Глава одиннадцатая Ремесла, рукоделия, художества

Глава одиннадцатая

Ремесла, рукоделия, художества

Всякий знал какую-нибудь работу, сколько было нужно. Вообще, очень хорошо знали судостроение.[445] Древние саги часто говорят о людях, бывших отличными корабельными мастерами; но уже само собой понятно, что народ-мореплаватель, подобный скандинавскому, между которым всякий зажиточный поселянин владел кораблем или несколькими судами, должен был иметь некоторое искуство в судостроении. Обыкновенно строили суда, заостренные с обоих концов, и давали им вид драконов, змей или других животных;[446] передняя часть судна имела сходство с головой животного, а задняя — с хвостом его.

Корабль, отнятый Олафом Трюггвасоном у Рауда Рамме (Могучего), норвежского поселянина, имел в передней, части голову дракона и оканчивался хвостом; распущенные паруса походили на крылья дракона. «Этот корабль, — прибавляет сага,[447] — был одним из лучших во всей Норвегии». Военный корабль, на котором Олаф Дигре, в союзе с королем Анундом, делал опустошительный набег на Данию, назывался Visund, или Зубр: нос корабля представлял голову буйвола, а к корме был приделан змеиный или рыбий хвост. Сигват Скальд воспел его так:

Олафом послан в бой с пучиной

Визунд с расписанным хвостом.

Рога вола порою той

В волнах обильных окунулисьхъ.[448]

Другой корабль, которым тот же король начальствовал в битве при Неси,[449] со Свейном-ярлом, назывался Karh-haufdi, «Молодецкая голова», потому что на корабельном носу была королевская голова, вырезанная самим Олафом: такие головы долго ставились на кораблях вождей в Норвегии. Их можно было снимать и опять ставить по произволу: по предписанию древних исландских законов никто не мог подплывать к берегу так близко, что могли видеть сто оттуда, с раскрытой пастью у головы корабля, чтобы не испугать духов-покровителей страны.

Бока кораблей обносились высокими деревянными брустверами, как для того, чтобы не дать неприятелю сцепиться для рукопашного боя, так и от напора волн при сильной буре, для чего у мореходных судов боковые края обыкновенно были выше, нежели у военных. Деревянные брустверы, или широкий край, обходили кругом всего корабля; самый бруствер на всякой стороне имел ворота, через которые можно было выходить на края. Посредине корабля возвышалась единственная мачта, устроенная таким образом, что ее можно было снимать и опять ставить, смотря по надобности. Кроме того, многие суда имели бушприт, который по желанию убирался и выставлялся.

Передняя и задняя части корабля были крытыми. В первой находился вестовой (Markisman), в последней — кормчий; место для гребцов называлось Roderkult (гребцовое место). Средняя часть корабля, Кгарргаит, была назначена для войска и накрывалась палаткой из толстого сукна или парусины, для предохранения людей от влияния погоды. Обыкновенно предпочитались палатки черного цвета: перед сражением их снимали из опасения, чтобы они не свалились. В передней и задней части судов находились черпальни: насосов в то время не знали, и несколько человек из экипажа всегда заняты были отливанием воды ведрами, если море волновалось; оттого-то в сильную бурю не могли держаться под самым ветром, но принуждены были убирать паруса и плыть на веслах.

Саги редко определяют мерой величину древних кораблей, а обыкновенно по румам (пространствам, Raurne), полурумам и лавкам для гребцов, Норвежский закон (Gulatings-lage) Хакона Ательстана предписывает, чтобы длинные корабли имели от 20 до 25 лавок; но если при сборе в поход, сказано в законе, какой корабль нельзя было снабдить достаточным числом людей, то надлежало обрубать корабельный руль и убавлять длину корабля, сообразно с числом готового для него экипажа; однако ж ни один корабль не мог иметь менее 13 лавок. Саги упоминают о кораблях о 30, даже о 60 румах, Впрочем, следует еще решить археологии, что разумели в древности под именем румов и полурумов на кораблях. На «Длинном змее» (Огтеп Lange), самом большом корабле, построенном на Севере за 1000 лет пред сим, было 34 рума; этот корабль имел 74 аршина длины; следовательно, равнялся величиной нашим небольшим фрегатам. Обыкновенно полагают, что Rum означало пространство между скамьями гребцов, почему и думали, что корабль Канута Великого, «Дракон», о котором сказано, что он был sextugur at гита talee, имел шестьдесят таких скамей. Если для узнания величины этого кjрабля принять мерилом отношение, какое показано между длиной и числом румов корабля «Длинный змей», выйдет, что «Дракон» Канута был огромнее самых больших линейных кораблей XIX столетия. Оттого остается еще вопросом, насколько справедливо разуметь под именем румов скамьи гребцов?

Суда, смотря по их величине, имели от 20 до 200 человек экипажа. Купеческие, или ластовые, суда, Byrdinger, были большими и крепкими; в каждом помещалось до 20 человек; они плавали и в открытое море; между прочим, на них торговали лесом. Все суда, назначаемые для военных походов, имели общее название длинных кораблей; один род их назывался шнеки, узкие и продолговатые, с низким бортом м длинным носом: эти быстрые на ходу суда обыкновенно употреблялись для предприятий, требовавших поспешности. Аски (ascus) отличались от других величиной: каждое помещало до ста человек. На таких асках норманны делали нападения на Саксонию и Фрисландию и назывались по ним аскеманнами.[450] По строительному материалу, суда назывались эйхи, как еще ныне называются в Бохуслене малые и узкие суда в 16 аршин длины, ровного хода и строятся большей частью из выдолбленной пихты. Так же легки и сверх того быстры на ходу были шюты, посылавшиеся для разведки вперед больших кораблей. На этих, хотя и небольших, судах помещалось однако ж до 30 человек.

Knorrar, кнорры, известны были всем германским племенам. Рагнар Лодброк, для похода в Англию, велел построить два неслыханной величины кнорра; но его жена, Лелауг, отсоветовала ему плыть на них, потому что лучше выходить в море на длинных судах. Кнорры средней величины легки и быстры на ходу. Их не употребляли для военных предприятий. Крепки и удобны для войны были эллиди различной величины и обыкновенно обитые железом. Они свойственны не одному Северу, но были известны и верхнегерманским племенам. На Боденском озере большое, в 100 футов длины, судно еще и ныне называется Ladin. Драккары (драконы), особенно великолепные корабли dоенных флотов: они велики, прочны, с высоким бортом и разными украшениями. Свое название они получили от драконовой головы на корабельном носу и хвостообразной корме. При распущенных парусах они в самом деле походили на драконов.

Саги описывают множество таких кораблей. Пышнее всех украшен был дракон Хрольфа Гаутрексона, отбитый им у викинга Гринара. Пред выходом в море король велел расписать его разноцветной краской. С шеи до бортов он залит был золотом. Такую же нарядную наружность имел дракон Хальвдана Хрингсона: нос отличался прекрасной резной работой; корабль богато обит был сталью, однако ж не имел недостатка и в золоте. Длина таких кораблей была различна, смотря по числу весел; упоминается об одном в 70 весел; он был, вероятно, очень широк, а вышиной походил на замок.

Вообще скандинавы украшали свои суда чрезвычайно пышно.[451] Они, по словам одного современного ученого, имели полное право щеголять кораблями, потому что не было ни одного народа, равного им в мореплавании. Некоторые расписывали свои суда белой и красной краской; другие делали полосатые паруса, многие позолочивали носы кораблей; часто покрывались золотом и кормы; в ясную погоду борта кораблей увешивались позолоченными, раскрашенными щитами: все это вместе составляло прекрасную военную картину. Рассказы о том встречаются во многих местах в сагах об Олафе Трюттъасоне, саге об Олафе Святом и в других сагах у Снорри Стурлусона. Исландец Финнбоги Сильный, проживавший некоторое время у одного поселянина в Халогаланде в Норвегии, находил лучшее удовольствие в том, чтобы любоваться на красивые корабли, проходившие мимо.

У всех больших кораблей были особенные названия. Скандинавы обыкновенно отличали собственным именем дорогие для нас неодушевленные предметы и тем самым возводили их на ступень живых существ. Особливо одушевляли корабль: как герой обращается в сражении с просьбой и увещеванием к верному мечу, так и мореходец, в минуту бури и опасности, говорит ободряющие слова кораблю: «Счастливый путь, Эллиди! — говорил Фритьоф своему кораблю. — Мчись по волнам, бей в чело и зубы чародейку, в щеки и подбородок злую женщину, ломай ноги у чудовища!» И Эллиди слушался, потому что понимал голос человека, и сокрушал хребет чародейки.

Из баснословных кораблей известны: Naglfar, построенный из ногтей всех умерших, — на нем, с своей злой родней, плывет исполин Грим на пагубу мира; потом корабль Фрейра, такой искусной работы карликов, что стоило только распустить его паруса, и тотчас начинал дуть попутный ветер; этот корабль, несмотря на то, что в нем умещались все боги в полном вооружении, можно было складывать, как сукно, и убирать в карман; корабль Бальдра, на котором сложен был костер этого бога, в пламени поплыл с ним в открытое море,[452]

Скандинавы, как корабельщики и военные люди, не были незнакомы и с кузнечным делом. Даже такие короли, как Олаф Дигре и Харальд Хардраде, и многие знатные люди, подобные Рагнвальду-ярлу на Оркадских островах, славились не только искусством владеть оружием, но и приготовлять его. Оружейный мастер пользовался таким же высоким уважением, как и скальд, — ремесло его было почетным. Король Сигурд Сир, в Норвегии, имел на своем дворе такую оружейную; кажется, и на всех зажиточных дворах были такие оружейные; саги упоминают о наковальнях, мехах, молотках, щипцах, как об известных орудиях.[453]

Древнее название Далекарлии, или ландгауптманнства Стура Коппарберг, словом, «Большая медная гора» — указывает, что приготовление железа из туземной руды не было вовсе не известно в древности. Всего менее однако ж можно воображать себе разработку железных рудников в то время, когда механические работы были мало известны и химия принадлежала к числу незнакомых наук. Зато болотная руда добывалась легко. Она встречается везде на Севере под названием: Мот в Далекарлии, Огке или Waerke в Херьедалене и Ямталанде. Для приготовления из нее металла нужны были только руки да немного труда.

Слабым дуновением мехов в небольших печах, или ямах, сложенных из камня и глины, она могла переливаться в небольшие плитки, известные под именем болотного железа. Этот простой способ приготовления, употребляемый в верхней Далекарлии и других отдаленных местах, под именем «болотной» работы и языческого производства, без сомнения, составлял горное дело, которым занимались во времена язычества.

Искусство приготовлять болотное железо легко могло привести к добыванию стали. Стальные горы упоминаются в Швеции незадолго до введения там христианства. Для объяснения того один знаток горного дела говорит следующее: «Известно, что грубое железо через переплавку в горниле слесаря может обратиться в кузнечное и даже в сталь; некоторые руды, и при особенном устройстве печей и измененном способе плавления, даже грубое железо в переплавке, могут доставить хорошее полосовое железо и даже сталь; отсюда видно, почему сталь могла считаться туземным произведением страны в конце языческого периода и почему стальные горы попали в Государственное уложени 1303 года».

Северное сказание о подземных, чернее смолы, декельфах и карликах, живших в камнях и горах и приготовлявших прекрасные оружия, указывает на каких-нибудь горцев, промышлявших приготовлением грубою железа и очевидно. искусных в кузнечном деле. Также сказание об искусных асах, как они разводили очаги, делали наковальни, ковали молоты, щипцы и разные другие орудия, указывает на древнее, еще в доисторическое время известное, знание металлического производства. Саги часто рассказывают об кусных кузнецах. Были также мастера золотых и серебряных дел.

Два таких мастера, находившихся при дворе Сигрид Гордой, были очень опытны в этом ремесле: взяв большое кольцо, подаренное королеве Олафом Трюггвасоном, они могли заключить по его весу, что оно фальшивое. Она была матерью шведского короля, Олафа Скетконунга. Олаф Трюггвасон сватал ее и получил ее согласие. Потом он послал ей большое золотое кольцо, прежде висевшее на дверях языческого храма в Хладире и снятое королем, когда храм, по его приказанию, стали ломать. Все хвалили прекрасный подарок, считали его драгоценным украшением, а королева была в восторге. Там находились два мастера золотых дел. Чтобы все могли любоваться кольцом, оно цереходило от одного к другому. Эти мастера взвесили его в руке, пошептались друг с другом, однако ж не сказали ни слова в похвалу кольца. Королева подозвала их и спросила: отчего такое пренебрежение к королевскому подарку? Не нашли ли они какой-нибудь фальши в нем? Они отвечали, что кольцо с подлогом, разломили его и нашли медь. Сигд рассердилась: она говорила, что Олаф, пожалуй, обманет ее и в чем-нибудь другом, если успеет. На зтот раз их размолвка кончилась миром; но когда Олаф потребовал от невесты, чтобы она крестилась, женитьба расстроилась.

И в Исландии были кузнецы, умевшие очищать серебро и приготовлять из него разные вещи; в Норвегии один молодой человек, по имени Кале, за такое мастерство прозван был Серебряным Кале.

По украшениям, очень хорошей работы, оружию к другим вещам, находимым в родовых курганах, можно судить, что скандинавы были искусны в металлических изделиях. Многие места в сагах говорят также об их мастерстве в резной работе на дереве. Олаф, сын Хаскульда, за страсть к щегольству прозванный Павлином (Раа), начальник в Даларне, в Исландии, в X веке построил на своем дворе такую огромную комнату для гостей, какой и не видано было прежде; все стены и потолок украшались резьбою на дереве, изображавшей сцены из северной мифологии; «резьба, — прибавляет сага, — была так искусна, что, по общему мнению, нельзя бы было так хорошо убрать комнату обоями».[454]

Один славный исландский скальд, Ульф Уггасон, воспел древние сказания, тотчас вырезанные на дереве художником. Это стихотворение называлось Husdrapa. Дo нас дошло несколько отрывков из него, из которых видно, что одна вырезанная группа представляла погребение Бальдра и шествие богов к костру его; другая — борьбу Тора со змеем Мидгарда и исполином Имиром; третья — бой Хеймдалля и Локи за одно украшение (Brisinga).

По свидетельству Арнгрима Ионссона, исландского ученого XVI века, в его время можно было видеть резную работу на дереве Торда Греде, великого художника X столетия: она украшала балки и стены его дома. Сказания о мастерских произведениях этого человека еще в XVIII столетии ходили о Исландии: на балках различных старинных спален думали находить ровные и широкие следы его резца; есть сказание, что он вырезал на дереве самого себя верхом на лошади.

Другой исландец, Торкель Хаук, велел у себя над постелью и креслами вырезать свои подвиги в чужих краях, битвы с чудовищами, драконами и викингами.[455] Есть много других указаний а сагах, что в древности не была необыкновенным украшать резьбою панели комнат и большие столбы домохозяйских кресел, также толстые ножки скамеек и кроватей: на них вырезались особливо лики богов, богатырей и картины древних событий, о которых память сохранялась в песнях.

Из рассказов о храмовых идолах видим, что скандинавы умели вырезать из дерева целые статуи: они не был грубой работы, судя по описаниям их глаз, черт лица, рук и всей осанки. Статуи были частью огромные, сделанные из цельного дерева, частью в обыкновенный рост человека, с живописными лицами и руками, одетые в платья.[456] Когда Олаф Трюггвасон хотел принудить норвежских поселян в Нордмере к христианству, Иернскегги (Железный Скегги), один значительный поселянин, встал с места и сказал королю: «Ах, кабы ты видел нашего бога Тора во всем украшении! Полагаем наверное, что чем дольше и пристальнее будешь смотреть на него, тем прекраснее он покажется тебе». Король вошел в храм с некоторыми из своих людей и поселян, все были без оружия, кроме самого короля, державшего в руке оправленную золотом палку.

В храме увидали множество резных изображений богов. Посредине их сидел Тор. Он был высокого роста и весь покрыт серебром и золотом. Колесница, в которой он сидел, с украшениями из золота, имела блестящий вид. В нее были запряжены два козла, прекрасно вырезанные из дерева; колесница и козлы легко могли двигаться с помощью колес. Рога козлов обвивала золотая цепь, Вся работа была очень искусной. Король долго стоял и внимательно смотрел на статую. Иернскегги заметил это и сказал: «Не отгадал ли я, что Тор понравится тебе, если его увидишь: мне кажется, ты засмотрелся на него не глазами врага». — «Совсем нет, — возразил король, — я не думаю здесь видеть самого Тора, а только статую его, которая бессильна против истинного Бога: в этом я убежден». Он подошел к колеснице, перекрестился и дернул за цепочку, навитую на козлов; они тотчас тронулись с места и пошли за ним. Иернскегги сказал с усмешкой: «Что такое, король, помирило тебя с Тором и сделало его рабом? Я видал разных (королей, про других читал саги, но никогда не слыхал, что-бы кто из них возил колесницу Тора, и мне думается, что ты показал ему великий пример покорности и поступил на службу к нему и другим богам». Короля взбесили эти слова. Он взмахнул палкой и нанес Тору такой сильный, что тот упал с колесницы и очень изломался; в ту же минуту королевские люди схватили другие статуи и сбросили их с пышных подножиников.[457] Сага, рассказывающая о том, говорит, что Торкель Дюрдиль, дядя Олафа Трюггвасона,[458] нашел много серебряных денег, которые сохранялись Хаконом-ярлом в выдолбленном деревянном козле: эта статуя обшита была настоящей козлиной кожей, походила на живого козла и с помощью колес могла двигаться куда угодно. Вероятно, козел в колеснице Тора имел такое же назначение в каком-нибудь языческом храме, где, как в надежном месте, обыкновенно сберегали деньги и другие драгоценности. Торкель отдал свою находку Олафу Трюггвасону, но получил ее обратно, для поощрения в поисках других кладов, припрятанных Хаконом ярлом.

Однажды Торкель провожал короля лесом в какое-то отдаленное, глухое место, где стоял дом. Вошедши туда, они увидели, что все было прекрасно прибрано; на высоком богатом кресле сидела женщина в дорогом платье. «Кто это?» — спросил король. «Если вы знаете, — отвечал Торкель, — задушевную подругу Хакона-ярла, Торгерд Хергабруду, то она перед вами». Король начал всматриваться пристальнее и увидел, что мнимая женщина — статуя богини Торгерд. Он взял себе ее пышные платья, золотые и серебряные украшения с разными другими драгоценностями, убранными в двух ящиках, стоявшими возле богини.

Статую ее король велел сжечь. По множеству идолов, не только украшавших храмы, но и принадлежавших частнь лицам, можно заключить с некоторой вероятностью, что скандинавы имели навык и способность к ваянию такого. Впрочем, до нас не дошло ни одной статуи их работы, чтобы судить об их искусстве. Стаи змей и прочие наружные украшения на древних рунических камнях вообще не представляют особенного искусства в исполнении. Но резьба на дереве была употребительнее и легче, чем на твердом камне. Вылитые идолы, найденные в Славянских храмах, большей частью представляют искусство в грубом состоянии;[459] но резная работа, которой обыкновенно украшались внутренние и наружные стены храмов, по словам современных писателей, отличалась удивительным мастерством и красотой в отделке: изображения людей, птиц и зверей были так естественны, что казалось, будто они живут и дышат. Так же описывает и Саксон чрезвычайно искусную резьбу в главном Рюгенском храме. Но, конечно, нельзя иметь слишком высокого понятия о произведениях тогдашнего искусства.

Вероятно, жители Скандинавии не отставали в том от своих прибалтийских соседей, славян. Еще и ныне природная способность и склонность к резной работе отличают шведских и норвежских крестьян, также и исландских. Видали их прекрасные произведения, вырезанные самыми грубыми орудиями и без всякой подготовки. Это перешло к ним по наследству от предков, которых способность и любовь к искусству доказывается удовольствием, какое они находили в украшении резьбой кораблей и домов.

Изображение дел храбрых современников и древних замсчательных событий занимало красавиц знатного происхождения и составляло обыкновенный предмет их искусного тканья и вышивания. Брюнхильд вышивала по сукну («Hum lagcli sinn borda mecl guile ok saumade») золотом славные дела Сигурда: умерщвление Фафнира, похищение клада и смерть Регина.[460]

С ней соперничала в рукоделии несчастная дочь короля Гьюки,[461] красивая Гудрун. Вместе с Торой, — дочерью Хакона, она работала обои; изображала на них подвиги и игры богатырей, вышивала по ткани мечи, панцири и весь королевский наряд, также корабли Сигмунда в минуту их отплытия от берега; вышивала битвы Сиггара и Сигтейра в южном краю. Она сама говорит о том в песне Эдды:

Пять дней я спускалась по горным склонам,

пока, не увидела

Хальва палаты.

Прожила я у Торы семь полугодий,

у дочери Хакона в датской земле.

Шитьем золотым меня забавляла,

вышивая палаты и витязей датских.

Вышили с ней мы конунгов подвиги,

были на тканях воины князя,

щиты червленые,

гуннов воители,

с мечами и в шлемах княжья дружина;

по морю струги

Сигмунда плыли— драконьи морды и штевни резные;

вышили мы,

как бились на юге

Сиггар и Сиггейр на острове фъоне.[462]

«Это было ее отрадой», — прибавляет сага; в том находила рассеяние ее глубокая грусть. Такими женскими рукоделиями украшались обои, одевавшие в торжественных случаях стены храмов и гостиных комнат[463] Назад тому сто лет в Исландии сохранялось еще несколько таких тканей с картинами исторических событий. Между прочим, они дали нам понятие о наружном виде северных кораблей. В Англии, Франции и Германии стены также обвешивались обоями женской работы. Во Франции дочери Карла Великого, а в Англии — Эдуарда Старшего славились подобными рукоделиями. В древних сагах обои иногда упоминаются в числе товаров, привозимых купцами из чужих краев. Таким образом понятно, что многие и, может быть, наибольшая часть обоев, украшавших стены северных храмов и комнат, завезены торговлей и викингами. Впрочем, по словам древних песен и саг, эти рукоделия были знакомы скандинавским девушкам и составляли предмет их обычных занятий. Три дочери Рагнара Лодброка вышили славное знамя Рафн, потерянное норманнами в великом походе в Англию, во 2-й половине IX столетия. Такое же знамя очень искусной работы получил от матери Сигурд, ярл Оркадских островов; на нем был вышит ворон, распускавший крылья для полета, когда знамя надувалось ветром. По словам матери Сигурда, она употребила все свое искусство на эту работу.

Есть также рассказ, что Олаф Дигре велел скальду Торфинну воспеть одно древнее событие, изображенное на коврах комнаты, в которой они сидели. Это была смерть Фафнира, составляющая предмет песен Эдды. Посмотрев на ковры, скальд написал на это стихи, в которых воспел, как выезжал гневный витязь, как его сверкающий меч, с силой вонзившись в грудь дракона, остановился в полу пещеры: кипящая кровь лилась по сторонам; герой хотел достать себе дичи: так называл он змеиное сердце, которое варил и ел, чтобы сделаться мудрым.