейского явления. Но в то же время как раз события на континенте привели к тому, что Генрих VIII в религиозных реформах пошел своим путем. Английская Реформация, утверждает К. Хейг, произошла не из-за Лютера и не следовала ни одному европейскому образцу. Католическая церковь в Англии не была такой коррумпированной и обмирщённой, как в Германии. Лютеранские идеи повлияли на англичан только незначительно, а Генрих VIII порвал с папой совсем не но лютеранским причинам. Генрих VIII имел дела с лютеранскими князьями и богословами только по политическим и тактическим причинам, а в своей стране считал носителей идей Лютера и особенно Цвингли еретиками^{313}.

Реформация в Германии и Швейцарии протекала бурно, с уничтожением алтарей и образов. В Англии же, особенно вне Лондона, алтари и образа аккуратно убирали на основе правительственных распоряжений, а потом, бывало, ещё и прятали на случай, если они опять понадобятся. На континенте в некоторых областях Реформация проходила за недели, месяцы, во всяком случае, везде она прошла за несколько лет, в отличие от Англии, где от первых настоящих нападок на церковную юрисдикцию в 1532 г. до первой настоящей церковной службы по протестантским образцам в 1552 г. прошло 20 лет. При Марии всё было опять опрокинуто, и только с 1559 г. был взят курс на полную Реформацию, которая, опять же, не была быстрой. Английские реформации, отмечает К. Хейг, взяли ряд идей европейской Реформации, но, по его мнению, это произошло потому, что они совпали по времени. В Англии не было Реформации, необходимость которой была бы декларирована реформаторами и подхвачена массами, которые бы требовали того, что сформулировали реформаторы. Термин «Реформация» применяется историками к набору исторических событий, к которому обычно подходят как к неумолимому процессу. Европейская Реформация обычно проходила последовательные логичные стадии, развивавшиеся от появившихся нападок на католическую доктрину до обращения народа в протестантизм. В Англии подобные события не происходили быстро и последовательно как этапы заранее спланированной программы или как движение протеста: они были случайностями повседневной политики и следствием борьбы за влияние и власть^{314}.

С современной точки зрения, деятели из окружения Генриха VIII могут казаться какими-то половинчатыми реформаторами, даже лицемерами и трусами, политиками по стилю своей деятельности, но, как считает К. Хейг, «они жили в опасное и плохо понимаемое окружающими время, когда идеи в обществе и властные структуры были нестабильными, будущее было непонятно и участники происходивших событий ещё не знали, что они переживают «Реформацию». Они не знали, чем закончится лютеранская схизма. Они не знали, что это такое — быть «протестантом», так что они не выступали «за» или «против» Реформации». Они делали ряд более мелких выборов в своих действиях в определенном контексте: за или против кардинала Уолси в 1529 г., за или против существования самостоятельного канонического права в 1532 г., за или против брака с Екатериной Арагонской в 1533 г., за или против папской власти над Англией в 1534 г., за или против более высокого налогообложения духовных лиц в 1535 г., за или против сохранения мелких монастырей в 1536 г. и т.д. В целом изменения в религиозной сфере в Англии в XVI в. были гораздо более сложными. К. Хейг насчитывает в это время три политические реформации: политическая реформация при Генрихе VIII в 1530–1538 гг., значительная часть мероприятий которой была пересмотрена в 1538–1546 гг.; политическая реформация при Эдуарде VI в 1547–1553 гг., почти полностью пересмотренная в 1553–1558 гг.; политическая реформация при Елизавете в 1559–1563 гг., которая стала необратимой. Эти политические реформации не могли сделать Англию протестантской, но, посредством законодательных мер, они дали Англии протестантское законодательство, что сделало возможным укоренение протестантизма в народе. К. Хейг считает, что англичане в части своей стали протестантами не благодаря трем имевшим политический характер реформациям, а в результате параллельно происходившей евангелической Реформации, которая была протестантской Реформацией в виде индивидуальных обращений проповедниками, личными контактами. Такая евангелическая Реформация началась в Лондоне, Кембридже и Оксфорде примерно с 1520 г., но никогда полностью не завершалась. К. Хейг пишет, что в Англии происходили «спотыкающиеся» реформации, которые большинство населения не понимало, которых хотели немногие, и никто не знал, чем эти реформации закончатся^{315}.

В отличие от такого предлагаемого К. Хейгом подхода, историки обычно связывали события Реформации в одно большое событие: Реформацию (the Reformation). Историки считали, что крупные события должны иметь под собой значительные причины. Поэтому Реформация понималась как результат совокупного действия ряда «прогрессивных» процессов: подъёма антиклерикализма, современного государства, рационализма, гуманизма, протестантизма, среднего класса, капитализма, и на этом фоне происходившего упадка феодализма, монашества, католицизма и власти духовенства. В методологическом отношении такой подход К. Хейг называет «упрощенчески вигским». Вигская версия истории телеологична — она ищет причины известного результата, объясняя их действием сил модернизации и демонстрируя, как «плохое старое прошлое» уходит, и ему на смену приходит «блестящее будущее». Получается, что Англия отказалась от католицизма и восприняла протестантизм под влиянием «сил прогресса». Эта техника соблазнительно проста: выделяется значительное изменение, что помогает организовать его объяснение, потому что при этом подбираются подходящие свидетельства его появления. Сложное взаимодействие одновременных событий редуцируется в серию действующих прогрессивных факторов, которые могут быть проиллюстрированы соответствующими примерами, вырванными из своего специфического контекста. В предреформационный период спокойствие в церковных делах в Англии, сотрудничество, удовлетворенность церковью игнорируются, поскольку из них нельзя вывести появление сил, проявивших себя в будущем. Это очень избирательный подход к истории: он преувеличивает значение конфликтов, изменений и представляет одностороннюю картину действия сил протеста, которые одержали победу. Вигское историописание концентрируется на описании достижений прогресса. Характеристика происходивших изменений упрощается и спрямляется, если история сводится к последовательности реформ, игнорирует реакцию на них, противодействие и обратный ход событий, альтернативы и контекст происходящего. Изменения кажутся легко происходящими, если удаляются из описания событий противники этих изменений, или эти противники изображаются как глупые старые чудаки, которым был уготовано поражение^{316}. Но такой дистиллированный вариант истории — это иллюзия, прошлое таким не было. Религиозные изменения в Англии в XVI в., общественные изменения вообще развиваются не благодаря действиям одной группировки, а во взаимной борьбе сторон. Религиозные изменения происходили не только в Лондоне, но и в остальной стране. По словам К. Хейга, «изменения не были результатом деятельности только лишь богословов и законодателей, они были также результатом деятельности тех, кто озадаченно слушал проповеди реформаторов в церквах и не совсем трезво рассуждал о реформах в пивных, и противостояние и столкновения с католиками тоже наложили свой отпечаток на ход Реформации». Так что вигская историография использует несовершенные и недостаточные методы, которые дают слишком упрощённое, несбалансированное и вводящее в заблуждение видение английской Реформации.

Сейчас также можно уверенно сказать, что вигская версия Реформации — это еще и неточная версия, считает К. Хейг^{317}. Написанная вигскими историками история Реформации основывается на двух видах письменных свидетельств: критике со стороны протестантов и парламентском законодательстве. Причины Реформации при этом выводились из жалоб и критических заявлений ранних протестантов — Томаса Билни, Саймона Фиша, Хью Латимера. Ход Реформации вигские историки реконструировали по изучению парламентского законодательства 1529–1559 гг., и поэтому окончательное утверждение протестантизма законодательным путем при Елизавете представлялось в их изложении завершением Реформации в Англии. Свидетельства того, что в предреформационный период существовало недовольство церковью, для вигских историков были доказательством того, что в Англии хотели Реформации, а материалы законодательства были источником, необходимым для того, чтобы показать, как происходила Реформация.

Новое понимание хода английской Реформации, которое может быть достигнуто сейчас, обусловлено расширением источниковой базы в её изучении, которое происходило в 1960–70-е гг. С тех пор происходило интенсивное изучение неопубликованных рукописных материалов в центральных и местных архивах. В эти же десятилетия, отмечает К. Хейг, улучшилась организация архивов в стране, увеличился прием на исторические специальности в ВУЗзах, стало предоставляться больше грантов научно-исследовательскими фондами. Этому также способствовала демократическая мода на исследования по локальной истории. В результате сейчас есть возможность брать сведения о том, в каком состоянии была церковь Англии, не из критики сторонников реформ, а из материалов церковных судов — книг консисторий (consistory act books), показаний под присягой (deposition books), конкретных дел о судебных разбирательствах (cause papers). Это предоставляет данные о том, что на самом деле делали церковные суды и как они действовали, из материалов делопроизводства, а не из обвинений тех, кто стремился дискредитировать церковное правосудие. Стали также изучаться доклады о визитациях, завещания, годовые отчёты церковных старост. Все это дает возможность увидеть, что реально происходило в приходах, а не рассматривать критические утверждения тех лиц, которые считали, что приходская религия деградировала.

Все эти материалы, подчёркивает К. Хейг, требуют критического анализа. Административные документы тоже дают тенденциозный и пристрастный взгляд на происходившее, как и образцы протестантской пропаганды того времени. Например, отчёты церковных старост дают сведения о том, на что они тратили приходские деньги, а не о том, на что их хотели бы потратить остальные прихожане и какова была религиозность этих прихожан. Завещания отражают то, что думали более состоятельные прихожане, но эти мысли они находили в себе накануне смерти, и отсюда не узнать, как они относились к религиозным вопросам большую часть жизни, считает К. Хеш. Книги консисторий выставляют напоказ только проблемы, которые доходили до суда, но часть подобных проблем решалась на предварительной стадии или вообще не обнародовалась из-за страха или почтительности но отношению к кому-то. Но, тем не менее, на этих материалах можно ставить и решать вопросы, которые раньше игнорировались или обсуждались на уровне предположений. Из этих материалов также видно, что традиционная католическая религиозность не находилась в кризисе и не разрушалась, и если даже встречались скептики, было гораздо больше энтузиастов и конформистов. Церковные суды не нравились в первую очередь их критикам, а также завсегдатаям пивных, но объёмы судопроизводства и поведение тяжущихся сторон демонстрируют главным образом то, что церковные суды были полезны обществу, а их решения уважались^{318}.

Историки сейчас также могут изучать ход Реформации в том виде, как она происходила, а не в том, как её пытались проводить власти. Между законодательством и его исполнением, реализацией всегда есть разрыв. Изучение материалов деятельности местной церковной администрации даёт возможность рассмотреть, как вводились новые нормы церковной жизни и каков был отклик на них. К. Хейг приводит пример с распоряжением властей в 1538 г., когда всем приходам было предписано приобрести Библию, но кое-где она была приобретена только в конце 1540-х гг. К. Хейг при этом считает, что предпринимавшиеся в последнее время попытки историков добраться до понимания Реформации простыми людьми во многом разочаровывают: нет таких источников, которые недвусмысленно характеризовали бы религиозные верования народа, но при этом по некоторым источникам можно судить о том, как изменялись поведение и взгляды в некоторых социальных группах, сельских общинах. Как представляется К. Хейгу, в каждом приходе Реформация совершалась по-своему, у каждого прихода были свои причины к тому, воспринять ли её, или придерживаться прежних религиозных верований. Из этого нельзя делать вывод, что невозможно выявить ничего обобщающего. Можно обнаружить региональные подобия, но в этих рамках по-прежнему нужно видеть местные особенности. Можно увидеть общенациональные тенденции, отмечая в то же время, что темпы изменений в разных регионах были различными^{319}.

В изучении истории в целом ц истории Реформации иногда звучат заявления, что историю творят правители и политики, народ выступает в этом отношении потребителем их идей и жертвой истории, а думать иначе — наивность, или влияние левых политических убеждений. Но в истории Реформации мнение тех, кого называют «народ», как считает К. Хейг, всё же имело значение, во-первых, потому, что Реформация касалась того, что этот «народ» должен был думать и делать — как раз эти вопросы историки должны понять. Во-вторых, поведение людей было значимо для властей потому, что существовал постоянный риск возникновения беспорядков, восстания, если бы народ был спровоцирован непродуманной политикой — политические решения принимались всё-таки с учетом поведения подданных и граждан. В истории Реформации «народ» имел значение и потому, что принимал в ней участие. Бывали в этот период восстания, волнения, в которых прослеживается влияние религиозных причин^{320}.

Работа с новыми источниками не разрушает полностью вигскую версию английской Реформации. Скорее, новый материал вводит старые свидетельства в контекст, который добавляет им перспективу и сбалансированность. К. Хейг считает, что из вигского подхода выпадала конкретика Реформации, и её картина упрощалась, а теперь есть возможность понять, что составными частями Реформации были католический лоялизм и бездумный консерватизм, ненависть к ереси, недоверие к новшествам, мелкие проявления сопротивления, неохотное подчинение реформам, чувство облегчения и энтузиазм при восстановлении католицизма при Марии, а затем возвращение ощущения неопределённости, необходимость приспосабливаться к происходившему после вступления на престол Елизаветы. Таким образом, вигское толкование действия сил прогресса уравновешивается, становится труднее объяснение происходившего: понятия «подъём протестантизма», «упадок католицизма» уже не работают и не годятся даже для описания, а не только для объяснения^{321}.

К. Хейг отмечает, что он не пытается объяснять историю Реформации, опираясь на макрофакторы исторического процесса. В этом деле не помогает обращение к раннему влиянию антиклерикализма и континентального протестантизма, подъём капитализма, среднего класса, современного государства — всё это может рассматриваться как долговременные характеристики истории общества, а не как конкретные причины. Сомнительное отношение к Реформации в Англии и остальных европейских странах, по мнению К. Хейга, имеют также гуманизм, рационализм — эти интеллектуальные течения активно развивались и в тех странах, которые остались католическими. Всё это, как ему представляется — грубые обобщения, которые трудно соотнести с мириадами деталей комплексного объяснения происходивших изменений^{322}.

Сйою задачу К. Хейг видит в том, чтобы изложить историю кажущихся отдельными и самостоятельными событий, которые в совокупности стали «английскими реформациями». К. Хейг возводит такой подход к М. Оукшотту^{323}. В этом случае необходимо попытаться описать изменения так, как они происходили, одно за другим, попытаться показать, как одно событие привело к другому не из-за предопределённой последовательности происходившего, а из-за выбора, сделанного участниками событий.

В истории английской Реформации, считает К. Хейг, велико значение законодательных мер властей — они сделали возможным изменение умов. В стране до разрыва с Римом начиналось протестантское движение. Оно бы продолжало существовать без поддержки государства, но трудно сказать, захватило ли бы оно церковь. Протестантскому движению способствовало то, что политическая ситуация в стране благоприятствовала постепенному проведению антикатолических мер. По мнению К. Хейга, в лучшем случае при самостоятельном развитии протестантизм в Англии мог достичь чего-то, подобного французским гугенотам — стать опасным меньшинством, которое могло вести гражданскую войну, но не могло ее выиграть. Протестантов могла постичь участь сторонников евангелических идей в Италии и Испании, где они были просто подавлены. В Англии же динамику в изменении судеб Реформации обеспечила динамика в развитии политических событий. Это заметно отличает подход К. Хейга от либеральной веры А.Дж. Диккенса в то, что к концу XVI в. А.Дж. Диккенс не мог себе представить Англию иначе, как протестантской страной^{324}.

После 1960 г., отмечает К. Хейг, историки на основе изучения архивных материалов достигли более глубокого понимания того, как действовала в период Реформации центральная власть. Понятнее стало то, что стояло за парламентскими статутами времен Реформации: политический расчёт, намеренное манипулирование настроениями парламента, давление, направленное на проталкивание законодательства. Многое из того, что было открыто, показывает текучесть и случайность политического выбора и происходивших событий. Из-за борьбы придворных группировок ^неудивительно, что происходили отдельные «реформации» — обращавшиеся вспять и обратимые. Мелкие махинации придворных политиков приобрели общенациональное значение, когда последствия этих махинаций навязывались миллионам людей. Ряд политических побед, одержанных в междоусобной борьбе знатью — Кромвелем над Мором в 1532 г., Норфолком над Кромвелем в 1540 г., Гертфордом над Гардинером в 1546 г., Уориком над Эранделом в 1550 г., Марией Тюдор над Нортумберлендом в 1553 г., Сесилем над Норфолком в 1569 г., Лестером над Сассексом в 1579 г. — повлияли на религиозные верования мужчин, женщин и детей по всей стране. Большинство население воспринимали происходившую Реформацию как необходимость подчинения новым распоряжениям властей в религиозной сфере, а не как протестантское обращение. Даже свобода проповедника была ограничена официальной политикой — подпольная проповедь с риском преследований для слушателей была бы менее эффективной. Религиозные изменения были вызваны законодательством, а законодательство формировалось под влиянием текущей политики. Все перипетии «реформации» — начало, определение, поддержание, замедление, оживление — были результатом политических событий. Поэтому К. Хейг считает, что исследование истории английской Реформации — это исследование в рамках политической истории^{325}.

Такой подход характерен для представителей консервативного направления в британской историографии, что позволяет рассматривать историков-ревизионистов как представителей этого направления в изучении Реформации на современном этапе его развития. Известный консервативный историк Х.Р. Тревор-Роупер (1914–2003) тоже придерживался мнения о необходимости рассматривать Реформацию в Англии как политическое явление, истолковывая под политическим углом зрения весь реформационный период в истории страны. В деятельности реформационного парламента, по его мнению, почти каждый принятый акт имел прецеденты в истории Англии, что отражало еще ранее начавшуюся борьбу с Римом^{326}.

Стремление к восстановлению протестантизма в Англии при Марии Тюдор X. Тревор-Роупер тоже объяснял политическими причинами — испанцы хотели превратить Англию в 1553–1558 гг. в свой удел, подчинённый в политическом отношении. Политическими причинами он объяснял и то, что королева Елизавета препятствовала развитию пуританизма в церкви Англии, поскольку она осознала подрывные аспекты кальвинизма, который повлиял на возникновение пуританизма. К концу XVI в. в Европе, считал X. Тревор-Роупер, в общественном мнении связь кальвинизма со стремлением к республиканизму была признанной точкой зрения^{327}. Но на рубеже XVI–XVII вв. церковь, как писал X. Тревор-Роупер, была уже ограблена, и власти столкнулись «лицом к лицу с набиравшими силу предприимчивыми субъектами» — развивавшийся капитализм требовал простора. Следующей мишенью становились монополисты-придворные, так что Елизавета в конце жизни была вынуждена отменить некоторые монополии. Были нормализованы также отношения с Испанией, и это направление грабежа отпало. Между тем набирала силу частная инициатива, требовавшая сферы приложения и алчно взиравшая на сохранявшую ещё значительную земельную собственность церковь. К концу XVI в. стало ясно, что епископальная церковь в Англии устояла в бурях Реформации, и часть церковных деятелей пыталась вернуть церковной организации влияние в обществе. Как писал X. Тревор-Роупер, грабеж церкви при Генрихе VIII и при Эдуарде VI происходил ещё без какой-либо доктринальной основы, но затем в эту сферу двинулся средний класс, представители которого тоже хотели поживиться, стремясь опираться при этом на идейные мотивы для успокоения совести. Эту социальную группу устраивали даже доходы из уже ограбленных ранее королевской властью и аристократией епархий, и в то же время в среднем классе возник пуританизм^{328}.

Оценивая кальвинизм, X. Тревор-Роупер писал, что он был подходящей доктриной для приобретательских классов, которые после того, как составили себе состояние, стремились к власти и видели, что в рамках римско-католической системы, стремившейся поддерживать общественную стабильность, власть в обществе им не достанется. Естественным результатом было то, что они потянулись к интеллектуалам, которые находили разного рода изъяны в католической интерпретации Писания. Но интеллектуалы и предприниматели не могли пойти вместе очень далеко в своих позитивных действиях. Предпринимателей в кальвинизме привлекала пропагандируемая им идея избранности, критическое отношение к авторитетам, признание того, что в обществе должны управлять трудолюбивые и энергичные Божьи избранники в интересах самих этих Божьих избранников во славу Божью. Важно и то, что Кальвин строил пропаганду своих взглядов как религию откровения, а не как философское учение — религия откровения больше убеждает. Своими смелыми утверждениями о возможности прибегнуть к революции в общественных отношениях кальвинизм импонировал всем оппозиционным по отношению к деспотической иерархии Рима силам. Кальвинизму удалось одержать победу преимущественно в странах, где уже активно развивались торговля и промышленность^{329}.

По словам X. Тревор-Роупера, чем больше мы анализируем религиозные войны, тем меньше находим в них собственно религиозных вопросов. Трудно поверить, что в течение более чем ста лет между народами шла борьба о понимании атрибутов непознаваемого Бога. То, что рассматривается в религиозных доктринах — происхождение мира, судьбы души — нельзя изменить с помощью революции. Но если религия является идеальным выражением определённой социально-политической организации, тогда можно понять, почему люди были готовы сражаться за такую «религию», а потом наступило время, когда религия перестала в такой степени волновать людей, поскольку стала терять свой политический подтекст.

Религия была также аспектом политики — внешним символом, паролем, под которыми были известны политические группировки. Нам кажется непонятным, как можно было так яростно бороться и дискутировать по вопросу о том, следует ли кланяться в церкви, или о том, где должен находиться стол для причастия, но символическая сторона ведь не ушла полностью также из современной жизни, и «нашим потомкам тоже может быть трудно понять, почему накануне второй мировой войны вызывали страсти, например, цвет рубашки, форма приветствия, изображение мелом на стене каких-то символов, и это даже привело к насилию и большой войне»^{330}.

Религиозные ересиархи и реформаторы XVI–XVII вв., считал X. Тревор-Роуиер, если бы они рассуждали только о душе, ушли бы с европейской сцены максимум с таким же влиянием, какое оказали на историю общества великие поэты, но реформаторы замахивались на большее, хотя, как все политические теоретики, они начинали с рассмотрения природы человека перед тем, как перейти к рассмотрению организации человеческого общества. Это не означает, что политические программы, окрашенные в цвета той или иной деноминации, были лицемерием, или то, что религия была не более, чем идеализированной политической программой. Религия — сложное явление, в котором возвышаются, очищаются и гармонизируются многие человеческие инстинкты, и политические амбиции составляют только их часть, хотя и одну из самых мощных. Люди XVII в. всей душой верили в те доктрины, которые они разрабатывали с такой изобретательностью, но, когда разрушались материальные основы под этими верованиями, разрушались и верования, и, как проницательно замечал X. Тревор-Роупер, случается, что «убеждения одного поколения становятся шуткой для другого»^{331}.

По понятиям XVI в., считал X. Тревор-Роуиер, религиозная терпимость в государстве была «потрясающей ошибкой». В эпоху, когда религия была тесно связана с политикой, это вполне объяснимо. Нетерпимость в религиозной сфере существовала потому, что религия была не просто набором личных убеждений и верований о том, как устроены небеса, но была также внешним выражением той социально-политической теории, которую защищали церковь и государство. Биографы церковных деятелей, бывало, затруднялись в понимании того, почему в XVI–XVII вв. при, казалось бы, мягком характере того или иного деятеля они бывали нетерпимы к инакомыслящим, но для современников это не составляло загадки. По этой причине изменения в религии рассматривались как стремление к изменениям в существующем политическом строе. Церковь в Англии стала отходить от непосредственного участия в политике только в конце XVII в., и такая позиция, считал X. Тревор-Роупер, «превратила церковь в политическое ничтожество, к которому относятся со снисходительным почтением, как к мертвым». Духовенство стало с тоской говорить, что раньше мир был религиозным, но, считал X. Тревор-Роупер, точнее было бы сказать, что раньше сама религия активно участвовала в светской политической жизни. Наступило время, когда людям стало непонятно религиозное происхождение Английской революции XVII в.^{332}

Оценивая религиозность англичан в XVI в., К. Хейг считает, что XVI в. был веком религии, и вера в Бога имела реальное значение. Не каждый человек подробно вникал в положения доктрин, но едва ли кто в это время полностью отвергал христианскую систему верований. Мало кто оставался постоянно вне церковной организации. Это не значит, что все были высокоморальными, но все знали, что это означает. Как и во все времена, в XVI в. были люди, для которых религия была всем, и те, для кого она значила очень мало. Численно преобладали нерефлексирующие христиане, которые по привычке соблюдали религиозные обычаи и традиции. Многие вспоминали о религии по воскресеньям, праздникам, особым жизненным ситуациям, дававшим для этого повод^{333}.

Дореформационное христианство, считает К. Хейг, давало более широкий спектр в христианском образе жизни: от мистицизма и аскетизма монастырей, религиозных орденов до приходской религии. Реформаторы же хотели превратить всех христиан в размышляющих христиан, но этого захотели после начала Контрреформации также и католики. Католические реформаторы при этом не сомневались, что не размышляющий человек тоже может быть христианином, и считали, что могут быть и практически действующие христиане, и размышляющие христиане. С протестантской же точки зрения, признание оправдания верой предполагало размышления, и лишало статуса настоящих христиан тех, кто не размышлял над своей верой: спасающая вера требовала понимания, решимости, внутренних убеждений, внимательности на проповеди, изучения катехизиса и чтения Библии, сознательности в вере, и в таком виде протестантизм видел единственную модель христианской жизни. Протестантизм был религией слова. Но протестантская Реформация всё же не уничтожила в народе католические представления о христианской жизни и спасении и не смогла породить широкую приверженность доктрине оправдания верой. Многие люди по-прежнему ждали, что спасутся с помощью церкви, поэтому во многих приходах протестантские службы приобретали привлекательность медленно, но, тем не менее, прижились^{334}.

Священники с пуританскими наклонностями обвиняли тех прихожан, которые не воспринимали в полном объеме пуританские идеи, в том, что они были обычными конформистами, но, по мнению К. Хейга, они всё же не были бессознательными конформистами: эти прихожане сами выбрали, по отношению к чему им быть конформистами, и они уже подверглись декатолизации, но не подверглись протестантизации. К. Хейг называет их «приходскими англиканами». Там, где протестантская Реформация удалась по-настоящему, она способствовала появлению сознательных христиан, какими их представляли пуритане. Там, где она в полной мере не удалась, появились лишь «приходские англикане». К концу XVI в. в Англии, как считает К. Хейг, можно было найти четыре категории христиан: набожные протестанты, паписты-рекузанты, «приходские англикане» и старые католики^{335}. Сознательные протестанты были окружены папистами, «приходскими англиканами», лицами, безразличными к религии, грешниками. Было поэтому не удивительно, что «истинные верующие» вели себя нервно, требовали, чтобы в стране было больше проповедей, больше Реформации, настаивали на преследованиях католиков. Рьяных сторонников Реформации поражало, как мало удалось изменить в религиозной ситуации, несмотря на все усилия монархов и проповедников. Но в то же время церковь Англии в таком виде удовлетворяла реальные религиозные потребности большинства населения страны. К. Хейг подчёркивает консервативность народных религиозных верований: в то время, когда политики проводили с колебаниями свои реформации и преобразования, протестанты проповедовали евангелическую реформу, прихожане всё так же ходили в церковь — так было в 1530 г., и в 1590 г., а за это время в стране прошли несколько реформации^{336}.

В 1989 г. А.Дж. Диккенс опубликовал пересмотренное издание своей главной работы «Английская Реформация» и заявил намерение дать отпор критикам своей либеральной концепции понимания английской Реформации в вопросе о состоянии церкви накануне Реформации и о привлекательности протестантизма, но, как заявил К. Хейг, «я не верю, что он сможет это сделать» и ответит тем, кто сделал иные выводы на материалах местных архивов.

К. Хейг также дает оценку взглядам еще одного историка, относимого к ревизионистам — Дж. Скарисбрика, который, по мнению К. Хеша, в работе «Реформация и английской народ» (1984) написал о Реформации без характеристики протестантизма, и стало трудно понять, почему Реформация вообще произошла. Как пишет К. Хейг, «исследование Реформации нуждается в такой версии религиозного конфликта и преобразований, которая включала бы в себя видение ситуации но обе стороны религиозного «забора», включая точку зрения тех, кто сидел на заборе, кто не мог найти этого забора, и тех, кто не понимал, почему вокруг этого забора поднялся такой шум». Реформация касалась не только религии, но также и управления страной и политики, поскольку в XVI в. правительства пытались действовать, исходя из необходимости утверждения идеологического однообразия в стране. Религиозная идеология в это время была предметом политических расчётов и давления. Об этом писал Дж. Элтон, показавший, что Реформация не была только борьбой католиков и протестантов: это была борьба правительства и подданных, и стоял также вопрос об эффективности управления^{337}. Дж. Элтон, как считает К. Хейг, преувеличил успехи Томаса Кромвеля во внедрении Реформации, и это видно на примере того, что в дальнейшем Сомерсет, Нортумберленд, Уильям Сесиль, Елизавета испытывали трудности во внедрении Реформации. Работы Э. Ивза и Д. Старки^{338}, испытавших большое влияние Дж. Элтона, но перешедших также к критике его взглядов, представили политику при Тюдорах как борьбу группировок за должности и вознаграждения, показали, как важен доступ к монарху для участников политической борьбы. При этом ряд историков (С. Адамс, Дж. Бернард, П. Гвин, Г. Редуорт и Р. Уорник) возражали на то, что монархов сводят до уровня пешек, подчёркивали значение их воли, а также считали, что при дворе не было прочных группировок: происходившее при дворе было маневрированием, и все ходы в политике имели элемент случайности, что распространялось и на историю Реформации, поэтому религиозные изменения в Англии в правление Тюдоров и были фрагментарными и эпизодическими^{339}.

К. Хейг считает, что изучение истории английской Реформации в современной британской историографии в 1960–80-е гг. фактически работало на подтверждение ревизионистской концепции понимания истории Реформации в Англии, предпринимая при этом обзор тех исследований, которые подкрепляют его взгляды. Недавние исследования состояния церкви Англии накануне Реформации показали, что она была в целом жизнеспособным институтом с достаточной, пусть и не совсем безоговорочной, поддержкой со стороны прихожан^{340}. Об этой жизнеспособности церкви Англии накануне Реформации свидетельствуют, по мнению К. Хейга, также исследования об английском приходском духовенстве^{341}. Современные историки перестали рассматривать церковные суды как неэффективные учреждения^{342}. В исследованиях о монастырях в современной британской историографии, по мнению К. Хейга, сохраняет свое значение работа Д. Ноулза, в которой отмечается, что положение в монастырях нельзя было считать весомым аргументом для их ликвидации^{343}.

Таким образом, опираясь на конкретные работы тех историков, которые сами по себе не могут быть отнесены к ревизионистскому направлению, историки-ревизионисты ищут в них факты, подкрепляющие разрабатываемую ими концепцию.