«Дух» и «буква» в русском старообрядчестве

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Старообрядцев часто несправедливо упрекали и продолжают упрекать в пресловутом «обрядоверии», в приверженности к «ритуалу» и «букве», которые они якобы превозносят в ущерб «духу» и «мысли». Однако эти обвинения, как правило, исходят от людей, имеющих весьма отдалённое представление не только о том, что такое старообрядчество, но и о том, что такое религия вообще.

Наоборот, если мы всмотримся внимательнее в старообрядческую полемическую литературу, создававшуюся на протяжении двухсот пятидесяти лет, то увидим в её памятниках такую свободу богословско-философской мысли и творчества (при твёрдости выработанного ритуала и неприкосновенности буквы Священного Писания), о которых казённое богословие синодального периода не могло и мечтать.

Об этом очень хорошо сказал глубокий знаток истории религий П.А. Флоренский. «Исследователи религии обычно ссылаются на Индию и Грецию в доказательство, что при строгом ритуализме и даже при наличности откровенного писания (Веды) и предания (Упанишады) возможен был самый широкий простор богословско-философской мысли и что даже твёрдость ритуала есть своего рода залог терпимости и свободы умозрения, — ибо ритуалом и писанием уж обеспечивается религиозное единство. Шесть взаимоисключающих главнейших систем философии в Индии одинаково опирались на авторитет Вед… Но и возле нас есть религиозная среда, в которой можно усмотреть нечто вроде Индии: это старообрядчество. Крепко держась неприкосновенной буквы обряда и Писания, оно допускает весьма широкую свободу понимания — и этим старообрядчество живо и глубоко — в полную противоположность нам, “православным”, в среде которых можно и почти стало должным игнорировать богослужение и тем более обряды и устав жизни, сомневаться в подлинности Писания и не считаться ни с канонами, ни с житиями святых, ни с святоотеческим преданием, — но для которых обязателен кодекс семинарско-позитивистического жизнепонимания и интеллигентски-нигилистического духовного уклада. Можно, даже епископу, отрицать пресуществление в окружном послании к духовенству своей паствы, но нельзя усомниться в ричле-гарнаковском нигилизме»[94].

С другой стороны, разделения в старообрядчестве никогда не возникали, что называется, «на пустом месте». Как верно отмечает В.Г. Сенатов, «в старообрядчестве нельзя заметить ни одного такого учения, которое не проникало бы до самых народных глубин и которое возникало бы случайно, в кабинете или каком-либо подобии его. Здесь нет таких образованных людей, которые всем своим существом, всеми силами, мыслями и чувствами не жили бы народною жизнью и мыслью до мельчайших их проявлений. Нет и такого учения, зёрна которого не были бы засеяны в самом народе. Старообрядчество не раз, а тысячи раз всколыхивалось, по-видимому, новыми положениями и новыми учителями. Но эта новизна — только кажущаяся. Учения эти уже давно зрели в народной мысли и временами то там, то здесь вспыхивали более или менее яркими блёстками. Учителя эти, нередко прославившиеся как новаторы, имели много предшественников, часто в лице неизвестных и незаметных людей. Новые учения, даже из тех, которые всколыхивают целые согласия от первого человека до последнего, навсегда воплощаются в книжную жизнь, получают литературную формулировку, чаще они перестраивают всё общество от верха до низа, дают ему совершенно новое содержание. Учителя, даже из тех, которые сокрушают старые согласия и основывают новые, не всегда свои учения облекают в книжную форму, чаще они перестраивают общественную жизнь и мысль исключительно устным словом и практическою деятельностью, всё время живя в народе, в живом соприкосновении со всеми своими сообщественниками. В старообрядчестве живёт, чувствует, мыслит и действует весь народ; юноши и старцы, девушки и женщины, бедные и богатые, — все по своим способностям и силам участвуют в общей жизни, в общем движении, все они воспринимают учения и участвуют в усвоении и переработке их, никто из них не лишён права высказать новую мысль и никто не будет оскорблён невнимательным молчанием только потому, что он бедный или незнатный человек»[95].