Состояние образованности

Народная поэзия. Книжная словесность. Обучение грамоте. Искусства. Умственное развитие

Иноземцы, даже враждебно относившиеся к России, отдают полную справедливость большим умственным способностям русского народа, но вместе с тем указывают на то, что у русских людей не видно большой склонности к научному знанию и искусству. И немудрено. Вековое отчуждение от более образованных народов, зависимость от азиатской орды, крайняя бедность народа не могли пройти бесследно. Если вспомнить все неблагоприятные исторические обстоятельства, выпавшие на долю русского народа, то придется удивляться тому, что в нем вовсе не иссякли умственные и нравственные потребности; что он сквозь все невзгоды и напасти пронес свою душу живую. А что это так — доказывает богатейшая народная поэзия. В ней сохранилась память о вековой борьбе со степью; сохранился чудный образ богатыря Ильи — олицетворения народной силы в ее борьбе с темными силами, в поисках прямого пути сквозь темные дебри к свету, к красному солнышку. Сохранились в памяти и другие удальцы, у которых «сила по жилочкам живчиком переливалась», которым не сиделось дома и нужен был простор. Да и как было забыть народу их, когда они не переводились на Руси? Разве Ермак и его сподвижники не богатыри? Разве десятки, сотни искателей землицы, шедших по его следам, не богатыри? Разве Скопины и Минины не богатыри? Не только старые былины сохранились в живой памяти народа; спелись и новые песни — про Грозного царя, как он Казанское царство покорил, и про Гришку-расстригу, и про Скопина, и про Разина, и про Алексея Михайловича. Все, что затрагивало сколько-нибудь сердце народа, нашло в нем живой отклик. Сказались народные думы и чувства и в сказках да прибаутках, и в пословицах да поговорках. Вылилась и печаль русской женщины, жалоба на свою горькую участь в семейных песнях. Не чужд остался темный народ и церковным книгам: начетчики и богомольцы, вышедшие из его среды, сложили немало так называемых «духовных стихов». Темные люди силились во что бы то ни стало объяснить некоторые вопросы, волновавшие их, вычитать ответы на них в книгах, нападали часто на ложные книги (апокрифы), где вкривь и вкось толковались слова Священного Писания, да и сами нередко давали волю воображению и вносили в свои стихи и сказания (легенды) много ложного. В стихе, например, о «Голубиной книге» так объясняется создание мира: «У нас белый вольный свет зачался от суда Божия, солнце красное от лица Божьего, млад светел месяц от грудей Божиих, звезды частые от риз Божиих, ночи темные от дум Божиих…». В стихах о Страшном Суде изображаются муки разных грешников: «Тьма кромешная, погреба глубокие и мразы лютые — неправедным священникам и судиям; котлы медные, огни разноличные, змеи сосущие — мужам-беззаконникам и женам-беззаконницам; смола кипучая и скрежетание зубное и плач непрестанный — глумотворцам и просмешникам; вытягивание языков и повешение за языки — клеветникам и злоязычникам; повешение за хребты над калеными плитами и на гвоздье железное — плясунам и волынщикам; червь неусыпающий — сребролюбцам и грабителям». Праведники же будут жить в раю прекрасном, где на деревьях сидят птицы райские и поют песни царские, так что все вольное житье человеку показалось бы за один час, за одну минуту. Много подобных духовных стихов разносили в народе богомольцы да нищие, так называемые «калики перехожие». Все эти песни и сказания показывают, в какой темноте блуждал народный ум и как языческие понятия сплетались с христианскими, но вместе с тем свидетельствуют о духовной силе, которая не заглохла в нищете и невзгодах, искала простора, рвалась на волю.

А. Киселев Занятная книжка

На сказках, песнях, духовных стихах и легендах воспитывался русский народ, не только простой, но и люди высшего слоя. Мамушки да нянюшки тешили своих питомцев и питомиц в боярских хоромах народными песнями да сказками; сказочники или бахари (рассказчики) занимали ими взрослых людей в досужее время, а сладкоречивые странники и богомолки своими сказаниями услаждали в теремах благочестивых боярынь и боярышень.

Духовные лица и книжные люди вообще относились к народной двоеверной поэзии враждебно, и книжная словесность шла своим особенным путем. Первое место вслед за богослужебными книгами занимали учительные книги, заключавшие собрания различных поучений. Сборники эти носили названия «Златоуст», «Измарагд», «Златоструй» и тому подобные. Затем важное значение имели собрания житий святых (например, «Четьи-Минеи», собранные еще митрополитом Макарием, Киево-Печерский патерик). Были еще так называемые «пчелы», сборники статей не только религиозного содержания, но и различных рассуждений, — например, о правде, о богатстве и убожестве и прочем. Были в ходу и хронографы, заключавшие в себе исторические сказания греческих летописцев. Эти книги по большей части содержали в себе переводы или заимствования из византийской литературы; но были и свои, чисто русские хронографы, или летописи. Их набралось так много, что понадобилось делать из них выборки и своды. Таковы «Степенная книга» и свод летописей, сделанный по приказу Никона. В XVI веке вместо летописи являются «разрядные записки». Сюда заносились сведения о важных придворных событиях, о службе бояр и прочим. Взамен летописных сказаний являются исторические записки («Записки» князя Курбского, «Сказание об осаде Троицкой лавры» Палицына, «Сочинение» Котошихина). Боярин Матвеев со своими сотрудниками в посольском приказе составил «Государственную большую книгу», где указывалось, с какими окрестными государями, христианскими и мусульманскими, были русские в ссылках, то есть в сношениях, и какие титлы писаны. В этой же книге были нарисованы парсуны (портреты) государей и гербы. Такая история имела, конечно, большое значение для посольского приказа. В таком же роде дьяк Грибоедов составил «Историю, сиречь повесть или сказание вкратце о благочестно державствующих и святопочивших боговенчанных царях и великих князях, иже в Российской земли богоугодно державствующих…».

Кроме книг религиозных, поучительных и исторических являются на Руси так называемые потешные книги. Это были по большей части иноземные повести и сказки, сначала доходившие до русских в южнославянских переводах (то есть болгарских и сербских), а в XVII веке более всего через Польшу. Так, например, любимым чтением грамотных русских людей были сказания об Александре Македонском. Дошли до русских и рыцарские романы в переделках — так, например, явились сказки о Бове-королевиче (рыцарь Буово д'Антона). Переведены были басни Эзопа; сборники нравоучительных повестей «Дела римские» («Festa romanorum»), собрания анекдотов, смешных рассказов, шуток (смехотворные повести).

В. Васнецов Книжная лавочка

В. Максимов Единственный учитель

Знакомство с иноземными повестями вызвало охоту у русских грамотных людей составлять и самим подобные. Некоторые из них представляют развитие легенды с поучительным направлением, например «О князе Петре и княгине Февронии», а также «Повесть зело предивная града Великого Устюга купца Фомы Грутцына о сыне его Савве, как он даде на себе диаволу рукописание и как избавлен бысть милосердием Пресвятой Богородицы Казанския». Но вместе с подобными повестями являются и более самостоятельные, изображающие мирскую жизнь. Любопытна в этом отношении «Повесть о Фроле Скобееве», где рассказывается, как он, бедный новгородский дворянин, хитростью и обманом познакомился с дочерью боярина Нащокина при помощи мамки ее и тайно женился на ней, а потом, благодаря своей изворотливости, сумел так подделаться к разгневанному боярину, так уноровил ему своей покорностью и угодливостью, что тот не только простил его и свою дочь, но отдал им впоследствии все свое состояние. Встречаются и такие рассказы, где остроумно осмеиваются недостатки современного строя, например судопроизводства («Повесть о Шемякином суде»). Особенно замечательна стихотворная «Повесть о Горе-Злосчастии», в которой рисуется живо русская жизнь. Захотелось молодцу жить по своей воле, по своему уму-разуму, не послушался он наставлений отца и матери — не ходить на пиры и братчины, не садиться на место большее, не пить двух чар за едину, не ходить к костарям (игрокам в кости) и корчемникам, не знаться с головами кабацкими, а знаться с разумными и надежными друзьями. Не послушался он советов родительских, забыл совет и чужих людей — не спесивиться, и навязалось к нему Горе-Злосчастие. «Босо, наго, нет на Горе ни ниточки, еще лычком Горе подпоясано…». «Стой, ты, молодец, — говорит оно, — от меня, Горя, не уйдешь никуда!» Оно-то и научило молодца разгулу кабацкому, разорило его, помешало ему своим домком зажить. И не уйти ему, не спастись от злого ворога. «Полетел молодец ясным соколом, а Горе за ним — белым кречетом; молодец полетел сизым голубем, а Горе за ним — серым ястребом. Молодец стал в поле ковыль-травой, а Горе пришло с косою вострою.

Молодец пошел пеш дорогою, а Горе под руку под правую — научает молодца богато жить, убити и ограбити, чтобы молодца за то повесили или с камнем в воду посадили». Вспоминает тогда молодец «спасенный путь», идет в монастырь «постригатися», а Горе «у святых ворот оставается, к молодцу впредь не привяжется…». Здесь сказалась обыкновенная история старинного русского удалого молодца. Захотелось ему пожить на полной свободе, своей личной жизнью, да не привык он своей волей жить, негде было этому и научиться — и отдается он вполне разгулу и бражничеству, которые и олицетворяются в Горе-Злосчастии, постоянно наталкивающем свою жертву на грех, и только монастырь да совершенное отречение от свободы может спасти от беды.

В XVII веке в Россию приходили с Запада не только «потешные» повести, являются и другого рода книги: заносятся арифметики, лечебники, космографии. Уже с конца XVI столетия известен был в России «Большой чертеж земли Русской»; в XVII веке он дополняется. Русские послы из Польши «по государеву указу» привозили книги польские и латинские, преимущественно лексиконы да географические сочинения. Ордину-Нащокину присланы были из-за границы 82 латинские книги. И это был, конечно, не единичный случай.

Из этого беглого, далеко не полного перечня произведений народной и книжной словесности уже видно, что народ, несмотря на все помехи к умственному и нравственному развитию, нуждался в духовной пище и по-своему удовлетворял этой нужде; видно, что были на Руси и люди, которые хотели познакомиться с наукой. Беда была только в том, что некому было учить.

Известно, что сына Ордина-Нащокина обучал польский шляхтич. Такой же учитель был у детей Матвеева; но обыкновенно даже у именитых бояр обучение не шло дальше простой грамотности, то есть умения читать и писать, и учить детей призывали священников, дьяков или церковных причетников. В Москве учительством занимались и подьячие. Учителем царевича Федора Алексеевича был подьячий посольского приказа; но начальным обучением царевича грамоте Алексей Михайлович не счел возможным ограничиться, и вызван был наставник иного рода, именно известный Симеон Полоцкий.

Обучиться грамоте в старину было не совсем-то легко. Никаких приспособлений и приемов, которые в наше время облегчают это дело, тогда не знали. Буквари и книги, по которым начинали учить, были сухи и незанимательны для ребенка, притом розга считалась необходимой принадлежностью учителя, который действовал преимущественно страхом. Даже на заглавных листках букварей иногда изображался учитель, наказывающий ученика. Эти картинки предназначались, конечно, для того, чтобы загодя наполнить сердце начинающего учиться страхом. В букварях иногда помещались похвалы розге в стихах, например: «Розга ум острит, память возбуждает и волю злую в благу прелагает, учит Господу Богу ся молити и рано в церковь на службу ходити…» «Розга хоть нема, да придаст ума», — говорили учителя.

А. Максимов Книжное научение

Обучали читать, писать, да еще церковному пению. Этим ученье и ограничивалось. Любознательный человек сам уже читал разные книги, доступные ему, церковные и поучительные, — таким образом являлась у него начитанность, или книжность. В конце XVII века в число читаемых книг вошли несколько сочинений географического и исторического содержания да переводные средневековые повести; стало быть, круг начитанности несколько расширился. Конечно, чтением книг приобретались более или менее отрывочные сведения, но не образование в том смысле, как мы теперь его понимаем.

Как низко стояло умственное образование, так же невысоки были и искусства. Хотя порой выказывалось много вкуса и своеобразия в деревянных постройках да в церковном зодчестве, но что касалось самого строительного искусства (то есть технической стороны), то оно более всего было в руках иноземцев и совсем немногих русских, которые выучились у первых внаглядку, по навыку. Иконопись, которая давно уже водворилась на Руси и считалась благочестивым делом, не проявляла особенной жизни. Составлены были сборники образцов различных икон — «подлинники», где точно указывалось, как писать тот или другой образ, и отступать от образца считалось тяжким грехом. Церковные власти следили за тем, чтобы никаких отмен или отступлений от старинных византийских икон не было. Припомним, как сурово отнесся Никон к образам «фряжского письма». При таких условиях всякое творчество подавлялось и живопись мало чем отличалась от простого ремесла. Выдающимися иконописцами считались в Москве инок Троицкой лавры Андрей Рублев (XV столетие) и Симон Ушаков (XVII столетие).

Хотя уже со времен Ивана III при дворе русских государей постоянно находились разные художники-иностранцы — чеканщики, литейщики, золотых дел мастера, которые даже обязывались иногда обучать русских своему делу, но последние очень редко доходили до настоящего искусства. Иностранцы, вероятно, намеренно не старались обучить их как следует своему мастерству, чтобы те не отбили у них заработка. Резное дело и женские рукоделия — вышивание золотом, унизыванье жемчугом и прочим — обнаруживали нередко много вкуса у наших предков.

Карион Истомин Букварь славянских письмен. Буква «О» 1694

Многие непривлекательные черты русских людей в старину являлись прямым следствием низкого уровня образования. Иностранцы, посещавшие Россию, отдавая должную справедливость хорошим свойствам русского человека: добродушию, необычайному гостеприимству, хлебосольству и природному уму, в то же время указывают и на дурные свойства: тщеславие, суеверие, узость взглядов, грубость в обращении.

Русские люди, особенно сановники, в обращении с иностранцами по большей части старались показать, что себя считают во всех отношениях выше их; что благочестивому русскому человеку непристойно учиться у иноземцев, которые, по народному поверью, были пропитаны нечистой силой.

Ф. Журавлев Знахарка

По свидетельству Олеария, в Москве многие считали его волшебником за астрономические знания, а когда один из русских сановников увидел у него в камере-обскуре изображение людей и лошадей в обратном виде, то есть вверх ногами, то перекрестился и сказал: «Это чародейство!» Был и такой случай с одним голландцем, придворным цирюльником. Раз он играл на лютне; стрельцы, бывшие на страже, пришли на звук музыки и заглянули в дверь — и тотчас в ужасе разбежались: они увидели на стене человеческий скелет, и почудилось им, что он двигался. Слух об этом дошел до царя и патриарха, и назначены были нарочные — наблюдать за цирюльником. Они не только подтвердили показание стрельцов, но еще уверяли, что сами видели, как мертвец плясал на стене под музыку. По словам Олеария, по этому показанию было решено, что цирюльник — колдун и его следует сжечь вместе с костями его мертвеца. К счастью, один иностранец объяснил, что за границей у каждого хорошего врача есть скелет, по которому он соображает, как делать операции, а качался он у цирюльника потому, что в открытое окно дул ветер. Хотя после этого объяснения злосчастный голландец избавился от страшной казни, ему велено было немедленно выехать из России, а скелет выволокли за Москва-реку и сожгли.

Г. Мясоедов Знахарь

Н. Рерих Пантелеймон — целитель

Верование в колдовство и чародейство было сильно распространено на Руси. Упоминаются волхвы, чародеи, чаровницы, зелейщицы, обаянники, кудесники, сновидцы, звездочеты, облакопрогонники, ведуны, ведуньи и прочие. Одни из них были заклинателями змей и хищного зверя (обаянники); другие совершали разные заклинания, творили чудодейственные обряды и предвещали будущее (кудесники); третьи на основании снов предсказывали будущее, толковали сны другим, приходившим к ним; четвертые нагоняли или прогоняли облака — в их руках были дождь и вёдро. Ведунами и ведуньями назывались ведавшие тайные силы, чтобы управлять обстоятельствами жизни. Всем этим ведовством занимались и мужчины, но преимущественно старые женщины. Верили в различные наговоры, заговоры, нашептывания. Думали, что посредством их можно напустить на человека порчу, приворожить его. Верили, что можно наслать беду на человека по ветру: колдун бросал по ветру пыль и при этом приговаривал, чтобы ее понесло на такого-то человека, чтобы его корчило, сушило, раздувало и прочее. И все это по слову колдуна, как думал народ, непременно сбывалось. Наговаривали на след: из-под ноги человека, на которого хотели напустить лихо, брали след и сжигали в печи. Всему этому верили не только простолюдины, но и бояре. Когда присягали на верноподданство царю, то клялись «ведовством по ветру никакого лиха не насылати и на следу не вынимати». Сильно было распространено верование в чудодейственную силу некоторых трав и корешков, в разные приметы. Трудно было бы и перебрать здесь множество суеверий и поверий, которыми была опутана жизнь наших предков. Во многих суевериях коренятся древние языческие верования; некоторые заклинания и заговоры, вероятно, не что иное, как древние языческие молитвы. Хотя русское духовенство издавна сильно вооружалось против всяких волхвов и ведунов, а правительство преследовало их, но зло не уменьшалось. Сами преследователи верили в возможность волшебства, только приписывали его дьявольской силе.

Вследствие низкого умственного уровня и неблагоприятных исторических условий общественная жизнь в старину на Руси была крайне слаба. Всякий заботился только о себе, о своем роде, о домочадцах, редко думал о пользе общей, о выгоде посторонних ему людей — не понимал даже того, что от выгоды их часто зависит и его личное благополучие. К счастью, две могучие силы, несмотря на слабое общественное чувство у русских людей, все-таки сплачивали их в одно крепкое целое — эти силы были власть царя и православная вера.

И. Прянишников Сельский праздник

Слабость общественного чувства у русских сказывалась даже в беседах, какие они обыкновенно вели между собой и которые исключительно вращались около домашних, личных дел. Несмотря на известное гостеприимство и хлебосольство, у наших предков не было в обращении между собой той сдержанности и мягкости, какими отличаются в наше время все сколько-нибудь благовоспитанные люди. Посчитаться словами, даже побраниться им ничего не стоило. Нередко даже на боярских пирах между гостями начиналась перебранка, а иногда дело доходило и до драки. Побоям, нанесенным в хмельном состоянии, большой цены не придавали и обыкновенно в обиду не ставили. «Ничего не помню, был шумен (то есть пьян)», — оправдывался тот, кого корили как зачинщика драки, и на этом по большей части дело и кончалось.

А. Попов Народная сцена. Старая Ладога

Даже и в тех случаях, когда совсем уже неудобно было вздорить, сварливость брала верх над благоразумием. На постельном крыльце государева дворца и у крыльца, где собирались бояре в ожидании приема у государя, не всегда бывало тихо; иногда и тут поднимался шум. Встретятся случайно два врага, один из них скажет что-либо обидное другому или только взглянет на своего противника «звероподобно», а тот не стерпит и скажет, например: «Вишь ты, чванится; а отец-то твой лаптем щи хлебал» или что-нибудь подобное. И пойдет словесная перестрелка, наговорят друг другу всяких неподобных слов, переберут один у другого всю родню. Не всегда ссора кончалась только шумом, нередко переходила и в драку. Был даже случай, что один из поссорившихся прошиб другому камнем голову. Не раз царю подавались челобитные от лиц, пострадавших у него на крыльце в подобных ссорах.