Глава VIII. Искусство Элама

Когда французские археологи, ведшие раскопки в Сузах, обнаружили неожиданно на рубеже ???—?? вв. в самом нижнем слое (ныне названном Сузы А, а прежде — Сузы I) хорошо сохранившиеся раскрашенные керамические вазы, чаши и кубки, они пришли с полным основанием и неописуемый восторг, ибо керамические изделия из слоя Сузы А (Фото 15 и 21) относятся к самым совершенным произведениям, созданным искусством Передней Азии в IV тысячелетии до н.э. Достаточно подержать в руке сохранившийся черепок этих изделий, осязать их прекрасно отмученную тонкостенную поверхность, созерцать теплые оттенки красок, которыми они разрисованы, будь то красновато-коричневые, темно- фиолетовые или синевато-черные на бледно-желтом фоне, — чтобы разделить восхищение их открывателей.

Правда, впечатление, будто этот вид искусства появился сразу во всем совершенстве своих форм, так как сосуды были найдены в самом древнем слое заселения Суз, было обманчивым. Как было доказано американскими раскопками в Чога-Мише — восточнее Суз, — керамике из слоя Сузы А предшествовало многовековое постепенное развитие, что было вполне естественно и что следовало предположить с самого начала.

Особенностью, свойственной исключительно керамике из слоя Сузы А, являются не только материал и форма сосудов, а прежде всего образное украшение. Творцы этих ваз проявили при их разрисовке столь великое дарование, что оно способно более чем через 5000 лет находить понимание у современного человека, а именно: способность изобразить предмет одновременно и реалистично, и абстрактно. На этих сосудах животные воспроизведены в высшей степени живо и реалистично и в то же время они полностью стилизованы. Эламиту удалось, таким образом, неожиданно объединить необъединимое. Подобное умение искусствовед может наблюдать, правда в совершенно ином виде, у иранских мастеров, создавших в XVII в. н.э. великие мечети в Исфагане. Эти строения сочетают монументальность с изяществом орнамента, филигранно покрывающим изразцовой мозаикой огромные площади стен, с легкостью совмещая кажущееся несовместимым. Создается впечатление, будто через тысячелетия до нас доносится отголосок древнеэламского искусства.

Ярким образцом керамики из слоя Сузы А является экспонирующийся в настоящее время в, Лувре кубок, изображенный на рис. 33 и фото (Фото 21). Я приведу здесь превосходное описание Эдит Порады [16, стр. 21—22] об этом эламском шедевре IV тысячелетия до н.э.

Главная фигура — горный козел, туловище которого изображено двумя плотно соединенными треугольниками с вогнутыми боковыми линиями. Изгиб спины продолжается в великолепном размахе рогов, которые обрамляют непонятный круглый предмет, обнаруживающий в центре ряд линий, а с двух сторон от них крестообразно заштрихованные сегменты. Возможно, что этот элемент призван лишь заполнить пустое пространство, однако не исключено, что его следует истолковать как символическое изображение растения на пастбище. Козлы — по одному с двух сторон -вписаны в рамку, которая суживается книзу и подчеркивает таким образом форму сосуда. Над рамкой изображен ряд борзых, вытянутые туловища которых снова подчеркивают округлость кубка, так же, как и темные полосы, сопровождающие все горизонтальные линии сверху и снизу. Верхний ободок разрисован птицами с длинными, тонкими шеями, образующими нежный легкий орнамент, в то время как толстая кайма черного цвета снизу придает всему кубку устойчивость. Однако наше описание может лишь перечислить элементы украшения сосуда, но ни в коей мере передать то необыкновенное чувство, вызываемое гармонией очертаний, выраженной в каждой отдельной детали.

Эламское художественное творчество III тысячелетия дошло до нас преимущественно в творениях резчиков печатей. Они совершенствовали наследие, завещанное им мастерами IV тысячелетия. О чрезвычайно яркой силе воображения древних эламитов мы уже упоминали выше. Эта ярко выраженная, типично «эламская» фантазия избрала предметом своих интересов неизведанные глубины человеческой души, неудержимо притягиваемая темными сторонами человеческой натуры. Она с особым пристрастием порождала мифические существа и странные чудовища.

Рис. 33

Рис. 34

Рис. 35

Рис. 36

Рис.37

Таким существом является грифон (рис. 34) — крылатый лев, с головой и передними лапами хищной птицы. Грифон — истинно эламское творение. Он проник, не будучи известен в Месопотамии, в качестве сюжета до самого Египта. В то время как эламит, с одной стороны, страшился этих чудовищ — плода своей фантазии, с другой, — хотя и несколько принужденно, потешался над ними. Неотъемлемая черта духовного облика древнего эламита — гротесковый юмор, который появился в «странах заходящего солнца» лишь со стилем маньеризма. Как доказательство эламской склонности к гротеску я приведу печать на рис. 35: хвостатые чудовища — наполовину обезьяны, наполовину львицы, — довольные, спускаются на барках через тростниковые заросли вниз по реке; несла стоят рядом с ними в лодках; их послушно сопровождают большие рыбы.

Наивно-натуралистические мотивы IV тысячелетия уступают в III тысячелетии мотивам, в которых эламиты проявляют свое отношение к силам, господствующим в человеческом обществе и в природе. Примером этого служит рис. 36: в бесконечной последовательности здесь чередуются два мотива. В первом — бык в вертикальном положении укрощает двух сидящих львов, во втором-стоящий лев укрощает двух заупрямившихся быков. Пьер Амье усматривает в этом рисунке символическое изображение гармоничного круговорота во вселенной. Можно, например, рассматривать этот рисунок как изображение лета и зимы, которые постоянно приходят на смену друг другу. Правда, все это — лишь предположения. Однако, бесспорно, остается впечатление драматического равновесия противоборствующих сил в природе, а также чувство, что эламиты были удивительными людьми...

Это ощущение более усиливается при рассмотрении шедевра эламского прикладного искусства (рис. 37). Можно без конца разглядывать причудливые образы, будучи захваченным их таинственными действиями, недоуменно вопрошая о смысле изображаемого.

Из образов этого рисунка в Двуречье встречается лишь сюжет сидящих «а животных божеств. Все остальное является чисто эламским плодом фантазии и образом мыслей: полумесяц со звездой, скорпион с человеческой головой, человекобьж и, конечно, грифон. То, что в изображениях на печатях IV тысячелетия можно было принять как случайное порождение фантазии, обретает в III тысячелетии форму, осуществляется по всем правилам искусства и поднимается до масштабов космического. Разумеется, прелестная цилиндрическая печать могла бы нам помочь глубоко проникнуть в духовный мир древних эламитов — если бы у нас был ключ к их тайнописи. Однако эламиты не были бы эламитами, если бы они оставили нам — этот ключ в своих письменных памятниках.

Другим самобытным достижением эламского художественного творчества III тысячелетия являются доведенные до совершенства маленькие сосуды из просвечивающего алебастра, найденные в одном из больших кладов в Сузах. Они часто представляют собой каких-нибудь животных, иногда с элементами юмора. Вот, например, фигура обезьяны, сидящей в забавной и вместе с тем естественной позе, или изображение стилизованного голубя, с молчаливым упреком уставившегося своими большими круглыми глазами на мир, — и это всего лишь маленький флакончик для духов.

Своего расцвета и непревзойденной зрелости эламское искусство достигло в XIII в. до н.э. при царе Унташ-Напирише...

Художественное мастерство той эпохи проявляется, с одной стороны, в совершенном владении бронзовым литьем, с другой — в замыслах и творениях зодчих, воплощенных, например, в пожертвованной Унташ-Напиришей ступенчатой башне в Чога-Замбиле.

Завоевавшие несколько десятилетий назад мировую славу так называемые лурестанские бронзовые изделия, датированные I тысячелетием до н.э., базировались, как мне кажется, на наследии высокоразвитого искусства отливки из бронзы II тысячелетия и особенно XIII в. до н.э. Так, например, бронзовый топор царя Унташ-Напириши, пожертвованный им зиккурату, мы, как и А. Годар, рассматриваем как предварительный этап и образец позднейших лурестанских изделий из бронзы. Бронзовое лезвие топора выступает из раскрытой пасти льва; на конце рукоятки сидит, притаившись, дикий кабан из золота (или электрона). Впоследствии это украшение топоров и тесел все более совершенствовалось, пока из них внезапно не получилось то, что слывет истинной художественной формой лурестанской бронзы. Поэтому естественно искать место изготовления всех эламских изделий из бронзы в Лурестане, по-видимому в его северных частях, у сегодняшнего Нехавенда и Херсина.

Непревзойденным шедевром эламского бронзового литья является уже упомянутая выше (в гл. VI) статуя супруги Унташ-Напириши царицы Напирасу, найденная в Сузах (Фото 24). Зрителя до сих пор захватывает величие и благородное спокойствие, исходящее от этой поистине царственной фигуры. Так как на статуе отсутствует голова, взгляд с повышенным вниманием устремляется на сложенные в молитве руки с длинными изящными пальцами. Вылепленная первоначально из воска, статуя была затем отлита в два приема и тщательно отделана. Уже одно то, что статуя весит около 1800 кг, свидетельствует о выдающихся технических достижениях эламских бронзовых дел мастеров.

Самым великолепным свидетельством эламского строительного искусства является наполовину сохранившаяся до наших дней, уже неоднократно упоминавшаяся ступенчатая башня в Чога-Замбиле (древний Дур-Унташ). Ступенчатые башни Месопотамии, включая самую большую башню в Уре, в значительно большей степени подверглись разрушению и выветриванию, чем эламская «вавилонская башня». Вместе с тем обнаружилось, что эламиты при закладке и архитектурном решении своих зиккуратов шли своими, абсолютно независимыми от Двуречья путями.

Поскольку ступенчатая башня Унташ-Напириши позволила нам судить о религиозном мире эламитов, мы ее уже коснулись в гл. III. Здесь мы попытаемся отметить преимущественно архитектурное и техническое достоинства зиккурата в Чога-Замбиле.

При этом мы будем исходить из чертежа рис. 38, представленного в 1962 г. Р. Гиршманом после окончания раскопок французских археологов в Чога-Замбиле. Общее расположение уже с первого взгляда обнаруживает, что здесь мыслили и планировали широко. Проектировщиком был, вероятно, не кто иной, как сам царь Унташ-Напириша. Однако это предположение ни в какой степени не умаляет мастерство его зодчих и ремесленников.

Рис. 38

Даже беглый просмотр фото 7-9 позволяет догадываться о той огромной затрате труда, которая была необходима для возведения этого гигантского сооружения. Можно не опасаться сравнения его с современными высотными зданиями.

Сначала необходимо было изготовить миллионы необожженных кирпичей и сотни тысяч обожженных. Сырье для этого можно было найти, правда, тут же. а водой снабжала протекающая всего на расстоянии полутора километров р. Диз. Однако очень хлопотливой, трудоемкой и дорогостоящей была заготовка топлива, необходимого для производства прекрасных, больших клинкеров и строительного кирпича. Ведь Сузиана и сегодня бедна лесом (подобное положение, однако, изменится с сооружением водоподъемной плотины на р. Диз), в древности была не богаче. Естественно, что древесину поэтому приходилось привозить из отдаленных горных районов Лурестана, доставляя на ослах и буйволах к р. Диз, а затем сплавляя ее вниз по течению.

Царь Унташ-Напириша был вынужден собирать и содержать в течение десятилетий целую армию строителей, насчитывающую десятки тысяч формовщиков кирпичей, ремесленников по обжигу кирпичей, каменщиков, грузчиков, подручных, погонщиков ослов. Ему нужны были специалисты для сложных сооружений по обводнению и осушению Дур-Унташа, для изготовления наружного украшения стен из изразцов, покрытых цветной глазурью, и изготовления бесчисленных пожертвований из металла, мрамора, фритты или стекла. Ему был необходим целый штат усерднейших писцов, чтобы надписать многие тысячи кирпичей, ибо все они надписаны от руки, ни один не проштампован. Невольно проникаешься очень большим уважением к мастерству древних эламитов.

Теперь перейдем к деталям. Основание ступенчатой башни, если смотреть рис. 38 составляет квадрат, каждая сторона которого равна 105 м. Следовательно, каждая сторона зиккурата была равна у основания 200 эламским локтям. Локоть, равняющийся 52,5 см, как единица измерения сохранился в Иране до введения в XX в. метрической системы, т.е. практически он просуществовал без изменения более 3000 лет.

Углы упомянутого квадрата расположены точно по четырем странам света. (На рис. 38 справа вверху расположен северный угол.) Ступенчатая башня окружена крепостной стеной. Она самая внутренняя из трех крепостных валов Дур-Унташа. В этой стене имеются семь ворот. Я их пронумеровал на рис. 38, чтобы упростить описание. Цифра семь имела, очевидно, и для эламитов особое значение. Она встречается также в маленьких, сооруженных из кирпичей столах для жертвоприношений перед юго-восточной лестницей зиккурата в Чога-Замбиле. Здесь два ряда по семь таких столов. По-видимому, во время культового обряда в жертву приносили дважды по семь животных; яма и слив для стока жертвенной крови сохранились до наших дней.

Вход перед воротами № 3 вблизи южного угла резко выделяется на Общем фоне, поскольку он единственный вымощен тесаными камнями, стыки которых заделаны битумом. Камень, несомненно, хранит следы двух колес. Значит, ворота № 3 использовались для подъезда повозок. Так как они были довольно неприглядными, можно предположить, что через эти ворота в передний двор зиккурата доставлялись исключительно жертвенные животные.

Все остальные шесть ворот сооружены на мощенных кирпичами дорожках, ведущих к ступенчатой башне, но во всех случаях они проложены наискось, а не прямо. На эту особенность уже указывалось выше (в гл. III).

Самыми большими из семи являются ворота № 4 на юго-восточной стороне, оправа от «ворот для повозок». Археолог Р. Гиршман назвал их «царскими воротами». Так как, однако, в среднем из трех крепостных валов -между священным округом Сиянкуком и городом Дур-Унташ был обнажен портал, названный, согласно найденной надписи с наружной стороны, «большим порталом», а с внутренней стороны — «царским порталом», мы во избежание недоразумений назовем ворота № 4 «царскими воротами зиккурата».

Как показывает рис. 38, перед воротами №№ 2, 4 и 7 было построено по четырехугольному храму. Храм у ворот № 7 был, судя по надписям, посвящен богу Хумпану. Слева, рядом с ним, перед воротами № 1 располагались сразу два храма: крайний слева — храм богине Ишникараб, а между ними и храмом Хумпану — храм великой богини Киририши. У ворот № 6 также были найдены, хотя и скудные, остатки наружного храма. Перед воротами № 5 все следы давней застройки смыты. Все же можно согласиться с Р. Гиршманом, что перед всеми шестью воротами, через которые люди попадали в передний двор, было возведено по храму. Кто хотел попасть во внутреннюю святыню, должен был, таким образом, еще за стеной зиккурата оказывать богам свое глубокое почтение и, вероятно, совершать небольшие жертвоприношения.

Рис. 39

Трудно сказать, что представляли собой три круглых строения, расположенных вблизи лестничных маршей со всех сторон зиккурата, за исключением юго-восточной, или «царской» стороны. Длина их в диаметре — 4 м, в каждом из них по четыре пиши, из которых каждая увенчана тройным сводом. Фриз с надписью окаймляет каждую ротонду. Из надписей мы узнаем, что загадочные строения по-эламски назывались sunsu irpi и были посвящены богам Хумпану и Иншушинаку. Таким образом, все было бы ясно, если бы мы расшифровали значение слов sunsu irpi... Но поскольку в юговосточном переднем дворе, который, по всей видимости, предназначался царю, не было подобной ротонды, эти три строения можно было бы принять за пьедесталы, на которых возвышались статуи царя. Таким образом, когда царь не мог явиться лично, статуи заменяли его на трех сторонах зиккурата.

При описании фасада Чога-Замбиля мы опираемся на более твердые данные.

Ступенчатая башня в Дур-Унташе, как проницательно предугадал Р. Гиршман, была сооружена не за один прием, а в две четко различимые друг от друга очереди. Последнее доказывает поисковый ров, прорытый с северо-западной стороны до середины зиккурата. Этот проложенный во время раскопок в 1960—1961 гг. ров внесен в чертеж на рис. 38. Выяснилось, что во время первой очереди строительства была сооружена только та часть строения, которая воспроизведена на рис. 39 по чертежу архитектора П. Оберсона.

Вокруг стометрового в квадрате внутреннего двора, тщательно вымощенного обожженным кирпичом, поднялась первая ступень зиккурата в виде четырехугольника высотой 8 м. Ширина трех его сторон составляет по 8 м, ширина же четвертой стороны на северо-востоке — 12 м. Мы можем ее обозначить как «фасад» зиккурата в отличие от «царской стороны» на юго-востоке. В четырехугольном строении первой ступени размещены 28 небольших помещений. Некоторые из этих помещений были доступны лишь при помощи лестниц, ведущих сверху вниз. Поскольку двери в них открывались наружу, все они вели во внутренний двор, за исключением двери комнаты № 19 (см. рис. 38).

На юго-востоке по обе стороны лестницы первой ступени были встроены по храму богу Иншушинаку. Обозначенный Р. Гиршманом как храм «А» (напротив ворот № 4), он, очевидно, до тех пор использовался для культовых целей, пока не была закончена первая ступень башни. Когда затем приступили к возведению других ступеней, храм «А» был замурован.

Его заменил храм «Б» (напротив ворот № 5), с выходом из комнаты № 19 в юго-восточный передний двор. Р. Гиршман был, вероятно, прав, толкуя это строение как «нижний храм», который в отправлении культовых обрядов зависел от «верхнего храма», расположенного на самом верху зиккурата. Нечто подобное мы уже могли наблюдать около 2250 г. при храме Иншушинака в Сузах: царь Кутик-Иншушинак тогда ежедневно приносил в жертву животных как для нижнего, так и для верхнего храма. В то время, однако, как в Двуречье нижний храм всегда строился вне (хотя и вблизи) зиккурата, по эламским понятиям, очевидно, требовалось, чтобы нижний храм представлял собой встроенный компонент ступенчатой башни.

О храме «Б» Р. Гиршман, далее, высказывает следующее: «Нужно отметить еще одну особенность этой маленькой святыни: слева от его передней было обнаружено помещение с ложем из кирпича-сырца напротив ниши в каменной стене». (Очевидно, подразумевается комната № 18 на рис. 38.) «Возможно, что это помещение предназначалось божеству, спустившемуся из своей "резиденции" наверху ступенчатой башни, как место отдыха, а возможно, оно должно было служить совершенно иным целям, а именно для обряда "священного брака", о чем свидетельствуют маленькие терракотовые статуэтки, изображающие чету, отдыхающую на ложе. Такие статуэтки нам часто доводилось находить в эламских слоях в Сузах» [2 стр. 13].

Когда приступили ко второй очереди строительства, то одновременно начали возводить вторую, третью и четвертую ступени зиккурата. Три следующих яруса были возведены с поверхности двора, так что они коробкообразно выдвигаются из I яруса. Мощение внутреннего двора сохранилось тем временем лишь под центральным, т.е. IV, ярусом.

Именно на этом IV ярусе как венец всей громадной постройки возвышался верхний храм Иншушинаку. От этого kukunnum (иногда его также называют ulhi — дворцом) сохранились лишь размытые кирпичи. Однако его размеры поддаются довольно точному определению. Основанием IV яруса служил четырехугольник, каждая сторона которого равнялась 35 м. Исходя из этого можно предположить, что каждая сторона верхнего храма равнялась 20 м. Можно также определить его приблизительную высоту. Мы убедились, что I ярус зиккурата имел высоту 8 м. Высота II яруса составляла 11,55 м, и такую же высоту имели, по-видимому, III и IV ярусы. Высота сооружения до основания IV яруса достигала приблизительно 42,5 м. Многое, однако, указывает на то, что ширина зиккурата превышала его высоту в два раза. Следовательно, его высота должна была составить 100 эламских локтей, или 52,5 м. Поэтому высоту верхнего храма можно с достаточной степенью достоверности определить в 10 м. Так что ширина верхнего храма, как и ширина самого зиккурата, превышала в два раза его высоту, и в целом он, бесспорно, являл собой в высшей степени впечатляющее строение, откуда можно было любоваться даже зиккуратом в Сузах.

Особый интерес представляют собой лестницы ступенчатой башни, так как они были весьма разного назначения.

Рис. 40

Как видно на рис. 38 и 40, в середине каждой из четырех сторон зиккурата было встроено по лестнице.

Все четыре лестницы вели на I ярус, однако лестницы на северо-восточной и северо-западной сторонах — только на I. Лестница на юго-западной стороне (Фото 9), напротив, делала возможным доступ не только на I, но и на II ярус. Наконец, лестница на юго-восточной стороне, как и подобало «царской стороне», была для самых привилегированных участников церемоний (ср. рис. 40). Она брала начало напротив «царских ворот зиккурата», между двумя храмами Иншушинака, «А» и «Б», и вела по прямой линии к I, III и IV ярусам, миновав II ярус, куда вела только юго-западная лестница. Пятая, последняя, лестница, находилась на IV ярусе и вела к входу в верхний храм, однако показательно, что она не являлась продолжением «царской лестницы», а огибала восточную сторону и затем выходила на северо-восточную сторону, или на «фасад». Подобный факт особенно ощутимо заставляет почувствовать, каким неподобающим должно было показаться эламиту приближение к входу в святыню по прямому пути. Это можно было сделать лишь наискось или завернув за угол.

Попытаемся в заключение составить общую картину ступенчатой башни, а также представить себе исторические и религиозные события, связанные с ней.

Остановимся на большом празднике, упомянутом в эламском календаре, — новом годе, выпадавшем на 1 ланлубе на новолуние во время осеннего равноденствия. Царь Унташ-Напириша в сопровождении своей супруги Напирасу и наследника Унпатар-Напириши (своего племянника), а также других представителей царской семьи направляется в парадной колеснице от своего дворца к «царским воротам зиккурата» на юго-восточной стороне ступенчатой башни. После краткой молитвы в храме Хумпана царская семья идет к воротам № 4. Из огромного глиняного кувшина (были найдены его осколки) жрецы поливали воду на руки царя и царицы, чтобы они стали в культовом отношении чистыми. Затем царская чета становится спинами почти вплотную к внутреннему валу напротив юго-восточной лестницы. Здесь сохранились два выложенных кирпичом возвышения: одно, побольше, — для царя Унташ-Напириши, дру гое, рядом оправа, поменьше, — для царицы Напирасу.

Еще задолго до начала церемонии все население Дур-Унташа стекалось к северо-восточному фасаду зиккурата. По всем дорогам длинные процессии получивших право участвовать в культовом обряде стекались к храму по строго установленной субординации со скрещенными на поясе в молитве руками. Особенно бросались в глаза три процессии, звездообразно и размеренным шагом направлявшиеся с северо-восточного портала среднего вала к воротам №№ 6 и 7. С внутренней стороны вала зиккурата привилегированные участники процессии занимали места на вымощенных «эстрадах», окаймляющих ступенчатую башню со всех четырех сторон. Большинство же теснилось в переднем дворе северо-восточного фасада.

Праздничное отправление культа начиналось с приношения в жертву животных на дважды семи жертвенных столах перед юго-восточной лестницей в присутствии царя и царицы и сопровождалось пением, игрой на арфах, лирах и флейтах. По всей вероятности, жертвоприношения совершались одновременно и на других трех сторонах зиккурата, где царь Унташ-Напириша присутствовал лишь в виде статуи на пьедестале.

После окончания церемониала с жертвоприношениями избранные участники поднимались вверх, на ярусы зиккурата. Широким потоком низшие придворные и рядовые жрецы шли по лестницам северо-восточной и северо-западной сторон на I ярус. Тот, кто имел право, направлялся на широкую площадку северо-восточного «фасада» — ведь она была на 4 м шире трех других сторон зиккурата. Высшие должностные лица и сановники взбирались с юго-западной стороны на II ярус, затем шествовали направо и, обогнув два угла зиккурата, также выходили на северо-восточную сторону.

Вот, наконец, идет и царь Унташ-Напириша. Он проходит через два ряда алтарей к лестнице на юго-востоке, жертвует божеству напиток (приспособление для стока сохранилось) и торжественно поднимается, сопровождаемый высшим жречеством и придворными, на зиккурат. На третьем ярусе его покидают низшие чины из придворных, чтобы, обогнув угол, направиться направо и также прошествовать на северо-восточную сторону. Сам царь продолжает восходить в сопровождении очень небольшой свиты до IV яруса. Однако здесь и он поворачивает направо, огибает восточный угол и доходит, таким образом, к основанию лестницы, ведущей в святая святых.

Свита сопровождает его до IV яруса на северо-восточной стороне. Здесь она останавливается. Сосредоточенно, с огромным волнением многотысячная толпа взирает на своего повелителя, который, сопровождаемый лишь верховным жрецом, продолжает подниматься по ступеням, ведущим к верхнему храму Иншушинака. Венчающее зиккурат святилище господствует в это мгновение над всей Сузианой. Стены, украшенные изразцами, покрытыми золотой, серебряной и желтой глазурью, а также выступающие из стен огромные выступы из бронзового литья ярко блестят и сверкают на осеннем солнце. Затаив дыхание, празднично разодетая толпа безмолвно следит за царем Унташ-Наниришей, который направляется к верхнему храму. Верховный жрец открывает ему бронзовые ворота, предварительно смазав их священной мазью. После этого царь предстает перед самим божеством...

На этом мы прерываем наше повествование. Что касается архитектурных творений в Эламе более позднего периода, то таких памятников, которые можно было бы сравнить с зиккуратом в Чога-Замбиле, не сохранилось. Об эламском искусстве после Среднеэламского периода некоторые разъяснения дают фото (Фото 6, 10, 12, 13, 26, 27). Однако находок и памятников пока слишком мало, чтобы можно было приступить к детальному изложению какого-либо из них. Будущие раскопки в Сузиане и Лурестане, а также в Западном Фарсе могут изменить это положение.

Когда в 538 г. Элам вошел в империю Ахеменидов, персы стали наследниками эламского искусства и культуры. Еще задолго до этого, приблизительно с 695 г., став восточными соседями и согражданами Элама, они прошли у них хорошую школу. Михаил Ростовцев зашел в своем «Очерке истории Древнего мира»[45] настолько далеко, что утверждал, что сам Кир Великий черпал свою культуру и способности к политической деятельности из эламского источника. Во всяком случае, эламское культурное наследие пустило глубокие корни в истории культуры Ирана. Еще сегодня до нас доносится его далекий отголосок.

Но для того чтобы выявить это наследие, необходимо предпринять в будущем серьезные исследования. И тот, кто проявляет интерес к истории и культуре древнего мира, всегда будет пленен народом Элама. Что касается истории государства Элам, то здесь еще столько белых пятен, что и много лет спустя она представит большой интерес для тех, кто займется этой темой.