Сейшельские острова — стрельбы

Удивительно уменье англичан колонизировать различные страны. Сейшельские острова, как и ряд других островов Индийского океана, были когда?то французскими колониями.

Одним из результатов французской революции 1789 года была потеря Францией этих колоний и переход их в руки Англии. В то время, когда «Чесма» и «Варяг» были в порту Виктория, вековая вражда англичан и французов уже не имела места. Оба эти народа боролись за общее дело. Оба в своих газетах и книгах взаимно восхваляли друг друга.

Между тем на острове Махэ мы нашли отголосок этой старой вражды. Население Сейшельских островов резко разделяется на три группы: администрация—это англичане, живущие совершенно отдельно от остального населения, плантаторы — это французы, бывшие колонисты на этих островах. Те из них, кто встречался нам, были роялистами, сохранив до наших дней неприязнь к французской революции, и, наконец, туземное население, состоящее из привезенных с материка негров и местного туземного негро–индусского населения.

Французские колонисты встречали нас очень тепло, нас, союзников Франции. Они подчеркивали свою холодность к английскому губернатору и английским властям. Однако, когда мы задавали им вопрос, будут ли они рады, если Англия после войны вернет Сейшельские острова Франции, то они говорили, что это будет для них неприятно, так как у них на островах живут так хорошо благодаря удивительной способности английской администрации все хорошо организовывать. «Англичане умеют управлять, — говорили они нам. — Мы их не любим, но менять их правление на существующее ныне во Франции! Этого мы не хотели бы».

Из этих разговоров я понял силу британского гения и его приспособляемость к различным условиям. Культурные французы Сейшельских островов, питая антипатию к Англии и к англичанам, тем не менее были настолько довольны английским управлением этих островов, что боялись, если бы им пришлось подпасть под власть любимой ими родной Франции. Я уверен, что самые дикие народы, находящиеся под властью Англии, в душе испытывают то же самое.

Достаточно свергнуть британскую власть в ее малокультурных колониях, и я убежден, что в этих колониях начнется резня, взаимное истребление и, наконец, одичание до того уровня, в каком они были до прихода англичан.

В этой способности Англии, по–видимому, и кроется ее мировая миссия. Она прежде всего вносит в свои колонии порядок, закон, ясное распределение прав и обязанностей и неуклонно подымает общий уровень культуры народных масс, сразу же создавая для этого превосходные пути сообщения, прекрасные плантации и различные конторы. Те из туземцев, которые неспособны воспринять эту культуру, очень страдают, и англичане их не щадят, но те, кто способен эволюционировать, те постепенно получают все, что является обычным для культурного человека.

Принцип политических прав, свобод, самоопределения и прочее в английском понимании как раз обратен тому, как он понимался в России. У нас обязательно «все» считалось необходимым дать «всем» и поэтому все тонкое, культурное, одаренное непременно принизить до животного уровня «трудящихся масс». Англичане делают наоборот. У них каждый может достичь того же, чем пользуется и любой англичанин, но при одном, и притом очень трудном для дикаря или полудикаря условии: быть не только «образованным», но обязательно воспитанным и культурным, то есть достойным тех прав и преимуществ, которые дает культура. Однако эти права и преимущества прежде всего требуют достижений, развития, воспитания, а не обратного возвращения в дикое состояние, как это понималось нашими «народниками».

И вот поняв это свойство англичан, я начал понимать их отчужденность от всего, что по их понятиям ниже уровня их культуры. Вот почему в их колониях мы увидели так поразившее нас неравенство между белыми и цветнокожими.

Британские власти встретили нас на этих островах прекрасно. Оказалось, что на кладбище порта Виктории имеется могила русского врача с крейсера «Разбойник» [123].

Этот крейсер заходил на Сейшельские острова, если не ошибаюсь, в начале 90–х годов прошлого столетья.

«Разбойник» был такой же паровой клипер, как и знаменитые, описанные Станюковичем, клиперы 60–х годов, в бытность генерал–адмиралом флота Великого Князя Константина Николаевича.

Один из таких клиперов — «Опричник» — под командой капитан–лейтенанта Селиванова в 1861 году вышел из Батавии в Индийский океан и во время страшного урагана пропал без вести со всем своим личным составом. Тогда не было ни радиотелеграфа, ни тех мощных судовых машин, которые могут бороться с каким угодно ветром, —и «Опричник» погиб. Когда мы молились на могиле доктора с «Разбойника», мне вспомнилась эта трагедия из прошлого нашего флота.

Англичане еще до нашего прихода, по–видимому, специально для нас, отделали заново эту забытую могилку.

Вокруг нее была ими сооружена железная ограда, выкрашен заново крест, поставленный «Разбойником», и вся могила была усажена цветами. Когда мы служили на ней панихиду, все английские официальные лица, начиная с губернатора, присутствовали на этой панихиде и с большим благоговением молились с нами.

Пребывание наше на Сейшельских островах адмирал решил использовать и дать нам время для артиллерийских стрельб. Британские власти любезно предоставили нам полную свободу в этом деле, и адмирал приказал произвести стрельбы учебные, боевые и полубригадные.

Не имея возможности сделать щиты, а тем более буксируемые щиты, мы воспользовались тем, что в океане около острова Махэ разбросано много надводных скал, и решили стрелять по ним, как по неподвижным щитам.

Эта серия стрельб, произведенных «Чесмой» и «Варягом» на Сейшельских островах, дает мне некоторое основание ознакомить моих читателей с сущностью артиллерийской стрельбы на море.

Если на суше в наш век развитой техники артиллерия является «царицей полей сражений», то в современном флоте, несмотря даже на успехи гидроавиации и подводного плавания, значение артиллерии не меньшее, если даже не большее.

Ядром современного флота являются линейный корабль и линейный крейсер. Главную силу этих кораблей составляет артиллерия самых больших калибров. В минувшую войну самыми крупными были орудия 15–дюймового калибра.

Вес, например, нашего 12–дюймового снаряда у новой пушки кораблей типа «Севастополь» был около 25–ти пудов. Снаряд английского 13¹/₂ –дюймового орудия весил около 35 пудов. Он развивал, в момент вылета из дула, мощность, равную 22 150 тоннометрам. Эту мощность мы можем наглядно вообразить, если представим себе громадный корабль водоизмещением в 22 150 тонн, поднятый невидимой мощной рукою на высоту в один метр. Для подъема такого корабля на эту высоту потребовалась бы именно та живая сила, которую развивал у дула снаряд 13¹/₂ –дюймового орудия.

Из этих кратких цифр читатель может себе представить, какую мощь представляет собою современная морская артиллерия. Если мы к этому прибавим, что для удовлетворения требования скорострельности наша русская 12–дюймовая пушка в 52 калибра длиною, установленная на кораблях типа «Севастополь», делала 2 выстрела в минуту, то становится понятным, сколько вспомогательных механизмов должно существовать для заряжения, наводки и для управления этими гигантскими орудиями.

Но кроме главной артиллерии на линейных кораблях и линейных крейсерах была еще так называемая противоминная артиллерия, служащая для отражения минных атак. Если в период Русско–японской войны противоминная артиллерия была не выше 75–мм калибра, то ввиду увеличения размера миноносцев к началу войны 1914—1918 годов противоминная артиллерия достигла уже 6–дюймового калибра и вес снарядов этих пушек в нашем флоте был равен 101¹/₄ фунтов, или около 2,5 пуда.

Наш старенький «Варяг» был вооружен XII — 6–дюймовыми пушками в 45 калибров длиною, системы Кане. Это орудие было уже устарелым, но при новых снарядах, снаряженных тринитротолуолом, и при переделанных подъемных механизмах дальность и мощность этих пушек значительно возросла. Кроме того, наш старший артиллерийский офицер гвардейского экипажа лейтенант Гессе во Владивостоке установил носовые и кормовые орудия, стоявшие по бортам в диаметральной плоскости на полубаке и на юте. Благодаря этому вместо шести пушек па борт мы получили восемь и, следовательно, увеличили свой бортовой залп на два орудия.

Так как по теории управления огнем наивыгоднейшей комбинацией для пристрелки и для залповой стрельбы является залп в четыре орудия, то «Варяг» получил благодаря этой переделке возможность стрельбы один за другим двумя четырехпушечными залпами.

Если принять во внимание, что наши люди были натренированы так, что легко давали четыре выстрела в минуту из 6–дюймовой пушки, то можно было рассчитывать, что мы легко выпустим восемь четырехпушечных залпов в минуту, или примерно 80 пудов 6–дюймовых снарядов в одну минуту.

Кроме 6–дюймовых орудий у нас было еще X — 76 мм (3–дюймовых) японских пушек Но дальность их была незначительна, и они годились только для стрельбы по подводным лодкам и для расстрела плавающих мин.

Для стрельбы из орудий морской артиллерии употребляется бездымный порох, изготовленный из нитроклетчатки, хлопок, обработанный смесью серной и азотной кислот.

Нитроклетчатка обрабатывается ацетоном или смесью алкоголя с эфиром или же нитроглицерином.

В первом случае получается пироксилиновый порох, специально выработанный в нашей научно–технической лаборатории под руководством знаменитого русского ученого профессора Д. И. Менделеева.

В английском и японском флоте был нитроглицериновый порох.

Одним из главных недостатков бездымных порохов является их способность разлагаться при повышении температуры выше определенного градуса. Нитроглицериновый порох, кроме того, опасен еще и при очень большом понижении температуры.

Между прочим, русский бездымный порох считался лучшим в мире [124]. У нас очень редки были случаи его разложения.

В иностранных же флотах было много несчастий на этой почве. Так, в сентябре 1905 года на японском броненосце «Миказа», стоявшем на якоре в Сасебо, возник пожар и затем взорвались пороховые погреба. Корабль затонул на мелком месте, впоследствии он был поднят и исправлен. На нем было убито 5 человек, ранено 343 и утонуло 251 человек. В 1907 году произошел взрыв пороха в 8–дюймовой башне японского броненосца «Кашима». 12 марта 1907 года взорвались погреба на французском броненосце «Иена»: убит командир, 7 офицеров и 110 матросов; ранены: 3 офицера и 32 матроса. В 1908 году был взрыв погребов на японском крейсере «Матсушима». 25 сентября 1905 года погиб от неожиданного взрыва пороховых погребов французский броненосец «Либерте», стоящий на якоре на Тулонском рейде Из личного состава этого корабля утонуло и было убито 133 человека, 91 человек был ранен. На соседних судах, стоявших на рейде, было убито 210 человек, 136 человек были тяжело ранены и 45 легкоранены.

Будучи хорошо знакомыми с нашим порохом и привыкнув к обращению с ним, мы, конечно, не вполне доверяли японскому нитроглицериновому пороху, которым были снаряжены патроны наших 76 мм пушек. Но, слава Богу, за все плаванье в тропиках никаких опасных явлений с этим порохом не было.

Как я писал выше, недостатком «Варяга» было отсутствие у него надежной вентиляции бомбовых и пороховых погребов. Кроме того, у него, конечно, не было того, что необходимо на каждом военном судне — это охладительных машин, так называемых аэрорефрижераторов для охлаждения воздуха, гонимого вентиляторами в погреба. Однако, слава Богу, удалось и с наличными средствами избежать повышения температуры в погребах.

Из этого краткого очерка, я думаю, вы поняли, мои читатели, какой сложной организацией является управление и обслуживание артиллерии на военном корабле, даже на таком устарелом и маленьком, как «Варяг». Вы понимаете, что морские офицеры артиллерийской специальности, равно как и подчиненные им артиллерийские и гальванерные кондукторы, артиллерийские унтер–офицеры, гальванерные унтер–офицеры, комендоры, гальванеры, хозяева погребов, прислуга орудий и подачи, должны знать в совершенстве материальную часть всей артиллерии и всего, что ее обслуживает (вентиляция, электродвигатели для подачи и управления орудиями, приборы управления артиллерийским огнем и т. п.). Отсюда следует, что современный морской артиллерийский офицер должен быть в сущности инженером, ибо слишком сложна и обширна та техника, с которой ему приходится иметь дело.

Но, кроме знаний технических, артиллерийскому офицеру на корабле еще надо знать в совершенстве управление огнем артиллерии Это дело тоже не очень простое, особенно в ее теоретической части.

До Русско–японской войны считалось, что дистанции боя будут весьма небольшими. Например, дальней дистанцией считалось 25 кабельтовых, т. е. около 4,4 версты.

Между тем 12–дюймовое орудие того времени, если ему придать большой угол возвышения, могло стрелять на расстояние около 90 кабельтовых, т. е. около 15,8 версты. Уже к началу минувшей войны выяснилось, что даже эти старые орудия могут стрелять до 20 верст. Наша новая 12–дюймовая пушка на корабле ставилась для стрельбы на дальность свыше 120 кабельтовых, т. е. около 21 версты. На береговых установках эти пушки могли стрелять гораздо дальше, равно как и при специальных условиях на корабле (например, с якоря, придавая кораблю искусственный крен).

Поэтому естественно, что на требования тактики, до Русско–японской войны, техника ответила и методами стрельбы, удовлетворяющими эти условия. Так как на заданных малых дистанциях меткость орудия, могущего стрелять на большие дистанции, огромна, то стрельба была «индивидуальная». Комендор–наводчик, он же хозяин орудия [125], получив из рубки от управляющего огнем офицера данные прицела (дальности) и целика (бокового отклонения), «сам» устанавливал прицел, «сам» наводил пушку и «сам» стрелял, причем ему же вменялось в обязанность и самому «следить» за своими «попаданиями», а равно он же отвечал и за все свое орудие и за людей, которые составляли его прислугу.

Горький опыт Русско–японской войны вызвал в нашем флоте усиленную работу по этим вопросам Задания тактики в корне изменились. Боевые дистанции — суть дистанции предельной дальности орудий и практической видимости в открытом море. Наш флот начал учиться стрелять на таких дистанциях, на каких еще никто не стрелял. Ясно, что на громадных расстояниях комендор–наводчик не только не может следить за попаданиями своего снаряда, но саму?то цель он видит, едва только чтобы иметь обеспеченную точку наводки.

Началась дифференциация заданий, характерная вообще для всякой современной сложной техники.

Во–первых, наводчик был освобожден от всякого участия и ответственности в заряжении и в заведовании орудием.

Это было доверено специальному артиллерийскому унтер–офицеру, которому и подчинялась вся прислуга орудия. Затем сам наводчик как бы разделился на два. Один (лучший) получил задачей наводить орудие только вертикально, а другой (как бы его помощник) наводил орудие лишь горизонтально.

Оба наводчика ставились на особые площадки, прикрепленные к орудию, и имели выверенные оптические прицелы.

Когда тот, кто наводит орудие горизонтально, наведет его, то наводчик, наводящий вертикально, увидит в своем прицеле цель и ему остается только подвести горизонтальную нить прицела к точке наводки так, чтобы пересечение нитей в прицеле совпало с точкой паводки. Как только это совершилось, он может стрелять (если о том дан сигнал), нажав висящую у него на руке звонковую кнопку, от которой электрическим током воспламеняется особая трубка, взрывающая пороховой заряд.

Наконец, для установки прицела, как по прицелу, так и по целику, был поставлен специальный человек, «установщик прицела», причем самую установку он производил не произвольно, а совершенно механически, по особым механическим указателям из боевой рубки.

Так схематически можно изобразить те изменения в управлении и наводке орудий, которые произошли после Русско–японской войны.

Познакомившись кратко с сущностью стрельбы из орудий на корабле, мы перейдем к основанию самой стрельбы, так, как она велась по требованиям после Русско–японской войны.

В безвоздушном пространстве снаряд описывает кривую, называемую в математике параболой. В воздухе траектория снаряда изменяется под влиянием сопротивления воздуха.

Если мы выпустим снаряд из орудиям проследим точку, в которую он упал, то выпустив под тем же углом второй снаряд, мы, казалось бы, должны попасть в ту же точку. Однако на практике этого не бывает и путь второго снаряда окажется обычно отклоненным от пути первого. Это происходит от различных причин. Например, вес второго снаряда не абсолютно такой, как первого, качество пороха второго заряда отличается от первого, состояние атмосферы при втором выстреле окажется другим и т.д.

Так или иначе, опыт показывает, что при стрельбе с одинаковой установкой прицела траектории выпущенных подряд снарядов образуют пучок, в пределах которого они все и смещаются. При увеличении числа выстрелов мы видим, что и остальные траектории умещаются в этом пучке и только случайные отдельные снаряды оказываются вынесенными из него.

Если центр пучка верно направлен в цель, то чем меньше будет площадь сечения пучка, чем плотнее он будет, тем больше снарядов ляжет в цель. Но если центр пучка будет направлен неверно, то как бы мы ни сжимали самый пучок, все снаряды лягут мимо цели.

Таким образом, задачи стрельбы свелись к следующим двум целям:

1) Правильно навести пучок траекторий (а не одиночные траектории, как было до Русско–японской войны).

2) По возможности сгустить его.

Во флоте первая задача исполняется «офицером, управляющим огнем», а вторая — помянутыми мною выше комендорами–наводчиками.

Таким образом, артиллерийский офицер должен еще быть и «управляющим огнем». При этом и здесь произошло разделение труда. Каждым калибром управляет свой офицер. Так, если на корабле имеется, скажем, как на «Варяге» — 6–дюймовые орудия и 76 мм орудия, то первыми управляет один артиллерийский офицер, а вторыми — другой.

Дело наводчика (я все время говорю о первом наводчике, т. е. наводящем вертикально орудие) точно наводить пушку в определенную, указанную управляющим огнем, точку прицеливания и стрелять лишь тогда, когда прицел точно наведен на эту точку. Эта, казалась бы, простая обязанность на практике чрезвычайно сложна; надо учесть, что и наш и неприятельский корабль движутся, наш корабль часто испытывает качку, установка прицела, благодаря изменениям условий стрельбы, все время меняется.

При этом положении удерживать цель все время на прицеле, не прозевать сигнала о залпе и не волноваться от грохота выстрелов оказывается совсем не так легко.

Еще сложнее обязанность управляющего огнем офицера. Он, как указано выше, обязан направить центр пучка траекторий снарядов на неприятеля, учитывая движения своего и неприятельского корабля, влияние ветра, качки и других условий стрельбы. Единственным надежным критерием правильности его действий является внимательное наблюдение или непосредственно, или с помощью офицеров–наблюдателей, расположенных на наблюдательных постах (на мачтах), за тем, как падают его снаряды вокруг цели.

При современных огромных расстояниях до цели наблюдение это связано с чрезвычайными трудностями.

Таким образом, мы видим, что в стрельбе корабля главными участниками являются офицеры, управляющие огнем, и комендоры–наводчики.

Тренировка тех и других в своем деле и составляет главную цель учебных стрельб.

Так как задачи комендора–наводчика и офицера, управляющего о гнем, различны, то и стрельбы для комендоров и для офицеров, управляющих огнем, должны быть организованы различно.

Для стрельбы комендоров, не считая подготовительных к тому стрельб ружейными стволами и приборами- отметчиками, обычно корабль проходит мимо колонны щитов и стреляет по ним; размеры щитов таковы, что при данной дистанции, если комендор идеально наводит, он должен дать в щит 100 % попадания. Такие стрельбы сразу выделяют тех комендоров, глаз которых особенно верен. В мирное время кроме этих так называемых «комендорских» стрельб производилась еще комендорская стрельба на Императорский приз, при которой лучший в данном флоте комендор получал золотые часы с государственным российским гербом на крышке.

Когда все комендорские стрельбы пройдены, то корабль переходит к «управляемым стрельбам». Эти стрельбы ведутся уже на боевых дистанциях и по щитам или неподвижным или буксируемым, и оценкой их является не только количество попадания в щит, но главным образом «число попаданий в минуту». Чем больше снарядов попало в данную цель, тем лучше, конечно, но еще важнее, чтобы эти снаряды попали бы в возможно краткий промежуток времени.

Таковы кратко те требования, которым должны были удовлетворять стрельбы флота после опыта Русско–японской войны.

Еще остается добавить о важной роли плутонговых командиров, о которых я упоминал выше.

Каждый офицер, кончивший Морской корпус, должен был быть подготовлен к исполнению двух специальных обязанностей: 1) быть младшим штурманом и 2) быть плутонговым командиром, т. е. командиром батареи.

Плутонг означает группу (батарею) орудий одного калибра, способных выполнить самостоятельную задачу. Вся артиллерия корабля разбивается на такие плутонги, причем в каждом из них обычно не менее двух пушек. Каждый плутонг находится под командой офицера, который называется плутонговым командиром. Плутонговые командиры являются непосредственными помощниками артиллерийских офицеров по обучению своего плутонга и по управлению огнем. Пока это управление идет из боевой рубки (так называемое централизованное управление огнем), плутонговые командиры только следят, чтобы все распоряжения и сигналы из рубки точно и быстро исполнялись. Однако бывают случаи, когда приходится вести огонь децентрализованно (например, отражение минной атаки ночью с разных румбов, необходимость разделить огонь по противникам, находящимся на разных бортах, и т. д.).

В таких случаях, по особому сигналу, соответствующий плутонговый командир начинает стрелять из своего плутонга самостоятельно и сам управляет огнем. Таким образом, плутонговые командиры должны в совершенстве знать материальную часть артиллерии своего плутонга, устройство всего отсека, где находится его плутонг, и, наконец, уметь управлять огнем своего плутонга. При хороших плутонговых командирах и при лихих их помощниках артиллерийских унтер–офицерах отчетливость стрельбы и дисциплина огня могут быть доведены до большого совершенства при развитии самой максимальной скорострельности, которую только может дать артиллерия данного типа.

Теперь, я думаю, мои читатели получили понятие о том, что надо проделать, чтобы иметь право выйти на комендорские и управляемые стрельбы. Весь поход «Чесмы» и «Варяга» до Сейшельских островов мы использовали главным образом для того, чтобы натренировать плутонговых командиров, комендоров и прислугу подачи Теперь настало время проверить все сделанное на опыте, и, конечно, мы все очень волновались.

Как с «Чесмы», так и с «Варяга» артиллерийские офицеры совместно отправились на катере выбирать надводные скалы, пригодные для стрельбы. Так как для комендорских стрельб нужен ряд щитов (колонна щитов), то отыскали, кажется, четыре маленьких надводных скалы, которые могли бы играть эту роль.

Составили расписание стрельб для «Чесмы» и для «Варяга» и приступили к выполнению нашей программы.

Так как на «Варяге» не было никаких современных приборов управления огнем, ни новейших приборов, как «указатель курсового угла», «указатель числа стрелявших орудий» и других, то мы со старшим артиллерийским офицером, по пословице «голь на выдумки хитра», кое?что сделали своими средствами. Особенно возмущал наших соперников минных офицеров прибор, который назвали в шутку «Патентованный указатель Гессе, изготовленный мастерскими Климушкина (наш плотник)». Этот прибор был из деревянных реек, занимал почти всю боевую рубку, так что ни командиру, ни остальным почти невозможно было двигаться и надо было стоять наклонив головы. Этот прибор исполнял роль «указателя курсового угла капитана 2–го ранга Ивкова», принятого у нас во флоте. Как ни уродливо было наше сооружение, оно давало возможность маневрировать на нужных курсовых углах, но смеха и воркотни в рубке было много.

Первая комендорская стрельба «Варяга» по колонне надводных скал прошла прекрасно. Оказалось, что несмотря на отсутствие практики, большинство комендоров сохранило и верность глаза и спокойствие при стрельбе. Грохот выстрелов с утра и до вечера разносился по мирной бухте острова Махэ. Снаряды с противным кряканьем хлопались о скалы, взбрасывая отщепленные кусочки или же взмывая высоко всплески воды. «3–я группа» наблюдателей, болтавшаяся на катере на створе линии щитов, подойдя к ним для счета попаданий, увидела, что попавшими в воду снарядами были оглушены рыбы, которые плавали на поверхности брюхом кверху. Рыбы были самых удивительных пород.

По окончании комендорских стрельб мы приступили к управляемым стрельбам. Они, слава Богу, были тоже приличны. Ни артиллерийские офицеры, ни плутонговые командиры не потеряли навыка в управлении огнем. После этого адмирал еще сделал одну полубригадную стрельбу, где мы стреляли вместе с «Чесмой», причем наша 6–дюймовая артиллерия стреляла «очередными» залпами с артиллерией «Чесмы» по одному щиту. И эта стрельба оказалась приличной. Жаль было только, что 12–дюймовые орудия «Чесмы» стреляли слишком медленно. Переделать их установки ни во Владивостоке, ни тем более на походе было невозможно.

Теперь, когда мы были уверены в своих силах и были спокойны за стрельбу наших комендоров, оставалось еще доучить «наблюдателей за подводными лодками». Для этого по обоим бортам ставилось определенное число людей на верхней палубе; каждому наблюдателю давалось определенное направление, по которому он должен был смотреть в бинокль, и если он увидит подозрительный предмет на поверхности воды, то он спокойным, но громким голосом должен был крикнуть — такой?то борт и цифру направления.

Выучить каждого точно знать цифру, показывающую курсовой угол на подозрительный предмет, и была наша задача. Наблюдателями выбирались матросы с зорким зрением, толковые Число наблюдателей было с расчетом, чтобы они могли стоять на две смены.

Надо было видеть, с каким рвением наши плутонговые командиры и назначенные в наблюдатели молодые матросы занимались этим скучным делом.

«Понимаешь, Лапов, какое тебе дело доверено? Увидишь вовремя перископ, крикнешь точно и спокойно свой борт, и номер твоего направления и артиллерийский офицер сразу накроет место, где находится лодка, и ей конец и наш корабль спасен», — рассказывает в одном месте молодой мичман своей группе наблюдателей. «Понимаю, ваше высокоблагородие», — бодро говорит Лапов.

«Главное, когда смотришь, не натруди глаза, чтобы не стало что мерещиться; смотри в бинокль, обводи свой сектор, а затем оторвись, посмотри просто глазом или даже закрой на секунду глаза, чтобы дать им отдых», — объясняет на баке другой группе лейтенант, командир носового плутонга.

Особенно трогательно было видеть, как про борьбу с подводными лодками рассказывали инженер–механики своим людям. Как кочегарам, в случае взрыва корабля, надо вытравить пар, как выкачивать воду из взорванных отсеков, как, наконец, при водяной тревоге выходить наверх и спасаться. Жутко было сознавать, что если людям, находящимся на верхней или в жилой палубе, можно надеяться на спасение, то бедным кочегарам, сидящим в преисподней, надежды на спасение было мало. И несмотря на это молодые лица кочегаров и машинистов были так же веселы и наивны, так же улыбались они, как и комендоры, как сигнальщики и другие. Они также бодро спрашивали: «А скоро ли, ваше высокоблагородие, придем в Средиземное море? Может, будем в Дарданеллах драться? Вот было бы фартово, лучше, чем ежели на Мурман погонять!»

Здесь, на Сейшельских островах, мы почувствовали, что поход не прошел даром, что время мы использовали, как могли, и что и мы, и наши люди готовы к приходу на театр военных действий.

По окончании стрельб адмирал разрешил нам и команде отдохнуть.

Мы на «Варяге» решили съездить на берег осмотреть остров Махэ, а затем сделать для нашей команды пикник с рыбной ловлей на берегу.