Разгром Выга и его влияние на русскую культуру

Наконец последний удар по монастырю был нанесён в 1854–1856 годах. В 1854 году Министерство внутренних дел предписало олонецкому губернатору все молитвенные здания, построенные в Данилове и Лексе между 1722 и 1809 годами, сломать, так как они «пришли в ветхость», а по существовавшему тогда закону ремонт этих построек был запрещен. В 1855 году «записные» старообрядцы были высланы по месту приписки, а Данилово и Лекса обращены в селения государственных крестьян, с открытием в каждом селении прихода господствующей церкви. В апреле 1856 года были закрыты и запечатаны столовые-моленные на женской улице на Выге и на мужской улице на Лексе. 7 мая 1856 года была запечатана Выговская Богоявленская соборная часовня, а 3 июня 1857 года — Лексинская Крестовоздвиженская соборная часовня, при этом книги, иконы и богослужебные принадлежности частично были конфискованы, а частично уничтожены. Писатель В.Н. Майнов, посетивший руины бывшей «Выгорецкой Лавры» во второй половине XIX века, передаёт со слов очевидцев чудовищные подробности «мамаева разорения»: «Посреди ограды стояла высокая колокольня с часами, а бок о бок с нею и главная часовня, которую не захотели разорить, а напротив того порешили оставить в назидание, — устроивши в ней православную церковь. Тут-то подле этой часовни и происходил главный погром: тут и били, и секли, и обливали холодною водою упорствующих, отсюда заставили батожьём большака (настоятеля. — К.К.) вынести ключи властям предержащим и т. п. Около 3000 рукописей было сожжено на площадке перед часовней этими новыми варварскими полчищами Омара; массы изрубленных и исковерканных икон подверглись той же участи, причём однако драгоценные каменья и богатые ризы все тщательно сдирались и затем уже никогда и не являлись на свет Божий»[88]. От некогда знаменитой Выгорецкой библиотеки осталось лишь 286 печатных и рукописных книг. Сожжены были и все хозяйственные книги — целый короб разных писем и записок, которые могли бы оказаться поистине бесценным материалом по истории Выго-Лексинского общежительства…

Все эти меры, по словам губернских чиновников, чуть не привели к волнениям среди старообрядцев, но так как их осталось слишком мало, то дело ограничилось «одним прискорбием». Позже миссионер господствующей церкви Д. Островский писал: «Несомненно, что разгром пустыни сопровождался тою жестокостью, которая всегда отличала наших низших исполнителей высоких приказаний…»[89] Двадцать лет спустя после разорения очевидцы тех событий рассказывали любознательному путешественнику, как, «издеваясь над почтительной памятью к усопшим братьям у оставшихся в живых, власти распахивали выговское кладбище, как ломали иконы и жгли рукописи… на глазах у их почитателей, как засекли насмерть (“говорят, она денька через два-три померла”) старицу Ирину Полтеву за то, что она уманила в лес монастырское стадо, как “княжик” — жандармский офицер, принимавший участие в разоренье… насмерть зашиб другую старуху “каблучком”, нетерпеливо требуя показать пруд, куда, по его сведениям, скитницы “швыряли живьём” рожденных ими младенцев (пруд, рассказывали выговцы, спустили и кости нашли, но только собачьи)»[90].

После 150 лет своего существования «лавра, процветшая в северных странах», пала. Однако в самый разгар «даниловского погрома» в Петербурге происходит событие, которое не может не заставить задуматься, — неожиданно умирает «царь-ирод» (так именовали его в старообрядческой среде), император Николай I (18 февраля 1855 года). Невольно напрашивается историческая параллель: вслед за падением Соловецкого монастыря (1676) внезапно умирает царь Алексей Михайлович, затеявший авантюрный «греческий проект» и принесший в жертву своему капризу жизни сотен тысяч русских людей. Вслед за разгромом полноправной преемницы Соловков, Выговской киновии, столь же внезапно умирает наследник и продолжатель дела царя Алексея Николай I, прославившийся своими жестокими гонениями на старообрядцев. Умирает, когда позорный исход и бессмысленность затеянной им за освобождение Константинополя Крымской войны (продолжение всё той же авантюры его пращура) становятся для него окончательно очевидными. Становится очевидной и бессмысленность войны с лучшей частью своего народа, старообрядцами, этими «руссейшими из русских», всегда являвшимися горячими патриотами своей Родины и хранителями её старины. Итак, круг замкнулся… Поистине: «Господь не замедлит и не потерпит… доколе не истребит сонма притеснителей и не сокрушит скипетров неправедных» (Сир. 35, 19)!

Предпринятый николаевским правительством «даниловский погром», получивший в народе название «мамаева разорения», нанёс непоправимый урон не только экономическому и культурному развитию Заонежья, но, несомненно, и всей русской культуре. Хотя в конце 1850-х — в 1860-е годы, уже в царствование Александра II, последовало кратковременное возрождение Выговского общежительства, в дальнейшем оно так и не смогло оправиться от нанесённого ему удара, так что проезжавший по этим местам в конце века поэт К.К. Случевский мог записать в своих путевых заметках: «От Данилова и Лексы не осталось более и тени… Это теперь почти такой же миф, как и онежский водяной царь…»[91] Сегодня на месте Выговского общежительства никаких следов бывших поселений не сохранилось. Единственным исключением является Берёзов скит с полуразвалившейся моленной и остатками старого кладбища.

Однако, несмотря на столь печальный конец, Выговское общежительство, положившее начало поморскому согласию, спустя годы и десятилетия после своего разгрома продолжало осуществлять «посмертное» (духовное и культурное) влияние на жителей Русского Севера. И не одного только Севера. Настоятели пустыни всегда заботились о распространении своего учения и основании общин в различных районах России. Подворья Выговского общежительства имелись в Петербурге, Архангельске, поволжских городах… Цепочка этих подворий протянулась от Верхокамья через Урал (Таватуй, Невьянский завод), Кошутскую пустынь на реке Тавде, Тобольск, Ишимские степи в Сибири — вплоть до Алтая. Поморцы со всех частей Российской империи именно на Выгу старались заказывать заздравные молебны и заупокойные службы по своим родственникам. Так, в дошедшей до наших дней «Росписи панихидам», совершавшимся в Выговских часовнях в конце XVIII — начале XIX века, записаны целые семьи староверов из Москвы, Петербурга, Ярославля, Рыбинска, Петрозаводска.

Об огромном нравственном влиянии староверия на русскую жизнь немецкий путешественник барон А. Гакстхаузен писал: «Староверы представляют собой кристаллизацию древнерусских начал, принцип неподвижности, или скорей тот регулятор, по которому можно определять ту границу, дальше которой не могут достигать изменения жизни в данную минуту. Кто хочет изучать характерные черты великороссов, тот должен изучать их у староверов… Староверы вообще имеют более простые нравы: они трезвее, положительнее прочих русских поселян. Можно положительно сказать, что чем ближе стоят русские крестьяне к староверам по нравам, одежде, привычкам, тем они лучше. Как скоро русский поселянин получает лоск полуобразованности, сбривает бороду, меняет костюм, строит дом в новом вкусе и т. д., ему перестают верить и он делается обыкновенно негодяем»[92].

Что касается культурного влияния Выга, то оно продолжало оставаться определяющим практически для всех беспоповских течений старообрядчества и после того, как общежительство утратило роль идейно-организационного центра. Знакомство с богатейшим культурным наследием Выговской поморской пустыни оказало несомненное влияние и на «большую» русскую культуру. После «мамаева разорения» памятники культуры, созданные староверами Выга (иконы, книги, рисованные лубки), во множестве разошлись по всей России и осели в библиотеках, музеях, частных коллекциях. Разгромленный физически, Выг взял духовный реванш: с середины XIX века начинается самое настоящее увлечение древней русской культурой в слоях «образованного общества». Русский стиль в архитектуре, музыке, живописи, наконец, в быту постепенно входит в моду. Но это было не просто поверхностное увлечение. К проблемам русской культуры, русской истории, национальной идентичности обращаются отечественные философы. Глубокий интерес к выговскому наследию проявляли такие русские ученые и писатели, как Е.В. Барсов, А.С. Пругавин, Н.С. Лесков, П.И. Мельников-Печерский, В.Н. Майнов, В.Г. Дружинин, Ф.А. Каликин, Д.С. Мережковский, Д.В. Философов, М.М. Пришвин, Д.С. Островский, М.А. Кузмин, А.М. Ремизов, Н.А. Клюев, Б.В. Шергин и многие другие. Оценить истинный масштаб воздействия достижений выговцев на русскую культуру ещё предстоит в будущем.