Новые люди в Москве

Церковный раскол и мятеж Разина — два самых печальных события на Руси во второй половине XVII столетия: одно сильно потрясло церковь, другое чуть было не нанесло тяжких ударов государству. Оба эти события вытекали из застарелых недугов, глубоко вкоренившихся в русскую жизнь. Какие же эти недуги? На этот вопрос отчасти отвечает, и отвечает разумно, тот самый Паисий Лигарид, который сыграл такую некрасивую роль в деле Никона.

А. Васнецов Москва в середине XVII века

— Искал я, — говорит Паисий, — корня этого духовного недуга (раскола), поразившего ныне царство Русское, и старался открыть, откуда могло бы произойти такое наводнение ересей на общую нашу пагубу, и наконец нашел, что все зло произошло от того, что нет народных училищ и библиотек. Если бы меня спросили: какие столпы церкви и государства? Я бы отвечал: во-первых — училища, во-вторых — училища и в-третьих — училища.

Действительно, вековое невежество и мирян и духовенства породило раскол со всеми его дикими последствиями. Другой недуг, тесно связанный с невежеством, был крайне низкий уровень нравственности, даже у людей, стоявших на виду, занимавших правительственные места. К концу XVII столетия все управление страной сосредоточивалось в московских приказах; они дошли до небывалой еще силы, а между тем бояре и дьяки, стоявшие во главе приказов, по большей части даже и не понимали, что значит заботиться об общем благе, — только и думали о своих личных выгодах, о наживе. Алчность, лихоимство, насилия и неправды доходили до крайней степени. Воеводы теснят да обирают в области; дьяки да приказные — в Москве. Управу найти трудно, особенно простому человеку. Верит народ в один только правый суд, в суд царев. «Где царь, тут и правда», — говорит он, да беда в том, что до царя далеко, — мимо приказных да бояр ни одно дело, даже и важное, до него не дойдет. Есть на все закон, да и тут беда: для иного приказного или воеводы «закон что дышло, куда хочет, туда и воротит». Трудно ли от такого печального взгляда на представителей закона, сказавшегося в пословицах, прийти к безотрадному выводу, что обращать внимание бедняку нечего на закон, а приходится следовать пословице: «Нужда закона не знает, а через него шагает». Недовольство народа всякими неправдами воевод и приказных крайне усиливается. Вот почему воровские воззвания Разина во многих местах могли иметь большой успех.

Посольский двор в Москве в 1660-е годы

Лучшие люди на Руси давно уже сознавали весь вред невежества и грубых нравов. На Стоглавом соборе ясно высказывается это; еще раньше заявляется о необходимости училищ, но постоянные войны, невзгоды царствования Грозного, смуты и бедствия во времена самозванцев и междуцарствия, крайняя бедность правительства и народа мешали правильному ходу просвещения. И вот на долю Алексея Михайловича, самого добродушного и благожелательного государя из всех московских царей, выпало видеть тяжкие последствия тех недугов, которыми русская жизнь страдала издавна. Во второй половине XVII столетия дело правления значительно усложнилось: присоединилась к Москве Малороссия, где были совсем иные порядки и склад жизни, чем в Великой России; возникли торговые и денежные затруднения; сношения с Западной Европой усилились; наконец, поднялись церковные смуты. На каждом шагу нужны были и настоящие государственные деятели с широким взглядом, с просвещенным умом, и сколько-нибудь образованные чиновники-исполнители, но ни тех, ни других не было. Сознание недостатков во всем строе жизни и в управлении становилось сильнее и сильнее; возникали вопросы, настоятельно требующие разрешения. Наплыв иноземцев в Москву, довольно частые поездки русских послов на Запад невольно приводили к сравнению своего с чужим. Одна уже внешняя сторона западноевропейской жизни поражала русских своим превосходством. Эта жизнь все сильнее и сильнее вторгалась в Россию; в сердце ее, в Москве, уже выросла обширная Немецкая слобода. Тут жили всевозможные «хитрые мастера», «мушкетеры», «рейтары» — все это иноверцы, пожалуй, даже «нехристи» в глазах тогдашних ревнителей православной веры. Приходится с опаской сторониться их, но, с другой стороны, без них нельзя уже обойтись — приходится дорожить ими, платить им хорошие деньги. Среди русских людей находятся уже горячие сторонники иноземцев, являются и заклятые враги, боящиеся иноземной «прелести»; все староверы, все слепые приверженцы старины примыкали к последним. Нетерпимость к иноверцам была так велика, что, например, патриарх Никон, как известно, отбирал у бояр иностранные картины, органы, ливреи и уничтожал их. Раз случилось ему невзначай благословить немцев, одетых в русскую одежду, и он так возмутился этим, что выхлопотал у царя приказ всем иноземцам ходить не иначе, как в своей одежде, а не в русской, чтобы вперед ошибкой не давать «святыни благословения псам». Но, несмотря на сильное противодействие духовных лиц, опасавшихся, как бы русские люди, ездившие за границу, «узнав тамошних государств веру и обычаи, не начали свою веру отменять и приставать к иным», несмотря на то, что в иных случаях опасения эти оправдывались, все-таки сила знания на Западе, которая сказывалась в разных мастерствах, диковинах и удобствах жизни, била в глаза русским, и число сторонников сближения с Западом все росло и росло, а необходимость просвещения ясно сознавалась уже многими. Где же было искать образования? Боязнь иноверия и ересей, конечно, побуждала обратиться в православные страны, в Грецию и Малороссию, хотя русские ревнители старины смотрели подозрительно на ту и на другую: думали, что и сюда проникло латинство. Но все же духовные лица, приходившие из Греции, по своему внешнему облику, по одежде, по обрядам были ближе к русским, чем западные европейцы, а малороссы были и единоплеменники — естественно было обратиться прежде всего к ним.

С. Иванов Царское богомолье зимой

Несмотря на все бедствия и невзгоды, на крайнюю бедность и разорение во время войн Хмельницкого, южная Русь по образованности стояла во время присоединения ее к Москве гораздо выше последней. Братские школы и затем Киевская коллегия Петра Могилы свое дело сделали: не одна грамотность, но образование становилось уже потребностью не только именитых и богатых людей, но и простых горожан, а среди духовенства являлись такие ученые, которые успешно и проповедью, и пером могли бороться с иезуитами и западными учеными-богословами. Во второй половине XVII столетия особенно замечательны были два представителя киевской учености: Лазарь Баранович и Иоанникий Голятовский. Оба они успешно состязались с иезуитами и униатами и были замечательными проповедниками. Первый оставил по себе два сборника поучений под вычурными названиями «Меч духовный» и «Трубы словес»; второй — сборник под заглавием «Ключ разумения» и книгу, в которой изложил на основании древних писателей правила, как составлять проповеди. Хотя киевская наука была проникнута схоластикой, обращалось больше внимания не на открытие истины, не на внутреннюю силу доказательств, а на внешнюю правильность рассуждения, а в деле проповеди преобладала риторика — погоня за внешними украшениями речи, страсть к вычурам, но все же и при этих значительных недостатках богословская киевская наука развивала ум, а проповедническое искусство — способность говорить и убеждать. Киевские ученые с большим успехом занимались не одними только богословскими трудами — было сделано ими несколько попыток и в историческом роде: так, ученик Петра Могилы, Иннокентий Гизель, составил первый учебник по русской истории под названием «Синопсис».

Из Киева и являются в Москву просветители.

В 1649 году боярин Ртищев вызвал нескольких киевских ученых-монахов для училища, заведенного им при Андреевском монастыре близ Москвы.

Б. Кустодиев Земская школа в Московской Руси

Федор Михайлович Ртищев, любимец царя, был замечательным лицом того времени. Он был вполне русским человеком. Набожный, благочестивый, ревнитель родной старины и священных преданий, он в то же время не довольствовался, как большинство его современников, только внешней обрядностью. Его большой и пытливый ум доискивался внутренней стороны, смысла религии. Он увлекался учением Христа о любви к ближним, о самоотречении: не жалел денег на выкуп пленных из мусульманских земель, не отказывал в помощи нуждающимся, устроил больницу и приют для убогих. Во время войны с Польшей он взял на себя попечение о раненых и больных воинах, на свой счет содержал, лечил их, а по выздоровлении давал им помощь. Большой был охотник Ртищев до церковного богослужения и до священных книг. Но и там и здесь его поражали разные неисправности и противоречия, и понял он, как необходим пересмотр книг и новые переводы их с греческого, а для этого нужны были знающие переводчики, притом из чисто русских людей, которым можно было бы вполне довериться. И вот благочестивый боярин выражает желание за свой счет пригласить и содержать нескольких киевских ученых, «ради обучения словенороссийского народа детей еллинскому названию». Мысль эта полюбилась и благочестивому царю. Главным из приехавших ученых был Епифаний Славинецкий, иеромонах братского монастыря. Это был весьма ученый по тому времени человек: он знал вполне греческий язык и латинский, понимал и еврейский, изучил основательно писания святых отцов, греческую и латинскую духовную литературу и прочее. Скромный, сосредоточенный Епифаний предпочитал уединенную жизнь ученого всяким санам и почестям.

Недолго пробыл он в монастырской школе; царь назначил его справщиком типографии и перевел в Чудов монастырь, где также было училище. Исправление богослужебных книг, задуманное Никоном, было поручено Епифанию. Помощниками его в этом важном деле были его земляки, приехавшие с ним, — Арсений Сатановский и Даниил Птицкий, а затем Арсений Грек и несколько великороссиян. Обдуманно, с большой осторожностью принялся Епифаний за дело, и под его надзором были напечатаны все богослужебные книги. Кроме того, он переводил много сочинений Отцов Церкви с латинского языка, перевел несколько мирских книг по истории, географии и других, составлял словари: один — где объяснял значение слов, встречаемых в церковных книгах и в богослужении, а другой — греко-славяно-латинский. Особенно хотелось ему сделать новый, более исправный перевод Библии, но успел он перевести только Новый Завет и Пятикнижие. Смерть (1675 год) прекратила его 26-летнюю, в высшей степени полезную деятельность на пользу книжного дела и просвещения. Он оставил после себя нескольких учеников, хорошо знавших греческий язык.

Симеон Полоцкий

Епифаний писал также проповеди и поучения. Проповедь была новостью в Великой Руси. Давно она здесь замолкла, ее даже опасались: думали, что она может повести к вольнодумству и ереси. В иных проповедях Епифаний касается и больной стороны тогдашней русской жизни — невежества и боязни просвещения.

«В нынешние времена, — говорит он, — мы видим много ослепленных людей, которые возлюбили мрак неведения, ненавидят свет учения, завидуют тем, которые хотят озарять им других, вредят им клеветами, лицемерием, обманом; подобно тому как совы, по своей природе, любят мрак и скрываются, когда засияет солнечная заря, так и эти мысленные совы, ненавистники науки, скроются в любимый ими мрак, когда ясная благодать пресветлого царского величества захочет разрушить тьму, прогнать темный обман и благоизволит воссиять свету науки и просвещать природный человеческий разум».

В поучении священникам Епифаний говорит между прочим: «Пекись и промышляй всем сердцем и душою, сколько твоей силы станет, увещевай царя и всех могучих людей везде устраивать училища для малых детей, и за это, паче всех добродетелей, ты получишь прощение грехов своих!..»

Другим выдающимся западнорусским просветителем в Москве был Симеон Полоцкий, прибывший сюда в 1664 году. Он уступал Славинецкому в познаниях и в глубокомыслии; это был не келейный ученый-труженик, а скорее общественный деятель и ловкий придворный человек, приятный собеседник и неутомимый писатель, готовый во всякое время писать проповедь, рассуждение, драматические произведения (мистерии), даже стихи на разные случаи.

Вскоре по приезде в Москву Симеон был призван к важному делу: ему поручено было образование царских детей. С этого времени он становится видным лицом, живет во дворце; к нему обращаются за советами по разным вопросам, дают важные поручения. Он занимается опровержением раскола в сочинении «Жезл правления», затем составляет полное изложение веры «Венец веры», пишет проповеди и поучения, изданные в двух книгах: «Обед душевный» и «Вечеря духовная». В проповедях он старается быть по возможности проще, понятнее для слушателей и касается жизненных явлений — в этом главное их достоинство: обличает невежество, суеверия и прочее, обращается к царю с мольбой завести школы, умножить учителей.

«Многие еретики, — говорит он, — потонули в глубине Священного писания от неискусного плавания; и наши нынешние лжемудрецы, неискусные в плавании, дерзко ворвались в пучину писаний, думая добывать оттуда жемчуг премудрости… Лучше было бы им стоять на берегу и помалу утолять жажду этой животворной водой».

Лист из рукописи Симеона Полоцкого

Хотя сочинения Симеона не отличаются большой глубиной мысли и ученостью, а его вирши (стихи) крайне тяжеловесны и лишены всякой поэзии, но тем не менее значение его в Москве в деле просвещения немаловажно: как наставник царских детей, как проповедник, наконец просто как советник и собеседник высокопоставленных лиц он мог послужить не менее ученого Славинецкого на пользу дела; в эту пору при дворе заговорили гораздо настоятельнее, чем прежде, о необходимости школ и церковной проповеди.

В это же время среди пришлых в Москву «новых людей» выделялся еще один замечательный человек, серб (хорват) Юрий Крижанич. Это был высокообразованный католический священник, пламенный патриот-славянин. Невыносимо было для него видеть, как западное славянство гибло, теряло свою самобытность под игом немцев, как греческое духовенство высокомерно относилось к православным славянам, как стремилось господствовать над ними, и заветной мечтой Крижанича стало потрудиться над освобождением славян. Он думал, что Россия, единственное сильное славянское государство, управляемое могучим самодержцем, может освободить и объединить все славянские племена. Главным несчастьем для них было то, что церковные распри западно-римской церкви и восточной разделили их; но Крижанич думал, что эта распря Рима с Византией не должна иметь для славян никакого значения и они могут, не обращая внимания на различия католической и православной церкви, соединиться в одно целое. Но пылкому мечтателю не посчастливилось в Москве. Взгляды ли его на церковные вопросы здесь не понравились, или его заподозрили в каких-либо опасных замыслах — неизвестно; но в 1661 году отправили его в Тобольск. Четырнадцать лет провел Крижанич в ссылке и здесь написал свои замечательные сочинения. Наиболее любопытные из них — грамматика и политические его думы «Разговоры о владетельстве». В первом труде он пытается провести свою мысль о едином всеславянском языке; во втором — в виде разговоров и отдельных рассуждений он излагает свой взгляд на устройство государства, на состояние России сравнительно с другими славянскими и европейскими государствами, рассматривает подробно правительственный строй и частный быт, указывает недостатки и средства к их исправлению. Вопрос о необходимости просвещения и науки для России его сильно беспокоил.

«Высший дар человека есть разум, — говорит он, — деятельность разума выражается в мудрости, мудрость же приобретается учением и книгами. Мудрость столько же нужна для государей, как и для обыкновенных людей; при живых советниках нужны еще лучшие мертвые советники — книги: книги не увлекаются ни алчностью, ни враждою, ни любовью, книги не ласкательствуют, не боятся поведать истину. Скажут: между мудрыми рождаются ереси, и потому мы не должны учиться мудрости. На это отвечают: Магомет не был мудр и никаких мудрых бесед и хитростей не выдумал; крайнюю глупость написал в своих книгах, а между тем наплодил ересь, более всех распространившуюся по свету. А на Руси ересь (то есть раскол) встала разве не от глупых, некнижных мужиков? От мудрости ереси искореняются, а от невежества пребывают вовеки… Святые отцы были мудры, а не зачинали ереси, но ратовали против них… От огня, воды, железа умирают многие, а между тем люди не могут жить без них; так же точно и мудрость потребна людям».

Славяно-греко-латинский букварь XVII век

Любопытно, что Крижанич, советуя заимствовать у иноземцев то, что есть у них лучшего, в то же время особенно предостерегает от излишнего доверия к ним или пристрастия, которое он называет ксеноманией, или чужебесием, — этот недостаток он признает слабостью всех славян вообще и считает его «смертоносною болезнью». Особенную вражду питает он, понятно, к немцам, так как самое близкое, родное ему племя — хорваты — было подавлено ими.

Указывая на злоупотребления должностных лиц, он находит, что лучшее средство против этого зла — известные права. «Пусть царь, — говорит он, — даст людям всех сословий пристойную, умеренную, сообразную со всякой правдой свободу, чтобы царские чиновники не могли исполнять своих худых намерений и раздражать людей до отчаяния». С просьбой о том, чтобы всем сословиям были даны слободины, то есть известные права, Крижанич обращается к царю и говорит:

«В твоих руках, царь, чудодейственный жезл Моисеев, посредством которого ты можешь творить дивные чудеса, в твоих руках самодержавие — совершенная покорность и послушание подданных. Уже давно на свете не было такого царя или владетеля, который имел бы силу творить такие чудные дела, какие ты легко можешь делать, и приобрести за них у всего славянского народа нескончаемое благословение, у других народов — бессмертную славу, а у Бога, после сего земного царства, — царство небесное!»

Сочинение Крижанича, как известно, было «наверху», то есть во дворце; знакомы были с ним, вероятно, и некоторые из бояр. Мечты Крижанича о славянском единстве, а также мысли о широких государственных преобразованиях, конечно, не были понятны, но указание на различные недостатки русского государственного строя и жизни и отдельные соображения могли быть приняты к сведению.

Были в это время уже и русские люди, которые вполне ясно понимали недостатки строя русской жизни. Лучшим доказательством этого может служить замечательная книга — о России в царствование Алексея Михайловича, написанная дьяком посольского приказа Котошихиным, бежавшим около 1664 года из России вследствие неприятностей по службе. Он рассказывает об обиходе царской жизни, о правительственном строе, о нравах и обычаях бояр, о недостатках русской жизни и, подобно всем заезжим ревнителям просвещения, считает одной из главных причин ее неприглядности то, что на Руси нет науки и образования.

Н. Богданов-Вельский Ученицы