***

Древнерусское летописное «сказание» (легенда) о призвании варяжских князей оставалось в центре внимания отечественной историографии на протяжении тысячелетнего ее развития, несмотря на смену идеологий и даже общественных формаций. Особое значение сказание приобретало в периоды идеологических кризисов: начало Русского государства следовало привести в соответствие с его настоящим. Эта потребность привела к трансформации летописного сказания и созданию «Сказания о князьях владимирских», в котором неизвестный Европе Рюрик должен был стать потомком Августа, в эпоху сложения централизованного государства. Его варяжское (скандинавское) происхождение не устраивало власти в эпоху борьбы Российской империи за господство на Балтике, что породило «антинорманизм», утверждение о славянском этносе варягов и т. п. (см. Введение).

Западники и славянофилы, в зависимости от собственных представлений о путях развития России, готовы были ассоциировать призвание варягов с исконной необходимостью европейских преобразований или с незыблемой привязанностью к славянским и православно-византийским корням: тогда главным было обоснование славянского происхождения варягов и призванных князей. Господство марксистских схем в советской историографии приводило к утверждению о приоритете «автохтонных» начал (базиса) в развитии государственности, формированию феодальных отношений в Восточной Европе в VIII в. (до призвания варягов)[107] и т. п.

В шовинистической идеологии послевоенного периода летописное сказание стало ассоциироваться с нацистскими идеями о неспособности славянской «расы» к самостоятельному развитию. Сам летописный текст воспринимался как чуждый «патриотической» русской летописи, свидетельствовавшей об исконно славянских (киевских) истоках государственности. Еще в 1980–90-х гг. Б. А. Рыбаков утверждал, что «чья-то рука изъяла из «Повести временных лет» самые интересные страницы (об исконной славянской руси. — В. П.) и заменила их новгородской легендой о призвании князей-варягов» (Рыбаков 1982. С. 142).

Эта «рука» принадлежала редактору князя Мстислава/Харальда, сына английской принцессы Гиды Харальдовны (и Владимира Мономаха) и мужа шведской принцессы Кристины, связанного с варягами (см. о скандинавских связях Мстислава — Литвина, Успенский 2006. С. 341–342). Действительно, в тексте варяжской легенды ПВЛ очевидны англо-саксонские мотивы: под 862 г. рассказывается об изгнании варягов, берущих дань «на слов?нех, на мери и на вс?хъ кривич?хъ» за море, усобицах, начавшихся у племен, ставших «сами в собъ волод?ти» и решении поискать себе князя, «иже бы волод?лъ нами и судилъ по праву» — «рядил по ряду по праву» (добавлено в ипатьевском списке ПВЛ: ПСРЛ, т, II, стб. 14).

Послы отправились «за море к варягомъ, к руси». Далее ПВЛ дает комментарий, соответствующий космографическому введению, характеризующему варяжские народы (см. главу II): «сице бо ся звазху тьи варязи русь, яко се друзии зъвуться свие, друзии же урмани, анъгляне, друзии гъте (готландцы. — В. П.), тако и си» (ПВЛ. С. 13). Англы включены здесь в число варяжских народов, что соответствует ситуации XI в. (после датского и норманнского завоевания Англии), но этого космографического мотива нет как раз в Новгородской летописи: там послы от словен, кривичей, мери и чуди идут за море к варягам, не именуемым в тексте самого призвания русью. Сторонники неваряжского происхождения руси считают (вслед за А. А. Шахматовым) новгородскую версию исконной, игнорируя контекст новгородской версии легенды, которая завершается утверждением «от т?х Варягъ, находникъ т?хъ, прозвашася Русь» (НПЛ. С. 106).

Новгородский летописец, сосредоточившийся на исторический судьбах Новгорода и Киева и изъявший космографическое введение, сокращал текст предшествующего свода (первой редакции «Повести временных лет»). Он стремился разделить судьбы вечевого Новгорода и княжеской «киевской» Руси, но не мог игнорировать варяжского происхождения имени русь и предполагал даже варяжское происхождение самих новгородцев (см. далее § 2). Он не удалил, однако, еще один «англо-саксонский» мотив из текста призвания, который звучит одинаково в разных редакциях легенды: послы говорят призываемым князьям — «земля наша велика и обилна, а наряда у нас н?ту» (НПЛ. С. 106). ПВЛ вторит: «а наряда в ней н?тъ» (ПВЛ. С. 13).

Еще К. Тиандер в специальном исследовании показал, что слова о великой и обильной земле находят полное соответствие в легенде о призвании саксов бриттами (в V в.) у хрониста Видукинда Корвейского (Видукинд: 69, 128; Тиандер 1915). Впитала ли русская княжеская традиция англо-саксонский мотив, занесенный свойственниками из Англии, или мы имеем дело с «общим местом» в эпическом наследии формирующихся государств раннего средневековья (ср.: Петрухин 2008), — не суть важно для понимания варяжской легенды, ибо легенда опиралась все же на местные традиции.

Об автохтонистских («примордиальных») конструкциях в историографии славянского (славяно-русского) этногенеза уже говорилось во Введении и в главах I и III: они восходят к подходам, сформировавшимся в науке XIX в., поискам «прародины» (Urheimat) народа в этнической истории, поискам «пратекста» (Urtext) в источниковедении.

Развитие исторической и филологической науки в области славянорусских исследований, прежде всего, массовый археологический материал требовали осмысления источников вне сложившихся или навязываемых официозных тенденций и стереотипов.

Осознание этих требований привело уже в 1970-е гг. к инициативе по изданию зарубежных источников по истории народов СССР, в том числе скандинавских, призванных пролить свет на русско-скандинавские отношения. Инициатор этого направления в историографии В. Т. Пашуто охарактеризовал призвание варягов как результат договорных отношений между предгосударственной конфедерацией племен севера Восточной Европы и дружинами варягов: договор — «ряд», по которому призванные князья должны были подчиняться законам (правде) призывающих племен, стал основой развития русской государственности (Пашуто 1965. С. 86; Пашуто 1974. С. 103, 110)[108].

К близким заключениям пришел тогда же В. Л. Янин, усмотревший в призвании варягов победу исконной (родоплеменной) вечевой традиции над амбициями агрессивной княжеской власти. Это заключение основывалось на археологическом исследовании культуры Новгорода: ее самобытность была очевидной (см. переиздание работ — Янин 2004. С. 11–12). Параллельно археологические источники по «норманнской проблеме» исследовались на семинарах при кафедрах археологии ЛГУ (рук. Л. С. Клейн) и МГУ (Д. А. Авдусин) (см. Клейн 2008). Уже в 1990-е гг., когда стало возможно открытое обсуждение спорных проблем русской истории, Е. А. Мельникова и автор опубликовали работы, посвященные проблемам договора («ряда») в становлении государственности и месту легенды о призвании варягов в формировании древнерусской историографии (Мельникова, Петрухин 1991; 1995; Мельникова 2011).