§ 5. Новгородцы от «рода варяжьска»?

Загадочная фраза, завершающая легенду о призвании в Новгород варяжских князей в Новгородский Первой летописи: «И от т?х Варягъ, находник т?хъ, прозвашася Русь, и от т?хъ словет Руская земля; и суть новгордстии людие до днешняго дни от рода варяжьска» (НПЛ. С. 106) — оставалась непонятной уже для первых редакторов этого текста. Составитель лаврентьевского варианта «Повести временных лет», для которого неясным было и место, где сидел старейший призванный князь Рюрик, вторил НПЛ: «И от т?хъ Варягъ прозвася Руская земля». Он сопровождал это утверждение невнятным синтаксическим комментарием: «Новугородьци ти суть людье Нооугородьци от рода Варяжьска преже бо б?ша СловБни» (ПСРЛ, т. 1, стб. 20).

Комментарий «преже бо беша Слов?ни» отсылает к космографическому введению, где утверждается, что словене, в древности расселявшиеся от Дуная, основали Новгород на озере Ильмень (ПСРЛ, т. 1, стб. 6). Составитель ипатьевской редакции (ср.: Гиппиус 2007; Вилкул 2008) включил ладожскую версию легенды о призвании, согласно которой Рюрик сначала сел в Ладоге, а затем «срубил» Новгород: он также свидетельствовал, что в восточноевропейских городах «суть находниц? Варязи, первии насл?дници в Нов?город? Слов?не» и т. д. (ПСРЛ, т. 2, стб. 14). О том, что новгородцы «от рода варяжска», здесь речи нет. Опустил отнесение новгородцев к «роду варяжьску» и составитель позднейшей Никоновской летописи, настаивавший, что и новгородцы прозвались русью «от варягъ» (ПСРЛ, т. IX: 9).

Летописная конструкция, возводившая новгородцев к варягам, не находит прямого объяснения в летописных текстах. А. А. Шахматов, настаивавший на первичности новгородской редакции варяжской легенды, понимал очевидную несообразность возведения имени русь к варягам, равно как и отнесения новгородцев к «роду варяжьску» в НПЛ: ведь в новгородском тексте нет отождествления руси с одним из варяжских народов — это отождествление свойственно ПВЛ. Воспринимая конструкцию НПЛ как последовательное отражение реальных исторических событий, Шахматов разделил историю руси и варягов, первую (начальную русь) связав с водворением Аскольда и Дира на киевском юге (откуда они отправились в поход на Царьград в 860 г.), вторых (варягов) — с призванными затем (в 862 г.) варяжскими князьями, обосновавшимися в Новгородской земле. Шахматов предложил конъектуру, которая призвана была устранить противоречия в летописных текстах: «И от техъ Варягъ, находьникъ техъ, прозъвашася Варягы, и суть Новгородьстии людие до дьньшняго дьне от рода Варяжьска» (ср.: Шахматов 2002. С. 432, 210, 218). На неприемлемость этой конъектуры (уже в силу того, что Аскольд и Дир названы той же НПЛ варягами, а не русью) уже указывалось (Петрухин 1995. С. 77 и сл.).

А. А. Шахматов строит на основе первой гипотезы вторую: из реконструированной фразы «от тех варяг прозъвашася варягы, и суть новъгородстии людие до днешняго дьня отъ рода варяжьска, преже бо беша словене» он делает вывод о том, что варягами прозвались… словене новгородские, подобно тому, как на юге поляне восприняли от скандинавов название «русь». Варяги действительно составляли часть населения Новгородской земли, и, судя по скандинавским именам, сохранившимся не только в среде новгородского боярства, но и в новгородской глубинке вплоть до XIV в., память о варяжских «находниках» в Новгороде была актуальной не только во время составления гипотетического Начального свода в конце XI в., но и во время составления Новгородской первой летописи и позже. Но конъектура Шахматова все же неприемлема. Если поляне действительно восприняли название русь, как об этом прямо сообщает Нестор, то словене не только никогда не назывались варягами, но в аутентичных источниках Х! в. противопоставлялись им: уже в «Русской правде» словенин — местный житель, варяг — иноземец (см. в Заключении). И если, открыто отождествляя русь и варягов, а затем русь и полян, составитель «Повести временных лет» прибегает к специальным разысканиям и комментариям, то для поисков подобного отождествления словен и варягов в источниках оснований нет.

Историческая интерпретация этих летописных текстов осложняется тем, что названия варяги и русь для летописей с конца XI в. означали имена народов — потомков Иафета, в то время как исторически они восходили к обозначению воинских контингентов — наемников (см. о варягах — Мельникова, Петрухин 1994) и княжеской дружины, в начальном значении — «гребцов» (Мельникова, Петрухин 1989)[132]. Посему понимать летописный текст как отражение генеалогических представлений о варяжском происхождении новгородцев, пусть даже наиболее представительных боярских родов (ср.: Гиппиус 2001)[133], едва ли допустимо. Вместе с тем место варягов в «родословной» новгородцев и в истории формировании самого Новгорода становится все более очевидным благодаря раскопкам Е. Н. Носова на новгородском Городище. Представляется убедительной трактовка полученных материалов (в том числе скандинавских) как свидетельство того, что варяжская дружина призванного князя остановилась на Городище после призвания князей IX в. Вокруг этого княжеского стола, где делились доходы — дань, начало концентрироваться словенское население, создавшее Новый город (ср. работы Е. Н. Носова, в том числе последнюю монографию, посвященную Городищу, — Носов, Горюнова, Плохов 2005. С. 11 и обзорную работу — Новгородская Русь).

Эти материалы позволили В. Л. Янину предположить «политический механизм возникновения Новгорода», где Старым городом оказалось Городище — княжеская резиденция; но князья (при Олеге), перебравшись в Киев, покинули первую столицу, оставив там лишь варяжскую дружину, которой «новгородские люди» должны были платить дань по уставу Олега. Впрочем, этой дружине пришлось делить власть и доходы с местной верхушкой — формирующимся боярством и вечевыми институтами (Янин 2004. С. 72 и сл.). Можно предположить, вслед за А. А. Молчановым (Молчанов 1997) и А. А. Гиппиусом (Гиппиус 1997а), что властные исходные группировки быстро консолидировались, и местные боярские роды получили варяжские корни. Эти корни обнаруживает и археология: о скандинавском происхождении владельцев двух боярских усадеб на Неревском и Троицком раскопах свидетельствуют находки рунических надписей и амулетов — молоточков Тора (Рыбина, Хвощинская 2010. С. 76). С варяжским родом, однако, увязываются новгородские «люди», то есть платящие дань (словене, кривичи и меря, призывавшие князей и обязанные платить дань по уставу Олега), а не бояре. Впрочем, «людье ноугородьстии» в 970 г. требуют себе князя у Святослава в Киеве, угрожая, что в противном случае сами добудут себе князя (ПВЛ. С. 33). Стремясь захватить Киев, Владимир (под 980 г. — ПВЛ. С. 36; ср. НПЛ. С. 125) «собра вои многи, варяги и слов?не, чудь и кривичи» (в войске Олега сто лет назад участвует еще и меря), отправляется сначала на Полоцк.

Послы киевских князей, заключавшие договоры с греками, действовали от имени княжеского «рода русского». Действительно ли судьбы «русского» Киева и «варяжского» Новгорода настолько разошлись в Х в.? НПЛ (под 921/922 гг.) описывает войско Игоря и Олега, которое те «пристроиста» на Царьград: «и Варягы, и Поляне, и Словене, и Кривичи». Редактор ПВЛ, которому стал известен договор Олега с греками 911 г., исправил дату похода на 907-й и по-другому описал состав войска: князь взял «множество Варяг и Словен, и Чудь, и Словене, и Кривичи, и Мерю, и Поляны, и Северы» (лаврентьевский вариант, ПСРЛ, т. 1, стб. 29) и прочие славянские племена юга. Бросается в глаза повторное упоминание словен — в ипатьевском варианте ПВЛ упоминание словен после чуди отсутствует. Но дело не просто в описке: лаврентьевский вариант перечисляет участников призвания варягов. В том же порядке они перечисляются в войске Олега, идущем на Киев (под 882 г.), и в лаврентьевском, и в ипатьевском варианте.

В НПЛ (с. 107) войско, приписываемое занявшему Киев Игорю, описано иначе: «и беша у него Варязи мужи Слов?не, и оттол? (прочии. — вставлено на полях, В. П.) прозвашася Русью». Более внятный (лаврентьевский) вариант относится к войску Олега в Киеве: «и беша у него варязи и слов?ни и прочи, прозвашася Русью» (в ипатьевском варианте на первом месте упомянуты словене, в утраченном Троицком списке стоит просто «Варязи Словене» — ср.: Шахматов 2002. С. 211). Варяги и словене представляют собой единство, княжескую дружину (старшую дружину?), которая и именовалась Русью, заключая договор 911 г. по «закону русскому». Редактор ПВЛ, утверждавший, что «словеньскый языкъ и рускый одно есть, от варягъ бо прозвашася Русью, а первое б?ша словене», и опиравшийся на славянский язык известных ему договоров руси с греками, фиксировал это единство варягов и словен[134].

Не менее существенным для киевских летописцев и князей было то, что словене при Олеге оставались данниками варягов: киевский князь «устави дани слов?номъ, кривичемъ и мери, и устави (повтор читается не во всех списках ПВЛ. — В. П.) варягомъ дань даяти от Новагорода гривенъ 300 на лето мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варягомъ» ПСРЛ, т. 1, стб. 23–24). Шахматов считал конструкцию ПВЛ искусственной, свидетельствующей о выплате дани варягам за море, хотя сам Ярослав платил треть дани своей варяжской дружине в самом Новгороде, а две трети отсылал в Киев.

НПЛ (с. 107), напротив, констатировала: Игорь «дани устави Слов?номъ и Варягомъ даяти, и Кривичемъ и Мерямъ дань даяти Варягомъ, а от Новгорода 300 гривен на л?то мира деля, еже не дають (курсив мой. — В. П.)». Повтор имени варягов, как и повтор имени словен в предыдущих фразах о войске, делает неясной летописную формулировку: то ли речь идет о дани кривичей и мери объединению словен и варягов, то ли слова «и Варягомъ даяти» являются вставкой (ср.: Шахматов 2002. С. 213, 228), и данниками были словене, кривичи и меря, призвавшие князей. Вероятно, новгородский летописец стремился подчеркнуть независимость словен от варяжской дани, идущей дружинникам киевского князя: дань варягам «мира деля» новгородцы больше не дают (НПЛ. С. 107; ср.: Шахматов 2002. С. 227 и сл.).

Это различие представляется принципиальным, отражающим позицию составителя НПЛ в XIII в. НПЛ была воспринята древняя традиция начальной летописи (Начального свода — первой редакции ПВЛ), но неприемлемым и непонятным было прямое отождествление призванных князей и их дружины с русью («всей русью» начальной летописи). Отсюда замена «всей руси» в тексте варяжской легенды НПЛ на «дружину многу и предивну» и стремление развести русь и варягов в начале новгородской истории[135].

Русь для составителя ПВЛ — один из варяжских народов. Так воспринимал летописный текст и А. А. Шахматов: фразу варяжской легенды о трех призванных князьях, которые «пояше по соб? всю русь», текстолог интерпретировал «напрямую» — летописец знал, что среди варягов нет народа по имени русь и изобразил дело так, что этот народ целиком взяли с собой призванные князья. Авторитетный исследователь летописных сводов не обратил внимания на то, что договор Олега 911 г. был заключен князем от имени «вс?хъ иже суть под рукою его Руси» (ПВЛ. С. 18; ср. в § 3).

Неприемлема и конъектура, принятая издателями ПВЛ в отношении данников варягов: те «брали дань на чюди, на словен?х, на мери а на вс?хъ, кривич?хъ» (ПВЛ. С. 12). Запятая, разделяющая вс?хъ и кривичей, призвана ввести в список данников финское племя весь — ведь Белоозеро, ареал веси, оказалось во власти призванных князей. Речь же в летописи идет о «всех кривичах» — это племенное объединение жило разбросанно в верховьях Западной Двины, Днепра и Волги. Соответственно со словами призвания к варяжской руси в летописной легенде обращаются «чюдь, словБни, и кривичи и вси» (ПВЛ. С. 13): перед нами распространенная (см. выше о франках) архаичная традиция (известная славянам)[136], когда правовые решения принимались всей совокупностью субъектов права — «всем миром». В конце древнерусского периода, когда в 1207 г. князь Константин явился из Новгорода во Владимир к своему отцу Всеволоду (Большое Гнездо), его встречали «вся братья его… и вси мужи его, и горожане вси от мала и до велика» (ПСРЛ, т. 1, стб. 428–429).

Нелетописный текст, относящийся к циклу произведений о Борисе и Глебе, «Сказание о чудесах св. Романа и Давыда» описывает неурядицы в Киеве после смерти киевского князя Святополка Изяславича и призвание на стол Владимира Мономаха (1113): «съвъкупивъше ся вси людие, паче же больщии и нарочитии моужи, шедшее причьтъмъ вс?хъ людии и моляхоу Володимира, да въшедъ оуставитъ крамолоу соущюю в людъхъ» (Усп. сб.: 69). Мономах дает «устав», очередной раз реформируя русское право после неурядиц (ср.: Петрухин 2000. С. 195 и сл.).

Слова «вся русь», фрагмент договорной лексики — ряда с призванными князьями, был уже непонятен новгородскому летописцу (НПЛ неизвестны договоры руси с греками). «Русь», «Русская земля» для Новгорода — это, прежде всего, Среднее Поднепровье с Киевом, Черниговом и Переяславлем. Когда сформировалось это противопоставление Новгородских «верховских» земель и «киевской Руси» — во время «новгородской революции» 1136 г. (см. НПЛ. С. 208 и сл.), или с обоснованием Олега и Игоря в Киеве; когда Новгородская земля стала считаться «внешней Росией» — особая проблема[137].

Новгородская тенденция противопоставления варягов и руси (разделяемая А. А. Шахматовым) не могла быть проведена последовательно: в древнерусской официозной (княжеской и летописной) традиции укоренилось предание о варяжском происхождении имени русь, но можно было противопоставить этой традиции утверждение, что «суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», но не «от рода русского», и не дают дани дружинникам киевского (русского) князя.

Почему же призванная скандинавская дружина называла себя «вся русь»?