Погибшие мореплаватели

В 1940 году на восточное побережье Таймырского полуострова отправилась гидрографическая экспедиция. Главного управления Северного морского пути во главе с астрономом-геодезистом А. И. Косым. Основная задача экспедиции состояла в уточнении карт таймырского побережья; следовательно, участникам ее предстояло облазать, осмотреть и заснять каждую бухту, каждый островок. Столь детальные работы раньше не проводились на восточном берегу Таймыра, поэтому нет ничего удивительного в том, что сотрудникам экспедиции посчастливилось сделать чрезвычайно интересные археологические открытия.

14 сентября 1940 года гидрографическая шхуна «Норд», находившаяся в распоряжении экспедиции, подошла к северному острову в группе островов Фаддея и высадила на него топографическую партию под начальством Н. И. Линника. В поисках места для постройки Триангуляционного пункта геодезисты пошли На рекогносцировку вдоль берега и случайно заметили выступающий из-под земли, потемневший от времени край медного котла. Прервав работу, геодезисты и топографы временно превратились в археологов и занялись изучением местности. Без особого труда обнаружили они среди камней старинный топор, сковородки, кастрюли, ножницы, сгнившие свертки мехов, медную гребенку и некоторые другие неизвестно как попавшие сюда вещи. Все это валялось в пяти-десяти метрах от воды, и в шторм волны должны были подступать вплотную к «кладу».

Сотрудники партии сообщили руководству экспедиции о неожиданном открытии и получили задание ещё раз осмотреть местность. 26 сентября на остров вторично высадились участники экспедиции. И вновь им удалось сделать ценные находки. Внимание полярников привлекла насыпь: на размытом валу из мелкой гальки и булыжников лежали большие тяжелые камни, словно придавливавшие что-то находящееся внизу. Полярники были опытными людьми, повидавшими немало диковинок на севере, но такого рода образования им встречать не приходилось. Не без основания заподозрили они, что эта насыпь — дело человеческих рук. Осторожно в одном месте они начали вести раскоп, и догадка их тотчас подтвердилась. Под слоем камней, им попались изогнутые медные пластинки, оловянные тарелки, а потом сгнивший мех. Аккуратно развернув лоскутья, полярники нашли странные небольшие монеты овальной формы. На одной стороне каждой монеты можно было разглядеть изображение всадника с мечом или копьем, на другой — какие-то надписи. Позднее специалисты-нумизматы без особого труда все это расшифровали. Оказалось, что всадник на монетах — это Георгий Победоносец, а изображение его в свое время было гербом Московского княжества. Георгия Победоносца с копьем вычеканивали на копейке, с мечом — на полкопейке, или деньге.

При дальнейших раскопках полярники нашли серьги, перстни, нательные кресты, бусы (в том числе янтарные) и даже поломанную пищаль.

Полярники решили, что им посчастливилось найти клад. Но поступили они в высшей степени разумно: прекратили раскопки, заключив, что этим должны заняться специалисты, которые по характеру захоронения сумеют установить, кто и когда спрятал вещи на островах Фаддея. Полярникам показалось, что люди, оставившие клад, зарыли его наспех, очевидно очень торопясь, и только драгоценности уложили более или менее аккуратно.

…Минула зима. В марте 1941 года топограф Линник, матрос Малыгин и каюр Рыкалов отправились заготавливать дрова. Примерно в ста километрах к юго-востоку от мыса Челюскина, на восточном берегу залива Симса, они нашли остатки бревенчатой избушки, от которой сохранилось всего три венца. Избушка была очень маленькой — два метра в длину, два в ширину, — и все-таки внутри имелась перегородка, отделявшая от основной части закуток шириной всего сантиметров в шестьдесят-семьдесят, справа от входа сохранилась печь из каменных плит.

По типу избушка походила на те «поварни», которые и теперь строят промысловики на севере… Остатки таких поварен тоже не редкость. Дровозаготовители разобрали венцы на топливо, хотя и заподозрили, что перед ними остатки старинной постройки. Стужа, сковавшая землю, снег помешали Линнику с товарищами сделать раскопки, и отряд ушел с дровами на базу, к месту зимовки, в общем-то не придав никакого значения находке.

Летом того же года в район избушки пришли две топографические партии, получившие задание произвести съемку по побережью от мыса Лаптева до мыса Фаддея и на островах Вилькицкого. Одну партию возглавлял Линник, другую — А. С. Касьяненко.

Топографы шли пешком. На нартах, запряженных собаками, везли клады. Сделав за день большой и утомительный переход, топографы разбили лагерь, как потом выяснилось, в двухстах метрах от разобранной зимой избушки. Пока они сушились и готовили ужин, двое энтузиастов-охотников отправились пострелять уток. Один из них, моторист Саблуков, случайно прошел мимо остатков избушки и заметил валявшиеся, медные котлы, такие же, как на острове Фаддея.

После этого топографы занялись раскопками, но повели их не очень аккуратно: мерзлую землю рубили топорами и попортили кое-какие предметы. Все-таки им вновь посчастливилось сделать интересные находки. Помимо котлов, монет и перстней топографы нашли компас, солнечные часы, огниво с кремнем и трутом, полозья от нарт. В простенке за печкой они обнаружили множество мелких костей песцов, которыми питались жители избушки. Наконец они нашли остатки плоскодонной лодки и… кости двух погибших людей: в метре от входа в поварню валялись две черепные коробки, видимо вытащенные наружу зверьками, а в закутке был найден обломок верхней челюсти с зубами…

Почти все, что удалось собрать на острове Фаддея и в заливе Симса, сотрудники экспедиции передали в Красноярске в краеведческий музей. Находки тщательно изучил работник музея Б. О. Долгих, который вскоре опубликовал статью под названием «Новые данные о плавании русских Северным морским путем в XVII веке». Долгих сделал первые интересные выводы. Проанализировав находки, он пришел к заключению, что, во-первых, вещи, обнаруженные на острове Фаддея и в заливе Симса, принадлежали одним и тем же людям; что, во-вторых, плавание было совершено скорее всего около 1620 года и, наконец, что шли мореходы с запада на восток…

Но если так, значит, не «Вега» Норденшельда первой подошла к мысу, который теперь носит имя Челюскина…

После топографов, привлеченный слухами о кладе, на острове Фаддея и в заливе Симса побывал некто Широких, каюр. В поисках клада он беспорядочно перерыл места захоронения и сжег на костре остатки лодки (к счастью, уцелели обломки шпангоутов и обшивки).

А в 1945 году на место гибели неведомых мореплавателей прибыла специальная экспедиция во главе с археологом А. П. Окладниковым, Археологи произвели тщательные раскопки и нашли немало новых интересных вещей. Когда экспедиция вернулась в Ленинград, все находки были подвергнуты тщательному изучению; в частности, заново была исследована нумизматом И. Г. Спасским казна мореплавателей. Нумизматический анализ позволил установить, что промышленники кончили собирать деньги до 1617 года. Очевидно, они в том же году вышли в море.

Вот как можно представить себе историю этой промышленной экспедиции.

Где-то на севере России, скорее всего на побережье Белого моря, близ Архангельска, Онеги или Мезени, крупный предприниматель — торговый человек — решил снарядить и послать далеко на север, в богатые соболем края, промышленную экспедицию. Торговый человек сам не раз водивший кочи по студеным морям, — был наслышан о Енисее, Пясине, а может быть, и Хатанге. Не исключено, что он в молодости побывал в Обской губе и на реке Тазе, в городе Мангазее. Уже после того, как прочно осел он на своем торговом дворе, бывальцы рассказали ему, что самые отчаянные из промышленников уходили морем на северо-восток, за реку Пясину. Немногие, правда, возвращались оттуда, да и неизвестно, далеко ли удавалось им пройти, но не зря рисковали они… Мангазею в ту пору велеречивцы называли «златокипящей государевой вотчиной». Но «златокипящих» мест немало и за Мангазеей, к востоку от нее; об этом догадывался не один наш торговый человек. Теперь мы знаем, что торговый человек не ошибался в своих предположениях: минет еще несколько десятилетий, и вся Сибирь превратится в «златокипящую вотчину». Значит, наш безымянный торговец был инициативнее и смекалистее других, смелее шел на риск! Отчаянное предпринимательство и страсть к безудержной наживе отнюдь не были чужды ему!

Но как все-таки следует оценить почин торгового человека?.. Что это — чистейшая авантюра, основанная на туманных слухах, или наш предприниматель имел достоверные опросные сведения?

Документально установлено, что еще в «смутное время», когда шла в России жестокая борьба с польскими интервентами, сибирский воевода послал на северо-восток экспедицию под начальством морехода Луки; Произошло это около 1609 года. Экспедиция ушла далеко за Енисей и будто бы нашла там много новых рек; островов, богатых птицей и зверьем. Лука умер во время путешествия, но спутники его вернулись… А в 1610 году повел коми за Енисей, к устью Пясины (Пясинги-реки), двинянин Куркин…

Следовательно, наш торговый человек был дерзок, но не безрассуден: он рассчитывал оказаться при крупном барыше. Снаряженная им промышленная экспедиция была, надо полагать, первой по времени после Луки и Куркина, Снаряжал ее торговый человек не скряжничая. Об этом свидетельствует хотя бы то, что он доверил своему приказчику — есть основания предполагать, что это был некто Акакий, по прозвищу Мураг,[10] — большую казну. На острове Фаддея и в заливе Симса топографы и археологи нашли 3336 копеек и 143 деньги (полкопейки), отчеканенные в Москве, Пскове, Новгороде, Ярославле. По счетной системе XVI столетия это составляло в общей сложности 34 рубля 3 алтына 3 деньги. О величине этой казны говорит следующее: если произвести соответствующие пересчеты на 1882 год (в этом году специально изучал курс русских денег историк В. О. Ключевский), то окажется, что при стоимости хлеба 90 копеек за пуд казна мореплавателей равнялась примерно 500 рублям. И еще необходимо учесть, что часть казны могла пропасть, потеряться, а некоторое количество найденных монет разобрали «любители» древностей на сувениры.

Итак, деньгами промышленную экспедицию торговый человек снабдил неплохо. Но на Крайнем Севере деньги в то время имели лишь относительную ценность; там преобладала меновая торговля. Вместе с приказчиком и фактическим руководителем похода Акакием Мурагом торговый человек тщательно подобрал ассортимент меновых товаров. Оба они отлично знали, что большим спросом у местного населения пользуются медные котлы, оловянные тарелки, чарки.

Степан Крашенинников во время своего путешествия по Сибири в XVIII веке слышал, что когда-то за медный котел плавили столько собольих шкурок, сколько их в нем умещалось… И металлическую посуду в большом количестве погрузили на коч. Знали торговцы и о любви туземцев к украшениям из олова и свинца (сами русские в то время тоже инкрустировали свои изделия оловом) и захватили их для обмена. Кроме того, взяли они с собой пурты (слитки железа), иголки металлические, бусы — бисер и одекуй, колокольцы-кутасы, медные и серебряные Перстни, украшенные орнаментом. Этот товар считался легальным, сбывался он легко и выгодно, причем обе стороны оставались довольны результатами мены. Вот, например, игла. Ведь это необычайно ценная вещь в хозяйстве. Окладников в книге о полярных мореходах рассказывает, что на Лене ему удалось записать любопытное предание о «прежних людях»: «Сидит мужчина и горько плачет. «О чем ты? — спрашивает его товарищ. — Уж не сын ли твой умер?» «Нет, — ответил ему плачущий, — разве стал бы я о сыне плакать?.. Последняя костяная игла у меня сломалась!»» Пусть чувствуется в этом предании веселая шутка или легкая насмешка, но ведь сломать последнюю иглу — это действительно горе!.. И не случайно в Сибири в качестве подарков раздавали туземцам, принесшим ясак, круглые и трехгранные железные иглы.

Но кроме товаров законных торговый человек снабдил свою экспедицию и контрабандой: железными топорами, ножами, металлическими наконечниками для стрел, то есть оружием, продавать которое туземцам строжайше запрещалось властями. Но чем запретней товар, тем дороже его можно продать! Топоры, например, оценивались так: сколько собольих шкурок протаскивается сразу через отверстие для топорища, столько и цена ему!..

В XVII столетии экспедиции такого рода никогда не были чисто торговыми. Они организовывались как торгово-промысловые, их участники сами промышляли, и промысел иной раз приносил больше дохода, чем торговля. Разумеется, организаторы экспедиции все это учли: мореходов снабдили материалами для устройства ловушек, сетями-обметами на соболей, особыми стрелами для охоты, в том числе томарами — стрелами с тупыми, грушевидной формы наконечниками, сделанными из моржовой, мамонтовой кости или цельных кусков дерева. Они убивали мелких пушных зверьков, а шкурку напортили. На случай встречи с крупными хищниками имелись рогатины. Взяли мореходы с собой и рыболовные принадлежности — большую морскую сеть с грузилами-кибасами (в сумочку из полос бересты вкладывался камень), железные крючки, гарпуны. Захватили они упряжь для оленей и собак; собак везли на судне, а оленей рассчитывали приобрести на месте.

Наконец, и организаторы экспедиции, и ее участники знали, что в районах, населенных «кровавой самоядью», как тогда говорили; далеко не все встречи с туземцами кончаются миром. Поэтому мореходы запаслись луками, колчанами с боевыми стрелами (пользовались русские этим оружием очень умело, что отмечали все иностранцы-очевидцы), ножами, пищалями, бочонком зелья-пороха, пулями и свинцом, пулелейками.

Одежду все имели добротную — выделанные меха, зипуны из английского и своего сермяжного сукна, кафтаны с золочеными шнурками, сапоги на каблуках с металлическими подковками, рукавицы.

В распоряжение экспедиции был предоставлен коч — плоскодонное судно с одной мачтой, с досками, скрепленными деревянными гвоздями — нагелями и прутьями — вицами; борта были укреплены прочными шпангоутами, которые в те времена назывались хорошим русским словом «упруги» или «опруги». Торговый человек снабдил коч мореходными приборами — солнечными часами и компасом, который мореплаватели ласково называли «маточка». А на случай зимовки, чтобы не скучал народ, захватил с собой Акакий Мураг шахматы, искусно вырезанные из мамонтовой кости.

Но кто были те люди, которых завербовал в свою команду приказчик торгового человека?.. В XVII веке рядовой промышленный люд делился на «своеужинников» и «покрученников». Первые из них имели свою собственную охотничью снасть — ужину, а вторые, любители дальних странствий, отправлялись в скитания с пустыми руками и, чтобы кое-как просуществовать, «крутились», нанимались к самостоятельному «опытовщику», предпринимателю и целиком зависели от него.

Скорее всего именно такими покрученниками и была укомплектована команда, но кроме грамотея-приказчика были включены в нее опытные моряки, по морям «староходцы», умевшие обращаться с компасом и солнечными часами. Любопытно, что в экспедиции принимала участие женщина: в избушке на берегу залива Симса археологи обнаружили остатки сарафана, типичной одежды русских женщин. Впрочем, особенно удивляться присутствию женщин на коче не приходится: женщины сплошь да рядом совершали походы вместе с мужчинами, и именно поэтому русские, оседая на Крайнем Севере, создавали постоянные колонии. Не исключено, что во время плавания экипаж коча пополнился и туземной женщиной. Об этом свидетельствует находка зеркала с изображением кентавра (китавраса русских преданий); бронзовые зеркала с кентаврами были чуть ли не обязательной принадлежностью туалета у ненцев и хантов (а позднее у бурят, юкагиров).

Всего отправилось в странствие человек десять-двенадцать.

…Коч вышел в море, очевидно, весной 1617 года. Никто не звонил в колокола, не палил из пушек; просто очередная торгово-промысловая экспедиция покинула гавань и взяла курс на восток. Ветер надул сыромятный парус, мореходы убрали весла, и коч, слегка наклоняясь и зарываясь носом в воду, помчался навстречу восходящему солнцу…

Мореходы миновали Канин Нос, на котором возвышались пять деревянных, крестов, низкий остров Колгуев, прошли Югорским Шаром мимо Вайгача и пересекли бурное Мангазейское море — так называлась тогда юго-западная часть Карского моря. Видимо, где-то в районе Обской губы или Енисейского залива наши мореходы остановились на зимовку. Там они неплохо, поторговали, поохотились и увеличили свой экипаж. Весной, едва сгонные ветры освободили прибрежную полосу моря ото льда, коч продолжил плавание. Теперь путь его пролегал мимо безлюдных, никому не ведомых берегов. Тщетно осматривали мореплаватели землю в надежде увидеть дымы кочевий, но даже местные жители не рисковали пасти стада оленей на суровом Таймыре.

Погода благоприятствовала мореходам, ледовые условия в том году, надо полагать, были не тяжелыми. Коч забирался все дальше и дальше к северу, солнце давно уже не опускалось к горизонту. И вдруг береговая линия резко изменила направление. Коч побежал на юго-восток. Мореходы едва ли могли знать, что миновали самую северную точку Азиатского материка; они не подозревали, что первыми (или в числе первых — вспомним индигирцев!) совершили великий географический подвиг. И конечно, даже самая пылкая фантазия не могла подсказать им, что примерно через двести пятьдесят лет после них у «приярого» мыса бросит якорь шхуна «Вега», на флагштоке взовьется вымпел, прогремят пушечные салюты и знаменитый полярный исследователь Норденшельд поднимет бокал вина и провозгласит тост за великую победу…

Наши мореходы просто потолковали между собой о изменении маршрута и продолжили путь.

Близилась осень, и мореплаватели решили встать на вторую зимовку в небольшом заливе, который теперь именуется заливом Симса. Место показалось им удачным, на берегу валялось много плавника, из которого можно было выбрать бревна для строительства поварни, запасти дрова; в тундре попадались олени, песцы, тучами носились над болотами и озерками птицы.

И они поставили зимовье — тот самый небольшой дом с каменкой, остатки которого через триста двадцать лет нашли топографы.

Медленно тянулось время в течение долгой полярной ночи. В маленькой поварне было тесновато — лежать на полатях приходилось вплотную друг к другу. Когда в каменке ярко разгорались сухие дрова, любители садились играть в шахматы, а Акакий Мураг наносил замысловатый орнамент на рукояти своих ножей; на одном из них он красивой славянской вязью вырезал свое имя… Через триста двадцать пять лет орнаментированные им ножи попали в Ленинград, в кабинеты специалистов, и там удалось прочитать не очень-то понятную неискушенным надпись: Акакий Мураг — единственное имя, дошедшее до нас. На документе, заботливо спрятанном в ножны, сохранились, к сожалению, только слова «Жалованная грамота…»

Полярные мореходы XVII столетия не делали многолетних запасов продовольствия, они жили преимущественно на «подножном корму», обеспечивая себя провизией на месте. Точно так же действовали Акакий Мураг и его товарищи. Но надежды их на успешную охоту зимой не оправдались: олени откочевали далеко на юг, и только нахальные, совершенно не боявшиеся людей песцы стаями бродили вокруг. Начался голод. Пришлось забыть о брезгливости и взяться за «поганую пищу», каковой считались песцы. Их убивали в большом количестве, выбрасывали никому не нужные шкурки (они войдут в моду лет через сто пятьдесят, когда выбьют соболя) и ядовитую печень, а мясо варили. Тщательно обглоданные косточки, расколотые черепа, из которых извлекался мозг, зимовщики бросали за печку, к стене.

Мореходы были отрезаны от всего мира тысячеверстной снежной пустыней, никто не мог прийти к ним на помощь, и они знали это. Почти не стихая, выли над их маленькой плосковерхой поварней пурги, выдувая остатки тепла и заставляя людей теснее прижиматься друг к другу, слышалось тявканье голодных песцов.

От недоедания развилась цинга, и трое зимовщиков (трое, а не двое, как думали топографы) погибли. Видимо, это были Акакий Мураг, иначе его ножи не остались бы в поварне, женщина, носившая сарафан, и кто-то еще…

Остальные мореходы, едва вскрылось море, срочно погрузились на коч, бросив часть имущества и компас (оставшиеся в живых пользоваться им, очевидно, почти не умели), и поплыли дальше, на юго-восток. Там они надеялись встретить людей.

Последний акт трагедии разыгрался на острове Фаддея, там, где встретили непроходимые льды участники Великой северной экспедиции — Прончищев и Лаптев. Наверное, бурей или надвинувшимися льдами коч выбросило на берег и покалечило так, что починить его оставшиеся в живых после крушения уже не смогли. Надо думать, что они ненадолго пережили утонувших: все их имущество брошено на острове Фаддея, там же оказалось и бронзовое зеркальце с китаврасом — последняя забава туземной женщины…

Вот, пожалуй, и всё, что можно рассказать об этой арктической трагедии. Отважные мореплаватели погибли. Неудачно закончились и все дальнейшие известные попытки пройти морем вокруг Таймырского полуострова.

Но означает ли это, что не было неизвестных нам походов, закончившихся успешно? Походов тайных; участники которых сами стремились скрыть свои истинные цели?.. Думаю, больше того — уверен, что такие походы были.

…Вспомним о полулегендарном землепроходце Пенде, который, если верить преданию, достиг устья Лены в самом начале XVII столетия. Вспомним легенды индигирцев. Они определенно утверждают, что русские пришли на Индигирку морем!

И вновь приходится посетовать, что мы все еще недостаточно настойчиво стремимся до конца раскрыть историю первых плаваний и походов русских по Северному Ледовитому океану. Да, мы узнали, что около, 1620 года промышленные кочи шли на восток вдоль Таймыра. Но как мы узнали об этом?.. Случайно. А между тем многие районы Севера, и прежде всего побережье Таймыра и близлежащих островов, нуждаются в планомерном, систематическом обследовании специалистами-археологами и историками. И медлить с этим нельзя. Время безжалостно уничтожает смутные следы, оставленные на далеком севере первыми мореплавателями. И не только время. Многое уничтожается людьми. Без злого умысла, по неведению, но все-таки уничтожается.

Можно не сомневаться, что если археологи в ближайшие годы приступят к планомерному обследованию необжитых районов севера побережья Таймыра, Северной Земли, то вскоре будут сделаны новые любопытнейшие открытия.

Пока же очевидно одно: все таймырское побережье русские обошли морем в XVII и XVIII столетиях.