Мореход Татаринов

В этом очерке я собираюсь рассказать о исследователях Шантарских островов, о тех, кто первыми преодолели водные пространства, отделяющие острова от материка, и первыми ступили на их землю. Мореход Татаринов, именем которого я назвал очерк, не принадлежит к числу первооткрывателей Шантар: не он первым подплыл к ним, и до него зимовали на островах казаки. И все-таки я начал с морехода Татаринова не случайно. Пожалуй, в ранней историй исследования Охотского моря не встретишь человека с судьбой более трагичной, чем судьба этого морехода. Но о подробностях ниже, в своем месте, а начать нам придется издалека…

Я познакомился с Шантарами (кстати, «шантар» — по-гиляцки остров, отсюда и название всего архипелага) до известной степени случайно и обязан этим мореходным качествам нашего экспедиционного сейнера…

Закончив наконец свои дела в Николаевске-на-Амуре, мы вновь спустились к устью Амура, обогнули мыс Тебах и вскоре вышли в Сахалинский залив, то есть в Охотское море. Надо сказать, что Сахалинский залив вовсе не является заливом. Так его назвал по ошибке первый русский кругосветный путешественник Крузенштерн, разделявший общее заблуждение и считавший Сахалин полуостровом. Лишь позднее флотский офицер Невельской, именем которого назван пролив, окончательно доказал, что Сахалин остров.

В Сахалинском заливе мы действительно «взяли курс» на остров Святого Ионы, одиноко расположенный в центральной части Охотского моря, — нам нужно было посетить его. Ничего хорошего из этого мероприятия не получилось. Волны с открытого моря сначала подбросили сейнер, а потом накрыли его. В кубрике полетели на пол табуретки, стол и железная печка, в камбузе о кастрюли, в столовой, гордо именуемой кают-компанией, — бак с водой. Шуму и звону получилось много.

И капитан отдал категорический приказ — держаться ближе к берегу. Так и не удалось нам нарушить одиночество Святого Ионы. Но зато мы повидали Шантарские острова.

Надо признать, что в столь поспешном отступлении мы не были главными виновниками; нам досталось действительно в высшей степени странное судно. Раньше, то есть до 1947 года дальневосточные верфи строили обычные деревянные сейнеры, а наш был особый — металлический, да еще «калифорнийского типа». То ли, как говорится, первый блин комом, то ли дело еще в чем-нибудь, но, проплавав несколько месяцев на этом суденышке, я могу засвидетельствовать, что важнейшее свойство его заключалось в на редкость скверной остойчивости и столь же великолепной валкости; даже речные волны производили на сейнер такое неотразимое впечатление, что он начинал отплясывать, бросаясь из стороны в сторону. Наши моряки всерьез побаивались его, по вечерам в кубрике неизменно заводились разговоры о мореходных качествах некоторых судов новейших конструкций и делались мрачные прогнозы. В самом деле, осадка сейнера при полной нагрузке составляла всего сто восемьдесят сантиметров, а палубные надстройки возвышались на пять метров над водой; еще метра на два над ними поднималась металлическая мачта и вытянутая под углом стрела, а в длину сейнер едва достигал двадцати метров!

Так вот: мы поплыли на запад, к, материку. Утром следующего дня в белесом тумане проступили очертания высокого скалистого острова Прокофьева — мы подошли к Шантарам, заполняющим юго-западный угол Охотского моря.

— Вроде Пояркова мы, — пошутил кто-то. — Всего за триста два года до нас он где-то здесь провел свои кочи.

Наверху отчаянно закричал капитан, внезапно застопорились машины, и стало так тихо, что мы услышали щебетание птиц. Оказалось, что в тумане наш сейнер едва не наскочил на конусообразную скалу, именуемую островом Малмынского…

— Еще бы чуть-чуть, и мы уподобились бы не только Пояркову, но и еще кому-то — тому, кто первым ступиц на острова, — сказал тот же шутник.

— Разве он после кораблекрушения попал на Шантары? — спросил я.

— А кто его знает… Как-нибудь да попал.

Дневной бриз наконец разогнал туман, и к острову Нансикан мы подошли при свете солнца. Крутые серые скалы подступали вплотную к воде, темные волны разбивались о них в белую пену. Уж не знаю, на сколько разбившихся волн приходится одна обрушившаяся скала, но не было оснований сомневаться в том, что волны все-таки добиваются своего: крупные обломки, выступавшие из воды, наглядно убеждали в этом. Лишь кое-где на скалах виднелись зеленые пятна растительности, вероятно кедрового стланика. Кедровый стланик определенно предпочитал ту часть острова, которая обращена к материку: очевидно, он не ладил с холодными ветрами с моря; Но если скалистые островки не могли похвастаться обилием, растительности, то живности на них было сколько угодно» в воздухе мельтешили перед глазами тучи птиц — кайр, чаек, тупиков; топорков; птицы густо сидели на скалах, качались на волнах, ныряя или улетая при приближении сейнера. Тут же, у острова Нансикан, повстречалось нам огромное стадо нерп, и мы все, даже механики вышли из машинного отделения, собрались на палубе. Повсюду из воды торчали черные, усатые, удивительно смышленые морды. Нерпы плыли, подозрительно посматривая на нас (кто знает, может быть, они тоже впервые видели сейнер «калифорнийского типа»), а перед самым форштевнем ныряли, показав темную пятнистую спину и плеснув ластами.

Вскоре Шантары остались позади…

Мы с вами уже знаем, что Из русских первым увидел Шантарские острова Иван Москвитин; безусловно, видели Шантары, а тем более слышали о них от местных жителей казаки, служившие в Удском остроге на реке Уде.

Но вот что любопытно: до начала XVII столетия никто из русских не был на Шантарах, не плавали туда и эвены, и лишь гиляки иногда переправлялись, чтобы поохотиться в не тронутых человеком лесах.

Естественно, что очень долго так продолжаться не могло. К концу XVII столетия даже Камчатка была достигнута, а население ее обложено ясаком, и вдруг по соседству с Удским острогом лежат неведомые земли, быть может, очень богатые, и никто ими не владеет!

Мысль совершить вылазку на Шантарские острова пришла в голову почти одновременно якутскому воеводе Дорофею Афанасьевичу Траурнихту и губернатору Сибири князю Матвею Петровичу Гагарину.

Впрочем, первым проявил инициативу якутский воевода. В августе 1709 года он вызвал к себе в приказную палату находившегося в то время в Якутске удского приказчика Ивана Сорокоумова и попытался хоть что-нибудь узнать у него о Шантарах. Но удский приказчик понятия о них не имел. И тогда ему была вручена наказная память. «По указу великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца», повелевалось Ивану Сорокоумову с «великим поспешением» ехать до Удского острога, нигде не задерживаясь, туземцев в пути не обижать и еще до снега прибыть в Удский острог. Далее в особом наказе говорилось: «А от устья — реки Уди в море который значится остров проведывать: какие люди я том острове живут, и какой веры, и под чьим владением, или собою живут, и какой в том острове зверь, и иное какое богатство у них есть, и по прямому свидетельству буде возможно какими судами самому с служилыми людьми съездить и сметить, сколь далече от устья Уди-реки тот остров, и взять о том прямую достоверную ведомость, и о том всем учинить чертеж и В том великому государю показать верную и усердную свою службу…» Воевода не поскупился на обещания — посулил царские награды и даже приписал, что ежели кто-нибудь из служилых людей «более того сделает», то переведут его в дворянский чин, а также «денежная и товарная милость» ему учинена будет. Зная, что с некоторых пор не очень-то большой радивостью стали отличаться приказчики, не забыл воевода и пригрозить: если Иван Сорокоумов по своей вине указ не выполнит, то «учинено будет жестокое наказание» и пожитки его взяты будут «за великого государя бесповоротно».

«Прямую ведомость и чертеж» воевода обязал Ивана Сорокоумова представить в Якутск в 1710 году.

Надо ли, удивляться, что после столь строгого наказа Иван Сорокоумов действительно отправился в Удский острог с «великим поспешением»! Но я отнюдь не уверен, что гнала его вперед святая жажда искательства или даже служебное рвение. Нет, судя по всему, Сорокоумов принадлежал к иному типу людей, а самый этот «тип» сложился вполне закономерно.

Ивана Сорокоумова, вероятно, спокойная служба среди мирных туземцев устраивала гораздо больше, чем странствия по морям и исследование никому не известных островов. Прибыв в свою вотчину — в основанный задолго до него Удский острог, Иван Сорокоумов на некоторое время забыл о воеводском наказе. Но минула студеная, с ясным небом и сильными ветрами зима, а весной вспомнил боярский сын Сорокоумов, что будет учинено ему жестокое наказание, если он ничего не сделает. Надо признать, что положение у Сорокоумова было не очень легким. Дело в том, что в Удском остроге вместе с ним служило всего шестнадцать человек, и двое из них, судя по отписке Сорокоумова, тяжело заболели. Но на подмогу к Сорокоумову должны были прийти на дощанике еще четырнадцать казаков. Если бы Сорокоумов очень стремился отправиться на Шантарские острова, он, очевидно, постарался бы дождаться помощи. Однако Сорокоумов заранее начал готовить путь к отступлению, проявив-таки «великое поспешение». 4 июня 1710 года, когда юго-западная часть Охотского моря еще забита льдами, а реки не вскрылись и казаки при всем желании не могли приплыть на дощанике в Удский острог, Иван Сорокоумов созвал в приказную избу весь свой «полк». Расчет его, надо полагать, был прост: он решил выведать у казаков все, что им известно о Шантарах, и с этими сведениями, не дожидаясь немощи, отправиться в Якутск к воеводе.

Небольшая приказная изба едва вместила весь «полк». Пришли Семен Анабара, Иван Каргапол, Григорий Харин, Козьма Енисейский, Григорий Волга, Василий Костромин, Ефтифий Зырян с товарищами, а писать Иван Сорокоумов посадил своего сына Стефана Сорокоумова (сам приказчик грамоты не знал).

Но казаки лишь понаслышке кое-что знали о Шантарских островах, и Ивану Сорокоумову пришлось задержаться, чтобы дополнительно опросить ясачных туземцев. Это ему удалось сделать только через месяц. Немного выведал Сорокоумов, но все-таки в отписке теперь значилось, что на Шантарских островах есть горы и рыбные реки, что водятся там разные пушные звери, что гиляки с материка на первый остров за день переезжают, С первого острова на второй — тоже за день и так далее.

С этими расспросными речами Иван Сорокоумов и отправился в Якутск. А в Якутске он узнал, что казаки вышли ему на помощь, но с полпути почему-то вернулись обратно…

Дело на этом могло бы и заглохнуть, но в 1710 году в Якутск прибыл стольник и обер-комендант князь Василий Иванович Гагарин. Он привез воеводе приказ своего дяди, губернатора Сибири, в котором повелевалось исследовать Шантарские острова, и громоздкая административная машина вновь пришла в движение.

На этот раз проведывать острова было поручено новому удскому приказчику боярскому сыну Василию Игнатьеву. Помимо наказной памяти ему выдали и некоторые материалы (например, холст на парус), а служилые люди получили жалованье на три года вперед. Угрозы во втором наказе были еще страшнее: за невыполнение его всем грозила ссылка и конфискация имущества; кроме того, служилым людям разрешалось, если и новый приказчик начнет увиливать от выполнения задания, забрать у него наказную память и, не слушая его, самим плыть на Шантары[9].

Василий Игнатьев выполнил приказание, хотя и с некоторым опозданием. В 1712 году из Удского острога, который находился выше устья реки на девяносто километров, отправился на Шантары казак Иван Быков с небольшим отрядом. Плыли они на двух набойных лодках.

Быстрая у острога, река Уда по мере приближения к морю становилась все спокойнее и спокойнее; в море она впадала тремя рукавами, между которыми лежали низкие острова, заросшие мелким кустарником и травой. Юго-западный угол Охотского моря по ледовым условиям — самый тяжелый: льды там держатся до июля. Поэтому казаки предпочли вести свои лодки вдоль невысоких лесистых берегов, на которых в огромном количестве валялся выброшенный морем плавник. Казаки не спешили — заходили в многочисленные речки, отдыхали и, пополняя рыбой съестные припасы, неводили, перегораживая сетями узкие ручьи.

До устья Тугура, что впадает в Тугурский залив, казаки добирались семь недель. Там они остановились, чтобы запасти рыбу на зиму. Через некоторое время отряд Ивана Быкова догнали Семен Анабара, назначенный приказчиком Шантарских островов, и служилый человек Матвей Федоров. Семен Анабара принял у Быкова людей и припасы (Иван Быков остался в отряде рядовым) и срочно стал строить лодки — «шитики» (доски в них «сшивались» тальниковыми прутьями, «вицами», и ремнями, отсюда их название). Этот тип судов заменил к концу XVII столетия испытанные в тысячах походов кочи землепроходцев.

Должно быть, неводьба на Тугуре в тот год шла не очень, удачно: шитики казаки построили, но из-за «бескормицы» переправиться осенью на Шантары не рискнули. Зазимовали они на материке.

Семен Анабара оказался казаком расторопным, энергичным. В мае 1713 года, едва морские течения и ветры «отжали» зимние льды от берегов, он вывел оба шитика из устья реки и поплыл дальше вдоль Тугурского полуострова. Теперь справа от казаков возвышались Скалистые обрывы. Они тянулись монолитной стеной, и лишь кое-где к морю выходили узкие лесистые пади с небольшими речками, которые водопадами спадали в море. Иногда ветры вновь «прижимали» льды к берегу, и тогда казаки терпеливо дожидались улучшения ледовой обстановки. Путь вдоль Тугурского полуострова занял у них четыре недели.

А потом, покинув мыс, который теперь носит имя древнеримского философа Сенеки, они вышли в узкий, но бурный пролив, ныне именуемый Линдгольм. Издали казалось, что пролив мелок, что повсюду над подводными скалами вскипают буруны; казаки то и дело измеряли шестами глубину. Впрочем, опасения их были напрасны: подводных рифов в проливе Линдгольма нет, там приливные течения сталкиваются с течениями, выходящими из-за островов, и образуются мелкие беспорядочные волны — сулой — и водовороты.

Шитики за несколько часов благополучно пересекли пролив. Казаки высадились на остров, видимо на Малый Шантарский, и прежде всего отправились выяснять, богат ли ой пушным зверем. Им встретились только огромные, не по весне жирные черные медведи. Они кормились тюленями, доверчиво вылезавшими на скалы, не брезгали и дохлыми китами, которых волны иной раз выбрасывали на берег. Осмотр разочаровал казаков. Они переночевали, а на следующее утро снова вышли в море и за пять-шесть часов добрались до следующего острова. Там им тоже встретились одни медведи. Лишь на третьем острове казаки обнаружили соболей и лисиц. Рассчитывая на хороший промысел, они срубили зимовье и, пока не минуло короткое лето, занялись рыбной ловлей. Но тут их постигла неудача: лосось не шел в мелкие островные речки.

Семену Анабаре пришлось послать часть людей обратно на Тугур запасать рыбу; иного выхода не было. На материк отправились служилые люди Михаил Шапошников, Матвей Федоров, Козьма Енисейский, Терентий Никифоров и Семен Букин. Они благополучно добрались до Тугура, удачно порыбачили. Промыслив с избытком рыбы, казаки приготовились плыть обратно, но тут случилось нечто непонятное. Почему-то один из них, Семен Букин, остался у ясачных тунгусов и с ними посуху отправился в Удский острог. Видимо, казаки не взяли его с собой из-за болезни («за скорбью», как он сам показал в Якутске). Остальные же вышли в море, спеша к товарищам…

Все они погибли. Почему, как — можно только догадываться, но мне кажется, что ответ на это дает история морехода Татаринова…

Оставшиеся на острове Семен Анабара, Иван Быков, Алексей Крестьянинов, Сидор Яковлев и Никита Емелкин тоже готовились к зимовке: заранее обходили свои владения, — расставляли кулемы на соболя, чтобы с первыми морозами насторожить их, били птицу на шумный «птичьих базарах», охотились на глухарей, тетеревов, рябчиков. Трава на острове была высокая, густая, ближе к берегу почти по пояс, а в тихих, защищенных от ветра долинках в рост человека. Из-за постоянной сырости хвоя лиственниц казалась ярче и сочнее, чем на материке; за ночь она становилась матовой от осевшей росы и при восходе солнца сверкала мириадами разноцветных огоньков. Лес был густой, молчаливый; только когда налетали бурные ветры с моря, он шумел протяжно и тоскливо. Вдоль берега росли странные деревья корявые, изогнутые, с кронами, вытянутыми в одну сторону; криволесье, как сказали бы мы теперь. Зато в центре острова лиственницы достигали метра в поперечнике. На острове кроме лиственниц росли сосны, сибирская и аянская ели; у аянской ели кора темнее, чем у сибирской, а шишки мягкие, словно кожаные! Встречались на острове осина и белая ольха, а на скалах росла каменная береза — дерево с изогнутым стволом, снизу доверху обернутым белой шелковистой корой с пепельным налетом. Сушили казаки на зиму черемуху, смородину-дикушу — черную, но по форме соплодий похожую на красную. На вершинах гор, там, где кончался лес, начинались заросли кедрового стланика. По низким плотным кустам шныряли кедровки, лущили шишки…

Зима наступила сразу! Глубокие снега засыпали не успевшую поблекнуть зелень, и пожелтевшие лиственницы с опозданием сбрасывали мертвую хвою прямо на снег. Штормовые волны еще ломали береговой припай, громоздили из обломков ледяные валы, но вскоре и они утихли. Белая мертвая пустыня уходила теперь далеко на Север, сливаясь с мутным пасмурным горизонтом… Поняли казаки, что товарищей им не дождаться. Подсчитали продукты, получилось негусто, но зиму перезимовать можно.

Из-за морозов, глубоких снегов и плохого питания казаки не рисковали, надолго отлучаться из зимовья: утром расходились по своим охотничьим владениям, осматривали ловушки на соболя, а к вечеру возвращались обратно. По ночам выли волки, должно быть, прибегали с материка.

Среди зимы Сидор Яковлев и Никита Емелкин заболели и умерли, Товарищи схоронили их тут же, возле зимовья, разогревая мерзлую землю кострами. Дорого обошлось русским первое посещение Шантар: больше половины отряда погибло.

За зиму Иван Быков промыслил на островах двадцать восемь соболей, Алексей Крестьянинов — двадцать, а Семен Анабара — пятьдесят.

29 июня 1714 года, когда льды наконец вынесло из проливов, трое оставшихся в живых казаков покинули остров и взяли курс прямо на Уду. За десять дней, идя то под парусом, то на веслах, они добрались до реки, а затем и до острога. Удский приказчик Василий Игнатьев, едва позволив мореходцам отдохнуть с дороги, отправил их в Якутск. Они покрыли огромное расстояние — девятьсот верст! — за баснословно короткий срок, и уже 20 октября новый якутский воевода полковник Яков Агбевич Елчин «взял с них скаски» о путешествии. Иван Быков и Алексей Крестьянинов вскоре вернулись обратно в Удский острог. Что делал потом Семен Анабара, я не знаю: след его потерян, так же как потеряны следы Ивана Москвитина, Алексея Филипова и многих, многих других…

А теперь — о трагической судьбе морехода Татаринова.

В 1716 году бывший якутский воевода Яков Елчин (их меняли почти каждые два года) был назначен начальником экспедиции, получившей в истории название «Большой Камчатский наряд». Экспедиции этой поручалось искать новые земли вокруг Камчатки, и в частности вторично посетить Шантарские острова.

Очевидно, Яков Елчин раньше был знаком с мореходом Татариновым и считал его способным, знающим навигацию человеком. К моменту организации экспедиции Татаринов (капитан Татаринов, как называют его в некоторых работах) был приказчиком на реке Анадыре. Елчин добился разрешения вызвать его к себе, а Татаринов, узнав, что есть возможность отправиться на поиски новых земель, сдал дела на Анадыре и переехал в Охотск.

Очень обидно, что эта широко задуманная экспедиция, которая при хорошей организации, безусловно, могла бы привести к интересным открытиям, фактически не состоялась. Историки XVIII столетия объясняют это тем, что Елчин не ладил с новым воеводой, а тот чинил ему всяческие препятствия, тем, что шведский морской лейтенант, захваченный в плен во время Северной войны, Петром Первым и прикомандированный к экспедиции, оказавшись человеком бесталанным, не сумел построить в Охотске морские суда, ссылаясь на отсутствие хорошего леса, и так далее. Но вероятно, одна из причин провала; экспедиции заключается в том, что большинство ее участников, и в первую голову сам Елчин, не понимали целей экспедиции и, соблюдая внешнюю покорность, фактически не очень стремились выполнять приказ. Дух землепроходчества, страсть к искательству, к проведыванию новых землиц, беззаветная отвага, не требующее поощрения трудолюбие и многотерпеливость, короче говоря, все те качества, которые отличали вольных людей XVII столетия и провели их от Урала до Тихого океана, — все это было уже не столь характерным для обитателей Сибири в XVIII веке, о чем я уже говорил, но о чем мне сейчас важно еще раз напомнить. Время, о котором сейчас идет речь, — это конец землепроходчества. Были тому экономические и социальные причины, и в числе важнейших та, например, что мягкая рухлядь уже не могла играть прежнего значения в жизни страны: она утрачивала значение валюты, имеющей международное хождение. И хотя меха по-прежнему высоко ценились и их выкачивали из Сибири, наступила пора новых устремлений. Россия теперь стремилась не столько на восток, к безлюдным тихоокеанским морям, сколько на запад, к Балтийскому морю, прорубая окно в Европу.

Я не хочу тем самым сказать, что у жителей Сибири начала XVIII века совсем угасла инициатива, что растеряли они отвагу. Нет. Но как XVII век и необозримая непокоренная Сибирь вызвали к жизни определенный тип людей — вольницу, так и совершенно иные социальные условия в покоренной Сибири, разделенной на административные округа, напичканной малым и большим начальством, обусловили формирование другого типа людей — домовитых казаков, вросших в землю, обжившихся на ней, которые предпочитали не бегать за призрачным богатством за тридевять земель, а добывать его тут же, на месте, или обходиться мелким промыслом. Феодальная деспотия, относительно затушеванная в XVII столетии хотя бы тем обстоятельством, что до губернатора было далеко, а до царя еще дальше, тем, что на новых землицах — боярский ты сын или дворянский, — а любой казак из холопов мог тебе пулю — в лоб пустить — эта феодальная централизованная деспотия в XVIII столетии проявляется в Сибири уже в полную силу. Раболепное повиновение далекому, но грозному самодержцу, а не личная инициатива и отвага — вот что выступает на первый план. Это и обусловило нерешительность многих воевод и приказчиков, их стремление прожить потише, чтобы не навлечь на себя гнева самодержца, и урвать побольше, не очень-то рискуя И не Очень-то заботясь об интересах государственных.

Утрату личной заинтересованности, личной инициативы можно проиллюстрировать хотя бы на примере знаменитой экспедиции Беринга, начавшейся через несколько лет после провала Большого Камчатского наряда. В Данном случае достаточно напомнить всего один факт, сегодня представляющийся почти невероятным: после многолетних усилий, преодолев с огромными трудностями водные пространства, отделяющие Азию от Северной Америки, подойдя вплотную к берегу, начальник экспедиции Витус Беринг даже не сделал попытки высадиться на материк и фактически не дал возможности исследовать острова натуралисту Стеллеру. Беринг в сущности был слепым исполнителем воли монарха и, не пощадив жизни своей» исполнил монаршью волю. Личной же заинтересованности в результатах экспедиции у него не было или почти не было, и этим прославленный Витус Беринг отличался от любого заштатного, но подлинного землепроходца: ни один из них ни при каких обстоятельствах не упустил бы случая высадиться на новую землю и «подвести под высокую государеву руку» новые племена…

Иной тип людей олицетворяют мореход Татаринов и его товарищи, имен которых я, к великому сожалению, не знаю.

Как уже говорилось, столь широко задуманная экспедиция распалась из-за отсутствия руководства, но Шантарский отряд, к которому был прикомандирован мореход Татаринов, задание выполнил.

Впрочем, чтобы не вступать в противоречие с хронологией, отметим следующее. Пока экспедиция организовывалась, на Шантарах успел побывать посланный в Удский острог сборщик ясака Алексей Карпов с одиннадцатью казаками, В 1717 году на двух шестисаженных каюках они переправились на один из ближайших к материку островов и перезимовали тай. На следующий год, оставив на Шантарах двух казаков, Алексей Карпов вернулся в Якутск с донесением.

Все сведения о Шантарских островах, собранные казаками Семена Анабары и Алексея Карпова, были переданы начальнику Шантарского отряда боярскому сыну Прокопию Филькееву. Кроме того, Филькеев получил предписание взять в провожатые в Удском остроге Ивана Быкова и Алексея Крестьянинова — спутников Семена Анабары.

Филькеев получил задание выяснить размеры островов, можно ли на них пахать и косить, ему приказывалось проведать реки и озера, качество леса (есть ли плодовые деревья и пригоден ли лес для судостроения), описать животный мир островов и выяснить, что возможно, о местных жителях, причем, как обычно, предлагалось собирать с них ясак, хотя казакам уже было известно, что Шантарские острова необитаемы.

Шантарский отряд насчитывал более двадцати человек и имел солидную по тому времени материальную базу: Филькееву было выдано 20 пудов железа, 30 аршин холста на паруса, 15 пудов пряжи на снасти, 3 компаса, 2 подзорные трубы, 10 топоров и 10 лошадей, для разных работ.

Фактически всеми работами отряда руководил мореход Татаринов. Прибыв в Удский острог, он немедленно занялся постройкой лодии. Филькеев в морском деле ничего не понимал и в распоряжения Татаринова, надо полагать, не вмешивался. В длину лодия имела более восемнадцати метров, а в ширину — более шести.

В 1719 году экспедиция вышла в море. Экипаж лодии кроме Филькеева и Татаринова насчитывал семнадцать человек. Кормщиком на лодии был Татаринов — он вообще один умел управлять судном.

Плавание сразу началось неудачно. Едва лодия вышла в Удскую губу, как разыгрался шторм. Высокие волны шли с открытого моря, грозили выкинуть лодию на берег, разбить ее, и Татаринов отважно повернул навстречу буре. Судно и экипаж выдержали суровое испытание. Через семь дней лодия благополучно причалила к берегу в, Тугурском заливе.

И там, на деле проверив экипаж, мореход Татаринов выдвинул смелый план: он предложил не ограничиваться исследованием Шантарских островов и, Посетив их, уйти дальше на восток и там искать новые земли. Очевидно, этот дерзкий план Татаринов заранее согласовал с единомышленниками, потому что в Тугурском заливе его поддержали все, кроме… начальника отряда Филькеева и еще двух нерадивцев. Боярский сын Прокопий Филькеев твердил, что приказано исследовать только Шантары, а искать другие земли велено не было, и требовал, чтобы Татаринов не нарушал приказа. Конфликт разрастался, грозил принять острые формы.

Победил Татаринов — один из последних подлинных землепроходцев. Филькееву и его двум сторонникам пришлось покинуть лодию и остаться на берегу; руководства экспедицией перешло к Татаринову.

Лодия вышла в море и благополучно достигла острова Большой Шантар. Видимо, время было уже позднее (точными датами я не располагаю), и Татаринов решил перезимовать на Большом Шантаре. К этому побуждали и меркантильные соображения, отнюдь не чуждые отважным мореходцам: в лесах Большого Шантара, до их приезда остававшегося «заповедным» местом, оказалось много соболя. Зимний промысел прошел очень удачно и целиком оправдал надежды. Лишь одно событие, случившееся уже весной, омрачило зимовку: кто-то из казаков по неосторожности поджег лес, и этот пожар заставил зверей покинуть Большой Шантар.

В июле 1720 года Татаринов, приступив к выполнению своего плана, вывел лодию в море. Но прежде чем уйти на восток, в сторону Курильской гряды, казаки решили пополнить запасы продовольствия свежей рыбой — ход лососевых уже начался.

Татаринов повел лодию на юго-восток и где-то между Тугурским заливом и устьем Амура (скорее всего в Ульбанском заливе), выбрав удобную бухту, в которую впадала речка, бросил якорь. Шесть казаков во главе с самим Татариновым высадились на берег и встретили в устье реки около сорока местных жителей — гиляков.

Казаки тотчас потребовали, чтобы гиляки заплатили им ясак, Что те беспрекословно и выполнили. Убедившись таким образом в миролюбии гиляков, Татаринов ввел лодию в реку и поставил ее за «кошкой» в «закошечье», как до сих пор говорят поморы. Они простояли в реке четыре дня, причем гиляки приезжали на лодию, казаки гостили у них на берегу, ловили рыбу, и ничто не предвещало скорой трагической развязки…

На пятый день Татаринов вместе с десятью казаками отправился на двух лодках вверх по реке… А часа через три мимо лодки вниз по течению проплыл первый труп, за ним второй… Оставшиеся в лодии казаки опознали убитых товарищей. Опасаясь нападения, — хотя на берегу по-прежнему все было тихо и мирно, — они снялись с якоря, вывели лодию из реки и остановились напротив устья, в полукилометре от берега…

Еще сутки ждали они товарищей, но никто из них не вернулся. Что случилось на реке, почему гиляки напали на казаков, ловивших рыбу и, наверное, плохо вооруженных, этого мы никогда, не узнаем. Но мореход Татаринов погиб вместе со своими сподвижниками, так и не выполнив смело задуманного плана. А экспедиция обещала быть интересной, и она наверняка вошла бы в почетный список плаваний русских по Тихому океану…

Не умевшие водить лодию спутники Татаринова лишь после многодневных скитаний «без руля и без ветрил» сумели добраться до устья реки Уды…

Зато боярский сын Прокопий Филькеев остался цел и невредим и много лет спустя рассказывал в Якутске историку Миллеру о своих «злоключениях», жаловался на неугомонного капитана Татаринова, так печально закончившего дни свои.